Текст книги "Девочка в гараже. Реальная история приемной мамы"

3. Догадки

По всей маленькой комнате – в стенных шкафах, в комодах, под кроватями я находила сокровища: одежду, игрушки, заколки для волос… Прибравшись, я снова разложила их по «тайникам». Прошло пять месяцев с тех пор, как у нас поселились дети Бауэр. А через несколько часов все пятеро должны были вернуться после ночевки у матери – первой без надзора.

Шли вторые выходные декабря. Я блаженствовала, проводя субботу в кругу своей семьи, и бродила по дому, в тишине и покое. Большую гостиную наполнял запах смолы от рождественской елки. Эл ушел на работу, Сэди – в гости к подруге, Хелен и Чарльз разошлись по своим комнатам и наверняка с удовольствием проводили время в своем личном пространстве, в тишине и покое, пока не вернутся дети Бауэр. Никто не носился по гостиной. Никто не кричал и не дрался с визгом из-за игрушек. Все тарелки и чашки детского размера, которыми пользовались всякий раз, садясь за стол, теперь аккуратно стояли в посудном шкафу.

Я молилась, чтобы поездка детей к матери прошла успешно, как молилась постоянно с тех самых пор, как их мать накануне вечером заехала за ними. Несколько месяцев я держала связь с Карен, звала ее то в церковь, на занятия по изучению Библии, где она могла познакомиться с другими женщинами, которые подружились бы с ней и поддержали, то в Центр помощи, на личную встречу. Когда мне, приемной матери, доверяла мать-одиночка, впуская в свой мир, я старалась оказать ей всемерную поддержку.

Карен принимала мои приглашения в церковь – вероятно, чтобы повидаться с детьми. Несколько раз она приезжала в Центр помощи, чтобы наедине со мной обсудить, как у них дела. При этом она непременно рассказывала, как хорошо выполняет требования УДС – лишь бы детей вернули. Хоть я и не была посвящена в подробности бесед, условий и договоренностей между ней и УДС, казалось, она искренне старается сделать все, что нужно, только бы доказать, что она – ответственная мать и ей можно верить. В начале ноября Эл даже дал ей сезонную работу на полставки в Центре проведения мероприятий: финансовая независимость входила в список требований.

Мысленно я вернулась на несколько месяцев назад, к тому времени, как дети пробыли у меня восемь недель, а УДС попросило меня поприсутствовать на слушании дела с участием двух социальных работников, Карен и ее родителей (которые воспитывали старшую дочь, Деэнн). Насколько я поняла, меня пригласили лишь с одной целью: чтобы я рассказала о своем опыте общения с Карен с тех пор, как я познакомилась с ней в июне, и высказала свое мнение по поводу ее успехов. Когда пришла моя очередь, я высоко отозвалась о ее стараниях и добавила, что, как мне кажется, она со всей серьезностью относится к возвращению себе опеки над детьми. Пока я говорила, мы с Карен переглядывались и улыбались. Казалось, мы сдружились. Я довела до сведения соцработников, что Карен упоминала, сколь полезными оказались уроки родительских обязанностей, посещаемые по требованию. Все, что я увидела и узнала о Карен за краткое время нашего знакомства, внушало надежду.

Родители Карен, казалось, не были в этом уверены. Они качали головами и всем видом выражали серьезную озабоченность жизнью своей дочери и ее детей. Все время, пока я говорила, мать Карен заметно тревожилась, часто опускала глаза и смотрела на руки, сложенные на коленях. Она сидела неподвижно и молчала, но выражение ее лица было красноречивее всяких слов. Отец выражал чувства активнее: явно раздраженный, он ерзал на месте и качал головой.

В то время я думала, что ее родители смотрят сквозь призму ее былых поступков, да и еще, по мнению самой Карен, они не скрывали негативного отношения к тому, что все дети, кроме Деэнн, рождены в смешанных браках. Но через несколько месяцев мое мнение изменилось. Пожалуй, с моей стороны было наивно считать, будто мои два месяца наблюдений значат больше, чем почти тридцать лет, в течение которых Карен знают ее родители. Ведь былые поступки, которые повторялись, могли указывать на будущие решения. Возможно, у родителей Карен имелись веские причины сомневаться в ее пригодности для роли матери. Я вспомнила, как улыбалась соцработник во время моего выступления и как резко контрастировала с ее улыбкой печаль в глазах родителей Карен, пока они слушали меня и читали позитивный отчет сотрудников социальной службы, лежащий перед ними на столе.

Слушание прошло в сентябре, и мы разработали план подготовительного посещения. Карен выполнила требование УДС и переехала из дома родителей в свое жилье. В октябре она сняла в Каспере недавно отремонтированный домик. Сперва начались краткие визиты под надзором, раз в неделю: я привозила детей в дом к их матери, когда там присутствовал сотрудник УДС – часа на два, не больше, такое «свидание в песочнице». Я не могла не заметить: Кайл и Кайра, собираясь к маме, охотно садились в машину, Эндрю – спокойно, но как-то нерешительно, а маленькая Ханна явно тревожилась.

– Пожалуйста, не увози меня, Дебва. Я хочу быть здесь, с тобой, – умоляла Ханна. С приближением очередной поездки она все сильнее льнула ко мне. Я как могла уверяла ее: это ненадолго, я рядом, и добрая тетя из социальной службы тоже здесь…

– А через два часа я за тобой заеду, – говорила я. Она поддавалась на уговоры, но когда мы заходили к Карен, Ханна с четверть часа не отходила от меня, как приклеенная, и только потом убежала играть с остальными.

Когда я возвращалась, Ханна и Эндрю казались тихими и замкнутыми. По своему опыту общения с подопечными я знала, что к переходному периоду посещений дети адаптируются по-разному, но следов физического ущерба я не видела – и потому просто уделяла им двоим больше внимания и объятий, чтобы успокоить. Однако они вели себя так при каждом посещении.

Карен иногда бывала с нами в церкви, где держалась мило и застенчиво. Порой она даже ездила с нами куда-нибудь пообедать. Что поразило меня во время этих поездок, так это ее явная близость к Кайлу и Кайре и отчужденность от Ханны и Эндрю.

Сотрудники УДС регулярно интересовались моими наблюдениями, и я охотно высказывала свое мнение. В Управлении считали, что посещения проходят успешно, хотя мои опасения усиливались. Я поделилась ими с Элом, и он подтвердил, что я права.

В конце ноября УДС одобрило краткое посещение без надзора. В случае удачи они бы позволили и визит с ночевкой, а если и он пройдет успешно, детям предстояло провести с матерью Сочельник и Рождество. Ханна боялась так, что чуть не рыдала. Как бы трудно мне ни было, я уговаривала ее и привозила к матери. Потом, когда я приезжала их забирать, Ханна словно лучилась от счастья. Ее братья и сестры обнимали мать на прощание, но Ханна – лишь после того, как я напоминала ей об этом.

У Карен ей, казалось, ничего не грозило. Визиты на девочке особо не отражались, и УДС разрешило продолжать их. Ханне было важно понять, что она в безопасности. Насколько я знала, детей изъяли из-под опеки Карен не из-за жестокого обращения. Расследование началось потому, что в организме малышки Элли обнаружили кокаин – и возникли опасения насчет образа жизни Карен, ее круга общения и пригодности на роль ответственной матери.

Я беспокоилась за Ханну и Эндрю. Я видела, как непросто складываются их отношения с родной матерью, и, решив поговорить с Карен в Центре помощи, собралась с духом и спросила ее, почему она меньше любит этих двоих, держит их на расстоянии и часто не ладит с ними.

Карен объяснила, что родила своих шестерых детей от троих мужчин. И, мягко говоря, между одним из отцов, Уильямом, и отцом Ханны и Эндрю возникли «разногласия» и вспыхнула ревность. Чем больше объясняла Карен, тем больше мне казалось, что Уильямом владела ненависть. Карен призналась, что он очень дурно обращался с Ханной и Эндрю, но она по-прежнему поддерживала с ним отношения – и, чтобы не ссориться лишний раз, часто держалась в стороне от двоих детей. Так она показывала преданность мужчине, по-видимому, сильно на нее влиявшему. К счастью, одним из требований, предъявленных УДС к Карен, было полное прекращение отношений с Уильямом: он то и дело попадал в тюрьму. Запрет УДС, разумеется, был продиктован заботой о том, чтобы Карен и дальше избегала наркотиков и негативного влияния.

Ханна и Эндрю иногда упоминали о нем, называя его «плохой дядя», но стоило мне начать расспросы, и они умолкали. Я старалась напоминать о нем пореже, а если слышала о нем от детей, спешила успокоить их. Пять месяцев, даже больше, пока эти дети жили в нашей семье, я слушала, наблюдала и поняла, что обращение Карен с ее двумя младшими детьми носило нездоровый характер не только в прошлом, когда этот человек был рядом. Она переняла его негатив.

Я проверила время. Ждать еще несколько часов. Каким оно стало для детей, это первое посещение с ночевкой? Каким будет их душевное состояние по возвращении? Я вдруг поняла, что тревожусь, и начала молиться – особенно о том, чтобы с Ханной и Эндрю ничего не случилось, чтобы никто не причинил им боли – ни телесной, ни душевной. Потом вспомнила, что и старшая дочь ночует у Карен. Может, Деэнн хорошо на них повлияет? И все же, пока тянулся этот день, меня не покидала смутная тревога.

Наконец в окнах гостиной мелькнул свет фар. Дети приехали. Распахнулась дверь, и они ввалились толпой, радостные. Хороший признак. Карен с малышкой Элли на руках шла позади и счастливо улыбалась. Она выглядела такой же довольной, как и дети.

Ханна прорвалась ко мне первой. Ее волосы были гладко зачесаны в хвостик с длинным локоном на конце, на ободке для волос красовался большой бант. Вся ее одежда была новенькой, она держала в руках куклу, которой я никогда прежде не видела. Ханна забралась ко мне на колени, спеша что-то рассказать. Я наклонилась к ее милому личику. И тут увидела его – иссиня-черный синяк у нее на лбу и вокруг левого глаза.

Прежде чем я успела спросить, откуда он взялся, Ханна выпалила:

– Дебва, я вчера поскользнулась в ванне! Там была пена, и я поскользнулась, когда вылезала, – она старательно вытаращила глаза, сжала челюсти и показала зубы в натужной улыбке. – А мама купила мне новую куклу, потому что я смелая. Я сама ее выбрала! – И она показала мне куклу.

– Ого! Здорово ты упала. Наверное, было очень больно, – я с трудом улыбнулась и подняла голову, глядя на быстро подошедшую Карен.

– Да уж. Всем детям хотелось поиграть в ванне, и Ханна пыталась выбраться из нее сама. Я просила ее подождать, но она не послушалась и ударилась о бортик, – Карен широко улыбалась. Они с дочерью переглянулись, будто желая подтвердить слова друг друга – или мне показалось?

Карен поймала мой вопросительный взгляд и добавила:

– Ну да, пена бывает скользкой.

Я не сомневалась: Карен увидела мое недоверие. В этой истории было слишком много драмы. Ее словно репетировали. И даже если все было так и девочка правда набила синяк в ванной, сама форма подачи определенно внушала подозрения.

Торопливо обняв по очереди всех детей, Карен села в машину и скрылась в темноте.

– Как же приятно видеть вас снова! Ну, переодевайтесь в пижамы и приходите в кухню пить молоко с печеньем перед сном.

Через пять минут дети уже сидели за столом в ожидании лакомства.

– Так чем же вы занимались у мамы? – спросила я жизнерадостным тоном, чтобы подбодрить детей и разговорить их. Но они вдруг умолкли, только пили молоко и жевали печенье. – Ходили куда-нибудь? К вам приходили гости?

Они еще больше притихли, переглядываясь друг с другом. Ханна уставилась в тарелку, на крошки печенья. Ее плечи поникли. Эндрю, который все еще жевал, метнул быстрый взгляд на сестер и брата. Кайл и Кайра смотрели на Ханну в упор. Не стоит выпытывать у них ответы. По их реакции я заподозрила: им строго приказали молчать. К худу или к добру, но они слушались мать.

– Ладно, пришло время вечернего чтения. Все в постель!

Они знали распорядок, но мне казалось, они ждут от меня этих слов, чтобы успешнее приспособиться к тому, что они снова дома. У ребенка даже одна ночь вне привычной обстановки может разрушить весь его мир. Все улеглись, я начала читать, потом пришло время молитвы. Я шла от кровати к кровати, вставала на колени, молилась вместе с каждым и, завершив молитву, целовала детей в лоб.

Когда я дошла до кровати Ханны, я как следует укрыла ее одеялом, подоткнула его со всех сторон и помолилась Богу, прося Его помочь девочке поделиться тем, что у нее на душе, и позаботиться о ней. Я молилась и о Карен. А когда открыла глаза, то поняла, что Ханна не сводила с меня взгляда на протяжении всей молитвы. Я задержалась ненадолго, думая, что она захочет что-нибудь сказать, но она молчала. Я осторожно поцеловала ее в лоб и прошептала:

– Я люблю тебя, а Иисус любит тебя еще больше.

Утро понедельника выдалось холодным, и я затопила дровяную печку. Эл спал: в воскресенье ему пришлось работать допоздна. В ожидании, когда проснутся все домашние, я налила себе кружку горячего кофе и обхватила ее, чтобы согреть озябшие ладони. Вскоре сработают будильники, дети начнут торопливо одеваться, заправлять постели, придут за стол, будут ждать завтрак, потом соберем обеды, выставим рюкзаки к входной двери – и машина семьи Мерк отправится по своему обычному маршруту, развозя всех по школам и детским садам.

В то утро, когда я привела Ханну в ее группу, учительница сразу же спросила про синяк. К утру он припух сильнее, налился густой синевой. От вопроса Ханна закаменела, потом быстро отбарабанила свою историю про ванну с пеной. Учительница взглянула на меня и слегка повела бровью. Я еле заметно покачала головой, давая понять, что и сама сомневаюсь в подлинности этого рассказа.

Попрощавшись с Ханной, я отправилась в Центр помощи. Едва войдя, я включила обогреватель и кофемашину, потом выставила на стол три чашки. Вскоре должны были прийти мой секретарь и психолог-консультант.

Но мысленно я все время видела этот синяк, захвативший лоб и глаз Ханны. Позвонить сотрудникам опеки? Я знала, что не обязана докладывать о каждой шишке и синяке. Но это была первая ночевка детей у Карен. И я все-таки решила позвонить, а там пусть решает Эллен. Она всегда проявляла искреннее неравнодушие к семьям, с которыми работала, но, как и подобает профессионалу, сохраняла эмоциональную дистанцию.

Я набрала ее номер.

– Привет, Эллен. Это Деб Мерк. Я что звоню… дети Бауэр у мамы ночевали, в общем, у Ханны лоб разбит и синяк под глазом. Говорит, поскользнулась, вылезая из ванны. Мать повторяет. Что-то мне не верится – ни той, ни другой. Не знаю, может, правда это… может, они боятся, что их теперь не так поймут. А может, все было совсем не так, и они пытаются все скрыть, вот и придумали эту байку. Решила, вам надо знать.

Эллен ответила так, как я и ждала:

– Вы не могли бы сегодня привезти Ханну ко мне в офис? Я сама посмотрю, надо ли показать ее врачу.

Мои подозрения стали казаться более реальными, когда я высказала их. Сердце заколотилось.

– Скоро поеду забирать ее из детской группы. Но мне бы не хотелось ее пугать и заставлять гадать, почему из всех ее братьев и сестер к вам привезли только ее.

Я хотела, чтобы Ханна доверяла мне. Мы с ней сблизились, мне хотелось, чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.

– Я вам подыграю. Скажите, что вам надо по пути заехать ко мне, взять важные бумаги. И я сумею это подтвердить. Оставим ее в игровой комнате с двухсторонним зеркальным окном. Как скоро сможете подъехать?

Я поняла: она ждет меня как можно быстрее.

– Да только секретаря дождусь, – я повесила трубку, надела пальто и схватила сумочку. В груди нарастала тревога.

Надеюсь, рассказ Ханны – правда. Я хочу, чтобы Карен была именно такой матерью, в которой нуждается Ханна.

Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?

Едва появилась секретарь, я вылетела за дверь, крикнув: «Извините, убегаю!» Я даже не успела пожелать ей доброго утра.

В машине я не сразу нашла нужный ключ. От слез все расплывалось. Я дала волю подозрениям, и стало ясно, насколько они сильны. Что случилось с Ханной? Ей страшно, она одна, ее некому защитить? Я закрыла глаза и взмолилась: «Господи, помоги мне сохранять спокойствие. Не допусти, чтобы Ханна нервничала или тревожилась. Я хочу, чтобы она доверяла мне. Хочу, чтобы она доверяла Тебе! Успокой мое сердце и подготовь Ханну к поездке к Эллен».

Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?

Я открыла глаза, сделала глубокий вдох и выдох.

– Вверяю Ханну, Эллен и саму себя в Твои руки, Господи.

Я надеялась, что синяк под глазом – всего лишь несчастный случай. Но чутье твердило: это не так.

4. Подсказки из прошлого

– Тебе водить! – услышала я, как Кайл объявляет о своей победе под хихиканье Кайры.

– Где вы, где вы, выходите! – зазвенел голос Хелен по всему дому. Это она затеяла игру в прятки, чтобы занять детей в эту морозную пятницу января 1997 года. До кухни, где я готовила ужин, доносился топот маленьких ножек – бежали куда-то к гостиной. После ужина Карен должна была забрать детей на очередную ночевку.

– Кайра водит! – объявила Хелен. – Кайра, считай до двадцати, а остальные пусть прячутся. Только на этот раз считай помедленнее.

Знакомый смех Ханны слышался из комнаты Сэди.

– Вот так, замечательно, Ханна. А теперь улыбочку! – Сэди у себя в комнате делала вид, будто фотографирует Ханну в разных нарядах – их любимое развлечение.

Чарльз приплелся на кухню и открыл холодильник.

– Что на ужин?

– Гамбургеры. Уже голодный?

Он кивнул, налил себе молока, а потом выпалил те слова, которые сдерживал неделями:

– Мама, почему Карен до сих пор разрешают принимать детей без надзора после того, как у Ханны появился тот синяк? Я не понимаю.

– Видишь ли, это могло произойти случайно. Мы знаем только то, что рассказали нам Ханна и Карен. – Чарльз с сомнением взглянул на меня, но я продолжала высказывать совсем неубедительные доводы: – Эллен взяла эту травму на заметку, расспросила Карен и, по-видимому, пришла к убеждению, что Ханна в самом деле поскользнулась в ванне. И кстати, на Рождество Ханна охотно отправилась к матери с ночевкой. Наша обязанность – наблюдать за детьми и выслушивать их после посещений. Будем надеяться, ничего такого впредь не случится.

Чарльз не смог скрыть досаду.

– Это неправильно, мама. Почему плохим родителям всегда дают второй шанс? Ну сколько можно? Что мы, мало детей настрадавшихся видели? Так нет, их опять туда! Как этим родителям удается так легко отделаться? Это же нечестно!

Я вгляделась в обеспокоенное лицо сына. Нам и прежде случалось вести такие разговоры, и я знала: еще предстоит. Мало того, о таком спрашивали все мои дети. Чарльз всегда защищал наших подопечных. За десять лет он, как и мы все, повидал всякое – детей с ожогами от сигарет, избитых, с покалеченной психикой. Он жаждал справедливости, требовал наказать жестоких и нерадивых родителей, забрать у них детей немедленно – и навсегда. Визиты, консультации психолога, сложности реабилитации и воссоединения семей – все это было выше его понимания. Но я гордилась тем, что сын принимает происходящее близко к сердцу, и тем, как развито в нем чувство различения добра и зла.

– Такие дети попадают к нам в дом именно потому, что их родителям не удалось легко отделаться, – попыталась объяснить я. – Власти вмешиваются, когда им становится известно, что с ребенком жестоко обращаются или что ему грозит опасность. Вот почему им нужны такие семьи, как наша, которые готовы принять детей и дарить им заботу и любовь, пока УДС выясняет всю правду и круг проблем, определяет, можно ли их устранить и понадобится ли детям усыновление в новых семьях. Все это требует времени и огромной работы, иначе не понять, что на самом деле происходило в их прежнем доме и каким окажется наилучшее решение. Все это сложно, запутанно и неприятно, понимаешь?

– А ты? Ты считаешь, детям Бауэр у Карен ничего не грозит?

– Для того они и пробыли у нас все это время, – я понимала, что ухожу от вопроса, который не давал мне покоя. – УДС разберется и все решит. А мы будем делать свое дело. Видеть, слышать, сообщать. И показывать этим детям, как выглядит нормальная семья. Мы любим их, заботимся о них, стараемся, чтобы они поняли, что для нас и для Бога они особенные. Да, порой нам трудно. Но мы можем лишь одно: делать то, что должны, и как можно лучше.

Видимо, на время этих слов хватило. Чарльз допил молоко и ушел из кухни, а я осталась думать о детях Бауэр и размораживать говяжий фарш.

За почти семь месяцев, прошедших с тех пор, как дети Бауэр прибыли к нам, я успела полюбить их всех. В отношениях внутри этой семьи я разобралась быстро. Кайл и Кайра, почти одногодки, воспитанные и послушные, чуть ли не все делали вместе. Они хорошо учились и ладили со всей семьей, но меня не покидало ощущение, что они оба как будто пропускают все через некие фильтры и осторожно подбирают слова – как и должны «хорошие» дети.

Кайл явно влиял на Кайру, Ханну и Эндрю. Он умел «смотреть свысока», и если его беспокоило что-то, чем занималась троица, он часто заставлял их прекратить – и да, он мог заставить. Из всех детей он был самым серьезным и, несомненно, чувствовал свою ответственность за все их поступки – тяжкое бремя для шестилетнего ребенка.

Кайра всегда стремилась нравиться, часто сияла «улыбкой идеального ребенка» и во многом она напоминала мне Карен. Она могла быть милой тихоней, но вместе с тем умела одним взглядом усмирить младшую сестру и брата, когда те позволяли себе лишнее. Порой, когда Ханна плакала или ныла, Кайра молча становилась перед ней – в упрек – и малышка тут же затихала. Еще Кайра умела дерзить и настоять на своем, если считала, что с ней обошлись несправедливо.

Ханна была самой ласковой, охотно обнималась, обожала держаться за руки, льнула к нам. Ей нравилось, когда ее щекотали, и она смеялась так, что я невольно улыбалась в ответ. Между нами и ней сразу возникли прочные узы, и они крепли с каждым днем.

Предыдущим вечером Ханна пришла с книжкой к Элу, сидевшему в кресле.

– Ты мне почитаешь? – спросила она.

Он усадил ее к себе на колени и начал читать, а она прижалась к нему, как плюшевый медвежонок.

Кайл и Кайра все «фильтровали». У Ханны никаких «фильтров» не было. Ее, самую эмоциональную из детей, было легко обидеть и довести до слез, и если она тревожилась, волновалась, боялась, печалилась, ликовала или просто была довольна, – это видели все.

Эндрю, озорник, был полон энергии. Казалось, он и по комнате не ходил, а бегал вприпрыжку – или скакал на кровати. Тем утром мне пришлось разнимать их с Ханной: он заскочил на ее только что заправленную кровать и принялся прыгать, и пришлось заправлять заново. Но с этим обаятельным и улыбчивым мальчуганом трудно было обращаться строго дольше минуты. Впрочем, он был хитрец и мог нашкодить. Я ловила его, когда он пытался стянуть печенье из шкафа, находила у него под подушкой крекеры, выпечку, даже сыр – и не удивлялась. Многие наши подопечные таскают и прячут еду – порой причина в том, что они росли в домах, где еды не хватало, но чаще это знак неутоленной жажды эмоций. Они запасают и прячут то, в чем находят утешение, и боятся, что им никто не поможет, кроме них самих.

Характер малышки Элли еще только складывался, и пока она была просто ласковой и улыбчивой.

Да, эти пятеро уникальных детей прочно заняли место в нашей жизни.

Ужин был готов, я позвала всех к столу.

Проглотив первый кусок, Эндрю объявил:

– М-м, Дебва, у тебя все такое вкусное!

Это была одна из его любимых фраз за столом.

– Мне очень нравится готовить для тебя, Эндрю, потому что ты ценишь это выше всех, – ответила я, и он просиял.

После ужина Сэди и Хелен помогли мне проследить, чтобы все дети собрали зубные щетки, пижамы и смену одежды. Мы ждали Карен. Кайл и Кайра – как обычно, с восторгом и нетерпением, Эндрю вел себя тише обычного, но послушно собирался. Ханна не протестовала, но собиралась медленно и замкнулась в себе. Уложив вещи, она в прямом смысле прицепилась ко мне: обхватила меня обеими руками за ноги, пока я заканчивала протирать кухонный стол. Я взяла ее на руки, прижала к себе, она уткнулась личиком мне в шею.

– Мама приехала! – крикнула Кайра от входной двери, где стояла на часах.

Мы с Ханной замерли. Я поставила ее на пол, присела, заглянула ей в глаза и прошептала:

– Я увижусь с тобой завтра после ужина. И приеду за тобой, хорошо? Помни, что я люблю тебя, а Иисус любит тебя еще больше.

Я взяла ее за щечки и расцеловала. Она не ответила, только грустно посмотрела мне в глаза.

Кайл впустил Карен и вместе с Кайрой повис на ней. Эндрю последовал их примеру. Я взяла Ханну за руку и повела ее к двери, Хелен принесла Элли и отдала ее матери.

– Так, берем сумки и вперед! – распорядилась я. – Веселее!

Я отпустила руку Ханны. Дети вышли из дома. Ханна плелась позади всех.

Посещения без надзора продолжались весь февраль и март. Новых «несчастных случаев», возбуждающих подозрения, не происходило, но Эндрю и особенно Ханна ездить к матери явно не любили, а по возвращении казались угрюмыми. Иногда Ханна в слезах упрашивала позволить ей остаться со мной, и я терзалась, когда приходилось отправлять ее к Карен. Чего она так боится? С ней дурно обращаются? Что происходит на этих визитах? Или это все – следы прошлого?

Несколько раз, когда дети возвращались, младшие с порога принимались рассказывать о том, что говорили или делали, и тогда двое старших угрожающими взглядами немедленно заставляли их замолчать.

Однажды вечером, пока я купала Ханну, она разговорилась и болтала о том о сем. Я навострила уши, когда она упомянула о том, что делала в мамином доме. И вдруг она резко умолкла.

– В мамином доме что-то случилось? – спросила я.

– Если я скажу, мне будет очень-очень плохо, – ответила она.

Я никогда не требовала от них ответов: возможно, мать запрещала им отвечать на такие вопросы. Родители из приемной семьи ходят по лезвию бритвы: они хотят знать правду – но рискуют подорвать авторитет настоящих родителей. Есть время говорить, есть время молчать. Я старалась не возлагать на детей такое бремя. Но каждый раз я говорила об этом в социальной опеке.

Дети упорно молчали: о визитах – ни слова. Карен делилась со мной воспоминаниями о прошлом, особенно об Уильяме – с которым, по решению суда, она не должна была поддерживать никаких отношений. Она призналась, что Уильям так ненавидел отца Ханны и Эндрю и злился, что Карен была близка с ним, что не просто не замечал детей. Он вел себя резко и грубо, часто кричал, требовал прогнать их с глаз долой, в другую комнату. Карен даже сказала, что у него был взрывной темперамент, и он срывался не только на детей, но и на ней самой. Однако она так глубоко увязла в этих отношениях, что вместо того, чтобы разорвать их, всячески старалась задобрить его, не желая отпускать из своей жизни. И я не могла избавиться от мысли: она что, так с ним и встречается? Наплевав на все требования УДС?

Однажды, зайдя в торговый центр по делам, я столкнулась с Лизой – подругой Карен. Мы пару раз встречались у Карен, когда я привозила детей. Лиза мне нравилась. Она казалась уравновешенной и явно была неравнодушна к детям.

– Как дела у детей Бауэр? – спросила она.

Не желая злоупотреблять ничьим доверием, я ответила легким тоном:

– Все хорошо. А что?

Лиза помрачнела.

– Дебра, признаюсь, у меня камень с души упал, когда я узнала, что они у вас и что Управление велит Карен держаться от Уильяма подальше. Он ей всю жизнь порушил. Был жесток с Ханной и Эндрю. От него одни неприятности.

– Видимо, с ним и правда проблем не оберешься. Не возражаете, если я спрошу? Как именно он проявлял жестокость к детям?

Может, хоть что-то узнаю.

И рассказ ее был ужасен. Стоило Ханне или Эндрю заплакать, разволноваться или чем-то досадить Уильяму, он хватал их, заклеивал им рты скотчем, связывал руки, запихивал в стенной шкаф – и мог держать там часами.

– Карен не вмешивалась, – сказала мне Лиза. – У них там не отношения, а не пойми что. Трагедия в лицах. Все не как у людей. Она готова скорее ублажать его, чем защищать родных детей. Я твердила ей это до посинения, но она ни за что не осмелится ему перечить. Я ее предупредила: не смей такого допускать. Надеюсь, хоть теперь его не будет в ее жизни.

Нет, шока не было. За годы я наслушалась историй и пострашнее, и видела их следы на детских телах. Я не очерствела, не стала равнодушно воспринимать рассказы о жестокости к детям, меня до сих пор передергивает от них, но я уже не ахаю, не прихожу в ярость и не возмущаюсь вслух. Вот и тогда я на мгновение закрыла глаза и позволила себе осознать страшную истину.

– Спасибо, что рассказали, – произнесла я. – Это важно. Это многое проясняет.

В тот же день я позвонила Эллен и рассказала ей все. Судя по голосу, она не удивилась. Неужели в Управлении обо всем знают? Может, потому Карен и получила предписание не поддерживать с Уильямом никаких отношений и не допускать к нему детей?

– Уильям – это сплошные неприятности, – сказала Эллен. – Хорошо, что Карен, видимо, держит слово. Дети не говорили, что встречались с ним?

– Нет. Дети вообще ничего не говорят о визитах, – объяснила я. – Я все это узнала от подруги Карен.

– Обязательно занесу это в дело, – заверила Эллен.

Несколько дней спустя я привезла детей к Карен на полдня и задержалась у нее, надеясь поговорить. Дети затеяли игру в гостиной, и мы с Карен остались вдвоем в кухне.

– У меня к вам вопрос, – сказала я. – Насчет Уильяма и детей.

– Так, – Карен насторожилась.

– Правда ли бывали случаи, когда Уильям связывал Ханну и Эндрю скотчем и запирал в стенном шкафу?

Карен отвела глаза и тихо ответила:

– Да… иногда… – она смотрела в пол. – Это Уильям так решил. Я не одобряла. Но с ним не поспоришь.

Ее ответ подтвердил мои опасения: значит, случай не единичный. Скорее, типовой.

– А кто вам сказал? – спросила Карен.

– Я не вправе разглашать эту информацию, – ответила я. – Но это были не дети.

Допытываться она не стала. В кухню вернулась Кайра, и мы сменили тему, а через несколько минут я уехала.

Что еще скрывает эта семья?

Теперь, когда я поняла, сколько натерпелись Ханна и Эндрю до того, как их изъяли у матери, мне стало ясно, почему распались их отношения с ней. Секреты этой семьи оказались гораздо более зловещими и мрачными, чем мне сперва казалось.

От доверия между матерью и ребенком не осталось и следа. Карен предала свою роль защитницы и воспитательницы Ханны и Эндрю. Кайл и Кайра это видели: с младшими поступили жестоко, мать это позволяет – а может, так и надо? Может, младшие и правда не столь ценны? Все четверо детей не раз видели, как мать принимает в их доме опасного, злого, мстительного мужчину, терпит его поведение, молча соглашается с ним…