Текст книги "Семья как семья"

Когда все уселись за стол, наступило молчание. Несомненно, они ждали, что я его прерву и буду задавать вопросы. В конце концов я в нескольких словах рассказал о себе и пролепетал, что теперь хотел бы послушать их. Но они по-прежнему молчали. Валери, явно смущенная, попыталась разрядить обстановку: «Ситуация, конечно, несколько неловкая!» Я сделал успокоительный жест – дескать, спешить некуда. Я прекрасно понимал: им нужно освоиться и для начала я, возможно, должен завоевать их доверие.

Я стал приглядываться к Патрику. У него был вид ребенка, который всеми силами старается обрести твердость и уверенность. Патрик выглядел намного старше Валери, хотя и был ее ровесником. Познакомились они в университете и сразу понравились друг другу; впрочем, говорить о любви с первого взгляда было бы, пожалуй, преувеличением. Но, не желая и недооценивать их чувства, скажу так: речь шла о разумной любви. Для Патрика это вообще была первая серьезная привязанность. До Валери девушки не обращали на него внимания; отрочество он, похоже, пережил тяжело; правда, ничего конкретного я не узнал; в наших дальнейших разговорах он не хотел упоминать об этом трудном периоде. Но я чувствовал, что его характер и это неверие в себя сформировались именно где-то между тринадцатью и шестнадцатью годами, когда он рос и развивался, не позволяя себе душевных волнений. Иногда хватает нескольких поражений, чтобы на всю жизнь потерять веру в возможность успеха.

Под упорным взглядом жены Патрик вынужден был заговорить. Но не о детстве или о чем-то примечательном – нет, он решил рассказать, как прошел его сегодняшний день. Патрик семнадцать лет проработал в страховой компании. Я постарался представить себе подобное однообразное существование – каждый день ходишь в одно и то же место, встречаешь одних и тех же людей, ведешь одни и те же разговоры возле кофейных автоматов, выдающих еще и суп. Такая профессиональная жизнь кажется спокойной и безопасной. Но как раз сейчас Патрик оказался в очень неприятной зоне турбулентности. Несколько месяцев назад им назначили нового директора. Жан-Поль Дежюайо являл собой карикатурного персонажа – маньяка рентабельности. Он без конца все контролировал. Попросту говоря, выискивал малейшие ошибки, из-за которых можно уволить служащего без выходного пособия. Мало того: он побуждал сотрудников доносить друг на друга.

Сегодня утром Дежюайо вызвал Патрика к себе и назначил ему встречу через три дня. Какая пытка! Почему сразу не сказать, в чем дело? Теперь он проживет эти три дня с комком в горле. Лицо Дежюайо было непроницаемым, взгляд ровным счетом ничего не выражал. Высшая степень мучений – с вежливой холодностью морально уничтожить сотрудника. Настоящий садизм: в сложившейся ситуации начальник не мог не понимать, что, отсрочивая разговор на три дня, заставляет подчиненного страдать; хуже того: он добавил, что Патрик должен прийти в обязательном порядке. Каждое слово имеет определенный смысл. «Обязательный» значит «важный», «решающий». Все это звучало как приговор.

В день нашей встречи Патрик ужинал с семьей, думая о том, что, возможно, скоро станет безработным. Как Ламбер: того уволили буквально в один день. Сокращение штата. «Не страшно, – сказали ему, – вы молодой, у вас нет детей, вам легко будет сменить место». Никому сегодня не легко, тем более если надо сменить место. Две недели назад Патрик случайно встретил Ламбера на улице; вид у того был изнуренный. Ламбер утверждал, что у него все в порядке, но Патрик ему не поверил. Правда, притворился, будто поверил, чтобы не ставить Ламбера в неловкое положение, а теперь сам себя упрекал. Надо было сказать что-нибудь вроде: «Послушай, сразу видно, что дела у тебя не очень. Давай посидим в кафе, подумаем, как это поправить». Но Патрик ничего не сказал, только смотрел, как Ламбер заходит в метро и смешивается с толпой.

Позже Патрик позвонил Ламберу, но услышал, что этот номер ни за кем не значится. В каких случаях такое может произойти? Обычно люди хотят сохранить свой номер. Всегда оставаться на связи – лозунг нашей эпохи. Должно быть, Ламбер перестал оплачивать счета, и телефон ему отключили. У Патрика больше не было шанса с ним связаться, обменяться мыслями более серьезными, чем поверхностные банальности двух бывших коллег, которые, случайно встретившись на улице, с фальшивыми улыбками лгут друг другу. Вот о чем думал Патрик. Возможно, через три дня наступит его очередь. Возможно, и он лишится своего телефонного номера и никто не сумеет с ним связаться. Через три дня этот извращенец Дежюайо объяснит, зачем хотел видеть его в обязательном порядке.

Разумеется, я не сразу узнал все это, кое-что Патрик рассказал мне позже. Но и в первый вечер он был весьма откровенен. Валери явно удивлялась, тем более что вначале ничто не предвещало подобного потока красноречия. Да и я недооценил потребность людей довериться кому-то, высказать то, что носишь в себе до тех пор, пока не найдется чуткое ухо, готовое тебя выслушать. Мне не следовало ни комментировать, ни давать советы, по крайней мере, сейчас. Я ограничился несколькими проявлениями сочувствия – впрочем, довольно слабыми. Для описания того, что я видел и слышал, нужен был взгляд со стороны, я не мог поддаваться эмоциям. Патрик наверняка это понял и потому спросил:

– Вас правда интересуют эти мои дела с Дежюайо?

– Правда. И я думаю, что читателям тоже будет очень интересно. У каждого из нас есть свой Дежюайо, – ответил я как можно серьезнее.

Я и в самом деле так считал. Не то чтобы у каждого есть начальник-психопат, но любая история вызывает тот или иной отклик. Меня часто удивляло, до какой степени читатели узнают себя в романах даже с самыми неприятными сюжетами. Люди жадно ищут повсюду отражение своего внутреннего мира. Поэтому я не сомневался, что Дежюайо привлечет внимание как символ дурного обращения, которому в тот или иной момент подвергался каждый. И в то же время читатели, скорее всего, отнесутся с симпатией к человеку, обиженному жизнью, к тому, кто старается выстоять, несмотря на сознательное унижение. По крайней мере, я так думаю.

11

Патрик замолчал. Он рассказывал довольно долго, и я его поблагодарил. Снова повисла пауза. Кто теперь займется моим романом? Я вспомнил пьесу Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора». Мне нравится менять местами творца и объект творчества, как если бы цвет отправился на поиски художника. Поскольку автор сидит за одним столом с персонажами, им и следует его питать.

Мой энтузиазм несколько охлаждали дети. Они не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Впрочем, мы живем в эпоху, когда уже ничто не удивляет. Скорее всего, из-за телевидения, где без конца передаются репортажи с места событий и можно увидеть самые невообразимые вещи – от прихода полиции в лагерь нудистов до ссоры мужа и жены на необитаемом острове. Наверно, из-за того, что можно все увидеть и все узнать, и гаснут порывы любознательности; наступит время, когда и путешествия потеряют привлекательность из-за гугл-карт. Я думал об этом, глядя на равнодушные лица двух подростков. Я старался представить себя в их возрасте: как бы я реагировал, если бы мама пригласила домой писателя? Думаю, что постарался бы больше узнать о нем и его намерениях; наверно, даже попытался бы произвести на него впечатление (хотя при моей неуверенности в себе это было бы нелегко). Равнодушие детей меня удивляло, хоть я и знал, что для подростков внешний мир иногда нечто вроде натюрморта.

Пятнадцатилетний Жереми как будто держал на плечах неимоверной тяжести груз. Впечатление усиливалось и оттого, что все его движения были крайне медленными. Даже еду он, казалось, пережевывает с огромным трудом. Впрочем, чему удивляться, это типично для его возраста. Я уж начал думать: судьба подсовывает мне персонажей, которых я и сам собирался вывести. Теряющая память бабушка, грустная женщина, мужчина, которого третируют на работе, а теперь вот унылый подросток. А может, все это плод моего измученного воображения? Да нет, они существуют в реальности.

Как вырваться из плена негативной спирали, укоренившейся у меня в мозгу? Надо верить в силу позитивного мышления. Если убедить себя, что чудеса возможны, они и правда могут произойти. Я восхищаюсь теми, кто доволен своей жизнью и заявляет: «Я всегда в себя верил. Я знал, что у меня все получится». Хоть вера в себя и не гарантирует хорошего самочувствия, она служит плодотворной почвой для пробивающихся ростков счастья. Значит, мне следует верить в моих персонажей. Я должен себя убедить, что за внешней обыкновенностью скрываются волнующие пороки и неожиданные события, придающие жизни остроту. И хотя вначале я заявлял, что «любая жизнь интересна», надеялся я немного на другое; впрочем, должны же существовать читатель и читательница, которых привлечет изучение зевающего парижского подростка 2005 года рождения. Да, не всякий издатель этим соблазнится, но недаром же говорят, что любая книга находит своего читателя.

* * *

Конечно, я мог бы отступить от реальности; нетрудно ведь добавить в текст какие-нибудь перипетии или утонченные неврозы. Разве в «Обещании на рассвете» Ромена Гари представлен точный портрет его матери? Может, автор все же несколько преувеличил, описывая ее всегдашнюю безбрежную любовь к сыну? Эта безумная страсть, это стремление возносить его выше звезд делают образ женщины величественным и глубоко романтическим. Пожалуй, ни один сочинитель автобиографии не избегает соблазна хоть немного дать волю воображению.

* * *

Неужели Жереми угадал мои сомнения? Я все еще был во власти тревожных мыслей, когда он вдруг выпрямился на стуле. Так он выглядел совсем иначе, даже взгляд стал куда живее.

– Классно, у нас есть официальный биограф.

– Спасибо, – ответил я, не зная, впрочем, комплимент это или просто констатация факта.

– Только лучше бы это была Амели Нотомб.

В ответ на его выходку я улыбнулся – с деланой непринужденностью. Вообще-то, момент был скорее позитивный; передо мной сидел представитель вымирающего вида – подросток, кое-что знающий о литературе. Откровенно говоря, по собственной инициативе он нарушил молчание единственный раз за весь вечер. Но не следует ждать большего, одна реплика за ужин – это уже немало.

Нельзя сказать, что Жереми не хватало поощрения. Валери всячески побуждала сына высказываться. Наконец он пробормотал: как жаль, что его имя не упоминается в «Википедии», тогда не нужно было бы представляться (попытка сострить, не слишком удачная, поскольку эти слова он процедил сквозь зубы). Раздавленный материнским упорством, он выдохнул, словно в предсмертном усилии, что его любимый цвет синий. Я, в свою очередь, решил пошутить, заявив, что его цветовые предпочтения сыграют решающую роль в моем романе. Но растопить лед этой шутке не удалось. Ладно, ничего страшного, – возможно, со временем мои новые персонажи приблизятся ко мне, подобно Мадлен и Патрику. По правде сказать, такое со мной случается. Я, бывает, выдумываю мужчин и женщин, которые ну никак не хотят действовать. Приходится подчиняться их воле. Или тому, что можно назвать дурным расположением духа моего воображения.

12

Интересно, как прошел бы этот ужин, не будь за столом меня? Догадаться нетрудно: достаточно взглянуть на возвышающийся в гостиной огромный телевизор. Я проник в усталую семью, давно втянувшуюся в привычную рутину, в группу пассажиров совместной жизни, которые соприкасаются, но не встречаются друг с другом. Квартирная трагедия, пусть банальная, но от этого не менее болезненная. Может, в основе всякой жизни лежит некий механизм, вырабатывающий утомление и скуку? Я пытался представить себе Валери и Патрика влюбленными – как они занимаются любовью, путешествуют и мечтают о будущем, увидеть их счастливыми родителями двух веселых малышей. Куда делись все эти образы? Я мог бы написать об этом мире, погребенном под тяжестью лет. Под чертами настоящего я всегда вижу прошлое; во взрослом – ребенка, в тенях скучающих пар – сияние прежней страсти. Эти люди, несмотря на сдержанный прием, меня трогали, я чувствовал их хрупкость, она была сродни тому, что мог бы ощущать и я сам. В оцепенении выдохшейся повседневности мы были едины.

Валери пригласила меня, чтобы облегчить материнскую нагрузку, но вдобавок она, наверно, еще рассчитывала на то, что мое присутствие вдохнет в семью новую энергию. Я думал, что они оценят забавную сторону ситуации. Ничего подобного: я оставался для них чужаком. Я чувствовал, что Валери с трудом скрывает разочарование. Сын не принял ее правил игры. Про дочку с самого начала было известно, что с ней ничего не получится. Когда я только пришел, Валери шепнула мне: «Лола… кошмарный возраст. С ней больше ни о чем невозможно говорить». Не скажу, что со мной Лола держалась вызывающе, нет, она просто была равнодушна. На ее лице читалось горячее желание оказаться подальше отсюда. Она одновременно присутствовала и не присутствовала, так что мне казалось: передо мной «Белый квадрат на белом фоне» Малевича.

Лола училась в предпоследнем классе и не знала, что хочет делать после школы. По словам матери, дочку это беспокоило. В первый вечер она отказалась что-либо рассказывать, заявив: «Я не хочу, чтобы вы обо мне писали. Это мое право». У меня немедленно возникло желание докопаться до сути. За ужином я несколько раз пробовал наблюдать за ней, но никакого мнения так и не составил. Она могла быть грустной, самой что ни на есть обыкновенной, внутренне сильной, втайне восторженной, пресыщенной, мечтательной, меланхолической, честолюбивой, креативной… какой угодно! Может, она и сама себя не знала. В ее возрасте судьба часто представляется черновиком. За ужином она несколько раз бросала на меня довольно суровые взгляды («Это еще кто такой?»), но иногда слегка смягчалась («Ну что за наказание эта его дурацкая идея!»). Мне же по большому счету было интересно узнать, что она собой представляет и как ее образ разовьется в книге; меня не смущало, что она может появиться только в сорок пятой или сто четырнадцатой главе. Она очень подходила для середины романа: именно такой персонаж нужен для нового поворота сюжета.

13

От этого ужина я ожидал большего, но, с другой стороны, нельзя же рассчитывать на то, что каждая секунда, проведенная в обществе персонажей, послужит пищей для жадного зверя воображения. Мой проект должен быть максимально приближен к реальности, а реальность содержит в себе и молчание, и моменты далеко не совершенные. Если позже какие-то ответвления покажутся мне слишком слабыми, я ведь могу их и отрезать. Кто поверит рассказу о жизни, постоянно наполненной захватывающими событиями? Чаще всего центр нашего существования составляет скука, а уж всякие перипетии мы добавляем сами. Стало быть, мне следует удовлетвориться тем, что есть, и считать начало многообещающим. Эту идею обещания я счел очень привлекательной.

В завершение ужина Валери предложила мне встретиться завтра в обеденный перерыв с ней одной. Так ей будет удобнее со мной говорить. Она была права, а я не додумал простую вещь: бессмысленно собирать вместе всех героев будущей книги, поодиночке они будут высказываться свободнее. Как в полиции, где сообщников допрашивают по отдельности, чтобы они не влияли друг на друга.

Итак, я распрощался с семьей Мартен. Забыл сказать: это фамилия Патрика. Фамилия во Франции чрезвычайно распространенная. Не могу точно высчитать, какова в процентном отношении была вероятность того, что мне выпадет именно семья Мартен, но ясно, что довольно велика. Обычно персонажи моих романов носят более заковыристые фамилии. Я люблю, чтобы они начинались с буквы К, мне кажется, что К придает герою увлекательности. Поэтому не буду скрывать: меня встревожило, что приходится иметь дело с семьей Мартен. Можно ли написать интересный роман о людях с такой фамилией?

Чтобы придать себе больше уверенности, я решил пройтись по интернету и набрал «Мартен» с такими же именами. На меня обрушилась лавина Патриков и Валери Мартен, что мне очень понравилось. Во-первых, это идеальное сочетание, если вы не хотите, чтобы вас могли отыскать на «Фейсбуке». У какого-нибудь психопата, случайно встретившего на вечеринке Валери Мартен, нет ни единого шанса найти ее через интернет. Эта анонимность множества Мартенов, несомненно, составляет их силу. В сравнении с носителями иных фамилий они многочисленны, как китайцы. И это, разумеется, очень хорошо для романа.

Я решил изучить биографии некоторых людей, носящих те же имена и фамилии, что мои персонажи (у каждого из нас свои интересы). Среди сотен Патриков выделялся один большой босс, не кто-нибудь, а сам заместитель председателя «Движения предприятий Франции». Правда, Мартену и подобает занимать руководящий пост и свободно рассуждать о коллективных сбережениях и правилах сокращения штатов. Что касается Валери Мартен, то меня привлекла дама-остеопат из Веррьер-ле-Бюиссон. В самый раз для позвоночной грыжи. Можно не бояться, что эта Валери вправит не тот позвонок. Да и место соответствует: название кажется таким уютным. Легко представляешь себя с чашкой жасминного чая в приемной Валери Мартен. Я записал адрес на случай ближайшего радикулита и продолжил свои изыскания. Жереми Мартен – их тоже была масса. В конце концов я остановился на региональном советнике с юго-востока. Он – правая рука председательницы совета региона. Надо же, сколько Мартенов и впрямь занимает важные посты! На этого-то можно полагаться стопроцентно. «Позвоните Жереми Мартену. У нас проблема с кейсом по квартирам за умеренную плату…» Начальница наверняка обожает высказываться подобным образом. «Но, мадам, он же в отпуске…» – «А я вам говорю – позвоните!» И она абсолютно права: Жереми Мартен всегда готов прервать отпуск. Он тут же вылетит с Балеарских островов с нужными материалами под мышкой. Жена и трое детей проводят его в аэропорт и будут прощаться, маша руками с удивительной синхронностью. На месте он скажет начальнице: «Не беспокойтесь, я этим займусь». И всем сразу полегчает.

Под конец меня ожидал небольшой сюрприз. Набрав «Лола Мартен», я попал на исполнительницу антильских песен[4]4
  Разумеется, рядом с ней упоминается ответственная сотрудница самого крупного кооперативного банка.


[Закрыть]. Ничего лучше и представить себе невозможно. Я тут же прослушал одну из песен, настоящий гимн Мартинике, пахнущий пуншем и доступным счастьем. Потом прочел комментарии. Pimpky46 написал: «Чистое солнце в ушах! К тому же нелегко завоевать себе место в мужской среде. Respect Love[5]5
  Уважение, любовь! (англ.)


[Закрыть]»! Молодчина эта Лола. И всегда улыбается: бойцовские качества в утонченном воплощении.

Я прошелся по всем этим интернетным страницам, чтобы придать себе уверенности. Не знаю, почему меня так беспокоят фамилии. Я точно так же тревожился из-за Мадлен Жакет. Мне кажется, что в персонаже самое главное – именно фамилия. Из этого вытекает все прочее. Сейчас я не могу выбирать и потому ощущаю себя так, словно стал отцом уже названного ребенка. Оттого-то мне и захотелось понаблюдать за жизнью разных Мартенов – чтобы оценить, насколько они годятся для романа. И в конце концов я ощутил полное удовлетворение.

14

Я вернулся домой около одиннадцати. Компьютер я не выключал, так что сразу прочел то, что написал перед уходом. Всего несколько часов назад я почувствовал отвращение ко всякой выдумке и вышел на улицу – искать подлинную историю. Вроде бы глупо и нелепо… а, ладно, не все ли равно, как назвать интуитивные догадки. Главное, теперь в моем распоряжении целая семья. Пять персонажей, чьи жизни я могу рассказать. Меня воодушевляет мысль, что я снова с ними встречусь и узнаю продолжение. Пока нужно резюмировать то, что мне уже известно.

ЧТО Я ЗНАЮ О МОИХ ПЕРСОНАЖАХ (1)

Мадлен Жакет, приблизительно восемьдесят лет (точный возраст не узнавал). Две дочери – Валери и Стефани. Одна живет за границей. Между сестрами нечто вроде конфликта. Мадлен – портниха, работала в модных домах, что-то знает о Лагерфельде (выяснить подробности). Упомянула о первой любви с трагическим концом. Очень хочу узнать об этом больше. Проблемы с памятью. По словам дочери, начало Альцгеймера. Но я ничего такого не заметил.

Валери Мартен, сорок пять лет. Замужем, двое детей. Чтобы уменьшить нагрузку на мать, решила, что мне следует писать также о ней и ее семье. Учительница истории и географии в школе в парижском предместье. Часто заходит к матери. С виду не очень счастлива.

Патрик Мартен. Ровесник жены. Работает в страховой компании. Через три дня должен явиться по вызову к новому начальнику Дежюайо (проверить орфографию). Боится увольнения, сокращения штатов. Производит впечатление тревожного пессимиста. Внешний признак – носит усы (не знаю, насколько эта деталь интересна, но на всякий случай отмечаю).

Жереми Мартен, пятнадцать лет. Типичный подросток, полусонный и дерзкий. Но все же с некоторым чувством юмора.

Лола Мартен, семнадцать лет. Пожалуй, скрытная, за ужином почти не разговаривала. Ко мне отнеслась недоверчиво, но, видимо, тут замешано и другое: она словно бы живет не в реальности, а где-то в своих мыслях. Не хочу заранее настраиваться, но вполне возможно, что у нее есть какая-то тайна.

15

Этой ночью я видел странные сны. Вся семья Мартен высказывала мне страшные упреки, они даже грозились меня убить. Преследование со стороны персонажей – такого со мной еще не случалось. И ведь я отнесся к ним уважительно, ничего не сделал против их воли. Почему мое подсознание оказалось в тупике? Писательское творчество – одна из форм предательства. Писателями становятся виноватые. Не исключено, что момент, когда персонажи не могут переносить то, что я собираюсь о них написать, наступил раньше времени. Я проснулся с кислым вкусом во рту – вкусом неприятного предчувствия.

16

Валери предложила мне встретиться неподалеку от ее работы и вместе пообедать. Похоже, она приняла мой замысел близко к сердцу, так что, согласившись на ее предложение, я поступил правильно. Но я не собирался отказываться от своего первоначального источника и рассчитывал во второй половине дня зайти к Мадлен. Теперь моя жизнь состояла из встреч с членами этой семьи.

Выйдя из дома, я заметил сотрудницу турагентства с традиционной сигаретой. Накануне я еще думал, что она может стать моей героиней, я ведь видел ее каждый день. А что, если я одновременно буду писать второй роман – о ней? Я же могу параллельно сочинять разные истории, чтобы потом решить, какая самая интересная. Нет, невозможно. Нужно сохранять верность первому порыву и – в еще большей степени – случаю. Я тут же отказался от мысли об этом творческом адюльтере.

К тому же в литературном плане мне нравилась Валери. Меня всегда привлекали персонажи, живущие между двумя крайностями. Не счастливые, не несчастные. Они прозябают в некоей странной зоне, где проблема собственного преуспеяния теряется в лабиринте лет. Но одновременно человек чувствует, что дальше так продолжаться не может. Разочарования накапливаются и постепенно становятся непереносимыми. Возникает ощущение, что все вот-вот рухнет. Улыбка Валери это только подтверждала. Она махала мне рукой еще издали, из глубины школьного двора. Шагала она очень быстро, как будто радуясь случаю уйти с работы хотя бы на час.

Обычно она обедала в школьной столовой, в зале, отведенном для учителей. Они говорили об учениках и их проблемах, так что отвлечься за это время никак не получалось. Чтобы отдохнуть от сослуживцев, Валери могла бы обедать в соседнем ресторане. Но если бы кто-нибудь ее случайно там заметил, это, скорее всего, было бы истолковано превратно. В этом увидели бы отступление от правил коллективной жизни. Потребность в одиночестве часто воспринимается как проявление асоциальности. В человеческих отношениях все сложно, так что приходится иногда утаивать свои желания, чтобы потом не пришлось оправдываться. Вот почему Валери в обеденный перерыв никогда не уединялась и подчинялась обстоятельствам. И вот почему сейчас она была в приподнятом настроении. У нее назначена встреча вне школы – значит она имела законное право выйти наружу, божественное алиби.

17

Мы зашли в заурядное кафе с большим телевизором, на экране которого мелькали видеоклипы. По-моему, Валери слегка принарядилась, но все было достаточно скромно, так что я в этом даже не уверен. Наверно, ей хотелось выглядеть в книге как можно лучше[6]6
  Она не знала, что я не люблю описывать внешность моих персонажей.


[Закрыть]. Я намеревался задать ей множество вопросов, чтобы по максимуму использовать отведенное нам время. Но она меня опередила:

– Сегодня утром я купила одну из ваших книг.

– О, спасибо. Я мог бы ее вам подарить.

– Не благодарите. Мне просто хотелось немного лучше узнать человека, которому я собираюсь все рассказать.

– Понятно. Но в своих романах я очень мало говорю о себе.

– Я заметила, что сведений о вас там практически нет, но думаю, что это все же поможет мне понять вас немного лучше. Например, уловить интонацию. Я прочла всего несколько страниц, но, по-моему, в книге ощущается ирония, вызванная разочарованиями.

– Вот как… Что ж, значит, вы так ее восприняли.

– У вас, случайно, нет депрессии? – спросила она, улыбаясь.

– У меня? Нет… вовсе нет.

– Ваш юмор… он такой… депрессивный.

– Ну, раз вы так считаете…

– Но довольно милый.

– Спасибо.

– Можно задать вам личный вопрос?

– Можно.

– Вы женаты?

– …

Я вполне мог бы не записывать этот разговор и свой ответ ей. Оставить в романе только то, что касается семьи Мартен. Но я не могу скрывать их потенциальные контакты с другими людьми – это ведь тоже часть моего замысла. Вмешиваясь в чужие жизни, я сам становлюсь действующим лицом. Стало быть, нельзя исключить, что и я сделаюсь одним из героев этой истории.

Но сейчас мне следовало ей ответить. Ответить… что? Мне всегда было трудно говорить о себе. Едва ли возможно узнать что-нибудь про меня из моих романов, но я вообще человек довольно закрытый. Я никогда не испытывал потребности кому-нибудь довериться. Конечно, в трудные моменты советы или утешение близкого человека могут пролить бальзам на душу. Но мне кажется, что с сильным страданием не справятся никакие слова. Мои душевные раны часто затягивались в молчании. И еще: может, это звучит абсурдно, но я убежден, что знаю себя лучше, чем кто бы то ни было; я вижу свои ошибки и недостатки, вижу собственные упущения. Поэтому сокровенное я храню в себе. Хотя иногда и мне случается чем-нибудь поделиться – за обедом с друзьями, когда начинается обязательный обмен признаниями. Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что я так предан писательскому делу: это лучший способ путешествовать вдали от себя самого. И я скорее стремлюсь убежать от себя, чем себя понять. Однако же приходится вот рассказывать о своей внутренней жизни не только Валери, но вместе с ней и читателю. По-другому не бывает: от расспросов уклониться невозможно. Вечно нужно сообщать, кто ты такой, что любишь, чем занимаешься, живешь один или с кем-то. Итак, раскрываться перед чужими людьми для меня равноценно тому, чтобы проводить отпуск, не покидая своей улицы.

Было и еще кое-что, буквально ввергнувшее меня в ступор. Слова Валери о том, что она находит мой юмор «довольно милым». Это не предвещало ничего хорошего. Обед явно оборачивался неприятностями. Я пришел сюда, чтобы написать о ней, а не затем, чтобы множить сложности. Не так-то легко привлекать к делу живых людей: приходится устанавливать с ними правильную дистанцию. Чрезмерный холод – не выйдет вообще ничего; чрезмерная душевность – выйдет неестественно. У меня никогда не было проблем с выдуманными персонажами, они не пытались со мной взаимодействовать. Можно ли представить Джульетту, спрашивающую Шекспира, женат ли он? Я начал сомневаться в своих силах. Не говоря уж о том, что только такой удрученный жизнью человек, как Валери, мог найти во мне что-то «милое». Моя способность обольщать уже давно напоминала фильм Бергмана (без субтитров).

Надо было перестать вилять и постараться вести себя как можно естественнее. «Я не женат, – ответил я. – И с недавних пор я одинок». По взгляду Валери я видел, что ей хотелось узнать побольше; так или иначе, она ждала продолжения. И я продолжил. Моя последняя подруга после шести лет нашей совместной жизни решила уйти. Практически в одночасье. Конечно, у нас были взлеты и падения, но я думал, что это нормально, что так проявляется страсть, всяческие сердечные блуждания не меняли сути: мы любили друг друга… Я рассказывал это, поскольку выбора у меня не было: чтобы получить, надо дать. Внезапно Валери прервала мой рассказ:

– Извините, вы уверены, что она не встретила кого-то другого?

– Не думаю.

– Не думаете?

– Точнее, уверен. Иначе она бы мне сказала.

– Когда люди расстаются, они далеко не всегда говорят правду.

– Но не в нашем случае.

Я добавил: «Вот так вот», что, как правило, означает, что один из собеседников хочет закрыть тему. Не выкладывать же ей, что Мари ушла со словами: «Лучше быть в одиночестве, чем с тобой». Да, прямо так и сказала. И я ужасно на нее разозлился. Наверно, она хотела меня уязвить, и все из-за того, что я был к ней недостаточно внимателен. Я не видел знаков, которые она мне посылала, – знаков грусти, охлаждения, отсутствия интереса к жизни. Я многое понял только в момент ее ухода. На меня внезапно напала меланхолия – а я-то считал, что давно прогнал ее прочь. Валери проявила величайшую деликатность, заявив:

– Вы, очевидно, несносный тип. Жизнь с писателем наверняка нестерпима.

– …

– Ладно. Зато с вами, по крайней мере, все время что-то происходит.

По сути, так она переводила разговор на себя. Явно думала сейчас о своей однообразной жизни с мужем. Но при этом улыбалась; бывает, что, прежде чем впасть в отчаяние, человек иронизирует. Я рассказал ей о разрыве с Мари – и она восприняла это как свидетельство захватывающе интересной жизни. Когда тебе плохо, ты без всяких на то разумных оснований приукрашиваешь существование других. Если бы я объявил, что у меня рак, она, возможно, ответила бы: «Как замечательно! По крайней мере, в вашем теле что-то происходит!» Теперь я был более чем уверен, что в жизни этой женщины наступил критический момент.

18

Итак, я удовлетворил любопытство Валери, рассказав о своей личной жизни. Пришла пора сосредоточиться на жизни самой Валери. Но мне следовало действовать методично. Не могло быть и речи о том, чтобы выслушивать беспорядочные разрозненные подробности биографии и упоминания о недавних обидах. Валери все поняла и смиренно согласилась. Для начала мне хотелось узнать детали ее профессиональной деятельности. Она уже двенадцать лет работала в коллеже имени Карла Маркса в Вильжюифе под Парижем. Изо дня в день спускалась в метро… словом, безжалостная рутина. С каждым годом она все больше теряла интерес к работе. Она помнила, с каким увлечением занималась историей в университете и преподавала в первые годы. Она не могла сказать, в какой момент все начало меняться в худшую сторону. Но ей вспомнился один учебный год, когда в сентябре у нее словно бы не было сил вернуться в школу. Лето показалось слишком коротким.