Текст книги "Дзэн в японской культуре"

Сёгуны династии Асикага также были приверженцами учения Дзэн, а их вассалы, естественно, следовали примеру сюзеренов. В те годы таланты японской нации сосредоточились в двух сферах: религиозном подвижничестве и воинском долге. Духовное взаимодействие между этими сферами деятельности и привело к созданию феномена, известного ныне как Бусидо – «Путь воина».

Здесь мне хотелось бы подробнее остановиться на внутренней связи, существующей между учением Дзэн и типичным мироощущением самурая. Как мы теперь понимаем, решающая роль в создании Бусидо принадлежит богу – хранителю самурайского достоинства и чести, а само понятие чести включало в себя вассальную верность, сыновнюю почтительность и всеобщее доброжелательство. Однако для успешного выполнения обязанностей самураю необходимо было соблюдать два условия. Первое – это следовать принципам морального аскетизма не только в быту, но и во всех теоретических философских установках. Второе – быть постоянно готовым в любую минуту встретить смерть, то есть без колебания пожертвовать собой, если того потребуют обстоятельства. Разумеется, и то и другое предполагает серьезную физическую, психическую и духовную подготовку.

Идеи Бусидо подробно разработаны в сочинении под названием «Сокрытое в листве» («Хагакурэ»). Смысл названия передает присущее самураю свойство избегать шумного самовосхваления, держаться в стороне от любопытных взглядов и творить добро ближним своим. К составлению этой книги, которая объединяет разрозненные заметки, анекдоты, притчи и нравоучения, приложил руку дзэнский монах. Работа по ее написанию была начата в середине XVII в. с соизволения даймё Набэсима Наосигэ, правителя края Сага на острове Кюсю. Особый упор в «Хагакурэ» сделан на готовности самурая без раздумий отдать жизнь, ибо, как поясняет автор, никакие великие свершения невозможны без доли безумия, или, переводя на язык современных научных терминов, без прорыва через ординарный уровень сознания и высвобождения дремлющих под ним скрытых сил. Порой эти силы могут нести в себе бесовское начало, но природа их, без сомнения, сверхчеловеческая, и с их помощью можно творить чудеса. Тот, кто вторгается в область бессознательного, поднимается надо всеми личностными ограничениями. Смерть для него теряет свое жало, и тут психотренинг самураев смыкается с практикой Дзэн.

Вот одна из историй, приведенных в «Хагакурэ». Ягю, правитель Тадзимы, был великим мастером меча и наставником фехтования при дворе сёгуна Токугава Иэмицу. Однажды офицер из гвардии сёгуна пришел к Ягю с просьбой взять его в обучение.

«Я вижу, вы и сами искушены в искусстве фехтования, – заметил Ягю. – Прошу вас, скажите, к какой школе вы принадлежите, прежде чем между нами установятся отношения учителя и ученика».

«Стыдно признаться, но я никогда не занимался всерьез фехтованием», – отвечал проситель. «Уж не хотите ли вы меня одурачить! – вспылил Ягю. – Я ведь преподаю фехтование Его сиятельству, самому сёгуну, и мой глаз еще никогда меня не подводил».

«Мне очень жаль, если я чем-то задел вашу честь, но я и в самом деле ничего не понимаю в искусстве меча», – оправдывался гвардеец.

Столь решительное заявление заставило мастера на минуту задуматься, и наконец он сказал:

«Если вы это утверждаете, стало быть, так оно и есть. И все же я знаю, что в чем-то вы истинный мастер – не знаю только, в чем именно».

«Что ж, если вы настаиваете, я объясню, – согласился офицер. – Когда я был еще ребенком, мне пришла в голову мысль, что, как самурай, я не должен никогда и ни при каких обстоятельствах бояться смерти. Затем еще несколько лет я осмысливал проблему жизни и смерти до тех пор, пока эта проблема совершенно перестала меня волновать. Может быть, вы намекаете на нечто подобное?»

«Ну конечно! – воскликнул правитель Тадзимы. – Именно это я и имел в виду. Очень рад, что я не ошибся в своей оценке. Ведь сокровенная тайна владения мечом также заключена в преодолении страха смерти и избавлении от всяких мыслей о ней. Сотни учеников обучал я в этом духе, но никто из них не заслуживает высшего аттестата мастера фехтования. Вы же вовсе не нуждаетесь в технической подготовке, ибо вы уже законченный мастер».

Для каждого из нас отношение к смерти величайшая проблема, но еще более насущной становилась она для самурая – профессионального воина, проводившего жизнь в битвах, поскольку каждая схватка означала смерть для одного из участников. Во времена средневековья никто не мог заранее предсказать, когда настанет последний и решительный бой, так что самурай, достойный своего звания, должен был быть всегда наготове.

Дайдодзи Юдзан, писатель и воин XVII в., во вступлении к своему трактату «Начальные основы Бусидо» («Бусидо ёё хатто») пишет: «Ключевой и жизненно важной остается для самурая идея смерти, которую он должен лелеять в сознании день и ночь, ночь и день, от рассвета первого дня года до последних закатных минут дня последнего. Когда понятие это полностью тобой овладеет, ты сможешь выполнить свои обязанности в наивысшей и наилучшей степени: ты верен господину, почтителен к родителям и естественным образом избегаешь всех несчастий и бед. Тем самым ты не только способствуешь продлению срока своей жизни, но и еще более укрепляешь собственные честь и достоинство. Подумай, сколь непрочна жизнь, в особенности жизнь самурая. А если так, то каждый день жизни следует рассматривать как последний и посвящать его неукоснительному выполнению долга. Не давай мыслям о долгой жизни завладеть тобою, иначе погрязнешь в легкомысленных утехах и окончишь дни свои в позорном бесчестьи. Вот почему Масасигэ, как гласит предание, завещал своему сыну Масацурё никогда не расставаться с мыслью о смерти».

Автор «Начальных основ» верно сформулировал те представления, которые безотчетно присутствовали в подсознании любого самурая. Сознание близости смерти, с одной стороны, заставляет мысль преодолевать ограничения, связанные с бренностью жизни, а с другой – постоянно будоражит ее, побуждая серьезно воспринимать повседневность. Таким образом, трезвомыслящий самурай, чтобы естественным образом освоиться с идеей смерти, должен был обратиться к Дзэн-буддизму. Предложенная дзэнской доктриной возможность решить эту проблему, не прибегая ни к книжной учености, ни к специальной моральной подготовке, ни к ритуальной практике, представляла большой соблазн для сравнительно неискушенного ума самурая. Просматривается некая логическая связь между общими психологическими установками и конкретным практическим учением Дзэн.

Далее мы читаем в «Хагакурэ»: «Бусидо означает определившуюся волю к смерти. Когда стоишь на распутье, без колебаний выбирай путь, ведущий к смерти. Здесь не нужны никакие особые основания, кроме того, что дух твой тем самым приводится в полную готовность для дела. Некоторые могут возразить, что, если умрешь, не достигнув цели, такая смерть будет бессмысленной, собачьей смертью. Но когда стоишь на распутье, не следует строить планы, как достичь цели. Все мы предпочитаем жизнь смерти, и в любых планах предпочтение наше будет отдано жизни, а не смерти. Если же при этом цели не достигнешь и останешься в живых, тебя сочтут трусом. Это важное соображение. Если погибнешь, не достигнув цели, может быть, и впрямь умрешь, как собака, совершив безумство, но по крайней мере такое деянье не запятнает твоей чести. В Бусидо честь превыше всего. Потому пусть утром и вечером в сердце и разуме твоем будет живо запечатлена мысль о смерти. Когда укрепится твоя решимость принять смерть в любой момент, ты станешь законченным мастером Бусидо, жизнь твоя будет безукоризненна и долг будет выполнен до конца».

Комментатор добавляет к приведенным рассуждениям пятистишие Цукахара Бокудэна (1490–1572), одного из крупнейших средневековых мастеров меча:

 
В ратной науке
о главном всегда помышляй,
где бы ты ни был,
что бы ты ни изучал, —
как бестрепетно встретить смерть!
 

Нагахама Иноскэ утверждает в «Хагакурэ»: «Суть искусства меча в умении сконцентрироваться на одной задаче – как поразить противника. Пока ты заботишься о собственной безопасности, ты не сможешь победить. Если же и противник готов отдать жизнь во имя победы, значит, ты встретил достойного соперника, а исход поединка решат вера и судьба». Заметки комментатора развивают это положение: «Араки Матаиэмон, великий фехтовальщик начала эпохи Токугава, наставлял своего племянника перед началом смертельного боя с врагами: “Противник заденет твою кожу, а ты врубайся в его плоть; он пронзит твою плоть, а ты разворотишь его кости; он достанет тебя до костей, а ты отнимешь у него жизнь!”»

В другом месте Араки дает такой совет: «Когда собираешься сразиться на мечах с врагом, будь готов в любой миг расстаться с жизнью. Пока тебя хоть в малейшей степени занимает мысль о собственном спасении, ты обречен».

И далее в «Хагакурэ» говорится: «Грош цена самураю, если он не может стать над жизнью и смертью. Из утверждения, что все на свете есть порождение единого духа, можно сделать вывод, что существует нечто под именем “дух”. Но дело в том, что вершить чудеса можно лишь отрешившись от духа, проводящего разграничение между жизнью и смертью». Другими словами, всего можно достигнуть, лишь приведя свой дух-разум в состояние «не-дух-разум», согласно учению великого дзэнского мастера Такуана. Это такое состояние духа, в котором уже не волнуют вопросы смерти и бессмертия.

Позволю себе привести два эпизода из жизни Цукахара Бокудэна, знаменитого фехтовальщика, который видел предназначение меча не в том, чтобы использовать его как орудие убийства, а в том, чтобы превратить его в инструмент духовного самосовершенствования.

Однажды Бокудэн переправлялся на лодке-пароме через озеро Бива. Среди пассажиров рядом с ним очутился дюжий верзила самурай, который вел себя крайне вызывающе. Похваляясь своим якобы непревзойденным мастерством, детина твердил, что равного ему в искусстве фехтования нет на свете. Все пассажиры с интересом слушали россказни самурая, только Бокудэн как ни в чем не бывало дремал в уголке. Такое отношение рассердило пустозвона не на шутку. Он потряс Бокудэна за плечо и сказал: «Эй, у тебя ведь тоже торчит пара мечей за поясом – что же ты ни слова не вставишь?» Бокудэн спокойно ответил: «Мое мастерство совсем не похоже на твое: суть его не в том, чтобы побеждать других, а в том, чтобы самому не потерпеть поражения». Такой ответ хвастуну не понравился. «Как же называется твоя школа?» – спросил он. «Школа моя называется Мутэкацу («Побеждающих не прикладывая рук»), – пояснил Бокудэн. «Зачем же ты тогда носишь мечи?» – «Только для того, чтобы избегать всякой корысти, а не для того, чтобы убивать людей». Тут верзила вконец рассвирепел и воскликнул: «Так что же, значит, ты готов сразиться со мной вовсе без меча?» – «Почему бы и нет?» – согласился Бокудэн.

Распалившийся забияка велел лодочнику грести к берегу, но Бокудэн предложил выбрать для поединка отдаленный островок на озере, чтобы не задеть случайно кого-нибудь из зрителей. Самурай на это согласился, и лодка устремилась к небольшому уединенному острову. Как только причалили, спесивый самурай выскочил на берег и, обнажив меч, принял боевую стойку. Бокудэн неторопливо вынул свои мечи из-за пояса и передал их лодочнику. Казалось, он сейчас последует за противником. Но вдруг мастер выхватил у лодочника весло и резко оттолкнулся от камня, так, что лодка отплыла на безопасное расстояние. На прощанье Бокудэн с улыбкой заметил: «Вот это и есть моя школа “Побеждающих не прикладывая рук”».

Другая притча иллюстрирует представления Бокудэна об истинном мастерстве фехтовальщика, которое отнюдь не должно ограничиваться чисто профессиональными навыками владения мечом.

У Бокудэна было три сына, все трое первоклассные мастера меча. Как-то раз отец захотел испытать, на что годятся сыновья. Он взял небольшую подушечку для сидения и положил ее над дверью в свою комнату поверх короткой занавески, прикрывавшей изнутри верхнюю часть входа. Каждый, кто захотел бы пройти в дверь, должен был приподнять занавеску – и тогда подушечка неминуемо свалилась бы посетителю на голову.

Первым Бокудэн призвал старшего сына. Подойдя к двери, тот по тени определил присутствие постороннего предмета, аккуратно снял подушку и, войдя в комнату, положил ее обратно. Тогда настал черед среднего сына. Он приподнял занавеску, чтобы войти, но, увидев падающую подушку, успел поймать ее и водрузил на место. Младший сын просто отдернул занавеску и шагнул в комнату, так что подушка шлепнула его прямо по затылку. Однако прежде, чем подушка коснулась пола, юноша успел разрубить ее мечом надвое.

«Что ж, ты и впрямь стал настоящим мастером», – сказал Бокудэн старшему сыну и преподнес ему драгоценный меч. «Тебе, сынок, надо еще усердно тренироваться», – заметил он среднему. «А ты, – обратился престарелый виртуоз к младшему сыну, – позоришь нашу семью!»

Такэда Сингэн (1521–1573) и Уэсуги Кэнсин (1530–1578), выдающиеся полководцы средневековой Японии, жили в период постоянных гражданских войн, в так называемую эпоху враждующих княжеств. Имена обоих военачальников часто упоминаются вместе, поскольку их владения – у одного в северной, у другого в центральной части острова Хонсю – имели общие границы, что побуждало грозных даймё к упорной борьбе за приоритет. Князья были достойными соперниками: храбрые воины и мудрые правители, оба они к тому же исповедовали учение Дзэн.

Однажды провинцию Каи, наследственный удел Такэды Сингэна, постиг «соляной голод». Жители Каи, окруженной со всех сторон горами, испокон веков завозили соль из южных провинций, с Тихоокеанского побережья. Когда у Сингэна испортились отношения с князьями южных провинций, те решили организовать соляную блокаду противника. Узнав об этом, Кэнсин, правитель края Этиго, пришел в ярость от подобного трусливого коварства. Он полагал, что истинным самураям пристало сражаться лишь с оружием в руках на поле боя. Написав письмо Сингэну, он предложил доставить в Каи нужное количество соли из своих владений. Благородное предложение было принято и по достоинству оценено.

Как сообщают хроники, в кровопролитном бою при Каванакадзима Кэнсин, видя, что его армия не может добиться успеха, потерял терпение и решил самолично способствовать решительному перелому. С небольшим отрядом всадников он прорвался в лагерь Сингэна. Соперник спокойно сидел на складном полевом стуле в окружении малочисленной свиты. Кэнсин направил коня прямо к вражеской ставке и, опуская меч на голову Сингэна, задал типичный дзэнский вопрос: «Ну, что ты скажешь в такой момент?» Сингэн и бровью не повел. «Снежинка на раскаленном очаге», – отвечал он, уверенно отражая смертельный удар круглым железным веером. Может быть, в действительности и не было этого характерного ситуативного дзэнского диалога-мондо, но вся история замечательно иллюстрирует дзэнский подход к жизни двух отважных бритоголовых воителей.

А вот как встретился князь Датэ Масамунэ со своим дзэнским наставником. Масамунэ, прославившийся, в частности, стихами о горе Фудзи, был усердным ревнителем и пропагандистом Дзэн-буддизма. Однажды он задумал пригласить нового настоятеля для фамильного дзэнского храма, где покоились предки рода Датэ. Ему порекомендовали некоего монаха из глухого провинциального прихода. Желая проверить достоинства кандидата на столь ответственный пост, Масамунэ пригласил монаха в свою резиденцию, в замок города Сэндай.

Рин-ан – таково было имя монаха – принял приглашение и в назначенный день явился в замок. Его проводили в княжеские покои и оставили одного. Рин-ан, которому было сказано, что князь ожидает в одной из ближайших комнат, миновал длинный коридор и открыл дверь, но в помещении никого не было. Пройдя через комнату, он отодвинул сдвижную перегородку и попал в другую комнату, где снова никого не оказалось.

С некоторым удивлением он пошел дальше, отодвинул еще одну перегородку – и тут перед ним предстал грозный хозяин замка с занесенным мечом. «Что скажешь в этот миг между жизнью и смертью?» – вопросил он. Монах, нисколько не испугавшись столь странного приветствия, не стал терять времени. Нырнув под руку Масамунэ, он крепко обхватил его за талию и хорошенько встряхнул. Ошеломленный повелитель северо-восточной Японии воскликнул: «Опасные шутки ты шутишь!» «Ох уж эта ваша гордыня!» – отвечал монах, ослабляя мертвую хватку.

В те давние времена подобные встречи между воинственными даймё и дзэнскими монахами, которые таким образом как бы подвергались тесту на понимание сути Дзэн и усвоение практики Дхьяны, случались довольно часто. Люди, избравшие своей профессией войну, должны были быть готовы встретить смерть в любой момент, даже в предположительно мирной повседневной жизни, а для этого требовалась не схоластическая, но вполне объективная практическая подготовка. Им не нужны были ни философия, ни религия сами по себе – только практическое руководство, безусловно годное для любой ситуации. Дзэн – вот в чем они нуждались.

Уэсуги Кэнсин всерьез приобщился к учению Дзэн под руководством мастера Эки-о. Как-то раз он присутствовал на проповеди, в которой Эки-о толковал знаменитый ответ Бодхидхармы: «Я не знаю». Усвоив кое-что из теории Дзэн, Кэнсин решил испытать монаха. Переодевшись в платье рядового самурая, он скромно ожидал удобного случая, чтобы обратиться к проповеднику, как вдруг тот повернулся и спросил: «Ваша светлость! Что же означают слова Дарумы “Я не знаю”?» Кэнсин был застигнут врасплох и не знал, что ответить. Тогда Эки-о продолжал: «Ваша светлость! Отчего же вы не хотите ответить сегодня на мой вопрос, если по любому поводу так бойко высказываетесь об учении Дзэн?» Пристыженный Кэнсин оставил свою спесь и начал глубоко изучать доктрину Дзэн под руководством мастера. Наставляя князя, Эки-о любил повторять: «Если хочешь по-настоящему освоить Дзэн, ты должен отбросить все помыслы о жизни и погрузиться в пучину смерти».

Впоследствии Кэнсин оставил своим вассалам такое завещание: «Кто держится за жизнь – погибает, кто преодолевает смерть – живет. Главное – это дух-разум. Проникни взором в глубины духа, овладей им – и ты поймешь: есть в тебе нечто превыше жизни и смерти, что в воде не тонет и в огне не горит. Сам я познал прозрение и достиг самадхи, поэтому знаю, что говорю. Кто не решается покончить счеты с жизнью и принять смерть, не достоин звания самурая».

Сингэн также обращался к проблеме смерти применительно к Дзэн в своем «Уложении»: «Оказывайте должное почтение богам и Будде. Когда помыслы ваши будут в согласии с натурой Будды, вы обретете невиданное доселе могущество. Если преобладание ваше над другими порождено злыми помыслами, вас ждет разоблачение – вы обречены. Далее, посвятите себя изучению Дзэн. Нет иных секретов в Дзэн, нежели серьезное осмысление вопроса жизни и смерти».

Приведенные эпизоды и цитаты позволяют безошибочно судить о наличии глубокой внутренней связи между учением Дзэн и жизнью средневекового воина. О том же говорит и поведение самих дзэнских мастеров, которые подчас превращали смерть чуть ли не в спорт.

Наставником Такэда Сингэна в занятиях Дзэн был Кайсэн, настоятель монастыря Эрин-дзи в провинции Каи. После смерти князя в апреле 1582 г. обитель была осаждена войсками Ода Нобунаги за отказ выдать могущественному противнику Сингэна его врагов, укрывшихся в стенах монастыря. Штурмующие вынудили монахов во главе с Кайсэном занять последний рубеж обороны на верхнем ярусе главной надвратной башни. Нобунага приказал сжечь упрямцев заживо, предав огню всю деревянную башню. Монахи, скрестив ноги, спокойно уселись в небольшом зале перед ликом Будды. Настоятель в последний раз сотворил молитвы по заведенному обряду и прочел проповедь, закончив ее словами: «Ныне мы с вами окружены языками пламени. Как будете вы в этот решительный момент вращать Колесо Дхармы?» Каждый из присутствовавших пояснил, как он понимает задачу. В заключение, прежде чем все познали огненное самадхи, настоятель выразил свою точку зрения в стихах:

 
Нет нужды для покойных, мирных раздумий
удаляться туда, где горы и воды.
Если помыслы благостно безмятежны,
нам прохладу и свежесть подарит пламя.
 

Япония XVI в. изобилует великолепными образцами человеческих характеров. В плане политическом и социальном страна была буквально разорвана на куски. Феодалы вели бесконечные междоусобные войны, народ испытывал страшную нужду и лишения. Однако смертельная борьба за военное и политическое господство способствовала не только предельному напряжению всех человеческих сил, но и всемерной закалке духа самураев. Мужественность почиталась за основное достоинство в самых различных областях жизни.

Можно сказать, что большинство добродетелей, из которых и сложился кодекс Бусидо, окончательно оформились именно в тот период. Такэда Сингэн и его извечный соперник Уэсуги Кэнсин были весьма типичными представителями самурайской знати. Оба они отличались личной храбростью и никогда не отступали перед лицом смерти; оба были мудрыми, дальновидными и предусмотрительными правителями как в дни войны, так и в дни мира; оба нисколько не были похожи на грубых и невежественных вояк, отличаясь обширными познаниями в литературе и глубокой религиозностью.

Любопытно, что оба властителя были также верными проводниками учения Будды. Мирское имя Сингэна было Харунобу, а Кэнсина – Тэрутора, но в историю они вошли под своими церковными именами. И тот и другой в юности проходили обучение в буддийских монастырях, а в зрелом возрасте, сбрив волосы на голове, приняли звание нюдо. Кэнсин к тому же был вегетарианцем и соблюдал обет безбрачия.

Как и другие деятели японской культуры, они любили природу, увлекались сочинением стихов на японском и китайском языках. Вот, к примеру, одно из стихотворений, сложенных Кэнсином во время очередного похода:

 
Морозный, бодрящий осенний воздух
окутал воинов на бивуаке.
Спускается ночь, и в сияньи лунном
перелетные гуси тянутся клином.
В притихших водах залива Нота
отразились темные горы Эттю.
Этот дивный вид в сиянии лунном
тихой радостью наполняет сердце.
Те, кто дорог нам, должно быть, сегодня
под луною тоже грустят в разлуке…
 

Сингэн в умении чувствовать и понимать природу нисколько не уступал своему конкуренту из Этиго. Однажды князь отправился в паломничество, решив посетить отдаленный храм, славившийся чудотворным изваянием буддийского божества Фудо Мёо (санскр. Ачала). Настоятель расположенного неподалеку монастыря пригласил даймё заглянуть в его обитель на обратном пути. Сингэн поначалу отклонил предложение, сославшись на то, что занят подготовкой к новому походу, и добавил, что непременно наведается в монастырь, когда вернется с победой. Однако настоятель – тот самый преподобный Кайсэн, который позволил потом воинам Ода Нобунаги сжечь себя заживо, – упорствовал в просьбе: «Вишни только зацвели, и я приготовил для вас удобное местечко, откуда так хорошо любоваться вешней красой. Надеюсь, вы сумеете оценить всю прелесть цветов».

Сингэн поневоле согласился: «Негоже мне отворачиваться от цветущей вишни – придется откликнуться на приглашение Кайсэна». В предвкушении удовольствия от созерцания прекрасных цветов и возвышенной беседы с настоятелем князь сложил пятистишие-вака:

 
Как бы я тосковал
по вишням в морозном убранстве,
не заехав к тебе!
Может быть, год спустя весною
занесет всю обитель снегом…
 

Любовь к цветам вишни можно назвать второй натурой японцев. Предание гласит, что в эпоху Токугава некая узница в башне замка Коисикава ожидала казни на исходе зимы. Каждый день она смотрела в окно, надеясь увидеть, как расцветают вишни. Когда ей огласили приговор, единственным ее предсмертным желанием было дождаться первых цветов, прежде чем она навсегда покинет этот мир. Тюремщик был человеком великодушным, понимающим фурю и согласился исполнить последнюю волю осужденной. В радостном расположении духа встретила она смерть, а вишни в тех краях нарекли в ее честь «Асацума».

То бескорыстное наслаждение, что черпали в Природе даже посреди военных бурь Такэда Сингэн и Уэсуги Кэнсин, и определяется понятием «фурю». Люди, лишенные фурю, считались в Японии абсолютно чуждыми культуре. Чувство это имеет не только эстетическое, но также и религиозное значение. Возможно, сходное мироощущение породило в среде образованных японцев различных сословий, званий и родов деятельности обычай слагать в предсмертный час стихотворение на японском или китайском языке. Японцев с юных лет приучали выкраивать хотя бы краткие минуты досуга, чтобы отвлечься от суетных треволнений и забот.

Смерть – дело нешуточное, приковывающее все помыслы человека, но японцы, приобщенные к культурной традиции, полагают, что обязаны превозмочь ужас и взглянуть на смерть объективно. Обычай оставлять после себя прощальную песнь, который, правда, не всегда строго соблюдался даже во времена феодализма, был введен в обиход, по-видимому, в эпоху Камакура дзэнскими монахами, а затем нашел последователей среди мирян. Прежде чем навсегда отойти в нирвану, Будда собрал вокруг себя учеников и дал им последние наставления. Этот факт, вероятно, и послужил стимулом для китайских буддистов, в особенности Дзэн (Чань) – буддистов, которые предпочли вместо наставлений ученикам говорить на прощанье о своем отношении к жизни.

Предсмертные слова Такэда Сингэна были цитатой из дзэнской классики: «Она большей частью предоставлена своему естественному телесному совершенству, и нет ей особой нужды прибегать к румянам и пудре, чтобы выглядеть прекрасной». Здесь речь идет об абсолютном совершенстве Действительности, из которой все мы происходим, в которую все вернемся и в которой все обретаемся. Мир множества превращений исчезает и вновь появляется, а то, что за ним сокрыто, неизменно в своей безупречной красоте.

Уэсуги Кэнсин сложил две песни-завещания – одну на китайском, другую на японском языке.

 
Полная чаша жизни – всего лишь чарка сакэ.
Словно во сне минули все сорок девять лет.
Что звать жизнью, что смертью, мне узнать не дано.
Год уходит за годом – смутных грез череда.
 
 
Ни раем, ни адом
меня уже не смутить —
И в лунном сиянье
стою непоколебим,
ни облачка на душе…
 

Вот как повествует литературный памятник XIV в. «Сказание о великом мире» («Тайхэйки») о смерти камакурских самураев. В нем рассказывается история гибели бесстрашных монахов монастыря Эрин-дзи и дается представление о роли Дзэн в формировании нравственных принципов Бусидо, особенно в плане отношения к смерти.

Так, один из вассалов канцлера Ходзё Такатоки, последнего правителя из рода Ходзё, некий Сиаку Синсакон нюдо, собираясь покончить жизнь самоубийством вслед за своим господином, чья судьба уже была предрешена, призвал старшего сына Сабуродзаэмона и сказал ему: «Камакура обречена – со всех сторон ее окружили враги, и сам я, как верный слуга, намерен разделить участь моего повелителя. Однако ты, сын мой, еще молод, при дворе служил совсем недолго и узы, что связывают тебя с нашим господином, не столь крепки. Ты должен попытаться спастись. Если уцелеешь, станешь монахом и будешь молиться за упокой наших душ. Никто не осудит тебя за это».

Сабуродзаэмон не внял разумному совету отца и ответил так: «Хотя мне и не довелось еще лично послужить господину, но, будучи твоим сыном, я сызмальства был удостоен высочайших милостей и благодеяний. Другое дело, если бы я уже состоял в монашеском сане, но ведь я родился и вырос в семье самурая. Как же могу я покинуть господина в беде и спасти свою жизнь, постригшись в монахи? Свет не видывал большего позора. Если ты собираешься разделить участь господина, то позволь и мне сопровождать тебя в мир иной». Едва закончив речь, юноша вспорол себе живот и испустил дух.

Младший сын Сиро также собрался последовать примеру брата, но Синсакон остановил его: «Не торопись. Соблюдай порядок и по старшинству пропусти вперед меня». Сиро вложил кинжал в ножны и покорно уселся на колени перед отцом, ожидая его распоряжений.

Отец попросил принести ему удобную подушку, сел на нее, скрестив ноги наподобие дзэнского монаха, сосредоточенно растер тушь, обмакнул в нее кисть и написал на листе бумаги предсмертное стихотворение:

 
Крепко сжимая меч,
готовлюсь рассечь Пустоту —
Ну вот наконец
свежий ветер прохладой дохнул
посреди пожаров и смут…
 

Закончив, Синсакон совершил сэппуку, как и подобало бесстрашному самураю, а младший сын, облегчая страдания, отсек ему голову в полном согласии с самурайским кодексом чести. Затем Сиро вонзил тот же самый меч себе в живот по самую рукоять и замертво упал наземь.

Другому знаменитому воину по имени Нагасаки Дзиро Такасигэ также довелось стать свидетелем заката и падения рода Ходзё. Он призвал дзэнского мастера, который к тому же наставлял мудрости Дзэн Ходзё Такатоки, и спросил его: «Как должен храбрый воин вести себя в такой момент?» Не задумываясь ни на миг, мастер отвечал: «Вперед, и да поможет тебе твой меч!» Такасигэ все понял. Он бросился в гущу боя и мужественно сражался, пока, израненный и обессиленный, не упал к ногам своего господина Такатоки.

Именно такой дух отваги и самопожертвования воспитывал Дзэн в воинах. Это учение не призывало к дискуссиям о бессмертии души, о добродетели божественного пути и Закона Будды или об этических категориях, но побуждало человека стремиться вперед, к каким бы рациональным или иррациональным выводам он ни пришел. Философию можно оставить любителям интеллектуальных прений. Дзэн зовет действовать, а самое эффективное действие – коль скоро дух исполнен решимостью – идти вперед, не оглядываясь назад. В этом смысле Дзэн поистине может считаться религией профессиональных воинов-самураев.

Одна из идей, дорогих японскому сердцу, – принять смерть исаги-ёку. В некоторых случаях, когда такая характеристика приложима к смерти, люди даже к преступникам относятся снисходительно. Исаги-ёку означает «без страха и упрека», «с чистой совестью», «без раздумий и колебаний», «в полном присутствии духа» и т. д. Японцам претят колебания и проволочки, вызванные страхом смерти, – они предпочитают умирать, как лепестки вишневых цветов, унесенные ветром. Такое отношение к смерти, бесспорно, согласуется с принципами Дзэн-буддизма. Может быть, у японцев и нет никакой особой философии жизни, но зато философия смерти у них определенно имеется, причем ее порой можно принять за обычное безрассудство. Самурайский дух, впитавший идеи Дзэн, получил распространение и в широких народных массах. Даже люди, не проходившие никакой специальной военной подготовки, усвоили этот дух и подчас готовы пожертвовать жизнью за дело, которое они считают достойным того. В войнах, что по разным причинам приходилось вести Японии, это не раз находило подтверждение. Один зарубежный автор, пишущий о японском буддизме, верно заметил, что Дзэн и есть японский характер.