Текст книги "Хюррем, наложница из Московии"

XXI

Сетарет-калфа раскрыла ставни, чтобы разбудить Руслану, и в залившем комнату солнечном свете девушка увидела, как Мерзука носится туда-сюда.

– Что происходит?

– Немедленно вставай, хатун!

Голос Сетарет-калфы был взволнованным.

– Зачем? Еще рано.

Внезапно Руслана услышала голоса, доносившиеся снаружи. Казалось, на ногах был весь гарем. Руслане ответила Мерзука:

– Падишах идет!

Руслана только охнула. Татарка поторапливала ее:

– Немедленно вставай и готовься! Или ты хочешь, чтобы повелитель увидел тебя неубранной?

Прошло немного времени и в комнату, обливаясь потом, влетели сначала Джафер, а затем Сюмбюль-ага. Оба всплеснули руками: «Быстро, быстро, чего вы возитесь?» Главный евнух был так взволнован, что даже не заметил, что Руслана уже одета. Схватившись за голову, он выбежал в общий зал. Теперь его голос доносился снаружи: «Лентяйки! Вы что, специально меня злите? Погибели моей хотите? Вот-вот повелитель пожалует, а еще никто не готов!» Но все уже были готовы. Руслана тоже надела свое самое красивое платье и донимала Мерзуку, идет ли оно, к лицу ли, хорошо ли. Получив очередной утвердительный ответ, она все равно не унималась: «А может, нужно надеть желтый кафтан? А может, черный? А если этот цвет не понравится повелителю?»

Делать было больше нечего. Теперь оставалось только ждать. «Пресвятая Дева Мария, – взмолилась про себя Руслана, – сотвори чудо, помоги мне, пусть я понравлюсь Сулейману».

Взволнованная, она прижала руки к груди: «Пресвятой Иисус! Я уже долго не хожу в церковь, но ты знаешь, что я все время помню о тебе. Помоги мне сейчас, пожалуйста. Не покидай меня сейчас. Пусть Сулейман не сможет оторвать от меня глаз. Господи, помоги!»

Руслана теперь не слышала шума, царившего в общем зале. Она задумалась так, что не замечала ни суетившихся девушек, ни гаремных служанок. Она не слышала, что ей говорит Екатерина. Вдруг прогремел чей-то голос. Шум мгновенно стих. Все девушки и все служанки низко поклонились. Руслана тоже взволнованно склонилась.

К ним приближался султан Сулейман. На нем были алая рубаха из индийского шелка, перепоясанная охотничьим поясом, и белые шелковые шаровары. Остроносые домашние туфли из кожи лани были алыми, в тон рубахи.

Руслана вспомнила, что прежде из-за тюрбана не могла рассмотреть, какого цвета волосы повелителя. У падишаха были черные волнистые волосы и черная густая борода. Да, он был очень красив и величественен.

Султан Сулейман проходил по общему залу гарема, сопровождаемый главным евнухом Сюмбюлем-агой и другими слугами. Он не остановился ни перед одной девушкой. Руслана попыталась посмотреть в его сторону. Да, он шагал прямо к ней. Остроносые красные туфли из кожи лани показались на расстеленных служанками коврах. Красные туфли приближались… Приближались… С каждым его шагом сердце Русланы готово было выпрыгнуть из груди.

Но произошло нечто совершенно неожиданное. Красные остроносые туфли из кожи лани прошли мимо нее! Он не остановился! Все кончено! Руслана чувствовала себя убитой. На этот раз она попыталась посмотреть ему вслед. Он уходил, а вместе с ним удалялись и ее надежды. А может быть, все это было просто очередным странным османским обычаем? Может быть, их просто так познакомили? И знакомство предполагало, что Руслана разглядит его туфли, а повелитель – спину низко поклонившейся девушки?

Взор ее затуманился. «Не смей рыдать, – прикрикнула она на себя. – Не показывай никому, как ты расстроена. Даже самой себе. Ты поняла? Даже самой себе!»

Красные туфли подошли уже к самому порогу зала. Внезапно они остановились. Что стряслось? Почему падишах остановился? Красные туфли зашагали вновь, но уже в другую сторону. Теперь они возвращались. «О господи, – взмолилась Руслана про себя, – святой Иисусе, Дева Мария, пусть он посмотрит на меня! Обещаю, как только буду в церкви, обязательно поставлю свечу! Нет, две свечи!»

Красные остроносые туфли подходили все ближе и ближе… И на этот раз остановились прямо перед ней. «Благодарю тебя, господи», – чуть не закричала от радости Руслана. Острые носы туфель были сейчас направлены прямо на нее. Значит, если она поднимет голову, то встретится с взглядом султана Сулеймана. А поднять голову было нельзя. Она чувствовала его дыхание, но не видела ничего, кроме туфель и шаровар. «Черт возьми, – подумала она, – неужели мне нужно ждать приказа, чтобы посмотреть на него». Как долго ей еще стоять? Повелитель наверняка слышит стук ее сердца. Она, скорее всего, не сможет с ним заговорить из-за сильного волнения.

Почему он не велит ей поднять голову? Тянувшееся время казалось долгим, словно несколько лет. Она больше не могла ждать. Будь что будет, решилась она. У нее не осталось сил следовать правилам, повелениям, приказам. Она собиралась посмотреть прямо в глаза Сулейману.

– Это ты так красиво петь по ночам?

Руслана едва не лишилась чувств – он разговаривал на ее языке. Голос его был низким, но очень мягким. Правда, с сильным акцентом. Слова Сулейман выговаривал неверно, но то, что он говорил, было понятно.

Больше она не могла терпеть. Не собиралась она больше ждать приказа поднять голову. Тот самый миг наступил.

Их глаза встретились. Оба некоторое время молчали. Затем Руслана едва слышно произнесла: «Я Александра. Александра-Анастасия Лисовская».

В тот момент девушка впервые заметила, что султан Сулейман тоже волнуется. «О мой Аллах, – думал молодой падишах, – разве бывают на свете глаза прекраснее? Они, как море. Море, в котором горят факелы, сверкают драгоценные камни, отражаются звезды и месяц занимается пламенем».

– Но… Ведь тебя называют Русланой…

Щеки девушки порозовели, на лице показалась улыбка, а на щеках появились две маленьких ямочки.

– Мне так захотелось себя назвать, повелитель, – сказала Руслана, немного поколебавшись.

Султан Сулейман не отводил от наложницы глаз. Какие бы ни были у него проблемы, тревоги, как бы ни приводили его в ярость родосские рыцари[37]37
  Остров Родос в описываемый период являлся главной крепостью рыцарского ордена госпитальеров. В 1522 году войско Сулеймана захватило остров, и он вошел в состав Османской империи.


[Закрыть], эта улыбка заставляла его забыть обо всем и уносила все волнения прочь. Взяв себя в руки, Сулейман спросил: «Ах вот как! Почему?»

– Потому что это имя напоминает мне, повелитель, мою родину, мою деревню, мою мать, моего отца.

Руслана отвечала, но ей хотелось кричать от радости: «Я ему понравилась, понравилась, слава богу!»

На лице султана Сулеймана, перед которым все дрожали, на которого никто не решался посмотреть, тоже появилась улыбка: «Ну и что нам теперь делать? Как нам тебя называть? Александра или Руслана?»

Молитвы были услышаны. Руслана смотрела только на одного падишаха, она не замечала растерянных, полных зависти взглядов гаремных слуг и наложниц. А если бы и заметила, то не придала бы им значения. Начиная с той ночи, когда ее похитили из родного дома в деревне и когда началась ее жизнь, полная лишений, она верила, что счастье обязательно ей улыбнется. Ей хотелось, чтобы Сулейман безумно влюбился в нее. «Я тоже буду крепко его любить, – подумала она, – я заставлю его забыть Гюльбахар. Я подарю ему сыновей».

Их глаза все еще смотрели друг на друга. На лице Русланы по-прежнему сияла улыбка, лишившая Сулеймана рассудка: «Какая разница, как зовут вашу покорную рабу? Как повелитель пожелает, какое имя выберет, пусть то и будет».

Падишах заметил: девушка хочет сказать что-то еще.

– Ты желаешь спросить меня о чем-то? Смелее!

– Я удивлена, что вы говорите на моем языке, – призналась Руслана.

– Мы были санджак-беем в Крыму, в Кафе. Три года. А многие в Крыму говорят по-русски. Наша матушка тоже говорит.

Девушка с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться. Она быстро сказала:

– Моя покойная матушка Гюльдане тоже разговаривала со мной по-русски.

– У нас никого, с кем бы мог говорить на твоем языке, – вновь перешел на русский Султан. – Только немножко Сюмбюль-ага. Немножко. Когда долго не разговаривать, все забудешь.

Руслана невольно хихикнула.

– Что случилось? Сказать что-то не так?

– Некоторые слова вы вымолвили с ошибками.

– Ах вот как? А как правильно?

– Правильно так: «Здесь нет никого, с кем бы я мог говорить на твоем языке». Когда редко говоришь, язык забываешь.

Падишах медленно повторил за девушкой.

Ему очень нравилось общаться с ней, и он этого не скрывал: «Говорить… С тобой… На русском… Неплохо было бы…»

Руслана немедленно поправила: «Было бы неплохо разговаривать с тобой по-русски».

Падишах повторил.

– Получается у меня, а?

– Ну как сказать. Неплохо.

Лицо Сулеймана внезапно стало серьезным:

– Последний раз мы несколько говорили на твоем языке во время похода на Белград. Язык сербов похож на русский. Но с того времени мы не говорить ни разу. Сейчас первый.

Падишах глубоко вздохнул. Лицо его погрустнело: «Но ведь твой турецкий, наверное, хуже моего русского?»

В тот момент Руслана заметила, что султан Сулейман в чем-то похож на ребенка. Так, значит, внутри правителя огромной бескрайней страны жил мальчишка, который любил узнавать новое, любил играть, а иногда мог быть опасным. Она сразу заметила, что пора завершать разговор.

– Вы правы. Мне кажется, вы добились больших успехов. Вы можете говорить на моем языке. А я ваш язык все еще не выучила.

Не отводя взгляд от Сулеймана, Руслана поняла еще одну вещь – падишаху нравилось, когда ему льстили. «Никогда не забывай об этом, Руслана, – сказала она самой себе, – никогда не забывай его часто хвалить».

– Тогда поступим так. Ты научишь нас русскому, а мы научим тебя турецкому, – решил султан.

Наложница нежно посмотрела на молодого человека. В ее взгляде было все: согласие, покорность, любовь, страх, строптивость, гордость… и страсть. Падишаху тут же захотелось поцеловать девушку в полные влажные губы.

Внезапно султан Сулейман почувствовал, что сейчас говорить больше не о чем. Ему хотелось сесть куда-нибудь и записать несколько бейтов[38]38
  Бейт – двустишие, представляющее собой законченную мысль в классической ближневосточной поэзии, часто бейт также являлся единицей измерения длины поэтического произведения.


[Закрыть]. По гарему волнами должны были побежать сплетни. Эти сплетни, вне всякого сомнения, достигнут Дивана. А от Гюльбахар непременно придет еще одно, полное укоров, послание. Она, должно быть, очень обиделась, что он не ответил на вчерашнее. «Что поделаешь, – сказал он себе, – разве, когда готовишься к походу, остаются силы на женщин? Ну что ты оправдываешься. Что же это за пламя загорелось в твоем сердце? Почему же не хочется отводить глаз от этой девушки?»

Мгновение он медлил, спрашивая себя: «Что со мной? Чем я так околдован? Неужели великий повелитель огромного мира стал пленником?»

– Сейчас мне пора идти, – произнес он с трудом.

И, оставив Руслану, у которой бешено колотилось сердце, зашагал прочь. Он сделал несколько шагов и обернулся:

– Не лишай нас удовольствия слышать по ночам твой прекрасный голос. Вчера ты пела очень красивую песню.

Руслана низко поклонилась вслед Сулейману.

Впервые она не жаловалась, что нужно поклониться.

XXII

После того как с Русланой вслед за Хафзой Султан поговорил султан Сулейман и оба похвалили ее, вокруг девушки образовалась стена уважения и страха. Руслане это безумно нравилось. Далеко позади остались те дни, когда наложницы, проходившие мимо в общем зале, задирали нос, не замечая ее. Сейчас все, наоборот, соревновались в том, чтобы проявить к ней внимание. Всякий раз, когда она выходила в общий зал, тут же собиралась небольшая толпа. Служанки бегали вокруг нее, заглядывая ей в глаза, не желает ли она чего.

Помощник Сюмбюля-аги Джафер теперь спал на тюфяке перед ее дверью.

Руслана не могла дождаться вечера с того дня, когда они разговаривали с султаном. После того как отзвучал вечерний азан и в гареме все улеглось, она пела песни. Пела ли она громче, чтобы голос ее достиг Сулеймана, пройдя сквозь все решетки, коридоры, двери и стены, или Джаферу только так казалось? Она пела еще прекраснее, еще чувственнее. В этом голосе соловья было все – тоска, любовь, ненависть, гнев, мольба и гордость. Джафер никак не мог понять, в чем его очарование. В гареме по вечерам пели многие девушки, но после того, как петь начала Руслана, все замолчали. А ведь он слышал много прекрасных голосов до того, как она появилась. Но ни один из них так не увлекал за собой, как голос Русланы. Слушая ее, Джафер уносился мыслями далеко – туда, куда манили его чарующие далекие тени. Потом тени исчезали, и перед его глазами вставали бескрайние просторы Судана. Он видел мальчика, который носился в тени финиковых пальм посреди песчаного моря. Кем был этот мальчик? Он сам? Джафер вытерал слезы и засыпал. А мальчик снился ему. Мальчик бегал в тени деревьев до самого утра.

Голос Русланы долетал до покоев падишаха. Как только султан Сулейман, который весь день провел с визирями в подготовке к походу на Родос, услышал его, он совершенно забыл о черной каменной крепости родосских рыцарей. Он пытался забыть о своем горе – смерти в Манисе первого сына, шехзаде Махмуда. Шехзаде было только девять лет. Он родился, когда Сулейман был санджак-беем в Кафе. Когда шехзаде родился, Сулейман и сам был почти ребенком, в сердце его не было теплых чувств к Махмуду, но смерть сына всегда является сильным ударом. Хвала Аллаху, шехзаде Мустафа оказался настоящим львенком. Падишах поднял рюмку перед ярко горевшим в очаге пламенем. Слушая голос девушки, то повышавшийся, то понижавшийся, иногда стонавший и моливший, иногда бившийся, словно птица, иногда ласкавший, словно мать, а иногда шаливший, словно ребенок, он медленно задумчиво смотрел на алые языки пламени, плясавшие в вине.

«О Аллах, как прекрасен голос этой девушки из Московии, – подумал он. – Как ее зовут? Александра…» Продолжения ее имени он не запомнил… Но ведь она просила называть ее Русланой, разве не так? В его мыслях место родосской крепости постепенно заняло лицо Русланы. Какая у нее красивая улыбка! От ее улыбки, казалось, комнату наполнял особый свет. А ямочки на щеках? Какая она хорошенькая с этими ямочками. Он вспомнил глаза Русланы и так и не смог понять, синие ли они или зеленые. И в самом деле, какого цвета были ее глаза? Какие они бездонные, сколько в них скрытого смысла.

Песни Русланы часто были полны тоски и грусти. «Почему бы ей не грустить, – подумал султан Сулейман. – Кто-то украл девушку, увез ее из родного дома. Кто знает, что ей довелось пережить! Какие страдания она перенесла!»

Он беспокойно пошевелился на ложе и подумал, что впервые размышляет о жизни девушки до того, как она попала в гарем. Он очень этому удивился. Да, у наложниц когда-то были семьи. Их преподносили в качестве подарка, но что было до этого в их жизни? Девушек не спрашивали, просто увозили и все. Пиратские суда, работорговцы… Некоторые благородные семейства отправляли своих дочерей в гарем в качестве подарка по их собственной воле, так им хотелось получить покровительство падишаха. Так в гарем, например, попала его мать. Такой же была и Гюльбахар Хасеки. Они стали жить во дворце по воле своих семей. Ну а остальные?

Эта мысль усилила его беспокойство. Он поднялся, подошел к камину. Жар камина обнял его тело. Глотнув вина, он вновь прислушался к голосу Русланы. Интересно, была ли она довольна, что находится здесь? Почему бы ей и не быть довольной, ведь кто не захочет попасть в гарем к правителю огромной империи, повелителю мира, султану Сулейману? Она непременно была довольна. Но если так, то почему у нее такие грустные песни? Какое чувство гнетет ее, какое чувство заставляет эти рыдающие мелодии срываться с ее губ? «Это все тоска», – пробормотал молодой падишах, ложась на привезенную из Индии тигриную шкуру перед очагом. Девушка, должно быть, тосковала по тому, что осталось у нее в прошлом.

«Так устроен мир, – попытался обмануть он себя. – Если бы Руслана сегодня не оказалась здесь, кто знает, куда и к кому она бы попала. Я сам спрошу у нее. Если она хочет уехать, то я отпущу ее. Пусть возвращается в свою страну к своей семье, если это принесет ей счастье». Сулейман решил так и сделать.

Пока падишах предавался размышлениям, слушая голос Русланы, Гюльбахар Хасеки металась у себя в покоях, мучаясь от ярости и тоски. От злости она наказала всех своих служанок. Заметив, что девушки приоткрыли дверь, чтобы лучше слышать голос Русланы, она пришла в ярость. «Ах вы безбожницы! – кричала она. – Где это видано, чтобы дверь в покои Хасеки Султан была открыта? Что здесь, постоялый двор?»

Крики Гюльбахар были слышны по всем коридорам. Рядом с прекрасным голосом Русланы визги надрывавшейся Хасеки казались еще более отвратительными. Но Гюльбахар не замечала, что гнев и ревность уродуют ее, роняют ее достоинство и дарят новые возможности ее врагам. А ведь повелитель еще даже не позвал соперницу к себе в покои!

Все знали, почему так гневается Гюльбахар. Она отправила три письма падишаху, но ни на одно не получила ответа. Повелитель уже три дня ни разу не спускался к ней. Хафза Султан тоже перестала ее звать. Гюльбахар бесило, что султан Сулейман вслед за Валиде ходил в покои для наложниц. Как такое может быть? Эта мысль не давала ей покоя. Сам великий падишах, отец моего сына шехзаде Мустафы Хана, идет, чтобы посмотреть на какую-то наложницу, и разговаривает с ней, не стесняясь, при всех! Да что там разговаривает – еще и хвалит! Пусть голос у нее красивый, но не до такой же степени, чтобы потерял голову весь гарем. Что такого красивого в этом голосе? У нас голос вовсе не хуже.

Она сама не верила собственным словам. Она умела красиво играть на уде, но голос у нее был не самый приятный. Она ни разу в жизни толком не спела ни одной песни.

Сейчас Гюльбахар с трудом себя узнавала. Она никогда не была такой. Она всегда была радостной, скромной, никто никогда не слышал, чтобы она хоть раз повысила голос на служанок. Появление этой русской девицы все перевернуло с ног на голову. Сулеймана она теперь тоже не узнавала. Конечно, голова его занята государственными делами, но разве за десять дней нельзя затосковать по своей хасеки?

А что Валиде Султан? Всякий раз, когда они случайно сталкивались в коридорах, пожилая женщина прятала глаза, словно была в чем-то виновата. А ведь действительно была! Она была виновата в том, что старалась отвести русскую девицу в покои к своему сыну. Она была виновата в том, что желала, чтобы султан Сулейман вкусил аромат другой розы после своей розы Гюльбахар. Она была виновата в том, что позволила Сулейману увлечься страстью и забыть о матери своего внука.

Хасеки не могла выносить этот голос. Ей не хотелось слышать голос этой девушки. Голос дьявола. Конечно же, именно так и звучит голос дьявола. Голос дьявола, который пришел украсть у нее счастье и будущее. Гюльбахар упала на кровать и заплакала навзрыд. Плакала она очень долго, понимая, что выхода нет.

На третий день гнев Русланы уже не знал границ. Каждой ночью она пела песни и заставляла Сулеймана слушать свой голос, надеясь, что под утро он позовет ее, но никто не приходил. Может быть, она не понравилась падишаху? Может быть, он уже упрекает Хафзу Султан: «Как ты себе представляешь, матушка, неужели я пущу к себе эту деревенскую девчонку?» Хорошо, пусть я ему не понравилась, тогда почему же он меня хвалил? Руслана глубоко страдала. «Может быть, он меня просто жалел?» – этот вопрос не давал ей покоя. С этим она смириться не могла. «Найдите мне Сюмбюль-агу!» – кричала она на Сетарет-калфу и Мерзуку. Татарка попыталась было ее успокоить, но получила совершенно неожиданный ответ:

– Держи свой ум при себе. Не забывай, что ты здесь благодаря мне, и делай то, что я тебе говорю. Немедленно найди мне Сюмбюля и приведи. Немедленно!

Эти слова Русланы ранили Мерзуку в самое сердце. Но виду она не подала, лишь тихонько заплакала. Чтобы не показывать слезы, она повернулась к подруге спиной и отправилась на поиски Сюмбюля-аги.

Обычно главный евнух, если какая-то из наложниц скандалила и требовала его к себе, не забывал прихватить палку, но пережитое с московиткой приключение под лестницей, в совокупности с вниманием, оказываемым ей Валиде Султан и самим повелителем, связывали его по рукам и ногам. Когда он вошел к ней, обстановка была мрачной. Руслана стояла посреди комнаты вне себя от гнева: «Что происходит, Сюмбюль-ага?»

Он давно понял, зачем она звала его, но предпочел сделать вид, что ничего не понимает:

– Что значит – что происходит?

– Кто-то пытается перейти мне дорогу!

– Какую дорогу?

– Я не могу встретиться ни с матушкой Хафзой, ни с моим повелителем!

– Твои встречи с ними зависят от их желаний.

– Вот я об этом и говорю. Кто-то пытается испортить наши отношения.

Сюмбюль понял, что девушка подозревает, что подобное мог сделать он сам.

– Ты считаешь, что я сплетничаю о тебе?

– А кто еще, кроме тебя, может это сделать? – от ярости голос Русланы звенел.

– Я таких вещей не делаю.

– Да ладно! Откуда мне знать!

– Ты знаешь, что я не смогу этого сделать.

Руслана посмотрела ему в глаза. Сюмбюль-ага боялся даже вспоминать о приключении под лестницей.

В полумраке комнаты наложница приблизилась к главному евнуху: «Ты же знаешь, что я тоже собираюсь молчать. Наше общее будущее зависит от того, будут ли наши рты на замке».

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Голос Сюмбюля-аги неожиданно прозвучал очень тихо, хотя девушка стояла так близко, что могла его коснуться. Весь многолетний опыт евнуха подсказывал ему, что в гареме ничего невозможно скрыть. Все на виду, каждый все слышит.

– То, что ты должен сделать. Устрой так, чтобы повелитель позвал меня.

Евнух беспомощно пролепетал: «Но как же я могу это устроить? Как же евнух из гарема скажет самому великому падишаху, что ему нужно делать?»

Девушка подступила еще ближе. Сюмбюль прижался спиной к стене, теперь Руслана стояла вплотную к нему, и, чувствуя ее дыхание, он понимал, что вырваться невозможно.

Руслана пристально смотрела в глаза, белки которых казались невероятно белыми в темноте: «Ты знаешь, как все устроить, и знаешь прекрасно!» Внезапно она повернулась к Сюмбюлю спиной, каблуком ударила его по ноге и закричала: «Немедленно!»

От боли у Сюмбюля из глаз хлынули слезы. Чтобы сдержать крик, он закрыл своими огромными руками рот.

Руслана же вылетела в общий зал, опьяненная сознанием того, что сумела отомстить за свои побои. «Как же я хорошо сделала, – пробормотала она. – Даже не помню, сколько ночей я строила планы, воображая, как отомщу ему за все, и вот наконец-то этот миг наступил. Такой огромный, он страдает сейчас от боли». Евнух и в самом деле хромал, лицо его морщилось. Проходя мимо Русланы, он прошипел: «Дрожи, московитка. Если он не пустит тебя в свои покои, то я выпью твою кровь».

Руслана сознавала, что стоит на краю пропасти. Малейшая проявленная слабость могла бы погубить ее. Ничто не дрогнуло в ее лице. Напротив, она улыбнулась: «Но если пустит…» И не договорив, с вызовом посмотрела в глаза черному евнуху. В этом взгляде читались боль и гнев. «Но если пустит, – подумала она, – тогда Сюмбюль-ага заплатит мне сполна».