Текст книги "Запертый"

Дем Михайлов
Мир Низшего
Запертый. Книга первая
Чмо ничтожное, обыкновенное

Глава первая

– Ты сломал мой фонарь, Ропп, – жалобно повторил я уже, наверное, в сотый раз. – Ты его сломал.

Пригибаясь, испуганно втягивая голову в плечи, я поспешно семенил за ним – уверенно и гордо шагающим по третьему техническому путеводу.

– Ты сломал мой фонарь, Ропп, – проблеял я и еще успел подумать, что мне пора бы заткнуться, пока я не схлопотал по…

Он даже не ударил. Он просто развернулся, упер основание грязной ладони мне в губы и резко толкнул. Отлетев назад, я врезался затылком в стену и, приглушенно охнув, сполз по ней на пол, где и замер, чувствуя, как в голове что-то стремительно набухает…

Там будто что-то вздувалось…

– Не ломал я твой сраный фонарь, Амос-Анус! – прорычал нагнувшийся надо мной Ропп, больно ухватив меня за плечо. – Он и был сломанный! Подтверди!

Так всегда все и кончалось. Я против воли послушно отдавал кому-то из ему подобных одну из своих немногих драгоценных вещей, а затем днями вымаливал ее обратно. Когда же получал – она была в ужасном состоянии. И все бы ничего, но мой фонарь… там поломка выглядит серьезной. А без исправного фонаря мне не жить…

– Подтверди! Давай, Анус слезливый! Подтверди! – продолжал наседать Ропп, поднося к моему лицу засветившийся экран своего наручного сурвпада.

Какая шикарная все же вещь… сквозь пелену боли я завороженно уставился на мерцающий волшебный экран.

– Подтверди, Амадей! – не унимался парень, в чьих глазах вспыхнула искра беспокойства, когда мои проведенные по затылку пальцы окрасились красным. Его голос стал чуть мягче. – И скажи вслух, что ты сам упал. Давай, дружище – говори. Ну!

Все как всегда…

– Все как всегда, – пробормотал я, неотрывно глядя на кровь на своих грязных пальцах. – Все как всегда….

– Эй! – меня жестко тряхнули за плечо. – Эй!

От очередного рывка голова на тощей шее мотнулась, и я опять врезался затылком в стену.

И тут у меня в голове что-то лопнуло.

Точно лопнуло… уверен в этом…

Мутная слезливая пелена пропала. Я снова видел ясно и четко, снизу вверх глядя на злобное лицо Роппа.

– Очнулся? – обрадовался тот появившейся в моих глазах осмысленности. – Очухался?

– Очухался, – медленно кивнул я, подбирая под себе ноги и сжимаясь в плотный комок у стены.

Заметив мои движения, Ропп насмешливо оскалился, давая понять, что видит мой страх, но больше бить не будет:

– Давай, дружище грязомес. Подтверждай. И мирно разойдемся. Я ведь не ломал твой фонарь, верно? И ты сам упал, да? Ведь так все было?

У меня в голове что-то лопнуло… да… я прямо чувствую, как в моей голове лопнуло что-то давным-давно надувшееся… и теперь мой мозг тонул в леденяще-холодной и почему-то колючей серо-красной тягучей жиже… Эта жижа уняла мой страх. И она же обесцветила мой внутренний мир, ярко при этом выделив что-то вроде пульсирующего энергетического кома безумной злости, смешанной со странным желанием сделать кому-то очень больно…

– Ведь так все и было, Амадей? Верно? Ты сам упал, да? Упал неловко и расшибся…

Растянув губы в удивившей меня широкой злобной ухмылке, я покачал головой:

– Нет, сука Ропп. Все было не так.

– А? – он удивленно отшатнулся, но тут же вновь согнулся, приближая ко мне ощеренное лицо. – Че ты вякнул?

Я плюнул. Плюнул прямо в его харю. А затем резко выпрямил согнутые ноги, вбивая пятки ему в пах. Еще до того как он заревел от боли, я успел ощутить невероятное и прежде никогда не испытанное удовольствие от намеренного причинения кому-то жгучей боли. Такой боли, какую до этого всегда причиняли мне…

– Ыэ-э-э!

Я ударил еще раз – обдирая спину о влажную стену, причиняя боль самому себе, я опять ударил обеими пятками. На этот раз удар пришелся ему по бедру – сильному накачанному бедру сытого ублюдка. Удар оказался смазанным, но этого хватило, чтобы орущий Ропп упал.

Он упал. А я поднялся. Качнувшись, я оттолкнулся от стены и, продолжая ощущать серую пустоту в голове – там, где что-то лопнуло – изо всех своих невеликих сил пнул ублюдка в лицо, угодив ему старым рабочим ботинком точно по губам и носу.

– Ы-м-м-м-м!

– Эй! Прекратите!

По коридору торопливо бежала плечистая невысокая женщина в сером комбинезоне. Издалека можно было заметить светящуюся повязку Охраны на ее правом рукаве.

– Уже прекратил, – улыбнулся я, вскидывая руки и показывая пустые ладони. – Здравствуй, Клора. Как твои дела?

– Амадей?! – от изумления ее голос задрожал. – Ты и драка?

«Так получилось, но никто не виноват», – именно эта фраза всплыла в моем привычном к трусости мозге. Но вслух я произнес кое-что совсем иное:

– Драка? – удивился я. – Никакой драки нет, Клора. Тут умышленная порча чужого имущества, а затем нападение, угрозы и выбивание из меня лживого признания.

– Шутишь? – изумления в ее голосе прибавилось, она недоверчиво заглянула мне в лицо. – Амадей… ты уверен в своих словах, сурвер? Даю шанс изменить их… иначе придется отвести вас обоих сам знаешь куда, – ее рука опустилась на висящий на поясе игстрел.

Хорошая штука этот игстрел МММ – малая модель Мурроса. А оружейник Муррос плохих вещей не делал – да будет ему грибница пухом.

– Амадей! Амос! Слышишь меня?

– Да, – очнулся я и… снова удивился.

Раньше бы я уже торопливо кивал, боязливо поглядывая на облеченную немалой властью суровую охранницу. Хотя нет. Я бы не кивал, а отрицательно мотал головой, отказываясь от недавно произнесенных слов. Еще через пять минут я бы уже бежал прочь по коридору, чувствуя, как по ногам стекает горячая моча. Да… я бы уже обоссался, понимая, что сделает со мной Ропп, когда придет в себя и найдет способ оказаться наедине со мной в темном закоулке одного из коридоров…

– Слышу, – улыбнулся я и вытер мокрый от крови затылок. – Знаешь… у меня в голове что-то лопнуло…

– Ыкх… – пробулькал Ропп и привстал на карачки. – Амос… молчи… сами все уладим. Миром уладим. Как всегда. Я забуду, что ты сделал.

Лживая сука… этот сурвер не забудет.

– Как всегда, – повторил я и покатился со смеху, упершись окровавленной ладонью в стену коридора. – Он сказал – как всегда. Знаешь что, Ропп? Эй… ты слышишь меня, Ропп? – настала моя очередь глядеть на ублюдка сверху вниз, и неожиданно мне это очень понравилось. – Эй!

Тот в ответ зло блеснул глазами, на миг скорчив ненавидящую гримасу. Но я не испугался. И понял, что Ропп кажется мне загнанной в угол злой и подлой крысой…

– Ты ушибся, пока мы дурачились, Амадей. Приходи в себя потихоньку. И уладим все тихо, – уже куда уверенней произнес парень, медленно выпрямляясь. – Добрый день, Клора. Ты не переживай – здесь все в норме. Мы просто упали…

– Мы просто упали, – оскалился я. – Не-е-е… ты ударил меня, тварь! Ты развернулся и ударил меня в лицо. Я отлетел, врезался затылком в стену и упал. Ведь так все было?

– Ребят, – устало вздохнула Клора. – Вам бы чуть успокоиться и обговорить все между собой. Ладно? А я пойду…

– Куда это собрался патрульный охранник? – изумился я так громко, что она чуть не подпрыгнула. – Разве это не нарушение ваших прямых обязанностей, патрульная Клора Ивенсон? Вы оставляете место преступления? Вот дерьмо… я в шоке… эй! Сурверы! Видите, что происходит?

Говоря эти слова я… улыбался. Улыбался так широко, что болели щеки и болели зубы – я стиснул их слишком сильно.

– Амадей! – одернула меня торопливо развернувшаяся патрульная. – Ты что?! Бед мне хочешь?

– А ты мне? Желаешь бед мне? Боишься проблем? Не хочешь связываться с толпой Роппа? – спросил я и зашипел от боли в затылке. – Не-е-е… с меня хватит…

Помолчав пару секунд, я кивнул и повторил:

– С меня хватит.

– К нам? – тяжко вздохнула охранница.

– К вам, – кивнул я ей. – К вам.

– Починю я тебе твой сраный фонарь, – торопливо забормотал Ропп, протянув ко мне руку. – И голову подлечим тебе. Случайно же все произошло. Так ведь? Случайно?

Это был мой последний шанс все уладить миром.

Миром… ага. Как же. Я знаю, как это – «миром». Я скажу под запись, что все случайно. Охранница уйдет. Уйдет и Ропп. Но никто ничего мне не подлечит и не починит. Хотя если меня затем спросят – я трусливо подтвержу, что все в порядке, мне, мол, починили фонарь, мне залечили затылок, и вообще – это я во всем виноват. А затем меня изобьют. Изобьют страшно. Я видел, как эти твари избивают беззащитных жертв вроде меня. Следов почти не остается, ведь все повреждения внутри. Они подхватывают за руки и ноги и с силой опускают задом на пол, отбивая требуху, а порой ломая кости. Один удар – и ты калека. Хотя если я пообещаю откупиться, а затем предоставлю кому-нибудь из кодлы все свое имущество, а также гостеприимно подставлю задницу под член одного из любителя подобных забав… да… тогда со временем меня простят.

И да – так бы я и поступил, наверное. Не знаю. Про требование «отдать жопу» я слыхал, но самого меня эта участь пока обходила стороной – я умею жить тихо. Умел… но сегодня у меня что-то лопнуло в голове…

– Мне надоело, – признался я, – Надоело… Ты, сука, взял и сломал мой фонарь… сначала забрал… потом не отдавал неделю… а вернул сломанным. Выломано гнездо подзарядки, треснул пластик корпуса… Дерьмо! Налобный фонарь – мой главный инструмент… я без него работать не мог… я на него молился… а ты, сука… взял и сломал… а затем разбил мне затылок… а затем угрожал…

– Эй… эй… погоди…. Говори меньше. Сам же понимаешь – не надо тебе этого дерьма, – в голосе Роппа снова возникла шипящая угроза.

– Мне надо это дерьмо, – ухмыльнулся я и, похоже, вышло так безумно, что они оба отшатнулись. – Мне очень надо это дерьмо. Требую записи, патрульная Клора Ивенсон! Включите запись!

– Амадей! Не надо! – рявкнул Ропп.

– Официальная запись! Требую ее!

– Требование выполнено. Запись включена, – покорилась неизбежному Клора.

Едва на вытянутом в мою стороне экране сурвпада зажегся красный квадрат, я заговорил:

– Я сурвер Амадей Амос! И я требую разбирательства! Я в своем праве! И требую справедливости по нашим законам! Я обвиняю Роппарга Мазари в порче моего имущества и в нападении на меня! Я готов повторить свои слова где угодно и кому угодно!

– Вопрос под запись, – голос патрульной стал бесстрастным. – Сурвер Амадей, готов ли ты предстать перед справедливым судом с подключением к системному анализатору, дабы доказать свое обвинение?

– Я готов к детектору лжи, – спокойно кивнул я. – В любой момент!

И тут Ропп сломался окончательно. Подскочив, вклинившись спиной между мной и патрульной, он испуганно и торопливо забубнил:

– Эй… братишка… постой… не делай этого. Сам подумай – зачем нам связываться с патрульными? Я же признал вину. Ты меня знаешь – мое слово закон. Обещал – сделаю.

– Твое слово дерьма не стоит, – ухмыльнулся я, и меня затрясло от желания схватить что-нибудь тяжелое и начать колотить по башке Роппа так долго, пока не разобью ему череп. – Ты сломал мой фонарь…

– Да что с тобой такое?! – в голосе парня звучало изумление, он никак не мог поверить, что такое трусливое и покорное говно, как я, какой-то сраный чмошный чистильщик смог доставить ему столько неприятностей.

– У меня в голове что-то лопнуло, – откровенно признался я и постучал себя пальцем по виску. – Мозги залило гнойным дерьмом… Голова гудит. Я хочу убить тебя. Голова шумит. За глазами что-то щелкает. Кажись, чуток подташнивает… Да… точно… я убью тебя, Ропп. Клянусь. Я убью тебя. О… слушай… ты пробовал сегодня грибы в столовке? Опять недосолено? Что за кашевары там?

– Холисурв, – Ропп выпучил глаза и чуть отступил. На его лице возникло облегчение. – А может ты просто спятил, когда случайно упал?

– Ты врезал мне. Врезал подло. Исподтишка. Как крыса! – прошипел я. – И я ударился затылком о стену. Ты разбил мне затылок. А может у меня кровоизлияние в мозг от твоего удара, а? Ни хрена себе… это ж если я сдохну – тебе конец! За убийство – смерть!

– Эй!

– А как же долбаная поговорка «сурвер сурверу брат»? – глумливо поинтересовался я.

– Я возмещу твой ущерб, брат! – чуть ли не завыл Ропп, брызгая кровавой слюной. – Я возмещу твой ущерб! Фонарь? Будет тебе новый! Как насчет «Эго Мурроса?». У меня с собой! Только из починки забрал. А? И сверху отсчитаю тебе, – он торопливо порылся в карманах и протянул на вытянутой ладони несколько овальных монет. – Вот! Семь динеро! За то, что я случайно толкнул тебя и разбил тебе затылок.

Сначала я хотел выбить у него эти чертовы деньги из руки, но меня остановило что-то властное, что-то вдруг ожившее в моей голове.

– Десять динеро, – улыбнулся я, не разжимая губ. – И фонарь. Прямо сейчас. И под запись подтвердишь, что отдаешь мне это все добровольно и в подарок, а не в долг. Отдаешь как компенсацию моих убытков. Так?

– Так, – торопливо кивнул Ропп. – Десять динеро и мой фонарь. Под запись на мой сурвпад.

– Под запись на сурвпад патрульной Ивенсон, – поправил я, и моя улыбка опять поплыла, становясь неконтролируемой.

В ушах пульсировал шум крови. Сердце колотилось, но не от страха, а от желания продолжить драку.

Драку!

Я! Амадей Амос, известный по таким нелестными прозвищам, как Анус и Терпила…. И вдруг я хочу драться? Нет… не драться… я хочу резать этого ублюдка, хочу ломать ему кости, хочу прыгать на его трещащей голове.

– Под запись на сурвпад патрульной Иверсон.

– И вон того дежурного офицера, – вытянув руку, я указал окровавленным пальцем на приостановившегося на ближайшем перекрестке недоумевающего Чопа – черного как смоль сержанта Внутренней Охраны.

– Да, – скрежетнул зубами Ропп. – Да…

Подступив к нему поближе, я спросил:

– Боишься ауру запятнать, гнида? А?

– Хватит тебе уже, – прошипел парень, сжав кулаки и явно сдерживаясь изо всех сил. – Хватит! Бери компенсацию, и закроем дело.

Значит, слухи были верными – Ропп собирался проситься в Охрану, а туда даже на собеседование берут только тех, кто не запятнал свою ауру за последние пять лет. Он сделает многое, чтобы не посадить темного пятна на старательно оберегаемую репутацию.

– Закроем дело, – кивнул я, протягивая руку и забирая сначала деньги, а затем фонарь.

Все это время я с холодной задумчивостью смотрел в глаза Роппа, и… тот дрогнул, вильнул взглядом, уставился в стену. На его лице отчетливо читалось искреннейшее недоумение, и он явно боролся с желанием дать самому себе пощечину.

Я его понимал. Звучит как бред сумасшедшего – трусливый чмошник Амадей вдруг начал качать свои права. Вдруг ответил ударом на удар…

– Да, – кивнул я и, придвинувшись еще ближе к уху Роппа, прошептал: – Я еще подумаю, рыбья ты падаль. Я еще подумаю, не убить ли тебя где-нибудь в темном углу…

Его рука запоздала упала на экран сурвпада – собрался врубить запись, но опоздал и лишь вздрогнул испуганно, а затем, спохватившись, с привычной умелостью зло нахмурился, набычился.

– Нет, Ропп, – я с усмешкой покачал головой. – Нет. Поздно. Я уже понял, что ты не мужик. Ты не сурвер! Ты говно!

– Эй! – между нами вклинилась патрульная, спохватившаяся, что давно потеряла инициативу, а тут еще и начальник уже подходит. – Раз все уладили миром – предлагаю записать ваши обоюдные извинения, парни. И на этом закроем конфликт раз и навсегда – как и положено у сурверов Хуракана! Да?

– Да, м-э-эм… – с неумелой брутальностью протянул я. – Включите запись, офицеры. Сурвер Ропп желает сделать искреннее заявление…

Когда на экранах сурвпадов патрульных зажглись красные квадраты, Ропп, скрипнув зубами, заговорил. Он не улыбался – сурвпады сейчас записывают только аудио, так что он мог сохранять свое искреннее выражение лица, и на нем отчетливо отражалось злобное обещание жестоко отомстить. Это понимал не только я – понимали и патрульные, но им не с руки связываться с кластером Роппа. Его большая и мощная группа имеет немалое влияние на нашем этаже.

* * *

– Мне конец, – задыхаясь, пробормотал я, привалившись к бетонной стене с рисунком величественной заснеженной горы. – Мне конец. Они убьют меня… вот дерьмо…

Что я наделал?!

– С-сука – выдохнул я и, скользнув плечом по стене, побежал дальше.

– Амос!

Споткнувшись и едва не упав, я остановился и заглянул в нишу-закуток в стене, где раньше был установлен торговый автомат, выдававший подслащенную газированную воду. Автомат давно исчерпал свой ресурс, и девять лет назад его демонтировали, отправив на запчасти. А освободившуюся нишу облюбовал Культ, устроив здесь дорожную молельню и гадальню. Тут же можно было пообщаться со своими прямыми предками, если у культисток имелись запасы экспульсо, что некогда было именно твоими предками исторгнуто. Порой мне казалось, что запасы Культа неисчерпаемы…

Смерив меня пристальным взглядом, седовласая культистка Сувонн набросила на голову черный старый платок. Поднятая движением воздушная волна ударила мне в лицо резким запахом экскрементов, мяты, шалфея и лимона. Костистый длинный нос старухи, украшенный багровой опухолью, что полностью перекрыла левую ноздрю, уставился на меня. Глаза скрыты сумраком, уголки губ опущены, сразу ощущается неодобрение. Когда она заговорила, я понял, что мои подозрения оправдались.

– Вчера я случайно – будто сами предки подтолкнули мою руку – уронила в кадило крупицу экспульсо твоего прадеда Аммоса… он со стоном поведал мне, что огорчен поведением своего правнука Амоса… ведь правнук давно уже не жертвовал ни единого динеро на благо Культа Экспульсо…

– Мне некогда, – бросил я и снова двинулся по коридору.

Икнувшая от неожиданности старуха злобно закаркала мне вслед:

– Отворачиваешься от мудрости предков, мальчишка?! Пожалеешь!

– Мальчишка?! – пробормотал я, задыхаясь. – Мальчишка?! Сука! Мне скоро двадцать пять! За что мне жертвовать свои динеро?! Вы мне помогаете? Нет!

Как-то я повелся на слащавые речи старой Сувонн. У меня тогда украли сумку с инструментами. Ничего особенного в сумке не было – гаечные ключи, несколько отверток, плоскогубцы, клещи и немного мелочевки. Но эта сумка мне досталась от деда. Ведь я наследовал его имя – Великое имя Амадей.

Амадей Амос.

Главный чмошник убежища Хуракан…

Когда уже кончится радиоактивное безумие там наверху? Может, там у меня больше шансов стать кем-то, а не быть просто ничтожеством здесь? Почему я такой никчемный?!

Проклятье…

В тот раз я пожертвовал Культу с огромным трудом скопленные тридцать динеро. Я знал, что культистки при желании могут отыскать что угодно. Я попросил отыскать отвертку. Большую старую отвертку с синей ребристой ручкой, с плоским многократно точеным острием, с выжженной раскаленным прутком надписью «Амадей». Считай, фамильная реликвия. Культистки пообещали помочь. И нихрена не сделали… потом уже мне тихо шепнул один знакомый старикан, что те, кто тиснул мою сумку с инструментом, тоже сделали пару подарков Культу…

Урок я усвоил.

Мудрость предков? Да пошли вы на хер! Напрямую я этого вам не скажу, но блеск моих динеро вы, твари, больше не увидите!

Хотя чего я тут храбрюсь? Мне завтра проломят голову парни Роппа. От него самого я может и обезопасился на некоторое время. Но он уже среди своих и рассказывает им прямо сейчас, какую подляну устроил ему долбаный Амадей. Скоро за мной придут…

Мне будет больно?

«Больно? – с насмешливым презрением кто-то хохотнул в моем мозгу. – Слабак!».

– Слабак, – повторил я и скривился, схватившись за стрельнувший болью мокрый затылок. – Дерьмо!

В голове снова вспух серо-красный ком злобной и почти неконтролируемой ярости. С хрипом выдохнув, я неумело выбросил руку и впечатал кулак в бетонную стену. Ай… больно… но эта вспышка боли чуть отрезвила меня.

– Сдохну так сдохну, – пробормотал я. – Сдохну так сдохну, сука! Раз мне все равно конец – я не буду бояться! Не буду!

Заставляя непослушные от пережитого стресса и голода ноги двигаться быстрее, я проковылял третий и второй перекрестки. На первом, крайнем на нашем этаже, я свернул, оказавшись в достаточно широком общем холле, где с хорошо продуманной предками якобы хаотичностью были расставлены группки жестких, но достаточно удобных и уж точно неубиваемых скамеек. На одну из таких я и упал, слепо уставившись на давно умерший стенной экран. Даже этой радости у нас больше нет…

– Куда мне спрятаться? – вопрос вырвался у меня из горла всхлипывающим комом. – Куда заныкаться?

Вопрос был важным – наш Шестой этаж изолирован уже третью неделю. Мы на карантине.

Серая себорея.

Перхотная чесотка.

Наклонив голову, избегая трогать рассеченный затылок, я хорошенько прошелся пальцами по отросшим волосам. Вниз посыпался дождь серых чешуек, воспаленная от постоянного расчесывания кожа полыхнула жаром. Я заражен. Какой-то чертов вирус бродит по Шестому этажу, поражая одного сурвера за другим. Такое уже бывало. Последний карантин длился неделю, тогда был заражен Пятый этаж, и пока там не победили заразу – двери к лифтовому створу не открыли. Но на Пятом нормальный смотрящий. Смотритель Кресс. Очень дельный сурвер, жесткий и правильный. Стоило ему раз сказать свое слово – и там все тут же побрились налысо, причем на всех частях тела. Никто не прекословил Крессу. Потому и карантин у них закончился всего через неделю.

А мы….

Мы уже третью неделю закрыты. И наш смотритель Руй… он мягкий. Авторитета не имеет. Стоило ему заикнуться о тотальном бритье голов, как тут же поднялся хай на всем Шестом. Визжали женщины, особенно голосили молодые и красивые. Протестовали и мужики, успевшие отрастить волосы до плеч – подражая одному из наших знаменитых предков Блонду Питерсону. И вот мы сидим… мажем голову странными мазями, что воняют чем-то едким и жгут кожу почище огня. Да и то… кто-то мажет, а кто-то нет…

Я вот не мажу. И волосы не обрил.

Почему?

Почему?

– Потому что я трус, – прошептал я, обхватывая зудящую голову ладонями. – Потому что я трус… слабак… я фуфловый сурвер…

Я ведь собирался пойти в парикмахерскую старого Бишо. Смотритель объявил, что все, кто хочет постричься под машинку, могут сделать это бесплатно, да еще и получат взамен отрезанных волос десяток хороших стеблей зеленого лука и столько же укропа. Это выгодная сделка – во всяком случае, для меня. И я ведь даже пошел стричься… но на полпути меня остановили две девки из группировки Шестицветик. И оставили мне синяк на ребрах – ткнули концом пластиковой дубинки. Там полно обезбашенных баб, что крайне гордятся своей вседозволенностью, длинными волосами, странными нарядами и наплевательским отношением к личной ауре. Это мне с Роппом повезло, что он спит и видит, как бы свалить с нашего Шестого. Чтобы подальше от технических уровней. Чтобы подальше от того запертого и официально больше не существующего этажа. Чтобы поближе к тем, кто рулит нашим убежищем Хуракан… Поддерживаемый своей группировкой Ропп пытается выстроить себе радужное сурверское будущее…

– А я трус, – повторил я, и моя рука еще раз потерла саднящие от обидного удара дубинкой ребра.

Передернув плечами, я мотнул головой, сбрасывая с лица грязные пряди сальных перхотных волос, и… задел затылком спинку скамьи. Перед глазами тут же полыхнул миллион искр, я глухо застонал от боли и сам не понял, как мой стон перерос в глухое злобное ворчание.

Трус! А теперь и смертник! Ничтожество!

Вскочив, я скользнул взглядом по указателям на стене – автоматическое ненужное действие, ведь я знал тут каждый уголок с детства – и перешел на бег, торопясь добраться до места, до того как злобная решительность испарится и перестанет подпитывать мою ничтожную душонку слабака.

– Лук, – выдохнул я на бегу. – Я хочу пожрать зеленого горького лука…

Пару раз свернув, оббегая по периметру четвертый торговый куб, я увидел нужную мне пластиковую вывеску и перешел на шаг. Промедление оказалось ошибкой – с другой стороны широкого коридора-проспекта ко мне шагнули две знакомые фигуры. Длинные волосы спадают до поясниц, кожаные шорты и короткие топики, шипастые ошейники и браслеты, огромное количество татуировок, обильный макияж и гордо носимая эмблема группировки – шестилепестковый красный цветок.

– Куда торопишься, вонючка?

Я по привычке вжал голову в плечи и ускорился было, но серо-красная пелена перед глазами и пульсирующая головная боль заставили меня остановиться и широко улыбнуться той, что произнесла эти слова.

– Вонючее здесь только одно – твоя жопа.

Высказавшись, я смерил взглядом замерших девиц и спокойно вошел в пустующую парикмахерскую, где перед четырьмя тусклыми от возраста зеркалами стояли столь же старые кресла. В одном из них терпеливо ждал клиентов Бишо – невысокого росточка идеально выбритый старик с аккуратной армейской седой стрижкой. Бишо на нашем этаже уважали. В прошлом он служил в Охране Периметра, не раз покидал пределы убежища, отправляясь на разведку в подземные карстовые пустоты, что окружали нас со всех сторон. В последней вылазке он потерял кусок лица, левую ступню и обоих сыновей. Осиротев и похоронив умершую от горя жену в грибнице вместе с сыновьями, он занял ее место в парикмахерской и быстро освоил ремесло стрижки. Пусть он больше не состоял в рядах Внешней Охраны, но бывшие сослуживцы его по-прежнему поддерживали. Все знали – старого Бишо лучше не трогать. Поэтому он все еще работал. Поэтому группировка Шестицветик боялась угрожать напрямую старику, предпочитая отваживать от него клиентов.

– Славного и долгого! – поприветствовал я старика универсальным и достаточно вежливым у нас способом.

– Экодар грядет! – куда боевитей отозвался бывший служака.

– Как твои дела?

– Мои-то ничего… а вот твои, я вижу, заканчиваются?

– С чего бы? – спросил я, опускаясь в кресло.

– Слышал я твой комплимент, подаренный той красавице за стеклом, – ножницы Бишо указали на витринное стекло.

Почти прилипнув к нему, там стояла со злобной рожей девка из Шестицветика, что назвала меня вонючкой и получила отпор. Ну и гримаса… пару секунд поглядев на нее, я состроил точно такую и с ухмылкой бешено завращал глазами. Отпрянув, она ошеломленно уставилась на меня – на трусливого чмошника Амоса, что никогда бы не решился на подобное.

– Ты часом не принял чего… бодрящего?

– Не, – покачал я головой. – Я чист. Давай, дружище, стриги смело.

– Прямо под машинку?

– Ага, – кивнул я. – Прямо под машинку. Только затылок…

– Вижу. Там буду осторожней. Спрошу последний раз, солдат – ты уверен?

– Да, Бишо. Я уверен…

– С тебя спросят. Я тебя прикрыть не смогу, сам понимаешь.

– Я не боюсь, – устало улыбнулся я. – Я правда не боюсь, Бишо. Может, я свихнулся?

– А может ты стал мужчиной?

– Смешно…

– Все мы взрослеем по-разному, – машинка в руке старика тихо зажужжала и вгрызлась в мои волосы на макушке. – Кто-то раньше, кто-то позже. А кто-то никогда. Я смогу кое-что сделать для тебя – скажу им, что ты упал, ударился головой, был чуток не в себе, попрошу тебя не трогать…

– Нет! – отрезал я и сам удивился, насколько решительно это прозвучало. – Я сам разберусь!

– Убьют… сколько у нас камер наблюдения на Шестом? Одна между третьим и четвертым торговыми кубиками. Еще одна у лифтового створа…

– И одна в СоцСикс, – закончил я за него. – Знаю.

– И они знают.

– Плевать. Я… я не знаю, как объяснить, Бишо… но я просто устал.

– Устал от чего?

– Я устал бояться. Устал быть чмошником. Устал получать от всех пинки и устал с боязливой улыбкой спрашивать – не ушиб ножку, пиная меня по лицу? Закончил? Или пнешь еще разок? Давай смелей – пинай. Я никому не скажу. Никому не пожалуюсь…

– Ты рос без отца, – тихо обронил старик.

Глядя, как на мою прикрытую накидкой грудь падают грязные пряди волос, я грустно усмехнулся:

– Нет. Я рос с отцом. Он до сих пор живет по соседству.

– У него вроде как не сложилось с твоей матерью…

– Ага. И поэтому он постоянно выбивал из нее дурь. Прямо при мне. А затем переключался на меня. Прошли годы… и вот он счастливо живет с другой женщиной, а моя мама умерла.

– Ее забрал рак.

– Виноват отец, – покачал я головой. – Слишком много побоев. Слишком много стресса, ужаса и страха за меня… Ее организм просто сдался… Она устала и хотела умереть. Знаешь… в жизни моей мамы никогда не было счастья… каждый ее день был чернее черного… сплошной гребаный мрак, пропитанный страхом…

– Амос…

– И всем было плевать… всем было насрать… они знали, что отец делает с ней. Делает со мной… и они молчали… просто отводили глаза…

– Амадей… не стоит винить…

– Ты прав. Не стоит винить отца. Это я виноват, что позволил так обходиться с мамой. Я виноват, что просто смотрел, как он колотит ее кулачищами, а она машет мне рукой, приказывая убегать… – медленно сжав кулаки, я кивнул. – Да… это я виноват. Ты закончил, Бишо?

– Закончил. Распишись вот тут.

Мне под руку подсунули папку с зажатым в ней исцарапанным листом многоразовой пластиковой бумаги. Вынув из держателя писчую ручку с зеленоватыми органическими чернилами, я разборчиво и неторопливо написал имя и фамилию, а затем расписался.

Амадей Амос. Услуги парикмахерской получены. Претензий не имею.

– Выпьешь кофе? Имитация, конечно, но есть подсластитель.

– Выпью. Без сладости, – односложно ответил я и указал на главное украшения заведения: – Можно?

– Конечно! Я тебе и пару стеблей еще докину. Уверен насчет подсластителя? Лук горек…

– Горькое к горькому, – усмехнулся я, медленно проводя ладонью по голому рассеченному затылку. – У меня в голове голос, Бишо.

– Да? – удивленно глянул на меня наливающий кофе старик. – Может, просто звон? Ты не рассказал, как получил рану.

– Ропп толкнул меня, и я ударился о стену.

– Вот ублюдок! Дерьмоед!

– Голос в моей голове… раньше его никогда не было.

– Что за голос такой, Амос?

– Мой голос… похож на мой… но куда более злой. Голос спрашивает меня…

– Что-то пугаешь ты меня, – вздохнул Бишо и, хромая, понес мне тарелку с пучком зелени и кружку черного кофе. – Держи, покрепче сделал. Взбодриться тебе не помешает. Ты уже надумал что делать со ждущими тебя снаружи злобными принцессами?

– Этот голос в моей голове… вот сейчас опять… он снова спросил. Он спросил меня, почему я не убил гребанного Роппа, что ударил меня головой о стену. Он спросил, почему я не расколотил голову того сучьего ушлепка о пол коридора прямо там? Почему я не вырвал дубину у патрульной Ивенсон и не заколотил ее ей же в глотку по самую рукоять – чтобы впредь она не пыталась замять ненужные ей проблемы… Этот голос спрашивает меня, почему какие-то суки имеют право не разрешать мне стричься, как я хочу и когда я хочу. Почему я должен их бояться? А может вспороть вон той наглой суке брюхо и посмотреть, как с ее лица пропадет улыбка?

– Холисурв… Амос! Эй!

– Голос спрашивает, – прошептал я, медленно жуя зеленый лук.

По моим губам стекал горький сок, пряность укропа покалывала язык, и мне было хорошо. А обжигающий глоток кофе сделал все еще лучше. Подняв лицо, я встретился взглядом с ухмыляющейся бабой за стеклом и, скривив зеленые губы в усмешке, провел пальцем себе поперек горла. Девка за стеклом вздрогнула, смешалась, невольно отступила назад. Я же медленно кивнул, подтверждая показанное. Я убью тебя, сука…