Текст книги "Криптомнезия"

– Ээ-э?

– Ну это когда…

Витя не стал слушать Юрин пересказ статьи из «Википедии». Заметил, что Семён Рокин не просто ушёл «куда-то» – он поднимался на сцену. Не смотря на шум и музыку, Вите казалось, он слышал, как кряхтели доски под его весом.

Отдышался в микрофон, вздохнул. Все стали ему хлопать. Поднял правую руку в жесте «тише» – его послушались.

– Здравствуйте, дорогие участники и гости нашего фестиваля! От лица всего «Карнавала» благодарим вас за участие в мероприятии, за ваш искромётный юмор, за ваш смех, за ваше хорошее настроение.

Аплодисменты, одобрительный вой.

– Напоследок, расскажу анекдот от себя, кхе-кхе. Анекдот про анекдоты. В общем, приходит в камеру новенький, ему местные, кхе, порядки один зек объяснил, стал ему наставником. Наступает ночь – все лежат на койках, наставник и новенький спят близко друг к другу. Кхе-кхе. И тут кто-то называет число! И все заржали – а новенький не понял, чего все смеются, и спросил об этом наставника. Тот, кхем, ему и говорит: «мы анекдоты долго травили, все знаем уже, поэтому каждому дали номер, чтобы не рассказывать каждый раз заново, а просто называть число – все вспоминают и ржут». Кхе-кхе-кхе. «Прикольно» – подумал новенький и решил наугад назвать число и всех рассмешить. Выкрикнул: «двадцать два!», а никто, кхе, не засмеялся. Ему наставник шепотом и говорит: «не умеешь ты анекдоты рассказывать». Кхе-кхе-кхе.

Зал весь рассмеялся – очень шутка подходила мероприятию. Стоявшие недалеко от Вити скинхеды смеялись и недовольно кричали, мол, «говно ваше мероприятие». Юра и Кирилл аплодировали и обсуждали недавнюю новость про выкинутый из окна горящий диван.

– Я рад, что вам понравилась шутка, друзья, – Семён снимает микрофон со стойки и подходит к краю сцены, – но, к несчастью, администрация сообщает, что намерена сию секунду немедленно прекращать. Я, Семён Олегович Рокин, уведомляю вас, что на моей речи сценарий официальной части заканчивается. Всё, что будет дальше – импровизация моей команды и наши особые прихоти.

Все растерялись. Поднялся вопросительный ропот, жюри безмолвно и резко переглядывались, потом было начали пытаться выкрикнуть Рокину своей коллективный вопрос, но тот то ли не слышал их «вы вообще кто?», то ли нарочно игнорировал.

Что-то шло не так – Витя ощущал это чётко и ясно. Подкрадывался страх. Кровь прилила к голове и ногам, естество подсказывало, что надо срочно что-то придумать или хотя бы убегать. Но все в толпе стояли на месте, пройти он не мог. «Бояться ещё рано» – говорила разумная часть Вити, в данном случае неправая.

Бам. Бам. Бам. Семён окончательно ответил на все вопросы жюри. Бам. Бам. Бам. Бам. Выстрелы хлопали в сторону толпы – все побежали. Пшеничное поле голов и тел встрепыхнулось от ветра и полетело стогом к выходу без турникетов. Ещё порывы – два грохота – торнадо. Стог помялся, разлетелся, загорелся. Колосья, что с минуту стояли ровно, искривились в первобытном ужасе и боли от осколков. Ничего не слышно – крики, гул, хоровая музыка на немецком. Всё резво замерло в бегучем параличе, со всех сторон хлопки и колоски. Оборванные лежат, целые ещё летят от взрывов. Звон, повсюду звон – пожарная сирена и лопнувшие уши. Дым, едкий запах – дробь вздохов и криков. Витя нашелся в стоге.

Бояться было поздно. Витя как из воды вынырнул – первые секунды, самые страшные, он не воспринял вообще. Ему почти повезло: голова гудела не от трещин в черепе, хоть и была вся в красном. Может, он и первым приготовился к страшному, но готовность ему ничего не дала – его сбили с ног убегавшие, и в шоке он даже не попытался встать. Почему-то все выкованные в миллионах лет инстинкты выживания молчали, странная ясность обосновалась в тяжелой голове. «Раз я лежу, со мной может быть что-то не так» – подумал он. Сконцентрировался на теле. Откуда-то из-под пола рычала боль. «Я или не сильно поранился, или очень скоро сильно заболит» – подумал он. Точно было что-то не так: правая рука не двигалась и просила Витю на неё не смотреть. Глянул вокруг.

Лежал рядом с обмякшими скинхедами. Покрытые кровью бритые головы были рассыпаны по полу, как бусы. Насколько хватило взгляда и поворота головы, настолько всё было в смоге и бездыханных. Некогда крутившийся под потолком дискошар разбился на какого-то человека и разлетелся всюду. Пыльно-сладковатый запах пороха и густой запах железа. На полу было мокро и холодно. Оставаться лежать, как говорил неуместно просветлевший ум, лучше, чем побежать и получить пулю. Только вот страх смерти был сильнее рассудка.

Уйти. Напрягся живот, пришли в движение мышцы ног, послушная левая рука упёрлась в пол. Это минимальное усилие заставило его трястись и пыхтеть. Идти он пока не был готов. Он осмотрелся шире.

Пустырь на месте поля. Ветер даже не шныряет по земле, а осторожно возит облака тумана по залысинам подтопленной кровавым паводком равнины. Всё добытое жатвой, что не брошено гнить, далеко вне тумана – только редкие-редкие колоски ещё вяло держатся за землю. В тумане, как в театре теней, иногда всплывали силуэты поднимающихся из грязи колосков, таких же, как Витя. Всё, что произошло, уже произошло – никаких вспышек, никакого бега – те, кто лёг, лежат. Витя встал.

Звон в ушах. Всё размыто. Мало что видно. Непослушными ногами Витя качался между опавшими конечностями тех, кому повезло меньше. Обращённые в мясо герои анекдотов. Лужи. Проползавшие крикуны. Спины, руки и лица тех, через кого он совсем недавно протискивался.

К Вите возвращался закупоренный пищанием слух: стоны. Много, отовсюду, на разной частоте, со всех сторон, разных оттенков – стоны. За всеми страдальческими голосами он услышал и свой: каждый шаг отзывался непроизвольным жалобным кряхтением. И был ещё важный звук: мужской строго-участливый голос из неоткуда требовал немедленно пройти к пожарному выходу.

Обрывки костюмов делали множественные трупы словно игрушечными, словно разодетые в героев анекдотов дождались финала своей юморески. Ненастоящие Сталины, Уинстоны Черчилли, повара, переодетые в женщин мужчины. Всё было как ненастоящее для Вити, он не верил – только боялся. Он никогда и не думал, что он окажется жертвой теракта.

Острая боль с выломом наружу прошипела из правой стороны тела. Рука перестала ощущаться как целостная структура – она превратилась в привязанный к плечу калейдоскоп режущего, колющего и растягивающего страдания. Тело слушалось хуже, едва держал равновесие.

Место, где обычно стояли турникеты, было близко. Дым. Чёрные прямые фигуры выпирали из незримости. Они очень резко двинулись, когда Витя приблизился к ним. Неразборчивый голос – пришли в изначальное положение. Только подойдя к фигурам очень близко, он увидел, кем были «чёрные прямые фигуры». Вооружённые люди в балаклавах.

«Спасён!» – Витя даже ускорил полное боли движение.

Один в балаклаве расстрелял из автомата ползшую сквозь дым женщину в костюме медсестры.

«Мне пиздец» – зажмурился. Всё в теле напряглось, рабочая рука рефлекторно закрыла лицо, ноги вкопались. Похолодел.

Рядом с Витей появилась ещё одна фигура. Безоружная. Без травм и царапин. Очень толстая фигура. Рукой он подтолкнул Витю ближе к выходу, вывел его этим из готовности к смерти. Тихо сказал в наиболее слышащее Витино ухо:

– Тебе бы домой. Иди быстрей. Там тебя ждут.

Задуматься над сказанным не успел – сразу начал выполнять. Тёмные фигуры с автоматами обступили двинувшегося дальше к выходу Витю. В глубине зала слышались выкрики Семёна и очереди из оружия. Даже не пытался понять произошедшее.

Дошел до выхода. Почему не было турникетов? Кто все эти люди в балаклавах? Почему всем было плевать… Пришли посмеяться – теперь смешно? Гнев, обида и страх – Витино лицо оставалось пустым и изнеможённым. Вспомнил вывернутые внутренности на полу, бледных, трясущихся, разорванных – Витю стошнило на ходу. Наконец выход.

Воздух без запаха. Пасмурно. Начало дождя. Ропот и топот стоявших на крыльце. Все смотрели на него, но не двигались. Где «скорая» и полиция? Парковаться надо было по правилам… Машинам «скорой» не подъехать, полицейским не подъехать – те, кто так не хотели растратить драгоценное время фестиваля на поиск парковочного места, подставили и себя, и других. Несправедливо.

Его обступили, когда он спускался с крыльца. Будь возможность, Витя бы тоже взорвался, чтобы показать этим уцелевшим, как ему больно. И чтобы поняли, как ему обидно, как страшно. Ступеньки дались с большим трудом, чуть не упал от того, как обессилел. Обступившие сочувственно смотрели и не торопились помогать.

Среди молчащих и удивлённых был и Кирилл в костюме Чапаева.

– О боже! Витя! Как ты так? – Кирилл подбежал к Вите, но остановился, не зная, как и чем ему можно помочь.

– Отъебись.

Хромая собака молча без скуления идёт по сельской дороге, слева и справа высокие-высокие колосья пшена. Могучее солнце в темнице дождевых облаков никак не расправит крылья – серое уныние, как воронка, высасывала из атмосферы всё хроматическое разнообразие, оставляя и пшеницу, и собаку, и тропинку в иссушенной бесцветной мути. И идёт побитый умирающий пёс, не видит перед собой дорогу, не видит серое небо. И себя не видит – двигается только на запах крыльца, у которого ему ставят еду. А пшена вокруг всё меньше, дорога всё шире. И дымок на горизонте мог бы видеть пёс, если бы потрудился вознести глаза к небу. А запах крыльца гас в пепле начинающегося дождя. Грязь и засыхающая на шерсти кровь от воды плавилась, как воск свечи, и стекала на дорогу, кривым пунктиром проводя маршрут туда, откуда пёс ушел. И вот порог будки. Пёс пришел.

Витя бессознательно, как во сне, дошел до своего подъезда. Боль, как и было предсказано, постепенно преодолевала шок, а вот страх так и не пришёл. Вместо него были пустота и полное безразличие. Там, в здании, ужас ещё был, на крыльце был – а за время возвращения домой уже пропал. Может, просто надоело? Ведь и без указки первичного инстинкта выживания Витя понимал, что ему нужно делать, чтобы не умереть – пойти к себе домой, отдохнуть и позвонить в скорую, если будет лень идти в травмпункт. Всё было нормально. Мешала только физическая боль, более сильная, чем когда либо ранее испытанная Витей.

– Погода – дрянь. Точно простужусь, – прошептал Витя, посмотрев на свои запачканные мокрые до основания ботинки. При ходьбе они неловко похлюпывали.

Витя нашел ключи левой рукой в правом кармане, открыл дверь в подъезд. Предстояло подняться по лестнице. Предчувствие трудностей остановило его ненадолго. Не хотелось ему подниматься на свой третий этаж, а лифта, как на зло, в его доме не было. Пара вздохов – одна нога – пара вздохов – вторая.

Грустное солнце обессилевши карабкается вниз, к линии горизонта. По облачку, по облачку… Эх, солнышко, держись! Даль – ещё два этажа. Без отдыха, без шанса. «Не сорваться бы кубарем наверх» – думает оно, и тупит глазки к небу. Голубые глазки тупит к небу – облака повисли вверх ногами, дождь каплет не туда. За окошком дождь каплет не туда – клюют птенцы капельки асфальта из-под земли. А солнышко ползёт-допалзывает за горизонт. Так трудно удержаться и не сорваться вверх. Но надо подниматься вниз – время подошло, а чему быть, того не миновать. Лучиками держится оно за кучерявый небосвод – не поломать бы их, не оступиться, не облить бы землю своим жаром. И так очень много утекло. Красный шлейф тянется за солнышком, а оно всё вниз, да вниз…

Витя поднялся к двери своей квартиры. Он поднялся на свой третий этаж, как ему казалось, за час или даже больше – быстрее было никак. Ноги извыли, а левая рука, которой он держался за перила, от напряжения дико покраснела. Ухо улавливало только Витины собственные стоны, стук воды об отливы на окнах и хлюпающие ботинки. Вся правая часть тела Вити уже не пылала пламенем и не жарила душу – раны дотлевали, потому что всё, что можно было пожечь, уже без остатка сгорело. Болеть было уже и нечему.

Левой рукой, негнущимися пальцами, неуклюже вставил ключи в дверь, провернул. Легко открылась. Вошел. Ни закрывать, ни прикрывать не стал: нет сил. В пороге чувство возвращения домой всё равно пришло, потому что этому чувству неважно, как много крови вылилось по дороге и в подъезде.

– Что-то я сглупил, – подумал он, – не отправил ничего, как хотел. Юлю так и не встретил.

Пара шагов в коридор – остановка.

– Ох, а так и к лучшему – успею поправить. Там в начале как-то кривовато, не хочу позориться…

Один шаг – облокотился на стену – ещё шаг.

– Кирилл и Юра ещё эти…

Витя дошел до середины маленького коридорчика своей тёмной квартиры. Только с подъезда проникал свет, и то скудно. Витя и не был внимательным – взглядом он ничего не искал, ни за что даже не пытался зацепиться – глазные яблоки застыли, наблюдая пустоту.

– Ох, я и жетон не отдал тому Семёну… Встретил же его перед уходом, чего это я не отдал?… Нехорошо… А как он вообще выглядел?

– Витя попытался сделать шаг, но только покачнулся.

– Кириллу всё-таки зря нагрубил… Бля, как же он хуёво рассказал анекдот…

Ещё одна попытка сделать шаг – без чувств упал на живот, без судороги, без резких движений. Пищание в ушах замолкло, засыпались канавы обоняния, зашторились глазки, закончились ощущения. Даже самые скромные. Витя бухнулся шумно, всем телом и окончательно – мешок с мукой.

Витя нашёл себя в открытом тесном гробу. Нашёл он себя живым – даже чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Такую бодрость Витя мог испытывать только во сне, никак не наяву.

Приподнялся из ящика и огляделся. Из-под восточного горизонта всплывало солнце, яркое и широкое, какого в родном городе Витя никогда не видел и не мог видеть – мифическое невероятное солнце. Оглядевшись ещё, он увидел, что его гроб стоял посреди саванны. Вокруг была высокая жёлтая трава. Когда он вылез, его босые ноги чуть обожглись о пыльную землю. Горло уколол стоячий сухой воздух. Лазурное чудесное небо с улыбчивыми нежными облаками.

Только увидел пейзаж – перед ним выросли четыре лошади с сидящими верхом незнакомцами. Неподалёку от них стояла украшенная лозами, драгоценными камнями и цветами золотая телега. Она сразу привлекла Витино внимание и поманила блеском золотого тиснения на дереве. Телега предназначалась ему. Подошёл, влез. Всадники дружелюбно одобряли и подбодряли Витю, говорили, что его-то они и ждали. Уже на телеге Витя увидел, что в неё запряжены серебряными нитями лошади наездников.

Тронулись. Сначала ехали по земле и весело переговаривались, шутили, смеялись и заливисто хохотали. Потом лошади с довольным ржанием оторвались от земли, и все вошли в состояние дикого наслаждения. Со слов перешли на совершенный язык бессвязного ликования. Витя ощутил, как его и всадников начинает связывать истинная сердечная дружба.

Позади процессии бежало солнце по дуге, сопровождало в дороге и раздело их счастье. Лошади скакали вовсе не по воздуху – они скакали по солнечным зайчикам, отражённым от украшений телеги. Саванна, горы, небо и мир трубили вслед райскую духовую мелодию.

– Осторожно! – внезапно один из всадников указал в сторону, – они тут!

Веселье прекратилось. Наездники сосредоточились, пригнулись, как профессиональные жокеи, строго смолкли. Витя даже понять не успел, что происходит, растерялся.

Повернул голову – на чёрной старой немецкой лошади во весь опор мчался лысый мужчина в плаще. На спине у преследователя был большой мешок, на поясе тряслось лассо. Ловить он собирался именно Витю. Повернул голову в другую сторону – женщина верхом на метле, словно дикая ведьма, вилась вокруг телеги и хищно глядела на Витю. Тоже по его душу.

– Быстрее-быстрее! – орал один из всадников.

– Сейчас оторвёмся! – раздражался другой.

– Надо брать выше! – командовал третий.

Процессия не поменяла направление: разогналась и с ускорением пробила несколько облаков, а потом филигранно и опасно обогнула скалы в горном ущелье. Витю трясло в телеге, как если бы в небе были кочки ухабы – кач-кач-кач – от телеги отвалилось и полетело вниз колесо. Лошади ржали и визжали, наездники еле держались в сёдлах. Солнце потело в старании не отстать.

Телегу сотрясло не напрасно – ведьма и мужчина с мешком безнадёжно отстали и потеряли процессию из виду. Вите стало интересно, куда спешка их занесла, и он заглянул вниз через бортик. Саванны не было, теперь лошади мчали над бескрайней пустыней. Громадные бежевые дюны, медленно остывающие под темнеющим небом. Одна песочная волна сменяла другую, бархан за барханом – телега замедлялась после погони и стала снижаться. Солнце резко пропало, так и не нырнув в свой законный западный предел.

Внизу поплыли новые виды: в безжизненной пустоши Витя разглядел копошащихся укутанных в ткани арабов. Пролетая ближе, стало видно, что они не просто «копошились», а стругали кровавыми саблями из двухметровых брусьев человеческие фигуры: пожилых женщин, влюблённую пару, заезжих столичных хипстеров, группу подростков, ровесника, старика крайне интеллигентного вида, симпатичную девушку, на которую у Вити не было шансов, человека в деловом костюме, куклуксклановца, с иголочки одетого толстяка и много кого ещё. Деревянные статуи нужны были арабам для масленицы.

Когда телега почти уже перелетела скульпторов, один из них, толстый и противный, помахал процессии вслед и показал, куда им приземляться. «Главный» – подумал Витя.

Путь на снижение был длинным, так что арабы незаметно растворились за беззвёздным горизонтом. Осиротевшее небо без солнца не давало никакого света, кроме скудного лунного, и остаток дороги лошади скакали в темноте. Послышался тихий песочный шелест – прибыли.

Всадники наощупь спешились, потом начали вкрадчиво перешёптываться, так, чтобы только они слышали друг друга. Чувствовалось торжественное предвкушение с налётом тайны. Витя понял, что его везли издалека в такой особенной телеге не просто так: незнакомцы доставили его на церемонию инициации. Ему предстояло вступить в должность.

Витю повели. Незнакомые всадники и взявшиеся из ниоткуда арабы-скульпторы шли с ним по блестящему в луне песку. Присмотрелся – всё это время песок под ногами на самом деле был сыпучим опалом, невозможной драгоценностью, доступной только всемогущему князю мира. Ещё одно озарение – Витю привезли не в пустыню, а во дворец с уходящими в космос потолками. Потому и не было ни звёзд, ни заката. Луна же, заставлявшая мерцать опал под ногами, была под куполом необъятного зала.

Осознал масштаб и роскошь – реальность вновь незаметно преобразилась: воздух засеребрился и наполнился внутренним холодным светом. Словно владыке дворца было угодно, чтобы гости не шли во тьме.

От размаха пространства у Вити в дрожащей груди смешались трепет и гордость. Ему хотелось одновременно и воспарить и забиться в угол. Продолжал с достоинством идти в сопровождении свиты.

И вот, наконец, дошли. Процессия завершилась напротив выделанного из монолита идола с алтарём в форме туши выпотрошенного крокодила. Инстинкт тут же заставил Витю упасть на колени и припасть лбом к полу. Мрачное благоговение.

Никто не припал перед идолом вместе с Витей: всадники и арабы исчезли как только Витя мимолётно узрел хозяина необъятного чертога. Не решался поднять голову и посмотреть, потому боялся, что за любую оплошность вседержащий тиран растопчет его моментально.

Как грохот от землетрясения, с потолка раскатился приказ:

– Смотри!

Повиновение. Витя поднял голову и всмотрелся.

Сердце остановилось: над ним нависал фиолетовый истукан с тремя неописуемыми, противоречивыми, идеально непропорциональными лицами-затылками. На его груди чётко выдолблен указ всем смотрящим: «ничего не знай». Главная заповедь.

– Пей! – новый приказ с вышины.

На крокодиловом алтаре появилась бутылка с обыкновенной питьевой водой. Причастие негазированной безвкусной прозрачной влагой. Не смел ослушаться.

– Ешь!

На том же алтаре появилась горстка ягод: брусника и черника вперемешку. Причастие главными ингредиентами чернично-брусничного соуса, главной «фишкой» сети ресторанов «аППетит». Не смел ослушаться.

– Слушай! – заговорил из нипосомоткуда фиолетовый бог, глядя каменными глазами на неофита сверху вниз, – чтобы войти в мои объятья, ты должен заблуждаться во всём и отдать мне очень многое: все возможности, всё спокойствие, все плоды своих трудов, будущее и всех своих любимых.

Неподъёмная повинность. Слова исполина врезались в разум и злорадно сотрясли его. Вырезанному из фиолетового камня вседержителю можно было всё, Витя был целиком в его руках. Положение хуже, чем у насекомого под ногами слона.

– А если, – всхлипнул, – не смогу?

– Сможешь! – утвердительно затряслось сущее, – я бы не стал требовать то, чего у тебя нет. Я заберу всё. И только попробуй меня обмануть или предать.

Слёзно и отчаянно молчал, сжимал в руках сыпучий опал и в кровь ранил ладони. Многотонный неподъёмный ужас.

– Будь спокоен, – патриарх успокаивал по-отечески, – за жертвы ты получишь истинное счастье. Даю тебе редкий шанс, делаю щедрое предложение. Ещё никто не жалел. Ты согласен?

Яростно кивал, аж бился об пол, и с каждым ударом чувства становились мутнее и мутнее, мутнее и мутнее, мутнее и мутнее… Посерели движения, размылись конечности, размякло восприятие. Неподвижность. Полная. Последняя судорога – спазм – завершение. Неподвижность. Теперь окончательно.