Текст книги "Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х."

14.01

Вчерашний вечер был для меня знаменательным. Давно не испытывал я чувства такого глубокого счастья, которое испытано было мною вчера!

Но я лучше попытаюсь рассказать все по порядку, вдобавок и мне нужно разобраться во всем, что было сказано, решено, прочувствовано.

Итак…

Вчера к нам пришла Е. В.[16]16
  Е. В. – Евгения Васильевна Можаровская, приемная дочь В. Яна, театровед. См. ПамЗ, с. 78, 130–131.


[Закрыть] и привела с собой критика Ярополка Семенова[17]17
  Семенов Ярополк Александрович (1906–1950) – поэт, критик. В 1948 был арестован за «контрреволюционную пропаганду» и через два года расстрелян. Упоминается в мемуарной литературе о Марине Цветаевой. См. ПамЗ, с. 131–133.


[Закрыть]. Это молодой человек (лет около тридцати), высокий, красивый с живыми глазами. Пришел он к нам впервые и сразу внушил к себе всеобщие симпатии. Судя по виду его и речам, он кажется человеком искренним, живым, увлекающимся. Я, по крайней мере, просто влюблен в него. Он первый судил меня и указал мне мое место, мое призвание и мой путь.

Я начал читать ему стихи. Первыми прочел я песни из «Спартака»[18]18
  «Спартак» – драма в стихах по мотивам одноименного романа В. Яна.


[Закрыть]. Он прослушал внимательно и сказал: «В этих песнях мне нравятся две вещи. Во-первых, честная работа. Эти песни похожи на хороший перевод, кропотливо и честно сделанный. В них не видно еще самостоятельности, но если эта честность останется у тебя и впредь, то ты сможешь много сделать. Во-вторых, мне понравилась сама подача Рима. Обычно он изображается в напыщенно-торжественных строках, а тут видно действительное нутро его».

Я принялся читать дальше. Прочел «Жакерию»[19]19
  «Жакерия» – ранняя поэма ДС о крестьянском восстании во Франции (XIV в.); см. также комментарии к 1941 году.


[Закрыть]. Она тоже вызвала благосклонный отзыв.

После эпики я принялся за лирику. Прочитав «Блуждания», я взглянул на него. Лицо его было сурово. «Знаешь что, а это хуже, гораздо хуже. Стихотворение это звучит протестом против всех блестящих формальных достижений. Я согласен, что современная поэзия тенденциозна, но не следует игнорировать хорошего. Эти мысли твои вложены в рамки традиционного классического стиха. Ты сбился с пути. Вот, например, твои анапесты идут к Надсону[20]20
  Надсон Семен Яковлевич (1862–1887) – популярный в конце XIX века поэт.


[Закрыть]. Если ты пойдешь слепо – ты пропал».

Ну разве не прав он? Я обещался ему сойти с дорожки и протаптывать ее сам.

Мы долго говорили еще потом. Я не могу описать всего того, что сказал он. Я приведу только отрывки, которые запомнились мне, которые я поставил себе как вехи к достижению своей цели.

«У тебя несомненно глубокий дар, но если ты хочешь чего-нибудь добиться, то должен честно и упорно работать. Ты будешь велик только тогда, когда потомство сможет сказать: он был образованнейшим человеком своей эпохи».

«Поэт должен быть так же недоверчив к себе, как и самоуверен».

«У тебя, мне кажется, большая воля. Хорошо, что ты веришь в себя».

«Принимай во внимание все мнения, но знай себе цену».

Папа спросил: «Ну что, можно ли пить за будущего поэта?» И он ответил: «Да».

Так значит – я поэт!!! Хо-хо! ПОЭТ!

Расстались мы лучшими друзьями. Вот человек, который дал мне мой катехизис.

Талант мой он охарактеризовал так: «У тебя талант не как у Есенина. У того он бил ключом. В тебе он скрыт. Его талант – самородок. Твой талант – золотой песок. Много труда и времени нужно, чтобы извлечь из него золото. Ты не будешь как Есенин, ты будешь как Гёте».

Я и Гёте! Прекрасное сочетание!

24.01

Позавчера был у Ярополка. Он читал свою новую повесть. Он хороший критик. Но плохой писатель. Я думаю через него познакомиться с Кирсановым[21]21
  С Кирсановым Семеном Исааковичем (1906–1972), поэтом, в ту пору близким к кругу Маяковского, ДС познакомился только спустя пару десятилетий. См. ПамЗ, гл. «Кирсанов».


[Закрыть].

28.01

Занялся древностью и стихами. К величайшему удивлению Жоржа[22]22
  Жорж – Георгий Васильевич Острецов (1919–1984), друг ДС с дошкольных лет, а потом одноклассник. Впоследствии кандидат технических наук, доцент СТАНКИНа. См. ПамЗ, с. 123–128.


[Закрыть], увлекся Ксенофонтом[23]23
  Ксенофонт – древнегреческий писатель и историк V–IV в. до н. э.


[Закрыть] и Полибием[24]24
  Полибий – древнегреческий историк III–II в. до н. э.


[Закрыть]. Давно уже хотел я заполнить свой пробел в истории и надеюсь успешно это сделать.

Кроме того, принялся за драмы Сенеки[25]25
  Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) – римский философ и писатель.


[Закрыть]. Прочел «Медею». По правде сказать, скучновато. Впрочем, может быть, что в древности эти недостатки были достоинствами. Во всяком случае, длиннейшие монологи утомляют, хоры, не менее длинные, раздражают, диалоги искусственны, движения нет…

Перевожу отрывки из Гюго.

30.01

Я взял незнакомую книгу незнакомого писателя и хочу составить себе о нем определенное представление. Человек этот – Игорь Северянин. О его сборнике «Громокипящий кубок»[26]26
  «Громокипящий кубок» – стихотворный сборник Игоря Северянина, наст. имя – Лотарев Игорь Васильевич (1887–1941); издан в 1913 г.


[Закрыть] и буду писать я сегодня.

Так всегда бывает у больших талантов, в периоды безвременья, реакции, упадка, декадентства. Человек начинает жить только собой, он начинает презирать мир, ему кажется низким человек и бедным его язык. Он изобретает свой язык, свои слова, чтобы изобразить свои чувства. Такими словами изобилуют поэмы Северянина.

Поэт одинок и затравлен, поэтому мы многое можем простить ему, но нельзя не признать его блестящим поэтом и тонким мастером формы. Его «Рондели», «Nocturno», «Квадрат квадратов» и многие другие вещи сделаны изумительно. Ими хочется любоваться, как маленькими, тонкими и хрупкими фарфоровыми вещицами.

 
Замолкнули взволнованные губы.
Ушел поэт, страдалец, человек.
Он выпил, как громокипящий кубок,
Свой пьяный грезами и вдохновенный век.
 

22.04

Я совсем не так увлечен Пушкиным, как им увлечены другие. Я согласен, что он большой талант, даже замечательный талант, что он создал русский литературный язык; но к чему же преувеличивать его значение? Зачем называть «единственным в мире гением»? По своим идеям Пушкин не очень высок и порой выражает прямо реакционные мыслишки. А тут за несколько стихотворений, написанных в период юношеского увлечения, его провозглашают чуть ли не революционером.

По совести говоря, Пушкина создал Белинский. Он, конечно, создал великое дело, конечно, воздал должное Пушкину, но он же положил начало нескончаемой идеализации его. В этом отношении Писарев рассуждал гораздо более здраво, хотя и не совсем верно. По существу, кого мы можем считать гением? Человека, ведущего мысли и чувства своей эпохи, человека, открывающего будущее. Есть гении науки, есть гении чувства своей эпохи, человека, открывающего будущее, все они ведут к нему человечество. Эдисон, Гюго, Сталин, Леонардо да Винчи – гении, и у всех у них есть одна отличительная черта – они открывают, предугадывают, синтезируют будущее. Гении – это вехи, это могучие мысли, по которым отмеряет свои шаги человечество.

А что же мы видим в Пушкине, какими мыслями проникнуто его творчество? Что есть в нем еще, кроме поразительной легкости и игривости стиха? Возьмем «Евгений Онегин», эту вершину, этот апогей всего творчества поэта.

Вот перед нами сам герой, этот идеал Пушкина. Что представляет он собой? Пустой, бездушный, подлый и пошлый светский фат, без мыслей, без желаний, с одним нескончаемым притворством. И этот посредственный тип нравится Пушкину как герой, он всячески идеализирует его. Вот она вершина пушкинской мысли! Его замечательный художественный талант не искупает бедности идей.

Пушкин – поэт исключительно русского значения. Стихи непереводимы, переводимы только мысли, а поэтому стихи Пушкина в переводе будут звучать как самые посредственные штучки дюжинного поэта. Мы читаем «Чайльд Гарольда»[27]27
  «Чайльд Гарольд» – имеется в виду поэма Дж. Байрона (1788–1824) «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1812–1818).


[Закрыть] не потому, что увлечены красотой языка (перевод весьма гадкий), мы читаем великие мысли великого поэта.

На меня скажут: «Ай моська, знать она сильна, коль лает на слона!..»

По мне лучше быть моськой, чем казаться слоном.

17.06

В смысле стихотворства год тоже прошел не совсем даром, хотя он и не был особенно плодотворным. Я пошел довольно далеко в смысле техники, но не создал ничего хорошего. Зависит это от слабого питания, которое получал мой ум в обстановке нашей школы, а отчасти от недостатка времени и от моих занятий эстетикой…

‹…›

Итак, я попал на вечеринку и прекрасно провел время. Какая замечательная, умная и интересная компания.

‹…›

Читали стихи, читал и я, причем, кажется, не произвел особенного впечатления (правда, читал я мало – один отрывок из «Жакерии»)…

27.06. Там же [г. Серпухов]

Вечером был в парке. Там надрывается какой-то оркестрик, ходят по парку, как лошади по арене, пары. Между прочим, у определенного типа женщин из такой специфической мещанской среды в физиономиях и в походке есть что-то лошадиное. Больше всего отталкивает меня это тупое выражение, обычно сочетающееся с неимоверной ограниченностью.

 
Я бродил по аллеям, которые потемнее.
В этом веселом и светлом парке
Я сижу на скамье в одиночестве.
И кажется, будто кого-то жалко,
И кажется, будто чего-то хочется.
С думою я по аллеям рыскаю,
От шума стремясь под тенистую изгородь…
И думаю я про девушку близкую,
Которой бы душу я мог высказать.
 

11.09

У нас все становится культом. Если существует поговорка: «Отрицать все – значит ничего не отрицать», то не менее верно, что хвалить все – значит ничего не хвалить. Нельзя любить не ненавидя… О Пушкине кричат на каждом перекрестке, Пушкина превозносят плохие критики. Пушкин – добродетелен, идеал, мировой гений, совершенство и пр. Это, то есть любовь к поэту несомненно явление положительное, больше – замечательное и ценное, но любовь должна быть разумна. Мне одинаково противны и наши липовые, нахватавшиеся эрудиты, которые пышно-бездушными фразами цицеронят о Пушкине, втайне не понимая, не осмысливая его, и эти пощипанные интеллигенты, дрожащие над каждым словечком, залезая в каждую дырку, до приторности и отвращения смакующие всё и вся и извлекающие на свет божий тысячу ненужных, гадких, не относящихся к поэту вещей. Эти последние слепо любят Пушкина, но в их руках он похож на обсосанный леденец, как в руках первых – на обычную и скучную газетную статью…

Любить писателя – значит прежде всего видеть его недостатки. Я люблю Пушкина, но без трактатов о нем, без деталей его биографии, без фанатизма, как можно любить замечательного поэта и человека!

Первым делом Пушкин гениальный поэт! (Поэт, но не человек.) Как гениальный поэт он недостижим. В этом его громадная сила, привлекательность, за что я его ставлю первым из любимых мной поэтов, но в этом и его слабость.

Гёте был не только замечательным поэтом. Он был к тому же гениальным человеком, поэтому его называют поэтом мировым.

Пушкин – поэт русского значения именно потому, что он только гениальный поэт. Об этом говорил еще Чернышевский. Но напрасно думают те, которые принимают мое положение как умаление достоинств поэта. Совсем нет! В этом и выражается его гениальность. Переводить можно только мысли, поэтому все читают Шекспира. (Зачеркнуто: «Если мысли по своей обобщающей глубине поэтичны, то». – А. Д.) Мысли должны быть поэтичны по своей обобщающей глубине. Для этого нужен гениальный человек.

Пушкин только поэт, он совсем не философ, поэтому он так легок и приятен, поэтому его стихи полны такого оптимизма. Поэзия настоящего поэта всегда стремится к радости, поэзия философа всегда немного тяжеловата. Это не значит, что стихи Пушкина пусты. Они глубоки уже по своей поэтичности, по той непосредственности, с какой поэт воспринимает мир.

Несомненно, что Пушкин сделал русский язык, что он первый русский поэт, которому, может быть, нет равного, но тем не менее он не мировой поэт…

Я мог бы развить эти взгляды в более обширной статье, выразить их полнее и доказать, но не хочу быть похожим на сосателей Пушкина. Обожаю Пушкина – поэта, ненавижу Пушкина – фетиш.

20.09

В смысле литературном я попал в свою стихию. Спорим (собираясь у Лильки[28]28
  Лилька, леди Лилиана – Маркович (в замужестве Лунгина) Лилианна Зиновьевна (1920–1998) – подруга ДС со школьных лет. Переводчица французской, немецкой и шведской литературы. См. ПамЗ, с. 130. В документальном телесериале Олега Дормана «Подстрочник» (литературная запись опубликована книгой в изд-ве «Corpus», М., 2010) она рассказывает и о своей дружбе с ДС.


[Закрыть]) до отупения. Недавно я чуть не подрался из-за Пушкина.

Талант мой, кажется, признан, по крайней мере за естественный факультет меня ругают дураком, а «Жакерию» заставляют декламировать. Странно, что увлекаются тут Блоком, особенно Эся[29]29
  Эся – Эсфирь Чериковер (1920–1944), одноклассница ДС.


[Закрыть] и Лилька. Поэзия страданий и одиночества в большом ходу. Мне очень нравится Блок как поэт, но его философия явно не соответствует моему духу. Кроме Блока процветают самоанализ и Фрейд. Мне кажется, они слишком усложняют и чувства, и мир, и отношения. Для меня мир ясен, прост и радостен, а они покрыли его Блоком. Впрочем, моя проповедь оптимизма производит действие (по крайней мере, на Лильку. Эся слишком несчастна в своей семейной жизни, наружности и здоровье).

Увлечение поэзией начальных чувств и чувств вообще сильно снижает имеющийся у всех (Лильки, Эси, Эльки[30]30
  Элька – Илья Исаакович Нусинов (1920–1970) – драматург, сценарист.


[Закрыть], Юрки[31]31
  Юрка – Юрий Шаховской, потомок князей. Во время войны попал в плен, умер в Америке.


[Закрыть], Марка и отчасти Лёвки[32]32
  Лёвка – Лев Александрович Безыменский (1920–2007), сын поэта Александра Ильича Безыменского (1898–1973). Одноклассник ДС, впоследствии журналист-международник. См. ПамЗ, с. 321.


[Закрыть]) литературный вкус, то есть часто нравится явно слабое, неоригинальное, банальное стихотворение только за давнишнюю истину, в нем изложенную.

Я раздобыл массу книг, но читать некогда. Северянинский сборник «За струнной изгородью лиры» мне где-то не понравился.

Прочел сборники Сельвинского[33]33
  Сельвинский Илья Львович (1899–1966) в дальнейшем сыграл большую роль в творческой биографии ДС, который в 1939–1941 гг. входил в поэтическую группу его учеников вместе с П. Коганом, М. Кульчицким, Б. Слуцким, С. Наровчатовым и М. Львовским. См. записи от 16.06.1943, 11.03.1946, 04.04.1946, 16.04.1948, 14.11.1948 и стих. ДС «И<лье> Л<ьвовичу> С<ельвинскому>». Также см. в ПамЗ гл. «В мастерской стиха» и с. 153–154.


[Закрыть] и Луговского[34]34
  Уже после войны ДС познакомился с поэтом Луговским Владимиром Александровичем (1901–1957), редактировавшим его переводы.


[Закрыть], добыл Стефана Цвейга.

Все больше нравится Багрицкий[35]35
  Незадолго до войны ДС познакомился с сыном Багрицкого Эдуарда Георгиевича (1895–1934) Всеволодом Багрицким (1922–1942), тоже молодым поэтом, который погиб на фронте в феврале 1942 г. (см. запись от 31.03.1948).


[Закрыть]. Это настоящий поэт, которого следует любить. Именно любить, так как нравиться могут многие…

‹…›

Задумал новую лирическую поэму, которую нужно как следует продумать. История молодого человека, сына князя, в нашей действительности. Его желание срастись с современностью. Это будет отчасти зарисовка Юры Шаховского, а отчасти лирические размышления.

02.10

 
Слез нет, и смеяться не хочется,
Слов нет, и сказать нечего.
Оттого так легко и хохочется
Вам надо мной вечером.
 
 
(Зачеркнуто:
Боль, что смехом сделана,
Злость, что звучит остротою. – А. Д.)
 
 
Улыбка моя не знак веселья,
А остроты все, что могу сказать вам,
Это только яркие ожерелья
Меня, безнадежного, жмущие в объятьях.
 
 
И вы не поймете, веселая орава,
Что я завертелся в мирском колесе…
И разве хотеть не мое право
Быть немного не таким, как все.
 
 
Но в мире есть бездарности и гении.
Я не первый, а вторым не стать.
И это тяжело – парить мгновение…
Одно мгновение!.. и упасть опять.
 
 
Так где после этого искать ответа?
Бывшему на Солнце Земля тесна…
И правда прижатого к виску пистолета,
Может быть, только одна верна?..
 

22.10

 
Приливы грусти, смеха и тоски,
До бешенства не пишутся стихи,
Как будто ум опухший сел на риф
Каких-то мыслей и бессвязных рифм.
Сидишь весь день и тянешь, как паук,
Из книжек нити тягостных наук,
Но лишь взглянешь в окошко на закат
Забудешь все, что книги говорят,
И хочется от злобы выть и выть,
Но учишь вновь, что суждено забыть.
Кажусь себе ненужен, скучен, пуст,
И говорю себе беззвучно «пусть»,
И убегаю в этот глупый мир,
В котором небо, рифмы и Шекспир.
 

‹…›

Читаю Пастернака…[36]36
  Из многих дневниковых записей ДС видно, что с Борисом Леонидовичем Пастернаком (1890–1960), одним из своих самых любимых поэтов, он находился в остром внутреннем диалоге. См. стих. «Пастернаку», а также в ПамЗ гл. «Предпоследний гений».


[Закрыть] Пастернака нужно даже не понимать, а скорее, чувствовать каким-то особым чувством. Я приступал к нему с предвзятым мнением. Мне казалось, что это нечто вроде нового мошенника из сказки Андерсена, который заставляет всех восторгаться несуществующим платьем. Теперь я понимаю, что действительно Пастернака поймет не всякий, но он смотрит на мир совсем другими глазами. Порой у него встречаются гениальные строфы.

23.10

 
Я за одну строку стиха
Готов отдать веселья реки
И бездне всякого греха
Закабалить себя навеки.
Я не хочу хорей и ямб
Бубнить, отсчитывая рифмы,
Хочу ввергаться в бездны ям
И в гору восходить из рытвин.
 

14.11

 
И вновь бездумье и тоска
Меня скребут в своих тисках,
Комки в груди и боль в висках,
А мысли тяжелей песка.
 
 
В мозгу гнетущий кавардак:
Есенин, Пушкин, Пастернак
И ночь пустая, как чердак,
Унылый дождь, бездонный мрак.
 
 
Как хочется писать, писать
И строчки с рифмами бросать.
И жечь кого-то и терзать…
Хотеть, достигнуть и дерзать.
 

25.11

Читаю Пастернака. Его можно читать только про себя. Его поэзия не заключена в звуках. Она – тайная музыка, которая звучит внутри.

 
День был весь в золоте, тихий и тучевый,
Пахло забвением, листьями, ясенем,
Ветер похаживал в мягких мокасинах
И декламировал что-то из Тютчева.
В чопорных чепчиках, клювы как щипчики,
Серые птички чирикали: чик-чи-ки.
(Зачеркнуто:
Старую корку, нашедший за парком. – А. Д.)
Старые корки искавшие вороны
Каркали, мчась над парками ворами.
День был весь в золоте. Тихий и шумовый.
В шелестах, в шепотах – только прислушаться.
(Только шатайся и рифмы выдумывай,
Ритмы в мозгу возникают и рушатся.)
(Зачеркнуто:
Так я сидел на скамье у дорожки
Пьяный немножко, влюбленный немножко.
Далее зачеркнуто пять строк. – А. Д.)
Ты проходила, чтоб тронуть и спрятаться.
Чтоб я бежал за тобой и печалился…
Клен улыбнулся, и в простеньких платьицах
Ели отзывчиво мне улыбалися.
Пусть от любви умирают и мечутся…
Я не желаю венчать и развенчивать.
Я ведь люблю тебя так. От беспечности:
Чуть-чуть мечтательно, чуть-чуть застенчиво.
 

26.11

Если меня спросят, кто из поэтов мне нравится больше других, то я назову разных: Тютчева, Верхарна[37]37
  Верхарн Эмиль (1855–1916) – бельгийский поэт-символист, писавший на французском.


[Закрыть], Пастернака. Я поэтов люблю, как девушек, – пока не знаю. Поэзия не есть что-то статическое. Я могу любить только такого поэта, который каждый раз, как я буду брать его в руки, откроет мне новое, дотоле неведомое. Таков Пушкин…

За это неведомое я буду долго любить и Пастернака…

Возможно, что через двести лет, взяв в руки стихи Пастернака, будущие люди засмеются – какая бессмыслица! Какая скука. Мы так же читаем теперь Кантемира[38]38
  Кантемир Антиох Дмитриевич (1708–1744) – поэт, зачинатель русской светской поэзии.


[Закрыть]. Время определят ценности поэта.

Я окончательно понял, что мне не нравится Есенин. – Он хороший поэт, но писал плохо. Его поэзия ничего не дает.

30.11

 
В парках снег подтаивал. Небо было матовое.
И дали улиц попробуй разгадать…
Нет, хочу настаивать, чтоб не как у Ахматовой,
Думать и переживать[39]39
  В дальнейшем отношение ДС к Анне Андреевне Ахматовой (1889–1966) сильно изменилось. См. запись от 04.04.1946, а также в ПамЗ гл. «Анна Андреевна».


[Закрыть].
 

02.12

 
Неужели забудешь, разлюбишь, отвыкнешь.
(Зачеркнуто:
когда-нибудь выкинешь. – А. Д.)
И другому кому-нибудь скажешь: хороший?
И меня, засмеявшись, спокойно выкинешь,
Как заржавленный, старый, ненужный грошик?
 
 
И не скажешь, как раньше, такая родная,
Как стихи Пастернака, как звезды, как лето:
– Не волнуйся, не надо. Я все уже знаю.
Я давно без тебя догадалась об этом.
 

Когда думаю о ней, то читаю Пастернака. В поэзии я люблю его так же. Пушкина люблю, как родителей, а его, как Наташу[40]40
  Наташа – Корнфельд (в замужестве – Матвеева) Наталья Яковлевна (р. 1920). Одноклассница ДС, архитектор, кандидат наук. См. ПамЗ, с. 123.


[Закрыть].

04.12

 
Я встал у тягостной мишени,
Большой и сумрачной, как мысль.
Еще немного уменьшений –
И сердце полетит на мыс.
 
 
В уме, в душе блуждают тени
И тихо просятся на лист…
Как много радостных хотений
Здесь и родились, и сбылись.
 
 
Но вновь я у твоей орбиты
Тобой расплавленный, как воск.
Ты скажешь: ваша дама бита…
И мысли улетят в хаос.
 
 
А в нем не много утешений,
В нем все одно и верх, и низ…
Еще немного уменьшений –
И сердце полетит на мыс.
 

05.12

 
Клянусь, мадонны Ренессанса,
Возобновив свой колорит,
Перед тобою мало шансов
Меня имеют покорить.
 

12.12

И ничего не хочется читать.

У Тихонова:

 
Ты мне нравишься больше собаки,
Но собаку я больше люблю[41]41
  Начало стихотворения Николая Тихонова (1896–1979), написанного в 1919 г.


[Закрыть].
 

Привязавшиеся строчки.

22.12

Моя цель – это наслаждение борьбой, чувством, поэзией, жертвуя себя всем. Наслаждение, но не сумасбродство. Чувство, но не извращенность. Непосредственное восприятие мира… и стихи.

‹…›

 
Любить беспечно и бездумно
Не раз, не раз…
Бросаться в омут безумно
Для светлых глаз.
 

Да сейчас я таков: готов быть для кого угодно бездумным, безумным, беспечным… Ради комсомола, ради Наташи, ради Пастернака…

‹…›

 
Забыл, какой сегодня день:
Последний или первый он…
Забыл я, сколько лет прожил:
Один ли год или миллион…
 
 
Забыл про то, как скучный мир проходит, семеня,
И только помню я, что ты забыла про меня.
 

25.12

Настроение паршивое. Кажется, кончено. Разлюбила. ‹…› Теперь она далеко, а я стою и смотрю. Теперь остался Пастернак.

 
Ведь и дни ушли, как знаменосцы,
И опять закрылся светлый диск.
Больше ты уже не улыбнешься
И не скажешь тихо: «Погоди».
 
 
Кто-нибудь тебе уже любимей…
Я не плачу, видишь – пусть хоть так.
Для меня любовь – пустое имя,
Да и сердце – маленький пустяк.
 
 
Может быть, тогда была весна,
И от этих розовых бездоний
Я тебе болтал тогда: весь – на!
Хочешь, положи меня в ладони.
 
 
А теперь зима и ветер груб;
Он уносит все, что скажут губы.
И пора б кончать уже игру
И уйти в холодную пургу бы.
 

‹…›

Почему меня не прошибает Блок. Он мне нравится, отдельные стихи очень хороши, но, прочтя его, чувствуешь какое-то неудовлетворение, будто чего-то не хватает. «Соловьиный сад» не произвел на меня особого впечатления. Поразила одна фраза из «Ресторана»:

 
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи[42]42
  В различных изданиях стихотворения А. Блока «В ресторане» (1910) пишется то «небо», то «нёбо».


[Закрыть].
 

По мне, лучшее, что написал Блок – «Двенадцать». Хороши «Пузыри земли». Меня раздражает ритм «Возмездия» и отвратительная рифма. (Пусть меня сочтут формалистом.) Рифма должна звучать, обращать внимание и вместе с тем быть яркой приметой (Пушкин). Взять хоть рифмы Тютчева – без особой оригинальности, но очень освежают стих.

28.12

Эти два месяца ходил в думах, в мечтах, полупьяный, печальный от чего-то неясного, охваченный поэзией Пастернака. ‹…› Время идет бесплодно, стихи упорно не пишутся, и ничего не хочется. Скорей бы в комсомол.

 
Наяву ли все? Время ли разгуливать?
Лучше вечно спать, спать, спать
И не видеть снов.
 
 
Снова – улица. Снова – полог тюлевый.
Снова что ни ночь – степь, стог, стон
И теперь и впредь[43]43
  Начало стихотворения Бориса Пастернака «Конец (“Наяву ли всё?..”)» (1917).


[Закрыть].
 

11.01

А с Наташей кончено: где-то в глубине плавает тихая грусть. Что-то вышло не так. Мы не стали близки, и я люблю ее, как умею любить далекое. Люблю просто и не хочу страдать. Смешное слово.

 
Пусть страдают маленькие убоженькие,
Потонувшие в лужицах чувств,
Пусть милости молят у боженьки,
А я не хочу!
 
 
Потому что я сильный такой, как дуб,
И хвалюсь – попробуй, задень-ка!
Я тонны на горы махом кладу
И смелость кидаю, как деньгу.
 
 
Это, конечно, гиперболизм –
Говор могучих потенций.
Но нам, идущим в социализм,
Нужно ли брать патенты?
 
 
А-а, Маяковский! – очень рад,
Я гостеприимен, как бывший южанин…
Стихи, вы скажете, – плагиат,
Нет, это только еще подражанье.
 
 
А впрочем, припомним-ка с вами даль
(Каждый учись у няни),
Тем ведь на мир знаменит Стендаль,
Что делал хорошие вещи из дряни…
 
 
Говорить бы с вами – не перестать,
Но черта в свидетели призываю:
Устал, дьявольски хочется спать –
О-хо-хо-хо – зеваю.
 

12.01

 
Ну, теперь я выспался и свеж.
Поболтаем с рифмами беспечно.
Рад бы поспешить куда, да где ж:
«У меня да и у вас в запасе вечность»[44]44
  У меня, / да и у вас, / в запасе вечность… – из стихотворения Владимира Маяковского «Юбилейное» (1924).


[Закрыть].
 

Вчера эта белиберда легко лезла в голову, а сегодня что-то не идет. Итак, беспечный разговор с Маяковским закончен.

03.02

Оторвался от Пастернака – сейчас он вреден мне. А оторваться трудно. Все-таки он моя сокровенная сущность. Теперь на столе мужественный Тихонов.

Это – поэт. Глубокий и замечательный поэт. Кто-то из знакомых ребят перефразировал строки Багрицкого:

 
А в походной сумке
Спички и табак,
Тихонов,
Багрицкий,
Пастернак[45]45
  В стихотворении «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» (1927) вместо Багрицкого – Сельвинский.


[Закрыть].
 

Да, они должны быть в походной сумке нашего нового поколения, первых рядов наших юношей.

Вот декларация поэта[46]46
  Далее процитированы стихотворные строфы из книги Н. Тихонова «Орда» (1922):
  Праздничный, веселый, бесноватый… и далее – начальная строфа стихотворения (1920).
  И в каждой капле спал потоп… и далее («Огонь, веревка, пуля и топор…», 1920).
  Жизнь учила веслом и винтовкой… и далее («Посмотри ненужные доски…», между 1917 и 1920-м).
  Мы не знаем, кто наш вожатый… и далее («Наши комнаты стали фургонами…», 1921).


[Закрыть]:

 
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить.
 

Разве это не наш девиз?!

Тихонов – поэт глубоких потенций. Непосредственная, кряжистая сила мамонта. Сейчас я не продумал его до конца, но что-то распирает грудь, когда учишься «словам прекрасным, горьким и жестоким». Праздничная веселость бесноватого дикаря с «марсианской жаждою творить».

 
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногой,
Шумели чернорукие леса.
 

И вот сущность его поэзии:

 
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром по плечам моим.
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким,
Как железные гвозди – простым.
 

Твердый цветущий мир возникает из равновесья диких сил. Синтез разрушения и возникновения. Орда, громящая и строящая.

Поэт не знает, куда он идет, но – пускай! Он уверен в себе. Гюго сказал: «Если ты идешь для того, чтобы идти, – это хорошо».

 
Мы не знаем, кто наш вожатый
И куда фургоны спешат,
Но, как птица из рук разжатых,
Ветер режет крылом душа.
 

Мы идем для того, чтобы идти, но мы придем к цели!

А затем простые и мужественные стихи о простом мужестве простых людей. «Брага»[47]47
  Сборник «Брага» также вышел в 1922 г.
  Вскоре ДС уже не испытывал такого восторга от поэзии Тихонова (см. запись от 21.03.1937, а также от 8.02.1948 и 16.04.1948), но, как следует из дневника, Тихонов посодействовал первой послевоенной публикации стихов ДС в журнале «Знамя».


[Закрыть].

«Баллада о синем пакете», «Баллада о гвоздях», может быть, лучшие баллады, написанные за последние 20 лет. Здесь героизм, здесь тонкая лирика и здесь мужество:

 
Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей!
 

Лирика Тихонова, как мне кажется, чем-то очень похожа на тютчевскую. Но если тот ищет в мире хаоса, то второй ищет в хаосе равновесия.

04.02

 
Да, время ласково, как ласка,
Но бойтесь его ласк!
Раз! Слышите звонкий лязг
Из-под спокойной маски.
 

10.02

Сто лет тому назад умер великий поэт и потому великий оптимист. А теперь живу я – жалкий оптимист… Впрочем, все это так, для красного словца, и не в этом смысл. Я был и буду оптимистом, но сегодня я убедился в том, что романтика – чушь. Жизнь сложна (впрочем, месяц назад я улыбнулся бы на эти слова).

Года два назад я прощался с младенчеством и писал что-то вроде:

 
Детство кончилось, но мне не жаль,
Что ты промчалось звенящей каруселью,
Ведь перед нами целой жизни даль,
В ней место радости, и счастью, и веселью.
…………………………………………………………….
Жизнь – это мрамора кусок, чтоб из него
Создать прекрасное, трудов пойдет немало.
Она должна быть слепком сердца твоего
И воплощеньем дум и идеалов.
 

17.02

Только что с «Ромео и Джульетты»[48]48
  Имеется в виду постановка «Ромео и Джульетты» в Театре Революции (1935, реж. А. Попов).


[Закрыть]. ‹…› Мне пришла в голову мысль о том, как много люди говорят и страдают и как мало делают. Нам нужно учиться делать наоборот. Опять Шекспир дал себя почувствовать. Здесь можно сказать только банальность: вот бессмертный гений, у которого следует учиться.

Странная ассоциация, но я подумал о Пастернаке. Это поэт. Но творчество его преходяще потому, что он не сумел схватить идею своего времени. Стихи его лишены мысли. Впрочем, глупое сравнение.

19.02

Натолкнулся случайно на Макса Нордау[49]49
  Макс Нордау (1849–1923) – писатель и политик.


[Закрыть] и прочел его заметку о Матильде Гейне[50]50
  Матильда Гейне – жена Генриха Гейне.


[Закрыть]. Он изумляется, как великий поэт мог увлечься обыкновенной парижской потаскушкой. Впрочем, он объясняет это благородством гейневского любвеобильного сердца.

«Гейне – один из немецких поэтов, более всех притворявшийся легкомысленным». Глупо. Гейне был легкомыслен, он обладал этим особым трагикомическим легкомыслием гения. Его верность Матильде объясняется ее неверностью и по существу равнодушием к нему. Абсолютное обладание ей было недосягаемо для поэта или казалось таковым. А поэты верны только тому, чего не имеют.

21.03

Как важно читать поэта под настроение! Перечел свои восторженные строки о Тихонове. Правильно, но, в конце концов, он холодноват-с, да и не совсем самостоятелен порой.

06.04

 
Весь угол неба стал опаловым,
И мы с тобой сидели рядом
А крепкий бриз катил по палубе,
И, затевая спор со скалами,
Прибой нервически раскалывал
Стекло воды на струи радуг.
 
 
Таким мне снился берег океана
И мне дышал экзотикой из книг.
И я – не я, а леди Лилиана
Из полного романтикой романа
Приехала со мною на пикник.
 
 
Но, мужеству выплачивая дань,
Я был <нрзб>, кудряв, неистов,
Во время шторма лазил на бизань,
Из сотни бурь чудесно вылезал
И был своим в кругу контрабандистов.
 
 
Так море стерегло меня, как зверь,
И на охоту выходило ночью,
Лишь изредка шутливо, как теперь,
Муссонами врываясь в многострочье.
 
 
Но я, влюбленней сказочного принца,
Желал взглянуть в зеленые зрачки,
Чтоб, заразившись солью, бросить принцип,
Запеть стихи и, обезумев, ринуться
На волны, тяжелее, чем эсминцы,
И полные огнями маяки.
 
 
Чтоб вместе стать поэтом и пиратом,
Чтоб даль постичь, приду к тебе
Припомнить книги, милые когда-то,
Назвать песок отцом, а братом
Невиданный, но ждущий Коктебель.
 

13.04

Трудно сейчас писать. По существу, ни одна из разновидностей современной русской поэзии не годится для продолжения. Есть три пути, одинаково трудные: ехать от прадедов, собирать с миру по нитке или изобретать самому. Для первого нужно обладать умом, для второго – вкусом, для третьего – гением.

‹…›

Адалис просила прислать ей мои стихи.

28.04

Небо такое, что не оторвешься. В парке распускаются первые листочки, а мне нужно сидеть и писать стихи о конституции, то есть рифмовать всем известные из газет мысли к Первому мая. Историк наш, Борис Иванович[51]51
  Борис Иванович Леонтьев – учитель истории.


[Закрыть], хотя и строг со мной и скуп на слова, но, видно, любит меня. Чувствую в нем друга и сам люблю его. Он замкнутый человек. Раз как-то я говорил с ним о поэзии. Для него и пишу эти стихи.

20.05

Чтобы любить поэзию, нужно быть слишком большим эгоистом и слишком преданным альтруистом.

‹…›

Сегодня Люся[52]52
  Люся – Дорошенко Елена Алексеевна (1920–1998). Соседка по дому и подруга ДС с детских лет. Востоковед, доктор исторических наук. Она процитировала окончание стихотворения Э. Багрицкого «Происхождение» (1930).


[Закрыть] мне сказала из Багрицкого:

 
Я покидаю старую кровать:
– Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
 

У нее достаточно чувства юмора, чтобы иронизировать…

В начале года я был почти в нее влюблен…

 
Ищи, всегда во всем ищи
Смешную горечь скептицизма,
И пусть хоть это будет щит,
И пусть хоть это будет призма.
 
 
Всю эманацию скорбей
Копи, храни и концентрируй,
На вопль улыбкой на губе
Кривой и гибкой отпарируй.
 
 
Умей сказать надежде: «Мисс,
Дорогу мне, хоть вы и дама»,
И это будет оптимизм,
Известный со времен Адама.
 
 
Отбросить все, как медный цент
Кидают нищему калеке,
И отыскать незримый центр,
Где обитает верный лекарь.
 
 
А он с дощечкой «наплевать»
Сквозь уменьшающую лупу
Взглянет и кончит врачевать
Многомогущим словом «глупость».
 

30.05

Я недавно задумал поэму и даже написал для нее пару строф. Хотел продолжить родословную печориных: описать лишнего человека. Среди нашей молодежи немало архаизмов. Это – теоретики. Они начитаны и привыкли смотреть на строки газетного энтузиазма с улыбкой пренебрежения: фи, как это примитивно. Они жаждут великих дел, но скучают и не потрудятся пошевелить пальцем; в них избыток всех добродетелей, но нет самого главного – большой любви ко всем людям. В них масса альтруизма, но все же на большинство они глядят, как на кроликов. Я знаю их насквозь – это юноши и девушки моего круга.

Так вот. Я хотел изобразить одного такого теоретика. Он ищет романтики и сталкивается с большим, размашистым, рыжим парнем и предстает перед ним во всей своей начитанной никчемности. Потом вспомнил, что такая поэма написана – «День второй» Эренбурга,[53]53
  Собственно, «День второй» (1933) не поэма, а роман Ильи Григорьевича Эренбурга (1891–1967).


[Закрыть] – и дальше писать бросил.

31.05

Читаю Блока, впервые без нотки раздражения. Начинаю проникать в него. Вот стихи:

 
Свирель запела на мосту,
И яблони в цвету.
И ангел поднял в высоту
Звезду зеленую одну,
И стало дивно на мосту
Смотреть в такую глубину,
В такую высоту…[54]54
  Свирель запела на мосту… и далее – первая строфа стихотворения А. Блока (1908).


[Закрыть]
 

В поэте первым долгом нужно искать «мир впервые». Блока я не любил потому, что из него всегда читают что-то очень нудное. Он мне казался поэтом, для которого мир стар и скучен, а это недопустимо для поэта, он должен быть неистощимым источником оптимизма.

Завтра мне семнадцать.