Автор книги: Давид Самойлов
Жанр: Советская литература, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
12.10
Поэт ли я? Вчера Л. говорила Тольке[55]55
Толька – Черняев Анатолий Сергеевич (1921–2017). Одноклассник ДС. В брежневские годы был заместителем заведующего международного отдела ЦК. Позже – помощник М. Горбачева по иностранным делам. Л., которая о нем говорила, вероятно, Л. Маркович.
[Закрыть], что – да. Но тогда и все прочие поэты. Нет, я не лучше их. Я понял только, что поэзию они не понимают. Эффект формы они принимают за стихи. Это скучно. Поэзию не делают рифмы и ритмы.
14.10
Хочу разработать какую-нибудь историческую тему, ибо писать на ура я не способен (если способен хоть каплю), а антиурбанистические тенденции «Пастуха»[56]56
«Пастух», Чуваш – стихотворение ДС «Пастух в Чувашии».
[Закрыть] не находят отклика. И вообще это слишком похоже на рисовое опрощение. (Впрочем, Чуваш мне нравится.)
27.10
Астерман[57]57
Астерман Евгений Михайлович (1919–1942) – однокурсник ДС по ИФЛИ, погиб на фронте.
[Закрыть] сказал сегодня, чтобы я не брыкался: я – их и похож на них. Они – социальный факт, и моя жизнь – они.
Ложь. Я не обречен на прозябание. Не быть ихним не значит идти по пути Твардовского. Они – тухлая каста Софоновых[58]58
Тухлая каста Софоновых – скорее всего, описка и имеется в виду Сафонов Вадим Андреевич (1904–2000), писатель, лауреат Сталинской премии.
[Закрыть], плохого Пастернака, дурного Багрицкого и Паустовского.
Я верю, знаю, что хорошее со мной, что я правильно люблю этих поэтов. Я прав, и если они смеются, или негодуют, или считают меня дураком, то это только жалкая самозащита страусов, спрятавших голову под крыло. Кто они? Что можно писать о них?
Помоги, Велимир![59]59
Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников (1885–1922) был одним из любимых поэтов ДС. См. ПамЗ, гл. «Хлебников и поколение сорокового года».
[Закрыть]
28.11
Пишу «Падение города»[60]60
«Падение города (Мангазея)» – неоконченная поэма ДС, от которой сохранилось только начало.
[Закрыть]. Читаю «Капитал». Теперь о Марксе можно говорить лишь затасканными метафорами. Но они верны. ‹…›
Что-то будет с «Падением»? Его, наверное, не поймут. Или поймут не так, как надо. А простоту не воспримут. Впрочем, пускай. Я готов сейчас по-ученически подражать Хлебникову, чтобы выйти из тупика порочной формы мистики. Я должен родиться из преодоления Хлебникова. Я – эпик.
03.12
Занят. Читаю Велимира. Пишу урывками.
‹…›
Почти спокоен. Хочется времени для стихов.
11.12
Тоска и Брамс. Знакомое желание девушки и стихов.
‹…›
«Конец Казановы» Цветаевой[62]62
«Конец Казановы» – пьеса в стихах Марины Ивановны Цветаевой (1892–1941).
[Закрыть]. Очень хорошо.
15.12
Скука. Зубрю историю. Бесплодно сидел над переводом <нрзб> Мюссе[63]63
Альфред де Мюссе (1810–1857) – французский поэт, прозаик, драматург.
[Закрыть].
Социология и статистика меня усыпляют, но о греках читаю <нрзб>. Греческие герои нужны сейчас более, чем когда-либо. История Греции должна войти в сознание современного человека с самого детства.
‹…›
Нужно писать о героях.
Нужно видеть их.
«Падение города» не получается.
20.12
Кто лучше Гоголя среди русских прозаиков?
‹…›
Достоевский, Толстой, Чехов, Горький – настоящие прозаики в узком и определенном значении этого слова. Это значит, что целое для них – все. ‹…›
У Гоголя же каждая фраза так хороша, как и каждая повесть. Смелость его безгранична.
Достоевский заставляет забывать об искусстве. Гоголь же всегда ведет тебя по грани той утрировки, которая называется поэзией.
193907.01
Сижу над античной литературой. Целый день в читальне. Эврипид!!!
08.01
В голове «Антигона» Софокла. Это то, о чем часто приходится думать сейчас.
09.01
Нудно. Хочется писать стихи. Греки в громадных дозах. Аристофан немножко веселит.
15.01
Проза древних произвела на меня сильнейшее впечатление. Плутарх и Цезарь. Хочется написать что-то так же просто, изящно и увлекательно.
19.02
Годовщина смерти Багрицкого[64]64
Дата смерти Эдуарда Багрицкого – 16 февраля 1934 г.
[Закрыть].
(Вырваны страницы. – А. Д.)
…поэтики стоит то простое положение, что необходимо начинать поэзию там, где она кончилась.
‹…› Пора начинать думать лучше и неожиданней.
27.12
Два наших выступления показали, что мы что-то можем. Но атмосфера литературных драк уже надоела. Мы получили немного скандальную известность.
Нужно закрыться и писать стихи.
Опять готов и люблю писать элегии, но всегда бессилен.
194013.05
Что мне дал этот год? Я всегда привык требовать от времени чего-то положительного, а тут, наоборот, оно показало себя разрушительной силой. В первую очередь – стихи. Все, что я писал, – детская, бессмысленная игра. Я не имел права называть это поэзией. Мне почти нечего было сказать. А теперь трудно. Я еще не знаю, как нужно говорить. И это учеба с самого начала. А писать нужно о большом и важном для всех и большими словами.
02.11
Меня окружают стихи, которых я не могу написать, друзья, которые не могут мне помочь, и любовь, которая может все, но не хочет ничего.
22.12
Вчера – у Павла[65]65
Павел, Павка – Коган Павел Давидович (1918–1942), поэт. Соученик ДС по ИФЛИ и его близкий друг. Автор знаменитой песни «Бригантина». Погиб на фронте. См. записи от 1941 года и 16.06.1943, коммент. (Пулавы – город на юго-востоке Польши) и стих. «Павлу Когану». См. также ПамЗ, гл. «Есть в наших днях такая точность…» и с. 150–151.
[Закрыть]. Его дучизм[66]66
Дучизм – то есть авторитаризм, иронический намек на дуче Бенито Муссолини.
[Закрыть] нас раздражает. ‹…› В субботу Гамбургский счет. 6-го намечается вечер в Энергетическом[67]67
Известно, что выступление молодых поэтов в Энергетическом институте состоялось. Возможно, именно оно упомянуто в записи от 6.04.1943, притом что названо не 6-е, а 12 декабря.
[Закрыть]. Павел требует заклания Аграновича[68]68
Агранович Евгений Данилович (1918–2010) – сценарист, поэт, бард.
[Закрыть], заявляя, что это бенедиктовщина[69]69
Бенедиктовщина – синоним литературной пошлости, от фамилии поэта Бенедиктова Владимира Григорьевича (1807–1873).
[Закрыть], пародия на нас и пр., хотя все знают, что это теоретическое обоснование личной неприязни.
Стихотворения
ОкраинаПлотники…[71]71
Ветер угловат, груб, как палач,
Треплет мокрые оранжевые полотна.
Как зубы скрежещет жестяной калач,
К вывеске прибитый неплотно.
Это на окраине, где из сада
Клены роняют красные ладони
И ветер срывает старую досаду
На боли тополей и галочьем стоне;
Где гнезда как тряпки, где неуютно
Кричит бездомный локомотив,
Где в маленьких домиках ставни поют на
Старый, старый мотив;
Где хриплые женщины с голыми глазами
Стоят на перекрестках, как тонкие поганки,
Где дождь подробен, как предсказанье
Пятнадцатикопеечной цыганки.
– Отсюда надо уйти. Отсюда
Надо уйти, чтоб не стать преступным.
Бродит за мной толстогубый Иуда,
Ходит за мной неотступно.
И я ухожу в новую мглу,
В мокрый переулок, где некий
Бродяга просит чего-то на углу:
– Люди, молодые человеки!..
28 октября 1937
«Плотники…» – самое известное из довоенных стихотворений ДС. Хотя было опубликовано только в 1981 г. (сб. «Залив». – М.: Советский писатель), многие соученики ДС по ИФЛИ его помнили наизусть с институтских времен. Бард Анатолий Полянин написал на эти слова песню «Плотники о плаху притупили топоры».
[Закрыть]
Конец Дон Жуана. Комедия, не имеющая самостоятельного значения[72]72
Плотники о плаху притупили топоры.
Им не вешать, им не плакать – сколотили наскоро.
Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.
Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».
Краснорожие солдаты обнимались с девками,
Хохотали над ужимками бродяги-горбуна,
Городские стражи строже потрясали древками,
Чаще чокались, желая мяса и вина.
Облака и башни были выпуклы и грубы.
Будет чем повеселиться палачу и виселице!
Геральдические львы над воротами дули в трубы.
«Три часа осталось жить – экая бессмыслица!»
Он был смел или беспечен: «И в аду не только черти!
На земле пожили – что же! – попадем на небеса!
Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти,
Если – экая бессмыслица! – осталось три часа!»
Плотники о плаху притупили топоры.
На ярмарочной площади крикнули глашатаи.
Потянулися солдаты, горожане, школяры,
Женщины, подростки и торговцы бородатые.
Дернули колокола. Приказали расступиться.
Голова тяжелая висела, как свинчатка.
Шел палач, закрытый маской, – чтоб не устыдиться,
Чтобы не испачкаться – в кожаных перчатках.
Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы!
(Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.)
Душегуб голубоглазый, безбородый – и убийца,
Убегавший из-под стражи, сторожей переколов.
Он был смел или беспечен. Поглядел лишь на небо.
И не слышал, что монах ему твердил об ерунде.
«До свиданья, други!
Может быть, и встретимся когда-нибудь:
Будем жариться у черта на одной сковороде!»
Май 1938
«Конец Дон Жуана: Комедия, не имеющая самостоятельного значения». – К теме соблазнителя Дон Жуана ДС вернулся почти через сорок лет в своей поэме «Старый Дон Жуан» (1976). Эта тема также отзывается в поэме ДС «Шаги Командорова».
[Закрыть]
СЦЕНА I
В трактире.
Дон Жуан (роясь в портфеле)
Едрена мать! Ни пятака!
Загнал штаны. Отдал еврею
Испанский плащ. И тело грею
Одной рубахой. Нет крюка,
Ножа, веревки, яду в чашке,
А все – то письма, то бумажки
Влюбленных дев, развратниц, скряг.
(Читает.)
«Смотри в окно – увидишь знак:
“Свеча и крест”». Видали знаки!
«Клянусь тебе, что вечно…» Враки!
Нет вечности! «Уехал муж.
Я буду ждать…» Пождешь, кобыла.
«Жуан, забудьте все, что было». Забыл!
«Вас ждет изрядный куш:
Старушка млеет». Млей! А здесь?
«Ты не последний, ты не первый –
Пошел к чертям!» Какая стерва!
«Мы все умеем сказки плесть…»
Поганка, знаю эти штучки!
«Прошу вас, Дон Жуан, не мучьте
Меня презреньем…» Не беда!
«Увы, наш друг, мы обе плачем
От радости…» К чертям собачьим!
«Жуан, я ваша навсегда».
Нет ни тебя, ни денег! «Милый…»
Все знаю дальше: до могилы
И прочая… «Я вам, синьор,
Готов дать тыщу отступного».
Хоть бы флорин! «Дон Сальвадор
Со шпагой у Фуэнте-Нова
Вас ждет». Там смерть меня ждала,
Но легкомысленна была,
Мне изменяя для другого…
Пятак, пистоль, флорин, туман…
Входит кабатчик.
Кабатчик
Пять луидоров, Дон Жуан,
Вы мне должны за две недели,
Вы, кажется, разбогатели?
Дон Жуан
Увы, милейший, пуст карман.
Еще два дня.
Кабатчик
Там у дверей
Вас некий спрашивал вельможа…
Дон Жуан
Кто он? Впустить его!
Входит Мефистофель.
Мефистофель
О боже!
Вы пышны, как архиерей!
Дон Жуан
Синьор! Оставьте эти шутки!
Я не терплю их.
Мефистофель
Две минутки!
Я – черт, и шутка мне мила.
Ну, как идут у вас дела?
Дон Жуан (мрачно)
Все хорошо. Пусты карманы,
Как мой желудок, а живот
Пуст, как карман.
Мефистофель
А как живет
Вдова, святая Донна Анна!
Дон Жуан
Она закрыла мне кредит.
Мефистофель
Будь нищ – апостол говорит.
Ступайте, милый, в францисканцы.
Дон Жуан
Без шуток!
Мефистофель
Шутка мне мила.
А впрочем, сядем у стола
И к делу. Мне нужны испанцы,
А вам богатая вдова!
Дон Жуан (оживляясь)
Клянусь душой – вы голова,
Проклятье…
Мефистофель
Бросим комплименты.
Довольны все мои клиенты.
Вдову на душу. Раз и два.
Дон Жуан
Так по рукам!
Мефистофель
Вдова в Одессе.
Спешите. Поезд ровно в десять.
Занавес.
СЦЕНА II
У вдовы. Жуан развалился на кушетке.
Дон Жуан
Мне скучен этот анекдот.
Вот я богат и сыт. Но так ли
Дышалось мне! Как будто в пакле
И грудь, и глотка, и живот.
Сам черт меня не разберет.
И здесь все то ж. Интрижки, вздохи,
Балконы, занавески, блохи
И куча приставных грудей.
Мне надоело у людей.
Я пленник здесь. Я раб комфорта.
И где гитара, где кинжал?
Как хлам закинуты в подвал
И с ними рваная ботфорта…
Но к дьяволу! Как прежде Дант –
Я в ад сойду. Приди, Вергилий![73]73
Как прежде Дант / – Я в ад сойду. Приди, Вергилий! – в «Божественной комедии» римский поэт Вергилий Марон (70–19 гг. до н. э.) был проводником Данте по аду.
[Закрыть]
Пусть плачут на моей могиле,
Пусть мечутся!..
Мефистофель (внезапно появляясь, одетый евреем)
Ах, комедьянт!
Дон Жуан
Кто это?
Мефистофель
Здесь ли вы, Жуан?
Дон Жуан
Кто это?
Мефистофель
Это мы.
Дон Жуан
Ужели?
О черт! Вы очень постарели.
И лапсердак… Ах, интриган!
Зачем вы сделались евреем?
Мефистофель (философически)
Бродя по разным эмпиреям
И видя множество людей,
Я понял: черт и иудей
Одно и то же… Но успеем
Об этом вдоволь поболтать…
Дон Жуан
Я должен прямо вам сказать,
Что вами злостно был проведен.
Ведь баба – в бок ей сто обеден –
Меня с ума свела. Грязна,
Глупа, толста, нежна, она…
Я был свободен, хоть и беден.
Мефистофель
Забудем эти пустяки.
Пора пришла. И я за вами
Пришел, как говорится в драме.
Не пробуйте идти в штыки.
Пора. Пора. Рога трубят.
Дон Жуан (легкомысленно)
С тобой хоть в бездну.
Мефистофель (потирая руки)
Очень рад.
Исчезают.
Занавес.
СЦЕНА III
Ад. Черти и грешники.
Мефистофель
Вот мы на месте.
Дон Жуан
Воздух спертый.
(Чертям.)
Эй вы! Не мазать мне ботфорты.
Бедняжки! Жарко им в котлах.
А там – кого я вижу. Ах!
Так вот где нынче Донна Анна!
Вельзевул (басом)
Подайте мне сюда Жуана.
Дон Жуана подводят к нему.
Грешил?
Дон Жуан
Грешил.
Вельзевул
Писал стихи?
Дон Жуан
Писал.
Вельзевул
Любил ли Пастернака?
Дон Жуан
Любил, и очень, но однако…
Вельзевул
Без оправданий! Есть грехи.
Как формалиста, в вечный пламень.
Дон Жуан
Я б поболтал охотно с вами
На эту тему. Но, увы,
Меня в огонь послали вы,
И ум мой не вполне свободен.
Мефистофель (подобострастно)
Так как решенье? Годен?
Вельзевул
Годен.
Жуана уводят гореть в вечном огне.
ТАНГО ЧЕРТЕЙ
Маленькому чертику понравилась блудница.
О-ля-ля!
Чертик, чертик, в грешницу не должен ты влюбиться,
О-ля-ля!
Маленький, лохматый ухватил ее за талию так нежно
И танцует танго безмятежно.
Дунь-плюнь, разотри,
Копытцами цок-цок.
Дунь-дунь-дунь-дунь –
Пойдем в лесок-сок.
Маленький чертик, уронил ты сковородку,
О-ля-ля!
Из кастрюли выпустил ты грешную красотку.
О-ля-ля!
Маленький, лохматый ухватил и т. д.
Рог в бок, в потолок,
Копытцами чок-чок.
Из лесу выходит Пан,
Под пеньками мох-мох.
Чертик, чертик бедненький, зачем ты чистишь рожки?
О-ля-ля!
И блуднице хвостиком обмахиваешь ножки?
О-ля-ля!
Маленький, лохматый ухватил и т. д.
Вбегает черт.
Черт
Беда! Беда! Жуан в аду
Дебош устроил. Сел в жаровню,
Кричит: «Не так! Поставьте ровно!
Кладите дров, не то уйду!
Побольше масла! Жарьте шибче!
Я знаю, на мои ошибки
В самом аду не хватит дров».
Мы жжем.
Вельзевул
А он?
Черт
Вполне здоров.
Кричит: «Шпана! Сажайте вилы
Вот в этот бок. Когда любила
Меня мадам де Попурри,
Мне было жарче, черт дери!
Побольше масла, чтоб, как пончик,
Я был поджарен, как гренок
Был жирен! Больше дров у ног!»
Нам с ним вовеки не покончить.
Влюбил окрестных дам и дев.
Мигает им, рукою машет.
Знакомых встретил, пьет из чаши
Он олово и, захмелев,
Кричит, что хуже пил он зелье,
Что знал и худшие постели…
Мы утомились, не сумев
С ним сладить.
Вельзевул
Привести Жуана!
(Все это в высшей мере странно!)
Входит Жуан.
Дон Жуан
Я здесь. Кто звал меня?
Вельзевул
До нас
Дошли такого рода слухи:
Что шлюхи все и потаскухи
Тобой совращены. И раз
Ты не сумел в аду с почетом
Вести себя и по подсчетам
Истратил двести кубов дров –
Ступай на землю. Будь здоров.
Дон Жуан
Прискорбно слышать. Но увы –
Уйду. Меня прогнали вы.
(Чертям.)
Эй, черти! Дать штаны с лампасом.
Где плащ? Где шпага? Пистолет?
Где шляпа? Где ботфорты? Нет!
Не те, а эти. По рассказам
Вот так я должен быть одет.
Готово. В путь пора. Синьоры,
Я вновь иду к вам. Где мужья,
Дуэньи, тетки? Вот моя
Со мною шпага. Вновь укоры,
Влюбленья страстные, глаза,
Обманы и монеты за
Уменье лгать. Теперь не скоро
Я вас увижу, господа.
Прощайте, может, навсегда.
(Уходит.)
Занавес.
Пастух в Чувашии1938
Зима
Глухой хрипун, седой молчальник
Из-за коряг следил луну.
Вокруг стоял сухой кустарник,
Жевали совы белену.
И странны, как рога оленьи,
Валялись корни в отдаленье.
На холод озерных зеркал
Туман влачил свои полотна.
Здесь мир первичный возникал
Из глины и куги болотной.
…И, звезд питаясь млечным соком,
Сидел он, молчалив, как окунь.
Как дым кипели комары
В котле огромной лихорадки.
За косогоры падали миры.
И все здесь было в беспорядке.
Я подошел к огню костра.
– А сколько будет до кордона? –
Глаза лениво и бездонно
Глядели из болотных трав.
Он был божественный язычник
Из глины, выжженной в огне.
Он на коров прикрикнул зычно,
И эхо пело в стороне…
Я подражал «Цыганам» Пушкина
До третьих петухов.
Потом достигла речь кукушкина
Светлевших перьев облаков.
Коровы сбились в теплый ком,
Следя, как звезды потухали.
Шурша шершавым языком,
Они, как матери, вздыхали…
1938
Охота на мамонта[74]74
Об удовольствиях весны
Железные мечтают сосны.
Дни нераздельны и ясны.
Снега задумчивы и косны.
1939
«Охота на мамонта» – первое опубликованное «серьезное» стихотворение ДС («Октябрь», 1941, № 3, за подписью: Давид Кауфман). До него был напечатан только шуточный стишок «Разные характеры» («Крокодил», 1941, № 7):
У магазина ГлавтоматаДва телефона-автомата.Первый из них с замашками вора:Сунул монету – и нету гудка,А что касается разговора,Не выйдет, хоть прыгай до потолка.Зато у другого другие замашки,Как кот журчит, долгими и редкими.(– Позовите Машеньку… – Это ты, Машка?)И обратно выкинет две монетки.Уйдешь изумленный. А впрочем, что ж:В одном посеешь – в другом пожнешь. Д. Кауфман
[Закрыть]
«Когда, туман превозмогая…»
Я спал на вокзале.
Тяжелый мамонт,
Последний,
шел по болотам Сибири.
И камень стоял. И реки упрямо
В звонкие
берега
били.
А шкуры одежд обвисали.
В налушнах[75]75
В налушнах – налушно, или налучие (устар.) – футляр для лука.
[Закрыть]
Стрелы торчали. И было слышно:
Мамонт идет по тропам непослушным,
Последний мамонт идет к водопою.
Так отступают эпохи.
Косые,
Налитые кровью и страхом глаза.
Под закосневшим снегом России
Оставив армию,
уходит на Запад.
Но челюсть разорвана криком охоты.
Кинулось племя. В руках волосатых
Свистнули луки, как птицы…
И кто-то
Уже умирал
на топях проклятых.
И вдруг закричал
последний мамонт,
Завыл,
одинокий на всей земле.
Последним криком своим и самым
Угрюмым и долгим
кричал зверь.
Так звал паровоз в ледниковой ночи,
Под топот колес,
неуемно,
грозно…
Мы спали тогда на вокзале тифозном
И там же кончались
при свете свечи.
1939
К вечеру
Когда, туман превозмогая,
Пахнут набухшие ветра,
Земля откроется – нагая,
Слегка бесстыдная с утра.
И город веток и скворешен,
Влюбленный в мокрый окоем,
Вот так же редок и безгрешен
И так же мыслью напоен.
Когда под сферами пустыми
Бог твердь и землю создавал,
Всему давая цвет и имя, –
Свое поставить забывал.
Весь перепачканный и черный
Он шел, со лба откинув прядь,
К земле, еще не нареченной, –
Игру материи смирять.
И, насладясь архитектурой,
Неизменяемой уже,
Усталый, под бараньей шкурой
Заснул, как пахарь на меже.
1939
Падение города (Мангазея)[76]76
К вечеру лошади на ходулях
Шляются. Сосны пылят медью.
В травах болотных кузнечик колдует,
И мир поворачивается медленно,
Как деревянное колесо.
Перемежаются длинные спицы.
Вдруг прилетают тяжелые птицы
И улетают за горизонт.
1939
Мангазея – заполярный город в Сибири, основанный в начале XVII в.
[Закрыть]
Маяковский
Где робкие стада оленей
Лесной дороги сторонятся,
Ряды суровых поколений
Нам шлют закон: обороняться.
В страну наивных дикарей
Мы привезли с собой пищали.
За мех искристых соболей
Им злое зелье обещали.
Шаман промолвил: «Быть беде!
Нас голод ждет и лихорадка».
И каждый голубой звезде
Молился сумрачно и кратко.
Шаман промолвил: «Быть беде!» –
И в бубен бил, качаясь.
А слезы стыли в бороде,
В корявых идолах отчаясь.
Но рос бессонный город
У сумрачной гряды
В весенних разговорах
Деревьев и воды.
Пора ветров и мятежей,
Дождей и смут.
Их в детском говоре чижей
Упомянут.
Из-за качнувшихся сучков,
Печальный леса гость,
Рожденье первых ручейков
Подслушивает лось.
В последних числах февраля
С зимой прощается земля.
Шаман на черные меха
Кидал седую прядь.
Он звал к себе свои войска –
Настало время воевать.
И выпь кричала по ночам:
Эй, люди мира, где вы, где вы!
Мужчинам в руки топоры
Давали ласковые девы.
Из дальних огнищ шли они,
Решительны и хмуры.
Жгли ночью мрачные огни
И спали, завернувшись в шкуры.
Где ветры кличут или плачут
У сумрачной лесины
И первый дождик прячут
В серебряных осинах,
Где ветры кличут или плачут,
Летел по небу белый кречет
И ворон, возвестив удачу,
Круги над лесом мечет.
Войска времен Батыя
Доспехами бренчали.
Их луки золотые
Висели за плечами.
Стояли камни, как быки,
Кричали совы вдалеке,
Берестяные каюки
Поплыли по реке.
– Вон город, – вымолвил шаман, –
Проклятье грохоту и стуку! –
И грозно в голубой туман
Уставил медленную руку.
И все, столпившись у пригорка,
В густую даль смотрели зорко.
Закат, алея червеницей
На тусклом серебре седин,
Следил, как войско шевелится
И выползает из трясин.
И в полусумраке, безмолвны,
С лесных дорог, с заросших троп
Ползли бессчетные, как волны,
Неотвратимо, как потоп.
1938–1940
«Опять Гефест свой круглый щит кует…»
Его безобразная дума сосет,
Что голос был отдан на крик
прокламаций,
Все прочно –
и нечему больше ломаться,
Короче,
что сломано все!
Он мог бы солгать.
Но конец.
Но каюк.
Стихи – только правда, без всякой
поправки.
Он чувствовал несправедливость
отставки,
Что временщики
генералам дают.
Он сердце свое приноравливал к датам,
Не зная сомнений,
не чуя вины.
Он делал себя Неизвестным Солдатом,
Но с правом на памятник после войны.
Он мир этот нянчил.
Он создан был пасть,
Как мост в половодье. Ему было мало
Назначенной меры. И строчки ломала
Стихами замерзшая страсть.
А выстрела ждали. Казалось – судьба.
Но время сметало решетки запретов,
И Сталин уж не улыбался с портретов,
А верил в суровость,
как верят в себя.
Мы трудно учились такому пристрастью,
Что душу сожми,
и увидишь – права!
Поэзия – тот недостаток пространства,
Где только на честность даются права.
1940
Базар
Опять Гефест свой круглый щит кует[78]78
«Опять Гефест свой круглый щит кует…» – Согласно древнегреческому мифу, похищение троянским царевичем Парисом Елены, жены спартанского царя Менелая, стало причиной похода ахейцев на Трою. Муж Андромахи, троянский царевич Гектор, был убит Ахиллом, щит которого выковал бог покровитель кузнечного ремесла Гефест.
[Закрыть].
Морочат нас текучие измены.
Но мирные мужи уже не ждут Елены,
И время Андромахи настает.
Не женское искомое тепло,
Не ласточками сложенные руки!
Когда на наковальни тяжело
Кладут мечи и близятся разлуки –
Елена – вздор! Ахейцы спят в гробах.
И лишь одно останется от праха,
Как с Гектором прощалась Андромаха
И горечь просыхала на губах.
1940
Конь
Старик в тулупе деревянном
Скупает дымчатых овец.
И парни новые кафтаны
Влекут, как девок половецких.
У них глазища в пол-лица,
И рыжий чуб вовсю хохочет,
И мордой нежной, как пыльца,
Их кони за ухом щекочут.
Везде обновы и дешевки.
Косилки машут плавниками,
И благовидные торговки
Вокруг увешаны грудями.
Повсюду кринки молока.
Плакаты с мордой кулака.
………………………………….
1940
Софья Палеолог[79]79
И снова конь
отряхает, как прачка,
Пену с мускулистых рук.
И огний глаз
несется в горячке.
И копыта сбиты
по четыре
в стук.
1940 или 1941
Софья (Зоя) Палеолог (ум. 1503) – племянница последнего византийского императора Константина XI, жена (с 1472) великого князя Московского Ивана III.
[Закрыть]
Отмерено добро и зло
Весами куполов неровных,
О византийское чело,
Полуулыбка губ бескровных!
Не доводом и не мечом
Царьград был выкован и слеплен.
Наивный варвар был прельщен
Его коварным благолепьем.
Не раз искусный богомаз,
Творя на кипарисных досках,
Его от разрушенья спас
Изображеньем ликов плоских.
И где пределы торжеству,
Когда – добытую жар-птицу –
Везли заморскую царицу
В Первопрестольную Москву.
Как шлемы были купола.
Они раскачивались в звоне.
Она на сердце берегла,
Как белых ласточек, ладони.
И был уже неоспорим
Закон меча в делах условных…
Полуулыбкой губ бескровных
Она встречала Третий Рим.
1941
1941–1945
Из дневниковых записей
1941, октябрь39-й год был годом романтики. Люди нашего поколения впервые встретились. Они изумились тому, что мыслят одинаково и вместе с тем разнообразно. Мы были упоены дружбой. Ночи проходили в разговорах. Мы уходили ночью из прокуренной комнаты. У нас были свои тщательные правила и свои песни.
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом,
Что ищет он в стране далекой,
Что кинул он в краю родном.
В 1940 году мы начали действовать. Государство не знало нас. Мы предлагали ему себя. Мы гордо назвали всех наших поколением сорокового года. Это дата нашего вступления в жизнь. Мы начали штурмовать литературу. В этот труднейший и прекраснейший год нашей жизни многие из друзей ушли на войну. Наше поколение впервые узнало ужас боя и прелесть воспоминания о нем. С этой войны не вернулся юноша Миша Молочко. Друзья уже создали легенду о нем. Мы вспомнили его фразу: «Романтика – это та будущая война, в которой победим мы». Мы стали суровы и строги друг к другу. Для нас осталась единственная романтика – победить.
Я небрежно и торопливо набрасываю эти строки. Я еще не умею писать прозой. Мои фразы не приструганы друг к другу. Выражением нашего времени были стихи. Нас тянуло к эпосу, но у нас не было эпопеи. Гражданская война – это наши отцы. Пятилетка – наши старшие братья. Отечественная война сорок первого года – это мы.
Все три эпохи имели свои недостатки. Отцы пришли в социализм, полные идеальных схем. Они пробовали проводить их в жизнь. Появилось множество измов. Конструктивизм, футуризм, имажинизм. После многие поняли, что это нереально, что жизнь исправляет схемы, что правда одна для всех. Они ощупью искали путей к ней. Они придумали ей название: социалистический реализм. Но ни они, ни последующее поколение не умели его осуществить. В результате пострадали мы: наши головы были забиты идеальными рецептами жизни и реющим над ними общим правилом: все относительно. Мы искали того, что Гегель называет конкретной истиной. Война сорок первого года прервала эти поиски. Люди нашего поколения разными путями пришли к одному: все на фронт. Здесь были герои, трусы и обыкновенные люди. Никто не отрекся от войны.
Если мне придется когда-нибудь писать, я напишу о том, как категория долга стала для нас господствующей. Это единственное чувство, которое следует внушать людям с пеленок: долг.
Наши братья уже знали, что это такое. Но они были детьми реконструкции. Они героически трудились. Они создали себе памятник: город Комсомольск. Этот памятник был результатом прекрасной прямоты мыслей. Но он же был свидетельством их односторонности. Они переделывали себя, как переделывают вещи. Они верили в конкретное. Им нравилась «Шапка»[80]80
«Шапка» – стихотворение А. Безыменского «О шапке» (1924), посвященное Л. Троцкому.
[Закрыть] Безыменского. И мы, сопливые скептики, тогда не понимали их, как позже они не захотели понять нас. ‹…› А поэты старших братьев учили: коммунизм – это каждая мелочь. Я помню напечатанные в журнале стихи о катетерах. Эти поэты привыкли к мелочам. Они писали о них уже без вдохновения. Позднее мы вычитали или придумали теорию штампа. В ней было оправдание этой мелочности. Штамп показался нам началом возрождения, как песни провансальских трубадуров…
‹…›
Я перелистываю свой дневник, написанный безобразным языком начитанного мальчишки. Там есть спор инстинктов и почти отсутствуют идеи. Это вавилонское смешение различных силлогизмов. Не мудрено, что мы с таким трудом выпутывались из них. ‹…›
Шел тридцать шестой год… ‹…›
Мне было шестнадцать лет, и я знал много. Много для шестнадцати лет. Я писал стихи плохие и бесхитростные. Стихи о старых восстаниях, о Спартаке и Гильоме Кале[81]81
Гильом Кале (Каль) – руководитель Жакерии; казнен в 1358 году.
[Закрыть]. Но этот героизм стоял в том же ряду понятий с прописной буквы. Я бессознательно отделял его от собственной жизни. Но на душе было нехорошо. В сознание постепенно проталкивались будни. Многие вопросы требовалось решать реально. Я охладел к стихам. Как мы тогда говорили, это было типичное не то. ‹…›
Я узнал людей, которые вели себя необычно. ‹…›
Они любили блоковские «Пляски смерти». Я вдруг вспомнил об этом с ужасом:
Я попал к этим людям и поверил им. Они приняли меня охотно. Я был новинкой. Они придумали меня таким, каким я не был, каким я был им удобен. Я охотно откровенничал. Я не знал правды. Я искал ходов к стершимся школьным истинам, я искал романтики. Они мне предложили свою правду и свою романтику. После Павел Коган очень точно написал об этом в своей поэме[83]83
Павел Коган очень точно написал об этом в своей поэме… – имеется в виду неоконченная поэма, которую автор первоначально называл «Владимир Рогов», а потом «Первая треть». См. запись от 15.04.1943.
[Закрыть]: «Нас мало». Вот основной принцип: «Мы не похожи на других. Других удовлетворяют формулы, а нас нет. Социализм – это прекрасно, но он далек. А нас мало. Мы должны беречь себя для больших дел». О характере этих дел никто никогда не говорил. Их не было. ‹…› Меня считали цельной личностью, мечтателем. Я не должен был помышлять о деле. Я стал снова писать стихи. Ужасные и фальшивые. О любви, которой не знал, о чувствах, которых не испытывал, о вещах, которые мне были чужды. Я был уверен, что так надо. Я честно зарабатывал право на исключительность. Мой мозг изощрялся парадоксами. Я перечитал кучу книг. Как хорошо, что не с них я начал свое чтение. Французский декаданс, Андре Жид[84]84
Французский писатель Андре Жид (1869–1951) в ту пору был очень популярен в СССР.
[Закрыть], символисты вошли в мой репертуар…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
