Текст книги "Дзэн в японской культуре"

Глава четвертая
Дзэн и искусство меча

«Меч – душа самурая». Когда бы ни шла речь о самурае, безразлично, по какому поводу, неизбежно при этом упоминается меч. Если самурай хотел сохранить верность своему призванию и долгу, он обязан был, поднявшись над жизнью и смертью, быть готовым в любой миг пожертвовать собой – либо не дрогнув принять разящий удар клинка, либо обрушить на врага собственный беспощадный меч. Таким образом, меч, будучи тесно связан с жизненными интересами самурая, превратился в символ верности и жертвенности, что со всей очевидностью подтверждается и всеобщим уважением японцев к этому благородному оружию.

Для самурая меч всегда выступал как бы в двух ипостасях. С одной стороны, он призван был уничтожать все, что стоит на пути обладателя меча и противится его воле, а с другой – подавлять непроизвольные эмоции, порожденные инстинктом самосохранения. Первая функция соотносится с духом патриотизма и воинственностью, вторая корреспондирует в религиозном плане с идеями верности и беззаветной самоотдачи. В первом значении меч как бы нес в себе разрушительное начало, олицетворяя грубую, подчас злобную, демоническую силу. Вот почему вторая функция меча должна была уравновешивать разрушительную мощь идеалами гуманности. Владелец меча, наделенный совестью, трезвым разумом и возвышенным духом, должен был запечатлеть в сердце истинное предназначение меча, чтобы суметь обратить грозную сталь против вселенского зла. И тогда меч становился оружием в борьбе против сил, преграждающих путь миру, справедливости, прогрессу и гуманности. Он являлся защитником всего, несущего миру духовное обновление и гармонию. Он служил воплощением жизни, а не смерти.

Дзэн говорит нам о существовании меча жизни и меча смерти. Лишь великий мастер, постигший суть учения, знает, который из них когда пускать в ход. Бодхисаттва Маньчжушри сжимает в правой руке меч, а в левой – буддийскую сутру. Чисто внешне он напоминает пророка Магомета, но священный меч Маньчжушри предназначен не для убийства живых тварей, а для искоренения человеческих пороков – жадности, гнева и глупости. Меч направлен внутрь природы человеческой, ибо когда цель достигнута, то и внешний мир – отражение нашего внутреннего мира, должен освободиться от жадности, гнева и глупости. Ачала (Фудо Мёо) также держит меч, чтобы покарать нечестивцев, сошедших с предначертанного Буддой праведного пути. Маньчжушри воплощает позитивное начало, Ачала – негативное. Гнев Ачалы дышит огнем, и не будет ему успокоения, пока не превратится в пепел последний оплот врага – только тогда Фудо Мёо обретет истинный свой облик и снова превратится в Будду Вайрочану, чьим слугой и одновременно чьей аватарой он пребывает. Между тем Вайрочана всюду изображается без меча: он сам есть Меч, заключающий в себе мириады миров.

Вот характерный пример дзэнского мондо на тему «единый Меч». Кусуноки Масасигэ (1294–1336), перед тем как выступить против превосходящих сил Асикага Такаудзи в битве при Минатогава, посетил дзэнский монастырь в провинции Хёго и обратился с вопросом к наставнику: «Как подобает вести себя человеку, который стоит на распутье между жизнью и смертью?» Монах ответил: «Отруби две головы, порождающие сомненья, и пусть единый Меч вонзается в небеса!» Этот идеальный единый Меч – не меч жизни, не меч смерти, но Меч, из которого возникает весь наш дуальный мир с его бесчисленными сомнениями – сам Будда Вайрочана. Если овладеешь им, всегда будешь знать, что делать на распутье.

Этот Меч представляет всю силу, всю целеустремленность религиозной интуиции, которая в отличие от интеллекта не делится на части, не дробится, создавая на собственном пути искусственные препоны. Она движется вперед, не оглядываясь назад и не озираясь по сторонам. Вспомним притчу Чжуан-цзы о ноже мясника, который разрезает хрящи, словно те уже были заранее готовы к расчленению. Как говорил Чжуан-цзы, если хрящи и суставы разъединяются сами, то и нож после многих лет употребления остается острым, будто бы он только что вышел из рук точильщика. Единый Меч Бытия никогда не затупится, непрестанно карая многих и многих жертв своекорыстия.

Немалую роль играет меч и в ритуале Синто, хотя здесь, я полагаю, его духовная значимость не столь велика, как в буддизме. В синтоизме проглядывает явная близость к культу сил природы. Меч выступает не столько символом, сколько объектом поклонения, наделенным каким-то сверхъестественным могуществом. Во времена средневековья среди самураев было распространено некое поклонение мечу, хотя сейчас трудно сказать, чем именно они руководствовались. Во всяком случае, к мечу всегда относились с большим почтением: в час кончины самурая меч клали у ложа усопшего; если в семье рождался мальчик, меч становился украшением комнаты. Смысл этих действий был в том, чтобы оградить помещение от злых духов, которые могли бы повредить уходящему из мира или, наоборот, приходящему в мир. Налицо пережиток анимистического мышления, породившего идею «священного меча».

Следует особо отметить, что и по сей день оружейник, приступающий к изготовлению меча, обращается за помощью и поддержкой к синтоистскому божеству. Чтобы пригласить бога-хранителя в кузницу, мастер растягивает вокруг своего рабочего места священную веревку из рисовой соломы с целью не допустить вторжения злых духов. Сам же оружейник совершает церемонию очищения и облачается для работы в специальный наряд, освященный традицией. Вновь и вновь повторяя проковку стального бруска, погружая его попеременно то в огонь, то в воду, кузнец вместе с подмастерьем напрягает все свои духовные силы. Уверенные в помощи божества, они работают на пределе умственных, физических и психических возможностей. Выкованный таким образом меч представляет собой подлинное произведение искусства и как бы воплощает частицу души мастера. Вот почему, вероятно, японский меч как феномен находит отклик в душе всего народа. Он рассматривается не как средство уничтожения, а как объект вдохновения. Легенда о двух прославленных оружейниках передает это кардинальное различие.

Мастер Масамунэ был знаменит в конце эпохи Камакура. Знатоки и ценители оружейного дела дружно превозносили его дарование. Правда, в прочности и остроте клинок Масамунэ едва ли превосходит клинок Мурамасы, одного из талантливейших его учеников, но благородная личность Масамунэ накладывала особый отпечаток на его работы. Предание гласит, что, когда меч Мурамасы пробовали на остроту, его втыкали посреди ручья и смотрели, что будет с опавшими листьями, которые плывут по течению. Лезвие рассекало каждый листок, что имел неосторожность к нему прикоснуться. Когда же в поток воткнули меч Масамунэ, то увидели, что листья вообще не приближаются к лезвию. Клинок Масамунэ не был создан для убийства, представляя собой нечто большее, чем заостренная полоска стали. Между тем меч Мурамасы остался всего лишь орудием разрушения – всякое божественное вдохновение ему чуждо. Клинок Мурамасы грозен и неодолим, клинок Масамунэ – гуманен. Первый властен и деспотичен, второй, если можно так выразиться, наделен сверхчеловеческими качествами. Масамунэ почти никогда не делал на рукояти меча гравировки со своими именными иероглифами, хотя такой обычай и был распространен среди оружейников.

Пьеса театра Но «Кокадзи» дает некоторое представление о религиозном и нравственном значении японского меча. Время написания пьесы относится, очевидно, к эпохе Асикага. Однажды император Итидзё (правил в 986–1011 гг.) заказал мастеру Кокадзи Мунэтике изготовить меч. Сознавая, что ему оказана великая честь, Мунэтика, тем не менее, не мог выполнить августейший заказ без искусного помощника. Тогда он обратился с молитвой к синтоистскому божеству Инари, своему покровителю, прося послать умелого подмастерья для работы. Тем временем он подготовил и освятил кузницу в полном соответствии с предписанным ритуалом. Когда церемония очищения была закончена, Кокадзи снова воззвал к божеству: «Берусь, грешный, за дело сие не ради корысти и гордыни, но во исполнение священной воли государя, владыки миров. Молю богов, бесчисленных, как песчинки в Ганге, снизойти на землю и помочь смиренному Мунэтике, ибо не пожалеет он сил, дабы выковать меч, достойный Его величества. Обратив взоры к небесам и простершись ниц, обращает он к богам эту молитву в залог искреннего своего упования завершить работу в срок и с превеликим тщанием. Да будут боги милосердны к искренней мольбе!»

Тут откуда-то раздался голос: «Молись, молись, о Мунэтика, молись со смирением и верой. Пришло время браться за молот. Доверься богам – и преуспеешь». Загадочная фигура явилась перед мастером и помогла ему выковать меч, которому не было равных в совершенстве и великолепии. Император по достоинству оценил творение Кокадзи как добродетельное священное сокровище.

Коль скоро божественное вдохновение присутствует в процессе изготовления меча, понятно, что отсвет его должен падать и на владельца клинка, который просто обязан быть человеком духовным, чуждым грубому солдафонству. Дух и разум воина должны быть созвучны той душе, что оживляет холодную сталь. Выдающиеся фехтовальщики во все времена не уставали прививать это чувство своим ученикам. Вот почему, когда японцы называют меч душой самурая, мы должны помнить, что за этим стоит: верность, жертвенность, почтительность, благожелательность и глубокие религиозные чувства. Таков истинный самурай.

Для самурая, носившего за поясом два меча – один для нападения и защиты, другой, короткий, для самоубийства в случае необходимости, – было вполне естественно со всем пылом и рвением оттачивать искусство фехтования. Воин был неотделим от своего оружия, которое более, чем что бы то ни было, становилось символом, а также мерилом его чести и достоинства. Помимо чисто практических нужд, упорные тренировки с мечом способствовали духовно-нравственному совершенствованию личности. Здесь мастерство фехтовальщика смыкалось с учением Дзэн, о чем мы уже писали, ссылаясь на ряд примеров, но я позволю себе обратиться к классическим сочинениям, раскрывающим внутреннюю связь между Дзэн-буддизмом и искусством меча.

Вот что пишет Такуан в своем послании к Ягю, правителю Тадзимы, о важности Дзэн в практике фехтования. Это письмо-трактат носит название «О непоколебимом духе-разуме». Поскольку полный перевод занял бы слишком много места, я привожу текст с сокращениями, стараясь все же сохранить основные идеи. Сам документ представляет интерес в нескольких аспектах, поскольку в нем затронуты как важнейшие принципы Дзэн-буддизма, так и многие секреты фехтовального мастерства. В Японии, как, впрочем, и в любой другой стране, одних технических знаний в искусстве или ремесле недостаточно, чтобы сделать человека настоящим мастером, – необходимо глубокое проникновение в дух предмета. Постичь же этот дух возможно только тогда, когда собственный дух-разум находится в полном соответствии с кардинальным принципом самой жизни – иначе говоря, когда достигнуто загадочное состояние мусин – «не-дух-разум», или «отсутствие духа-разума». В буддийской терминологии мусин означает преодоление двойственности в восприятии жизни и смерти. Вот тут и происходит слияние искусства с философией Дзэн. Такуан в своем послании прославленному фехтовальщику всячески подчеркивает значение «мусин» – понятия, в известном смысле соответствующего концепции Бессознательного. С точки зрения психологии, в таком состоянии дух-разум абсолютно пассивен и безраздельно подчинен иным силам: сознание отключается, и человек как бы превращается в автомат. Однако, поясняет Такуан, подобная пассивность не имеет ничего общего с бесчувственностью или беспомощной неподвижностью неорганических субстанций, например камня или бревна. Передать это состояние можно разве что при помощи парадоксального каламбура – «быть бессознательным в сознании».

ТАКУАН

«О непоколебимом духе-разуме»

В буддизме насчитывается пятьдесят две ступени духовного развития. Одна из них под названием «остановка» (бонно) характерна тем, что человек, сосредоточив внимание на чем-то одном, не способен свободно продвигаться дальше. Нечто сходное мы видим и в фехтовании. Когда противник готовится нанести удар, стоит только задержать внимание на его мече – и вы уже не вольны в собственных движениях, вы подконтрольны чужой воле. Это я и называю «остановкой», поскольку вы вынуждены задержаться, остановиться на чем-то одном. С другой стороны, когда вы видите приближающийся к вам меч противника, но не сосредоточиваете внимание исключительно на нем и не пытаетесь измышлять какие-то особые способы ухода или парирования, но лишь следуете за движением собственного клинка, до тех пор пока он не поразит противника, – это и называется «победить врага его собственным оружием». Дзэнское изречение на этот счет гласит: «Перехвати меч врага и обрати против него самого». Если внимание ваше хотя бы на миг задержится на мече противника, или на его руках, или на мысли о том, как лучше употребить собственный меч, или же на другом человеке, жесте, времени, вы наверняка предоставите противнику возможность для удара. Вас не должно занимать и чувство вражды, ибо тогда вы дадите противнику лишний шанс на победу – даже мысль о себе не должна владеть вами. Стараться быть все время начеку, до предела напрягать внимание – все это хорошо для новичков, но кончится это тем, что ваш дух-разум постоянно будет увлечен клинком. Когда же сознание приковано к чему-либо одному, утрачивается мастерство. В буддизме следует точно так же избегать «остановки», как и в искусстве фехтования.

В каждом из нас есть то, что зовется Непоколебимым духом-разумом. Следует лишь развивать его. «Непоколебимый» вовсе не значит «недвижимый», как бездуховный валун или дерево. Непоколебимый дух-разум в действительности подвижнее всего на свете: он всегда готов устремиться в любом направлении и при этом не знает ни малейших «остановок». Фудо Мёо, Бог Непоколебимого духа-разума (Ачала-видья-раджа), держит в правой руке меч, а в левой – веревку, зубы его крепки, глаза пылают гневом – он пугает злых духов, пытающихся повредить учению Будды. Символизируя Непоколебимый дух-разум, Фудо Мёо не имеет постоянного обиталища на земле и не существует в реальности. Грозный облик он принял, чтобы защищать буддизм от врагов. Людям заурядным не дано понять истинное значение этого образа, между тем как стремящиеся к просветлению его осознают и прилагают все усилия, чтобы рассеять свое невежество и сомнения, ощутив в себе присутствие Фудо. Бог Фудо Мёо воплощает непоколебимость нашего же духа-разума, который призван оставаться всегда в покое, но быть готовым к любому действию. Быть непоколебимым означает не поддаваться огорчению, разочарованию и страху, не закрепощать внимание на чем-то одном, мешая ему спокойно переходить от объекта к объекту. Когда объект появляется в поле вашего зрения, вы, разумеется, замечаете его, но не «останавливаетесь» на нем, ибо, если вы допустите задержку, дух ваш будет тотчас охвачен колебаниями. Вам придется выбирать из различных вариантов, каждый из которых будет претендовать на непогрешимость, и, пытаясь успокоить сомнения, вы все глубже и глубже будете ввергать свой дух в пучину смятенья и неуверенности.

Когда вы видите, что со всех сторон окружены врагами и отовсюду к вам тянутся мечи, смело парируйте и переходите от противника к противнику, от меча к мечу, ни на одном не «останавливаясь». Тогда силы ваши сравняются с силами нападающих. Если же вы позволите своему сознанию задержаться на одном мече, вместо того чтобы перенестись на остальные, тем самым вы отдадите себя на милость врага. Ваш дух-разум ни в коем случае не должен быть закрепощен на каком-то одном объекте, чтобы не потерять исконно присущей ему подвижности.

Подумайте, к примеру, как может использовать свою тысячу рук бодхисаттва Каннон. Ведь если дух-разум ее «остановится» на миг, увлеченный луком, который держит она в одной из рук, то ничто не сможет направить и оставшиеся девятьсот девяносто девять. Но дух-разум бодхисаттвы не задерживается ни на одном из предметов, которые она сжимает в руках, и потому все они успешно находят нужное применение. Когда в вас пробудится Непоколебимый дух-разум, вы тоже сможете творить чудеса. Конечно, Каннон не нуждается в таком количестве рук – смысл образа в том, что, когда пробуждается Непоколебимый дух-разум, мы можем использовать сколько угодно рук с максимальной отдачей.

Вот дерево со множеством ветвей и листьев. Стоит духу остановиться на одном из листьев – остальные ускользнут от взора. Если же, напротив, взглянуть на дерево безо всякой заранее данной установки, ни на чем в отдельности не фиксируя внимание, сознание способно будет охватить все дерево в целом. А потому не допускайте «остановки» на чем-то одном, выпадающем из целостного бытия. Кто не понимает этой истины, тот склоняется перед Каннон, считая ее божеством с тысячью рук или с тысячью глаз. Те, кто пытается проявить свои скудные познания, утверждают, что не может быть многорукого существа, подобного Каннон, что все это выдумки. Истина же заключается в том, что мудрым понятно здесь больше, нежели слепым почитателям Каннон или иконоборцам. Первые, впрочем, несколько лучше вторых. Мы же должны познать потаенный смысл, сокровенную идею образа. Если вникнуть глубже, мы увидим, что все рождается из единого универсального опыта.

Когда пробуждается ваш Непоколебимый дух-разум, вы возвращаетесь к тому, с чего начали. Просветление в конечном счете сродни самому Невежеству. Вы вновь обретаете вашу изначальную безыскусность, наивность. Ведь новичок в искусстве фехтования не знает, как держать меч, как укреплять тело и т. д. Поэтому-то он совершенно свободен от «остановок» духа-разума. Когда противник нападает, он просто защищается как может. Однако, как только он начинает учиться, узнает многое о фехтовании, былая уверенность покидает его, дух-разум поневоле задерживается на чем-либо и в действиях появляется неловкость. На этой фазе ученик хуже, чем необученный боец. Но если он будет упорно тренироваться в течение многих лет, то овладеет искусством и уже не будет более заботиться о частностях. Он достигнет полной естественности, вернется к изначальному состоянию. Так бывает при счете до десяти – после десяти вы снова возвращаетесь к единице, и единица соседствует с десяткой.

То же и с учением Будды. После того как вы достигнете высшей ступени учения, вас можно сравнить с простодушным ребенком, которому ничего не ведомо ни о Будде, ни о Дхарме. Вы освободитесь от самомнения и лицемерия. В вас пробудится Непоколебимый дух-разум, и вы возвратитесь к изначальному состоянию, то есть Невежеству, Незнанию. Станут едины и нераздельны понятия жизни и смерти, так как интеллект, различающий эти два понятия и заставляющий человека колебаться перед выбором, будет отсутствовать. Следовательно, не будет и малейшей «остановки», столь пагубной для того, кто стремится к состоянию «не-дух-разум» (мусин) или «не-мыслие» (мунэн). Люди невежественные еще не пробудили свое Знание, свой дух-разум и потому сохраняют безмятежное простосердечие. Умудренные же изощрили разум до предела и потому могут более не прибегать к нему. Те и другие пребывают в добром соседстве. Лишь те, кто обладает половинчатым знанием, обременены необходимостью все на свете различать и подразделять.

Есть два вида обучения. Первый касается Конечного Смысла, второй – технических деталей. Первый направлен на достижение такого состояния, при котором ваши действия будут не подвластны никаким заданным ограничениям. Есть лишь Единый дух-разум, что следует своим путем. Однако необходимо и знание технических деталей: не владея ими, не поймешь, как продвигаться по избранному пути. В данном случае необходимо знать, как обращаться с мечом, как делать выпад, какие принимать боевые стойки и т. д. Оба вида обучения равно полезны, они подобны двум колесам в повозке.

Мы часто употребляем выражение «ни на волос промежутка», что должно символизировать немедленный ответ, мгновенную реакцию. Когда мы бьем в ладоши, звук хлопка раздается сразу же, без малейшего промедления. Ни на волос нет промежутка между двумя этими действиями. Звук не вдается в раздумья – следовать ему за хлопком или не следовать, – он просто мгновенно продолжает хлопок. Когда на вас обрушивается меч противника, стоит только высшему духу-разуму на нем «остановиться», как образуется пауза, дающая противнику преимущество. Когда же между атакой противника и вашей контратакой не будет ни на волос промежутка, его меч как бы станет вашим собственным оружием. В практике Дзэн очень не любят эту «остановку», известную под названием бонно – «помрачение». Дух-разум должен всегда пребывать в движении, подобно шарику на волнах потока.

Отсутствует пауза и при высекании кремнем искр. Никакого промежутка между действиями нет: удар кремня и искра следуют почти одновременно. Здесь особенно важна не быстрота следования одного действия за другим, но «безостановочность», столь необходимая духу-разуму. Если вы захотите действовать быстро лишь ради самой быстроты, ваш дух-разум «остановится» на этой мысли, и вы уже не сможете в должной мере владеть собой. Когда Сайгё попросил деву веселья в Эгути о ночлеге, она ответила ему стихами:

 
Вижу, что неспроста
вы покинули радости мира,
и молю об одном —
Пусть не будут для вас препоной
о земном пристанище думы!..
 

Главное в этом стихотворении – концепция «безостановочности» духа-разума, которая передана иллюзивным образом «земного пристанища».

В ответ на вопрос монаха: «Что такое Будда?» – мастер может просто поднять кулак, а будучи спрошен, в чем заключена высшая истина буддизма, он может воскликнуть, не дождавшись конца вопроса: «Цветущая ветка сливы!» или «Криптомерия во внутреннем дворике!» Суть в том, что дух-разум отвечающего ни на чем не «останавливается» и выдает то, что есть, нисколько не заботясь об удачности или неудачности ответа. «Безостановочный» дух-разум всегда остается непоколебим, ибо никакие относительные представления не способны его увлечь. Главное – истинное содержание, Бог, Будда, сущность Дзэн, глубочайшая тайна. Если ответ дан после минутного промедления и колебания, он уже будет относиться к категории «помрачения», как бы ни был он безукоризнен с литературной точки зрения. Реакция должна быть быстрой как молния. Когда к вам обращаются, и вы непроизвольно тут же отвечаете: «Да», – это и есть Непоколебимое Знание. Если же вы медлите, соображая, с каким же делом к вам собираются обратиться, происходит «остановка» духа-разума, которая есть проявление Смятения и Невежества. Тем самым подтверждается, что вы все еще остаетесь человеком заурядного знания. То, что порождает в вас мгновенный ответ, и есть мудрость Будды, которой искони наделены все в мире – боги и люди, мудрые и невежественные. Когда действия ваши подчиняются этой мудрости, вы сами становитесь Буддой, божеством. Сколь бы ни были различны доктрины синтоизма – с его поэтизацией сил природы – и конфуцианства, они так или иначе призывают к постижению Единого духа-разума вселенной. «Мудрость Будды», «Единый дух-разум», «Непоколебимое Знание» и прочие сходные понятия обозначают, в сущности, одно и то же. Слов недостаточно для объяснения духа-разума: когда мы пытаемся его объяснить, происходит разделение, возникают дуальные начала «Я» и «Не-я», и в результате подобной двойственности мы идем на хорошие и на плохие дела, становясь попросту игрушками кармы. Карма же в действительности обусловлена духом-разумом, и для нас прежде всего необходимо заглянуть в собственный дух-разум. Немногим дана способность такого проникновения, большинство же о деятельности своего духа-разума ничего не знают.

Однако само по себе интроспективное прозрение немного стоит – мы должны заставить его работать в повседневной практической жизни. Что толку бесконечно говорить о воде, если нас мучает жажда? Сколько бы мы ни обсуждали свойства огня, от этого не станет теплее. И буддизм, и конфуцианство разъясняют понятие духа-разума, но, пока его свет не озарит наше обыденное существование, нельзя будет утверждать, что мы постигли истинный его смысл. Нужно размышлять о свойствах духа-разума постоянно, стараясь осознать его в себе.

Где должен быть сосредоточен дух-разум, когда вы сражаетесь на мечах? Если он сосредоточится на телодвижениях противника, то застопорится на них; если на мече противника – будет прикован к мечу; если на мысли о том, как поразить противника, – задержится на самой мысли; если на своем собственном клинке – остановится на этом клинке; если на мысли о том, как не быть убитым в бою, – будет связан этой мыслью; если на боевых стойках противника – затормозится на стойках. Где же должен находиться дух-разум, если вы хотите, чтобы действовал он свободно, не стесненный никакими обстоятельствами?

Кое-кто может спросить: если дух-разум застопоривается на всех перечисленных предметах, что дает преимущество противнику, не лучше ли сохранять его в Средоточии, в нижней части живота? Тем самым достигается способность следовать за всеми действиями противника и адекватно на них отвечать. «Что ж, прекрасно!» – сказал бы я. Однако, если взглянуть с высшей ступени буддийского учения, такой подход еще весьма далек от совершенства. Он характеризует лишь стадию ученичества, соответствуя «почтительному отношению» в конфуцианстве и «поискам исчезнувшего духа-разума» в теории Мэн-цзы. До вершины здесь еще далеко. Ведь, когда вы твердо решили сконцентрировать дух-разум в Средоточии, уже сама эта установка помешает духу-разуму свободно функционировать, и действия ваши опять будут скованы.

Вопрос: Куда же в таком случае следует направить дух-разум, если не в Средоточие-тандэн?

Ответ: Когда дух-разум направлен в правую руку, он там и остается и тормозит движение всех остальных частей тела. Когда он сосредоточен в глазах, то там и пребывает, затрудняя работу всех членов. Так же и с другими органами. Следует не допускать сосредоточения духа-разума на чем-то одном, ибо тем самым причиняется неудобство всему остальному. Куда же все-таки должен быть обращен дух-разум, чтобы обеспечить наивысшую духовную и физическую отдачу? Мой ответ таков. Не думайте вовсе о том, куда направить дух-разум, ибо тогда он рассредоточится по всему телу и наполнит его до кончиков пальцев. Если нужно пустить в дело руки, они немедленно подчинятся духу-разуму; если желательно оглядеться по сторонам, глаза сразу же выполнят приказание. И так будет с любым членом, с любой частью тела, которую вы захотите заставить работать наилучшим образом. Дух-разум не должен задерживаться ни на какой определенной части тела, коль скоро он призван заставить все тело работать на пределе возможностей. Мысль о том, что необходимо сделать что-либо, направляет дух-разум в одну сторону, а все прочее остается в небрежении. Не допускайте раздумья, колебания, промедления – и дух-разум будет присутствовать во всем, действуя на полную мощь, помогая вам свершить необходимое. Во всем следует избегать односторонности. Если дух-разум все же прикован к какой-либо конкретной части тела, его следует отвлечь и заставить работать так, как надо. Подобное переключение – задача нелегкая, ибо дух-разум обычно склонен оставаться там, где он уже сделал «остановку». Это требует времени даже тогда, когда налицо готовность к такому переключению. Нельзя удержать дух-разум веревкой, как кошку, которую вы хотите заставить побыть с вами. Чтобы он эффективно действовал в десяти направлениях, не давайте ему задерживаться ни на одном из десяти, иначе остальные девять окажутся без внимания. Однако тут требуется серьезная подготовка.

Надлежит разграничивать «истинный» дух-разум (хонсин) и «поверхностный» (мосин). Истинный дух-разум – тот, что наполняет все тело. Когда он вынужден «остановиться» на чем-то одном и задержаться, подвижность его теряется и он превращается в поверхностный дух-разум. Когда истинный дух-разум отсутствует, тело встречает на своем пути множество помех. Истинный дух-разум подобен воде – он вечно течет, вечно в движении. Между тем поверхностный дух-разум имеет сходство со льдом – им даже лица не умоешь. Чтобы сделать его пригодным для чего-нибудь, необходимо его растопить и дать растечься по всему телу.

Еще надлежит различать состояния «присутствия духа-разума» (усин) и «отсутствия духа-разума» (мусин). Под «присутствующим» духом-разумом подразумевается дух, страдающий односторонностью и закрепощенностью, соответствующий «поверхностному». Он повсеместно «останавливается», медлит, колеблется, выбирает. Он всегда «присутствует» и тем самым затуманивает «истинный» дух-разум, мешает его течению. Напротив, мусин означает «истинный» дух-разум, не знающий «остановки», задержки, промедления и колебания. Он пронизывает все человеческое существо и сам полон жизнью – в нем мало общего с каменной глыбой или деревянным чурбаном. Он никогда ни на чем не «останавливается», поскольку «остановка» подразумевает присутствие чего-то, то есть помеху (а если что-либо мешает движению, это уже не мусин). Понятие «мусин» означает вовсе не иметь духа-разума, и как раз благодаря «отсутствию духа-разума» возможно непрерывное перемещение от одного объекта к другому. Может быть, такое сравнение покажется странным, но я бы уподобил «отсутствие духа-разума» воде, сдерживаемой запрудой: она всегда готова течь, куда потребуется. Или же его можно сравнить с колесом, которое вертится вокруг оси, будучи надето плотно, но не слишком туго. Если колесо обжимает ось слишком туго, оно не будет вращаться, то есть не будет выполнять свое прямое предназначение. Когда дух-разум прикован к чему-то одному, он уже не способен четко реагировать на все остальное. Коль скоро вами овладела какая-то мысль, сознание ваше оказывается закрыто для других мыслей. Когда вы целиком и полностью заняты чем-то, вы уже ничего более не видите и не слышите. Пускай же ваш дух-разум остается всегда пуст и открыт – тогда вы сможете воспринимать все, имеющее к вам отношение. Это и называется мусин. Если вы, тем не менее, упорно думаете о том, как бы освободить и опустошить дух-разум, уже само это состояние не даст вам постигнуть мусин, «истинный» дух-разум. В этом и заключена основная трудность в понимании природы мусин. Со временем в ходе вашего обучения такое понимание придет само вместе с опытом. Нельзя достичь состояния мусин какими-то ускоренными методами. Одно старинное пятистишие гласит: