Текст книги "Наша песня"

Глава 7

Элли

Из прошлого меня вырвал резкий телефонный звонок. Вытащив трубку из кармана и увидев на дисплее слово «Дом», я поднесла ее к уху, волнуясь за Джейка, а потому послав к черту все больничные запреты.

– Алло?

Мне ответил добродушный голос соседки, сказавший именно то, что я хотела услышать.

– У нас тут все прекрасно, Элли. Не надо паниковать.

Как ей это удалось? Откуда она могла знать, что меня настолько охватило ожидание грядущей катастрофы, что каждая мелочь казалась ее предвестником?

– Джейк хотел поговорить с тобой перед сном. – Она понизила голос до шепота. – Он тут немного раскапризничался, и, по-моему, не помешает, если он сможет сказать тебе «спокойной ночи».

– Конечно. Можешь передать ему трубку, Элис?

– Да-да. Он тут рядом. Как ты там, Элли? Есть какие-нибудь перемены?

Я закрыла глаза и ясно увидела Джо в больничной палате.

– Пока нет. Но я не теряю надежды, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал увереннее, чем я себя чувствовала.

– Ну, разумеется, дорогая. Только это нам всем и остается. Даю трубку Джейки.

– Привет, здоровяк, как жизнь? Так поздно, а ты еще не спишь.

– Привет, мам, как там папа? Он с тобой? Можно мне с ним поговорить?

От звука его детского голоса я чуть не сломалась. Любовь, что привязывала его к нам, обвилась вокруг моей шеи, словно цепь, не давая вырваться словам, когда я попыталась ему ответить. Я громко сглотнула. Джейку было семь лет, но он отличался сообразительностью. Если он услышит, что я плачу, он поймет, насколько все серьезно.

– Папа сейчас в палате, сынок. Он еще спит.

– Но ему еще рано спать, – возразил Джейк и понизил голос, чтобы поделиться со мной тайной: – По-моему, Элис и Стэн не знают, когда мне надо спать, мам, потому что они разрешили мне лечь гораздо позже, чем ты.

Я улыбнулась, надеясь, что эта улыбка прозвучит в моем голосе вместо безмолвных слез, которые текли у меня по щекам, когда говорила с самым любимым существом в моей жизни, владевшим почти всем моим сердцем.

– Ну, это только на сегодня, так что ничего страшного. Но вот теперь тебе действительно пора в кроватку.

– А ты можешь разбудить папу до того, как я лягу, чтобы я сказал ему «спокойной ночи»?

Моя рука потянулась к горлу, словно желая сдержать рвавшиеся из меня рыдания.

– По-моему, папе нужно еще немного отдохнуть, цыпленок. Знаешь что? Давай, как только он проснется, я скажу ему, что ты звонил. Годится?

– Пойдет, – ответил он, однако я услышала в его голосе дрожь. Мать всегда все чувствует, даже за многие километры и сквозь треск в телефоне. Она просто все знает.

– Что такое, Джейки? Что случилось?

– Я хочу, чтобы ты была здесь, и папа тоже. Элис и Стэн хорошие, но они все делают не так.

Я ощутила полную беспомощность, услышав голос ребенка, нуждающегося во мне и тянущего меня к себе, в то время как другой конец веревки был намертво затянут вокруг кровати моего больного мужа. Выбор представлялся невозможным: я должна была находиться рядом с обоими, они оба во мне нуждались.

– Как, родной?

Джейк понизил голос до нарочитого театрального шепота, который, я знала, могла услышать Элис.

– Стэн выдавил пасту на мою зубную щетку, но когда я почистил зубы… он их не проверил. Папа так не делает.

Это было одним из множества маленьких ритуалов Джо и Джейка. Джо всегда брал на себя главную роль укладывания сына. Думаю, даже я не могла бы с ним в этом сравниться, а уж у наших доброжелательных соседей не оставалось вообще никаких шансов. Мои руки сжались в кулаки, а ногти с силой впились в ладони, когда я пыталась припомнить слова Джо.

– Так, открой ротик пошире. Посмотрим, как ты все сделал. – Я знала, что там, в нашем доме, мой семилетний сынишка открыл рот, слушая доносившиеся из телефона слова. – Да, очень хорошо. Никаких дырок. Прекрасно, милый мой.

Джейк на мгновение умолк.

– У тебя получилось не как у папы, – мрачно заявил он. – И ты не дала мне пять.

– Извини, дорогой. Обещаю, что в следующий раз у меня получится лучше… пока папа снова не начнет проверять твои зубки.

Он остался доволен моим ответом и заснул с надеждой на лучшее завтра. Как же я ему завидовала!

Слишком взволнованная и измученная, чтобы оставаться в комнате для посетителей, которая все больше и больше напоминала тюремную камеру, я вышла в коридор и поплелась в сторону палаты Джо. Врачи буквально толпились в комнатке с прозрачными стенами, так что оказалось практически невозможно разглядеть кровать, а уж Джо – тем более. Я вытянула шею, выискивая сердобольную сестру, которая чуть раньше позволила мне зайти к нему, рассмотрела ее в дальнем углу палаты и с надеждой стала ждать, когда наши взгляды пересекутся. Она прочла в моих глазах немой вопрос и грустно покачала головой. Войти мне пока было нельзя.

Мне пришлось признать, что Джо в тот вечер получил львиную долю внимания врачей. Я прошла через двойные вращающиеся двери, которые вели в холл, теряясь в догадках, хорошо это или плохо. В уравнении содержалось слишком много неизвестных. Соответствовало ли число врачей тяжести состояния больного? Зависела ли от него вероятность благоприятного исхода? Я опустилась на верхнюю ступеньку застеленной линолеумом лестницы и вздохнула. Не надо быть математиком, чтобы понять, что шансы не так высоки.

Словно страус, я уткнулась головой в колени, стараясь не думать ни о чем, кроме того, как освежает гуляющий по лестнице сквозняк после жарко натопленной палаты. Но снизу доносился не только прохладный ветерок. Я едва расслышала первые ноты, однако уши у меня, похоже, более чувствительны к музыке, чем у большинства людей. Мелодия, смешанная с запахом антисептика, вдруг заставила меня вспомнить компакт-диски с записями классики, которые я попросила поставить в родовой палате в тот вечер, когда Джейк появился на свет. Я очень хотела, чтобы первым, что услышит пришедший в этот мир ребенок, стала музыка. Но в действительности ничего нельзя было расслышать за моими бурными рыданиями от счастья и облегчения и за восхищенным восклицанием Джо: «Это мальчик!»

Словно зов сирены, музыка заставила меня подняться на ноги. Я спустилась на полдесятка ступенек и остановилась, прислушиваясь. Где-то на нижнем этаже хор слаженно пел рождественский гимн. Я не заметила, как с силой вцепилась в перила, пока не опустила глаза и с облегчением не увидела в полумраке костяшки собственных пальцев. «Тихая ночь». Каковы были шансы, что из всех рождественских песен они выберут именно эту? В этот вечер память и совпадения сплетали наши жизни в живой гобелен, и я вдруг подумала, чему я вообще удивляюсь.

Элли. Восемь лет назад

Я взяла пачку страниц с партитурой и в очередной раз начала их быстро перелистывать.

– Да успокойся же, Элли, – произнес Дэвид, сидевший на другом конце моего небольшого обеденного стола.

– Не могу, – ответила я. – Мне просто нужно проверить порядок партий.

Он потянулся через стеклянную столешницу и взял меня за руку.

– Ты уже четыре раза его проверяла. И сделала все, что могла. Ты полтора месяца билась над этим. Концерт пройдет прекрасно. Если ты станешь и дальше продолжать в том же духе, то просто свалишься. И ты почти ничего не ела, – заметил он, кивнув на тарелку с двумя свиными отбивными, на которые я не могла смотреть. Меня просто тошнило от одного их вида, как они лежали в холодной подливе с плавающими в ней мелкими капельками жира.

Я взяла тарелки и сунула их в мойку.

– Я знаю, ты думаешь, что я дура, но организация этого концерта – огромная ответственность. Мне надо быть уверенной. – До выступления оставалось меньше суток, и я превратилась в комок нервов. – Честно говоря, если бы я знала, что мне придется на себя взвалить, никогда бы на это не согласилась.

– Нет, согласилась бы, – возразил Дэвид, подходя ко мне и обнимая за талию. – Ты не смогла бы им отказать.

– Может, и не смогла бы, – честно призналась я. – Но у нас с тобой не было ни одного вечера с тех пор, как я в это ввязалась.

Дэвид пожал плечами, словно это не имело значения. А вот я так не думала. После празднования Хэллоуина мы оба шли по туго натянутому канату, изо всех сил стараясь не раскачивать лодку, которая уже налетела на айсберг. Мы просто не признавались в этом самим себе.

Вздохнув, я прижалась к нему, такому сильному и надежному, и закрыла глаза, понимая, что вымоталась до такой степени, что могла бы заснуть прямо здесь. Мне предстояло проникнуть в самые потаенные глубины своей жизни, чтобы добыть там энергию для завтрашнего вечера и ночи. По всему университетскому городку были развешаны листовки, сообщавшие о полночной рождественской музыкальной феерии, и всякий раз, когда они попадались мне на глаза, у меня по спине бежали мурашки от мрачных предчувствий. Возможно, Дэвиду не надо оставаться, подумала я, поскольку, если я хорошенько не высплюсь, вполне вероятно, что отключусь прямо на сцене, еще до начальных тактов первого рождественского гимна.

– Мне просто нужно внести последние изменения в аранжировку струнных для «Тихой ночи», – заверила я Дэвида, сваливая объедки в мусорное ведро. Я с отвращением ощутила легкое колыхание в самом верху желудка, когда из мусорного ведра мне в нос ударил запах холодной свинины, и резко опустила пластиковую крышку. Господи, мне же нельзя расклеиваться до завтрашнего вечера. Просто никак нельзя. – Так, значит, ты хочешь встретиться со мной за кулисами до начала концерта? – спросила я. – Ведь ты вполне мог бы прийти пораньше и послушать прогон.

Дэвид пытался скрыть от меня выражение своих глаз, но было слишком поздно. Я его заметила. Я выглядела бы точно так же, если бы он попросил меня посидеть на заключительной тренировке перед матчем.

– По-моему, одного концерта за вечер мне вполне достаточно, – сказал он, медленно прижимая меня к себе.

– Думаю, я должна благодарить судьбу за то, что ты вообще придешь, – ответила я, чувствуя раздражение от неприязненных ноток в своем голосе, и подумала: «Вот что делает с человеком стресс. За последнее время я не в первый раз срывала на нем злость».

– Конечно приду. Это же твой звездный час. Надеюсь, ты зарезервировала место в середине первого ряда для своего бойфренда, которому медведь на ухо наступил?

– Разумеется, хотя до меня наконец-то доходит, что мне никогда не удастся сделать из тебя любителя музыки, так ведь? – чуть разочарованно спросила я.

Дэвид немного отстранился, и в его глазах мелькнул знакомый огонек.

– Придется тебе смириться с тем, что я любитель совсем других удовольствий, – шутливо сказал он, наклоняя голову, чтобы поцеловать меня так, что ноги откажутся мне служить.

Я еще крепче обвила руками его шею.

– Бис, – пробормотала я.

И он повторил выступление.

Проверка звука прошла хорошо, репетиция хора – просто прекрасно, а зал выглядел совершенно великолепно со стоявшей на краю сцены рождественской елкой, сверкающей холодно-белыми огнями. Так почему же я никак не могла стряхнуть навязчивое дурное предчувствие, словно туча нависавшее надо мной? Мысленно я несколько раз прошлась по списку вероятных неприятностей и провалов, которые могли произойти в этот вечер. И все же, когда первые зрители начали заполнять зал, мое беспокойство стало нарастать с каждой секундой. Я заглянула в щелку двери артистического фойе и внимательно осмотрела зал. Дэвид опаздывал, и я изо всех сил пыталась не раздражаться по этому поводу. Еще оставалось время, но он успевал уже только к самому началу. Хотя концерт был заявлен как «полуночный», он начинался в одиннадцать вечера, и я подумала: а вдруг ребята уговорили его зайти в паб и он каким-то образом потерял чувство времени?

Я вытащила из сумочки телефон и проверила – в который раз, – нет ли сообщения. На мгновение я замешкалась, пытаясь прикинуть, есть ли у меня время позвонить ему до выхода на сцену, но, прежде чем я на что-то решилась, ко мне поспешил один из хористов с вопросом о сольной партии, потом в меня вцепилась перепуганная перкуссионистка, которая нигде не могла найти бубенчики, и не успела я оглянуться, как времени осталось только на то, чтобы взять трубу и приготовиться церемониальным маршем вывести оркестрантов из артистического фойе. Мне удалось лишь отправить коротенькое сообщение, прежде чем я положила телефон в пустой футляр для трубы. «Ты где?» Выглядело оно резковато, поэтому я смягчила его тремя поцелуями и нажала «Отправить».

– Нам на выход, – сказал саксофонист, слушавший у двери, как нас представляют.

Я поправила свою простую черную блузку и длинную узкую черную юбку, после чего встала во главе готовых к выходу музыкантов.

– Ну, с Богом, – напутствовала я всех и оглянулась – всего один разочек – на свой футляр, надеясь услышать звонок телефона, который сказал бы мне, что мой бойфренд вот-вот придет.

Пустовавшее кресло Дэвида было единственным свободным местом в зале. К счастью, поскольку я дирижировала всем выступлением (иногда вступая в партию духовых), то стояла к нему спиной, и мне не приходилось постоянно видеть это напоминание о том, что Дэвид не сдержал своего обещания. Но оно все равно жгло меня, словно небольшая рана, когда мы плавно переходили от народных мелодий к популярным рождественским песенкам. Каждый раз, когда я поворачивалась к собравшимся в концертном зале, чтобы поклониться на аплодисменты или объявить следующий номер, я продолжала надеяться, что кресло окажется занятым, что он сидит в зале, довольно улыбаясь, потому что все идет так здорово, или одними губами извиняясь предо мной за опоздание. Но все первое отделение его кресло оставалось пустым.

Публика продолжала аплодировать и восторженно восклицать, когда мы сошли со сцены на небольшой перерыв. Многие оркестранты и хористы направились к друзьям и родственникам, после чего почти все повернули к стоявшим в углу зала низким столикам, где продавали глинтвейн и горячие сладкие пирожки. Я устояла перед манящим пряным ароматом и направилась прямиком туда, где оставила свои вещи. Я вытащила телефон, ожидая увидеть пропущенные вызовы, голосовую почту или сообщения, объяснявшие отсутствие Дэвида. Ничего. Ни словечка. Впервые с начала концерта я перестала раздражаться и начала беспокоиться. Он же знал, насколько важно для меня это выступление, как я старалась, чтобы оно прошло успешно. Он должен был появиться здесь час назад. Что же такое могло случиться, чтобы он так задержался?

Его телефон звонил, пока не переключился на автоответчик голосовой почты.

– Привет, Дэвид, это Элли. Все в порядке? Где ты? Позвони мне, как только получишь сообщение. – Я на секунду замялась, прежде чем добавить: – Я уже начинаю волноваться.

Я нажала отбой, но продолжала крепко сжимать телефон в ладони весь остаток перерыва, с нетерпением ожидая его ответа. Ничего.

Не могу сказать, чтобы отсутствие Дэвида как-то повлияло на успех концерта. Но для меня, разумеется, он закончился отвратительно. Даже аплодисменты оркестрантов и восторг публики, когда я вышла на сольный поклон, не смогли остановить панику, нараставшую во мне на протяжении всего вечера.

Последним номером была «Тихая ночь», и я дирижировала оркестром и хором с глазами, блестевшими от ностальгических слез. Эта песенка всегда была моей любимой, она стала первой, которую бабушка научила меня играть на фортепиано, и каждый раз, когда исполняла ее, я становилась чуть ближе к ней. Мне так хотелось разделить эти мгновения с Дэвидом. Хотелось посмотреть на него, когда стихнут последние такты, и увидеть на его лице любовь и гордость. Мне хотелось, чтобы он хоть на мгновение проник в мой мир и убедился, как много значит для меня музыка. Но он не пришел.

После окончания концерта всегда остается масса дел. Наступает прозаический момент, когда публика наконец расходится, кто-то включает ослепительные лампы в зале, и приходится из музыканта превращаться в администратора или рабочего сцены. Такова уж оборотная сторона концерта: усилители и прочий антураж нужно аккуратно собрать и поместить на склад. Работая, я вполглаза следила за дверью, все еще ожидая – или надеясь – увидеть, как с улицы ворвется Дэвид, бормоча торопливые извинения. Я даже поймала себя на том, что размышляю, сколько у меня уйдет времени на то, чтобы простить его, если он просто забыл прийти на концерт. Я наматывала на катушки метры акустического кабеля, резко подтягивая его на каждом витке и стараясь подавить в себе попеременно одолевавшие меня противоречивые чувства – злобу и тревогу.

В конце концов, всю аппаратуру убрали, и оркестранты, за исключением нескольких припозднившихся, разошлись по домам. После концерта Дэвид планировал поехать домой со мной, и я не знала, то ли все же подождать, пока он появится, то ли отправиться домой и посмотреть, не ждет ли он меня там. Какого черта он не отвечает на звонки? Может, он попал в какую-то передрягу? И когда я стояла на сцене, играя на трубе «Высоко звонят колокола», он лежал в придорожной канаве, сбитый каким-нибудь пьяным идиотом-водителем? Как только эта картина предстала у меня перед глазами, от нее стало почти невозможно избавиться.

– Извини, дорогуша, мне надо закрывать.

Я подпрыгнула от неожиданности, когда сторож распахнул двойные двери зала.

– Ах да, – встрепенулась я, поднимаясь на ноги и подхватывая футляр с трубой. Похоже, решение пришло само собой. Сначала я поеду к себе, а если Дэвида там не окажется, то отправлюсь к нему домой.

Свет в моем доме не горел, и, поскольку Елена и Линг уехали на выходные, не оставалось никаких шансов на то, что Дэвид мог ждать меня внутри. И все же я громко позвала: «Эй, есть тут кто-нибудь?», когда отодвинула дверную защелку и бросила трубу в коридоре. Наверное, если бы я услышала ответ, то подпрыгнула бы так, что пробила бы головой крышу. Видит Бог, я уже достаточно накрутила себя, пока шла домой. Я никогда не боялась поздно ходить одна, но с тех пор, как мы познакомились с Дэвидом, он беспрестанно твердил, какой это неоправданный риск, и настаивал на том, чтобы всегда провожать меня домой, даже если не оставался у меня. Наверное, за последний год какие-то его опасения передались мне, поскольку я основательно беспокоилась, когда быстро шагала по тихим улочкам. Было уже начало второго ночи, и пустынные улицы казались зловещими, с то и дело попадавшимися на пути клочками низко стелющегося тумана, похожими на привидения.

Я решила лишний раз не искушать судьбу и вызвала такси по телефону на карточке, пришпиленной к висевшей на кухне доске с разными полезными адресами. Меньше чем через десять минут я уже расположилась на заднем сиденье автомобиля, где слабо пахло антисептиком и мятными леденцами, и назвала водителю адрес Дэвида.

Когда мы почти приехали и одолели последний поворот, я наклонилась вперед и приготовилась показывать таксисту дорогу. Но инструкции не понадобились. Дом Дэвида сиял огнями, как рождественская елка. Свет горел во всех окнах и небольшим квадратиком падал перед распахнутой настежь входной дверью. На какую-то секунду это напомнило мне празднование Хэллоуина, но, что бы сейчас там ни происходило, праздником назвать это никак было нельзя.

На краю тротуара стояла полицейская машина, синяя мигалка зловеще высвечивала участки уснувшего на зиму сада. Позади нее припарковалась «Скорая».

– Здрасте, приехали. Что-то здесь случилось, – заметил водитель, чья скучная смена вдруг расцветилась неожиданным приключением. – Интересно, что же там стряслось? Так, какой дом нам нужен?

Я ничего не ответила. Горло у меня сдавило от страха. Таксист посмотрел в зеркало, увидев мое лицо, тотчас же посерьезнел.

– Так вам сюда?

Я кивнула, продолжая смотреть перед собой широко раскрытыми, немигающими глазами, пока возилась с застежкой ремня безопасности. Такси остановилось за машиной «Скорой», я сунула купюру в руку шофера и выскочила наружу. Несколько раз поскользнувшись и чуть не упав на тротуар, я добежала до открытой входной двери и влетела в дом, крича на бегу:

– Дэвид! Дэвид, ты здесь?!

Со стороны гостиной раздался ответный крик, и я распахнула ведущую в нее дверь с такой силой, что дверная ручка оставила небольшую вмятину на штукатурке. Я так резко остановилась, что качнулась из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть открывшуюся передо мной сцену. В гостиной было полно народу, и мой взгляд лихорадочно бегал по комнате. Я всматривалась в лица незнакомых людей и тех, кто там жил, пока я не нашла того, кого искала. Дэвид сидел на диване, и его руки крепко обнимали ту, кого никак не должны были обнимать.

– Дэвид! – вскрикнула я, и в этом крике слились упрек, вопрос и вздох облегчения.

Он повернулся ко мне, и весь мир вновь содрогнулся и поплыл у меня перед глазами. Он осторожно пытался освободиться от рук Шарлотты, которые крепко обвивали его, когда он поднимался на ноги, не спуская с меня глаз. Точнее, одного глаза, поскольку второй распух и почти закрылся, а на скуле у него расплывался жуткий лиловый кровоподтек. Губа у него тоже была разбита, но не очень сильно, однако достаточно, чтобы выговаривать мое имя не совсем внятно.

– Что с тобой случилось? Ты попал в аварию? – спросила я, все еще думая о пьяных водителях, сбивающих в темноте пешеходов. Но тут я поняла, что эта теория не имела никакого смысла. Я снова взглянула на Шарлотту и увидела не только то, что она цеплялась за моего бойфренда так, словно от этого зависела ее жизнь. Я увидела ее спутанные волосы и распухшие от слез глаза, а опустив взгляд чуть ниже, заметила свежие ссадины на костяшках ее пальцев.

Я посмотрела на стоявших в другом конце комнаты Эндрю, Майка и Пита. Лица у них были серые, как у перепуганных горгулий. Эндрю и Пит ответили мне сочувственными взглядами. Майк же пристально смотрел на Шарлотту, и в его взгляде была такая ярость, что она казалась почти ощутимой.

– Кто-нибудь мне объяснит, что здесь произошло?

– На Шарлотту напали сегодня вечером.

Шарлотта. Восемь лет назад

Раньше я никогда не делала трех глупостей: никогда не отправлялась в супермаркет одна, без машины и слишком поздно. Но в тот роковой вечер я совершила все эти три ошибки сразу.

В нехарактерном для себя приступе усердия я провела весь вечер, занимаясь в университетской библиотеке. Приближался срок сдачи работ, а у меня имелись лишь первоначальные наброски. В библиотеке было тепло, уютно, и вся обстановка удивительным образом располагала к работе. Кто бы знал? Я себе работала, а столы и скамьи вокруг меня постепенно пустели, пока не осталось всего несколько студентов, тихо занимавшихся в кругах света от настольных ламп.

Лишь настойчивое урчание в животе заставило меня отложить работу. Я взглянула на настенные часы и с изумлением увидела, что они показывали начало одиннадцатого. Неудивительно, что библиотека практически опустела. Был вечер пятницы, до рождественских каникул оставалось несколько недель, и большинство студентов, скорее всего, развлекалось в многочисленных городских клубах и барах, проводя «предварительную разминку» перед праздниками. Я закрыла крышку ноутбука и сунула его в сумку вместе с учебниками.

Вообще-то, я осталась довольна своей активностью, которая заставила меня задуматься, насколько многого я смогла бы достичь, если бы действительно выкладывалась. Но я не могла не подумать, а не старалась ли я как-то походить на Элли. Я никогда не относилась к тому типу девушек, которые были готовы измениться, чтобы понравиться мужчине, и сама мысль о том, что теперь я веду себя именно так, пусть и подсознательно, вызывала во мне безотчетную тревогу.

На удивление холодный ветер резко впился в открытые участки моей кожи, как вороний клюв, когда я вышла из теплого гнездышка библиотеки. Я застегнула молнию своей короткой кожаной куртки до самой шеи, но, даже несколько раз обернув шарф вокруг шеи, не спаслась от пронизывающего холода. Я потопала ногами по тротуару, жалея, что надела модные сапоги на высоких каблуках, которые, наверное, чудесно смотрелись с моими узкими джинсами, но ног почти не согревали. Я замерзла, устала, мне хотелось есть, и я не испытывала ни малейшего желания топать через весь студенческий городок до автобусной остановки.

Чего мне действительно хотелось – так это свернуться дома калачиком на кушетке с полной тарелкой еды, никак не способствовавшей сохранению фигуры, но я вспомнила, что в холодильнике не было ничего, кроме черствого батона, куска заплесневевшего сыра и целого ящика пива. В этом заключалась проблема проживания в одном доме с мужчинами: хождение по магазинам явно не являлось для них одним из приоритетов.

Недалеко от студенческого городка действительно работал круглосуточный супермаркет, но он находился в «чужом» районе города – во всех смыслах этого слова. Приняв моментальное решение, я развернулась на ведущей к автобусной остановке дорожке и отправилась по узкой тропинке, уходящей в другую сторону. Я была в том магазине всего один раз и средь бела дня, но не сомневалась, что смогу вспомнить дорогу в небольшую промзону у железнодорожных путей, где находился магазин. Идти было недалеко.

Это стало моей первой ошибкой.

Я шагала быстро, пригнув голову от ветра, цокая каблуками по тротуарной плитке, словно играя на каком-то ударном инструменте. Когда я пересекла пешеходный мостик над железнодорожными путями, мне показалось, что я перешла границу между двумя странами. Этот район города славился самыми дешевыми – и самыми убогими – студенческими обиталищами, самыми буйными и опасными пабами и самым высоким уровнем преступности. Несмотря на оранжевые шары света на уличных фонарях, сиявшие в темноте, словно огромные горящие спички, мне стало не по себе, когда я пересекала практически пустую парковку. Я чуть расслабилась лишь тогда, когда увидела в дальнем конце промзоны знакомый святящийся сине-белый логотип известной сети супермаркетов.

Есть что-то зловещее в пустом зале супермаркета поздним вечером. Наверное, потому, что в это время там нет мамочек, толкающих коляски с сидящими в них шумными малышами, или служащих, снующих туда-сюда и выставляющих товары на полки. Как бы то ни было, без слоняющихся покупателей и суетящегося персонала в супермаркете было неуютно. Работала только одна касса, и когда я проходила мимо небольшой очереди, в ее конец пристроился молодой парень с почти наголо бритой головой и множественным пирсингом в ухе. Что-то в нем показалось мне смутно знакомым, но я не могла припомнить, где раньше его видела. Я прошла мимо, чуть сморщив нос от запаха алкоголя, окружавшего его, словно невидимая дымка. Он что-то громко сказал своему невидимому приятелю в одном из ближайших проходов между полками, а потом отвратительно рыгнул. Ему это показалось удивительно смешным.

Я прошла половину секции с замороженными полуфабрикатами, когда поняла, почему он показался мне знакомым. Я замедлила шаг, остановилась у одного из контейнеров и посмотрела в сторону касс. Да, точно. Это один из группы парней, вломившихся к нам на праздник и устроивших там погром. Их в конце концов вышвырнули на улицу. Пока я стояла и смотрела, его приятель вышел из секции спиртного, неся в руках две дюжины пива.

Вот его я сразу узнала, для этого не потребовались никакие ассоциации. В последний раз, когда я его видела, он пытался засунуть язык мне в глотку, и его агрессивные планы на этом не заканчивались. Ни один из этой парочки меня не заметил, да и с чего бы им меня замечать или даже узнавать, если на то пошло. В конце концов в последний раз, когда наши дорожки пересекались, я была наряжена и загримирована под вампира. Тем не менее внутренний голос начал шептать мне предостережения, к которым я отказалась прислушаться.

Это стало моей второй ошибкой.

Мне надо было уйти немедленно, пока они еще не увидели меня. Я могла бы легко выскользнуть из магазина незамеченной, а они бы и понятия не имели, что я вообще туда заходила, и вечер бы закончился совершенно по-другому. Но ведь так легко рассуждать уже после всего случившегося, правда?

Словно зверек, загипнотизированный коброй, я продолжала смотреть в его сторону. Его первый взгляд был поверхностным: он бегло осмотрел меня, как, наверное, осматривал всех попадавшихся ему на пути женщин. Что-то во мне, скорее всего, вызвало у него мысль, что «эта сгодится», поскольку он оглянулся уже с большим интересом. Я быстро отвернулась и пошла по проходу, но было уже поздно. По его глазам я увидела, что он постепенно начинал узнавать меня и, наконец, совершенно ясно вспомнил, кто я.

Практически невозможно ускользнуть от кого-то в залитом неоновым светом супермаркете. Я могла лишь надеяться, что не вызвала у него такой интерес, чтобы он пустился за мной в погоню. Я прыгала между проходами, словно серебристый шарик в игральном автомате, но мое везение все же закончилось. Я почти убедила себя, что отреагировала чересчур эмоционально, что он наверняка уже расплатился за пиво и ушел, когда он вырос прямо передо мной и, упершись рукой в бетонный столб, преградил мне путь.

Я решила, что лучше всего будет изобразить наивность и неведение. Во всяком случае, это более-менее уравняет наши шансы в игре.

– Прошу прощения, – начала я, не глядя ему в глаза. Он не шевельнулся. Я попробовала еще раз. – Извините, позвольте, пожалуйста, мне пройти.

– Ну уж нет, дорогуша, я точно не позволю тебе пройти мимо. Как жизнь, красотка? Ты ведь помнишь меня, да?

Игра закончилась. Я медленно подняла голову, довольная тем, что голос мой прозвучал спокойно, когда наконец наши взгляды встретились.

– Помню.

Он протянул руку, словно хотел коснуться моего лица, но я сделала шаг назад и в качестве преграды выставила перед собой металлическую корзинку.

– О-о, а в тот раз ты не была такой недотрогой, – удивился он, шагнув ко мне, так что корзинка уперлась ему в грудь. – А я все же рад, что ты меня помнишь, потому как я тебя уж точно не забыл. И снилась ты мне в очень ярких и сладких снах. – Он преодолел преграду, схватив корзинку и резко дернув ее в сторону. – Хочешь, я тебе их расскажу? – плотоядно спросил он.

– Не особенно, – ответила я, отступая в сторону.

Проход был слишком широким, чтобы он смог полностью преградить мне путь, но я никак не ожидала, что он схватит меня за запястье, когда я собралась уйти.

– Ой, а куда это мы так спешим? Мы ведь так и не закончили наше свиданье, а?

Я холодно взглянула на него, радуясь тому, что шарф у меня на шее скрывал сонную артерию, потому что чувствовала, как бешено она дергается от ударов сердца.

– Нет, закончили. Раз и навсегда.

– А вот и нет, – возразил он. – Нельзя сначала выставлять передо мной сиськи, а потом делать вид, будто ты лучше меня.