Текст книги "Откровенный разговор о торговле. Идеи для разумной мировой экономики"

Главное, однако, состоит в том, что базовые трудовые права, кратко изложенные, например, в основных конвенциях Международной организации труда, не мешают экономическому развитию. Не нужно их откладывать до момента, когда произойдет и обретет устойчивость «экономический взлет». Здесь не следует руководствоваться историей.

Смогут ли развивающиеся страны повторить исторический опыт?

Как я упоминал ранее, серийное производство служит «лифтом» для бедных стран по нескольким важным причинам. Во-первых, во многих отраслях серийного производства обычно наблюдается положительная динамика производительности. Создайте «береговой плацдарм» в одном из «простых» секторов серийного производства (таком, как швейная промышленность), и появится шанс обрести стабильный рост производительности и суметь в свое время перейти к другим, более сложным отраслям. Во-вторых, серийное производство – это торгуемый сектор. Данный факт означает, что успешные отрасли серийного производства могут расширяться почти бесконечно за счет роста доли на мировых рынках, не упираясь в ограничения спроса. В-третьих, серийное производство – великолепный «поглотитель» неквалифицированного труда, самого обильного ресурса страны с низким доходом. Такие виды деятельности, как швейное, обувное производство, изготовление игрушек и сборка электроники, не требуют высокой квалификации, поэтому крестьян легко превратить в рабочих на конвейере.

Вот причины, по которым исторически индустриализация была основным двигателем быстрого экономического роста. Приближение показателей производительности к уровню развитых стран, расширение экспорта, «впитывание» трудовых ресурсов создают «круг благоприятных возможностей», толкающих экономику вперед до тех пор, пока отставание от общемирового рубежа производительности не исчезнет, а нужды (demands) технического прогресса не станут существенно большими.

И вновь, так было в прошлом. Традиционная точка зрения состоит в том, что сегодняшним африканским, азиатским и латиноамериканским странам с низкими доходами придется проделать нечто подобное, если они хотят испытать быстрый и устойчивый экономический рост.

Но это ожидание может не оправдаться. Мы живем в совершенно ином мире. Силы глобализации и технического прогресса, соединившись, поменяли характер процесса серийного производства, причем таким образом, что отстающим очень трудно, если вообще возможно, воспроизвести опыт индустриализации «тигров» Восточной Азии или же, до них, стран Европы и Северной Америки.

Рассмотрим отдельные факты. С 1960‐х гг. каждое десятилетие в развивающихся странах уровни занятости в промышленности и промышленного выпуска (выраженные как доля от общеэкономических показателей) снижались (с учетом влияния дохода и демографических характеристик). Пиковые уровни индустриализации сейчас ниже, чем когда-либо, и достигаются они при доходах, составляющих лишь долю тех, какие были у прежних участников процесса. Это значит, что многие развивающиеся страны (если не большинство) становятся экономиками сферы услуг, не получив должного опыта индустриализации. Этот процесс я назвал «преждевременной деиндустриализацией». В то время как прежним участникам процесса индустриализации удавалось задействовать 30% рабочей силы (или даже более) в серийном производстве, самым последним запоздавшим в развитии странам редко удавалось повторить это достижение. Занятость в серийном производстве достигла пика в Бразилии при 16%, в Мексике при 20%. В Индии занятость в серийном производстве начала падать (в относительном выражении) после достижения 13%8484
  Dani Rodrik, «Premature Deindustrialization», Journal of Economic Growth, vol. 21, November 2015: 1–33.


[Закрыть].

Оказалось, что более всего пострадала Латинская Америка. Но аналогичные тревожные тенденции весьма заметны и в Черной Африке, то есть там, где лишь немногие страны испытали значительную индустриализацию. Единственные страны, которым, видимо, удалось избежать преждевременной деиндустриализации,– это сравнительно малая группа азиатских стран и экспортеров готовых изделий. Развитые страны и сами испытали значительную «деиндустриализацию занятости» (переход работников в сферу услуг), но промышленный выпуск развитых стран, выраженный в постоянных ценах, достаточно уверенно держит позиции. (Этот факт обычно не замечают, поскольку при обсуждении деиндустриализации в основном рассматривают не реальные значения, а номинальные.)

Глубинные причины этих тенденций связаны как с технологией, так и с торговлей. Быстрый технический прогресс в секторе серийного производства снизил цены готовых изделий относительно цен услуг, затрудняя новичкам из развивающихся стран вхождение в этот сектор. В то же время серийное производство стало требовать гораздо больше капитала и квалификации, что существенно снижает способность данного сектора предоставить занятость работникам сельского хозяйства и неформальной сферы. Если говорить о торговле, конкуренция со стороны Китая и других успешных экспортеров вкупе со снижением уровней таможенной защиты означает, что лишь немногие бедные страны сейчас имеют возможность развивать простые обрабатывающие отрасли для внутреннего потребления. Пространства для импортозамещения не осталось.

Нельзя исключить, что восточноазиатские «тигры» окажутся последними странами, когда-либо прошедшими индустриализацию так, как нас приучила экономическая история. Если дела таковы, это плохая новость с точки зрения экономического роста в силу всех ранее описанных причин. Это, кроме того, плохая новость с точки зрения равенства возможностей. Пропасть между доходами и условиями работы, которая разделила, с одной стороны, банкиров и управленцев, а с другой – лиц, занятых неформальными видами деятельности, такими как мелкая торговля или помощь по дому, несравнимо больше в развивающихся странах. Ранний переход в сферу услуг, до накопления достаточного человеческого капитала и приобретения необходимых институциональных возможностей, значительно усугубляет проблемы неравенства и маргинализации на рынке труда, с которыми ныне борются развитые страны.

Будущие пути трудового процесса

Сможет ли процесс преждевременной деиндустриализации, несмотря на вышесказанное, оказаться благом, а не злом? Прежде я отметил некоторые достоинства услуг с точки зрения личной самостоятельности и свободы. Джеймс Скотт отмечает очень высокую процентную долю промышленных рабочих в США, которые предпочли бы открыть магазин, ресторан или работать на ферме. «Эти мечты имеют общим предметом свободу от тесного контроля и возможность самостоятельно планировать рабочий день, которые, по их представлениям, с лихвой компенсируют большую продолжительность рабочего времени и риски таких малых предприятий». Скотт противопоставляет эти варианты фабрично-заводским условиям работы, при которых «конвейер настроен так, чтобы свести самостоятельность к исчезающей вели-чине…»8585
  James C. Scott, Two Cheers for Anarchism, Princeton University Press, Princeton, NJ, and Oxford, 2012: 91–92.


[Закрыть] Возможно, рабочие в развивающихся странах смогут как-то «срезать угол» и миновать докучливую монотонность серийного производства?

Возможно, но как добиться такого будущего, совершенно неясно. Общество, в котором работники в большинстве сами себе хозяева (лавочники, независимые специалисты, деятели культуры) и сами себе устанавливают режим работы при адекватном заработке, возможно лишь в случае, когда производительность очень высока. Высокая производительность позволяет порождать обильный спрос на услуги этих лиц и, соответственно, высокие доходы независимых хозяев. Проблема в том, что услуги, если брать в целом, даже не приблизились к тому росту производительности, через который прошло в ходе своей истории серийное производство. Сегодня для работы ресторана нужно столько же официантов, сколько и 100 лет назад. Итак, именно индустриализации выпало обеспечивать высокие доходы и спрос на продукцию других секторов экономики.

Сказанное позволяет понять, что творцы экономической политики столкнутся с совершенно новой и нелегкой проблемой, когда займутся будущим трудового процесса и человеческого развития. Больший экономический рост должен будет иметь источником рост производительности сферы услуг. Это значит, в свою очередь, что попытки частичных, отраслевых реформ, которые столь хорошо работали в прошлом, стимулируя экспортно-ориентированную индустриализацию на ранних этапах быстрого роста экономики в Азии и других местах, придется заменить (или, по меньшей мере, дополнить) масштабными общеэкономическими инвестициями в человеческий капитал и институты. Когда серийное производство – мотор экономики, выборочные реформы (такие, как стимулирование экспорта, особые экономические зоны или стимулы для иностранных инвесторов) способны быть весьма действенными. В конце концов достаточно нескольких примеров экспортного успеха, имеющих почти бесконечный спрос на мировых рынках, чтобы вытянуть всю экономику. Но когда рост должен опираться (по большей части) на не торгуемые услуги, выборочные усилия не сработают. Реформаторские усилия должны будут стать более всесторонними, нацеленными на рост производительности во всех видах услуг одновременно.

Маркс замечательно нарисовал картину общества, в котором люди станут способны «делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике… [не делаясь,] в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком». Предварительное условие для этого состояло, однако, в том, чтобы достаточно развились производительные силы данной экономики. До нынешнего дня промышленный капитализм остается практически единственной дорогой к производительному обществу. Фабрично-заводская работа не была приятной и порождала, как подчеркивал Маркс, значительные общественные противоречия, но задачу повышения производительности она выполнила.

Сегодня эта дорога выглядит и не столь желательной, и не столь возможной. Придется изыскивать новую. Основные черты этой альтернативы легко сформулировать. Это будет модель, основанная на услугах, в которой большая роль достанется нематериальной инфраструктуре (обучению и институциональным возможностям), меньшая – накоплению физического капитала (машин и оборудования для отраслей серийного производства). А все остальное во многом остается неясным.

Экономические и политические институты

С некоторых пор стало общепринятой точкой зрения, что институты (помимо реформ) играли ключевую роль в процессе экономического развития. Экономисты особенно фокусировались на двух типах институтов – предназначенных для защиты прав собственности и для принудительного исполнения договоров. Экономисты, хотя и не всегда явным образом, были склонны считать институты универсальными, предполагая, что удачно работающее в одной ситуации можно трансплантировать (перенести) и в другие условия. Их установка на «прогрессивные методики» с течением времени стала преобладать в процессе разработки и воплощения экономической политики международными организациями, такими как Всемирный банк, Международный валютный фонд и Организация экономического сотрудничества и развития. Подробные, но довольно специфические предписания «вашингтонского консенсуса» впоследствии стали дополняться универсальными рекомендациями по снижению коррупции, улучшению регуляторных и судебных институтов, а также более широкому совершенствованию государственного управления (governance).

В статье, опубликованной в 2000 г., я утверждал, что преобладающие технократические взгляды на институциональную реформу упускают из виду важную часть общей картины8686
  Dani Rodrik, «Institutions for High-Quality Growth: What They Are and How to Acquire Them», Studies in Comparative International Development, vol. 35(3), Fall 2000.


[Закрыть]. Они не замечают как пластичность, так и конкретную обусловленность институциональной конструкции.

Можно выйти из самолета в стране, где раньше никогда не был, и безошибочно выдать предписания: «Поддерживайте инфляцию низкой и стабильной», «Убедитесь, что предприниматели чувствуют себя в безопасности и способны получить доход от своих инвестиций». Кто станет инвестировать в ее экономику в ином случае? Мы можем согласиться, что институты поддержания роста экономики должны выполнять несколько общих задач, таких как поддержание макроэкономической стабильности и безбоязненности инвесторов к экспроприации. Эти функции повсеместны в том смысле, что трудно представить себе, как рыночная экономика способна развиваться в их отсутствие.

Но эти задачи мало что говорят нам о том, какую форму должны принять необходимые институты. Как в полной мере показала Восточная Азия, рыночные стимулы могут порождаться институтами, которые принимают с точки зрения «передовых методик» весьма необычные формы. Даже без прав на частную собственность можно, видимо, обойтись, если существуют механизмы (как в случае с китайскими «поселково-волостными предприятиями»8787
  Поселково-волостные предприятия (township and village enterprises, TVE) – предприятия, созданные в сельских районах КНР. Играют важную роль в китайской экономике. Соответствующий китайский термин появился в официальных документах в середине 1980‐х гг. Существует представление, которое разделяет и Д. Родрик, о том, что эти предприятия находятся в коллективной собственности. Эта точка зрения оспаривается теми авторами, которые утверждают, что поселково-волостные предприятия включают в себя в том числе и частные предприятия. См., например: Яшэн Хуан, Капитализм по-китайски: государство и бизнес. Альпина Паблишерз, Москва, 2010.– Прим. пер.


[Закрыть]), которые обеспечивают инвесторам действенный и реальный контроль. Функции не отображаются в единственно возможные формы8888
  Dani Rodrik, One Economics, Many Recipes, Princeton University Press, Princeton, NJ, 2007.


[Закрыть].

Я также утверждал, что демократия – своего рода метаинститут, позволяющий каждой стране (society) выбирать и формировать свои институты в зависимости от ситуации. Китай, конечно же, не является демократией. Но его экспериментаторский подход к институциональной конструкции, который обеспечивает действенность реформ на местах и отсутствие значительного перераспределения, воспроизводит в некоторых основных чертах то, как работают в условиях демократии публичное обсуждение общественных проблем и принятие решений. Я предоставил, кроме того, международные данные, которые подтверждают, что демократии действительно порождают высококачественный рост: они обеспечивают большие предсказуемость, стабильность, жизнестойкость и лучшие результаты распределения8989
  Доказательства того, что демократия приводит к повышению роста экономики, обычно считают слабыми. Однако веские доводы в пользу этого содержатся в работе Daron Acemoglu, Suresh Naidu, Pascual Restrepo, and James A. Robinson, «Democracy Does Cause Growth», NBER Working Paper No. 20004, March 2014.


[Закрыть].

Когда эта публикация вышла, число демократий в мире быстро росло. Сегодня, согласно подсчету, в мире больше демократий, чем автократий. Невиданное дело в прежней мировой истории9090
  Sharun Mukand and Dani Rodrik, «The Political Economy of Liberal Democracy», Harvard Kennedy School, March 2017, Figure 1.


[Закрыть]. Это стоит отпраздновать. Но картина едва ли радужная в том, что касается новых демократий планеты.

Демократические провалы

В провидческой статье 1997 г. Фарид Закария писал, что «демократически избранные режимы… обычно пренебрегают конституционными ограничениями, налагаемыми на их власть, и лишают своих граждан основных прав и свобод». Наблюдатели стали замечать, что большинство стран с более или менее свободными выборами едва ли соответствуют западному образцу. Сегодня специалисты более склонны говорить о «спаде демократии» (democratic recession), нежели рукоплескать ее продвижению9191
  Larry Diamond, «Facing Up to the Democratic Recession», Journal of Democracy, vol. 26(1), January 2015: 141–155.


[Закрыть]. Закария назвал эти режимы «нелиберальными демократиями»9292
  Fareed Zakaria, «The Rise of Illiberal Democracy», Foreign Affairs, November/December 1997.


[Закрыть].

Как заметили он и некоторые другие, электоральная демократия отличается от либеральной демократии. Шарун Муканд и я формализовали это различие, разграничив три набора прав9393
  Mukand and Rodrik, «Political Economy of Liberal Democracy».


[Закрыть]. Права собственности суть те, что защищают собственников активов и инвесторов от экспроприации государством или другими группами. Политические права гарантируют свободную и честную предвыборную конкуренцию и позволяют ее победителям определять политический курс при соблюдении ограничений, если таковые имеются, установленных иными правами. Гражданские права обеспечивают равенство перед законом, то есть отсутствие дискриминации в процессе обеспечения общественными благами – правосудием, безопасностью, образованием и здравоохранением. Политические и гражданские права могут смешиваться между собой, и разграничить их не всегда просто. Но они не одно и то же. Например, табличные сводки на основе первичных оценок организации Freedom House показывают, что страны гораздо чаще предоставляют политические права (в указанном здесь смысле), чем гражданские.

Разграничение между политическими и гражданскими правами позволяет нам четко описать различие между электоральными и либеральными демократиями. Электоральная демократия предоставляет права собственности и политические права. Либеральная демократия предоставляет, помимо этого, гражданские права. Соответственно, мы сможем классифицировать страны, пользуясь матрицей 2×2, представленной на рис. 4.1. (Наша классификация основана на неопубликованных первичных оценках организации Freedom House; подробности представлены в указанной выше первоначальной статье.)

Страны, которые предоставляют гражданские права, но не предоставляют политических (их мы называем «либеральными автократиями»), крайне редки. Великобритания начала XIX в. до расширения избирательных прав – главный исторический пример. Пожалуй, единственный современный пример – княжество Монако.

В литературе по экономическому развитию в какой-то мере признается важность либеральных традиций, когда подчеркивается важность «верховенства права». Но когда экономисты и прочие говорят о верховенстве права, они обычно путают две вещи, которые лучше всего разграничивать. С одной стороны, слабое соблюдение закона в бедных странах способно сделать неэффективными судебные средства борьбы с нарушениями прав и злоупотреблением властью. С другой стороны, правящая коалиция – «большинство» – способна сознательно дискриминировать этнические, религиозные или идеологические меньшинства с тем, чтобы закрепить свое пребывание у власти или несоразмерно переключить общественные блага в пользу своих сторонников. Если рассмотреть показатели верховенства права, позиции Индии невысоки. Причина отчасти в том, что требуется крайне долгое время для принятия судебных решений, а не в том, что правовой системе присуща открытая дискриминация (bias) в отношении представителей определенной касты или последователей определенной религии. В Турции принцип верховенства права терпит поражение всякий раз, когда оппоненты правительства – будь они секуляристы, либералы или курдские активисты – расходятся с ним во взглядах. Неэффективность и умышленная дискриминация – совершенно разные вещи. Первую можно поправить за счет повышения качества работы и производительности государственного аппарата. Вторая – неотъемлемая часть преднамеренных действий судебного механизма. Нарушения второго типа коварнее и, пожалуй, еще и вреднее. Целенаправленные нарушения прав меньшинств или оппонентов правительства становятся стилем работы правительств, надеющихся удержать власть. Они также углубляют общественные расхождения по признакам идеологии и идентичности9494
  «Признаки самобытности» здесь означают принадлежность к той или иной этнической, религиозной, языковой общности.– Прим. пер.


[Закрыть], которые весьма затрудняют установление либеральной демократии.

Как показывает история, либеральная демократия никогда не доставалась легко. США, возможно, являются сегодня старейшей демократией, хотя данную страну, при всех ее притязаниях, трудно было назвать либеральной до тех пор, пока не принесла плоды борьба за гражданские права 1960‐х гг. За примечательным исключением Великобритании большинство западноевропейских стран до Второй мировой войны периодически возвращалось к разнообразным формам автократического правления. Восстановление либеральной демократии в Западной Европе после 1945 г. ни в коем случае не было предрешенным итогом. Оно, можно предположить, во многом обязано дискредитации фашистских режимов предвоенного периода. Япония тоже была маловероятным успехом в Азии. Нам не придется идеализировать политические режимы этих развитых постиндустриальных стран, чтобы признать, что развивающимся странам до сих пор очень трудно следовать их примерам. Искушения отказаться от либерализма наблюдались и наблюдаются, кроме того, в бывших социалистических странах Восточной и Юго-Восточной Европы. Несмотря на членство в Европейском союзе, Венгрия весьма продвинулась на пути превращения в образцовую нелиберальную демократию. Сегодня огромное большинство стран, ставших демократическими в период третьей волны демократизации, и впоследствии относятся к электоральным, а не либеральным демократиям.

Почему либеральная демократия столь редка?

Чтобы понять, почему либеральная демократия – большая редкость, полезно рассмотреть обстоятельства, при которых страны осуществляют переход от автократии к демократии. Обширная литература в области политологии и политической экономии, посвященная процессам перехода к демократии, склонна сосредоточиваться на двух видах процессов9595
  См., например: Carles Boix, Democracy and Redistribution, Cambridge University Press, New York, 2003; Daron Acemoglu and James A. Robinson, «Foundations of Societal Inequality», Science, vol. 326(5953), 2009: 678–679; Ben W. Ansell and David J. Samuels, Inequality and Democratization: An Elite-Competition Approach, Cambridge University Press, 2014.


[Закрыть]. Первый связан с разобщенностью (splits) и торгом внутри элиты. Когда элита разделена и ей трудно координировать свои действия, демократия может возникнуть как система распределения власти. Второй вид процессов связан со схватками между элитой и внеэлитными группами. Когда элиты более не способны сдерживать внеэлитные группы, они могут предпочесть предоставить этим группам право голоса, а не сталкиваться с перспективой политической нестабильности и восстания масс.

Упомянутые пути демократического урегулирования, возникающие в таких переходных процессах, вряд ли будут либеральными. Причина в том, что главные получатели выгод либеральной демократии (в отличие от электоральной демократии) – это ущемленные группы меньшинств, которые почти не имеют власти при любом из указанных путей урегулирования. Элиты хотят, прежде всего, защитить свои права собственности. А доминирующие внеэлитные группы – будем называть их «большинством» – хотят избирательных прав, чтобы выбирать политический курс по своему вкусу. Те этнические, религиозные, идеологические меньшинства, которые более всего выиграли бы от прекращения дискриминации, редко будут сидеть за столом переговоров. Политическая логика демократизации порождает электоральную, а не либеральную демократию. Подлинная загадка не в том, почему либеральная демократия столь редка, а в том, что она вообще существует.

В нескольких ситуациях эта печальная логика может развернуться в направлении, более благоприятном для либеральной демократии. Во-первых, в силу каких-то причин элита может желать гражданских прав в дополнение к правам собственности. Лендлорды и состоятельные купцы, которые одержали победу над королем в ходе британской Славной революции, старались защитить себя от короля и в области религии, и в области экономики. Они так же боялись, что Яков II навяжет им католицизм, как беспокоились насчет способности короны лишить их собственности посредством непомерных налогов. Таким образом, в Великобритании права собственности и гражданские права укоренились совместно. Британские либералы со временем почти перестали различать эти два набора прав, предполагая, что они – неотъемлемая часть одного процесса. Например, в знаменитом сочинении Т. Х. Маршалла «Гражданство и социальный класс» права собственности были включены в гражданские права9696
  T. H. Marshall, «Citizenship and Social Class», in Jeff Manza and Michael Sauder, eds., Inequality and Society, W. W. Norton, New York, 2009; Т. Х. Маршалл, «Гражданство и социальный класс», в: Б. Г. Капустин, Гражданство и гражданское общество. Издательский дом ГУ – ВШЭ, Москва.


[Закрыть].

РИС. 4.1. Классификация политических режимов

Южная Африка – совершенно иной случай, а продолжающееся и довольно невероятное присутствие либеральных принципов, видимо, обусловлено неким аналогичным набором обстоятельств. В момент перехода к демократии в 1994 г. правительство меньшинства имело намерение защитить не только права собственности белого населения, но и его гражданские права9797
  Richard J. Goldstone, «The South African Bill of Rights», Texas International Law Journal, vol. 32(3), Summer 1997.


[Закрыть]. Как и во время Славной революции, элиты имели общие с этим меньшинством «признаки идентичности» (identity markers), которые легко позволяли сделать их объектами дискриминации и заставляли особенно заботиться об обеспечении гражданских прав. (Грустно, но в Южной Африке либеральные принципы на протяжении ряда лет отступают. Наш список либеральных демократий с 2009 г. более не включает Южную Африку.)

Второй путь возникает, когда общество сравнительно однородно и выраженных расхождений по признакам идентичности нет. В этом случае нет четко выраженного меньшинства, которое большинство способно дискриминировать. Либеральная демократия и электоральная демократия становятся, по сути, неразличимыми. Япония и Южная Корея, пожалуй, удачно иллюстрируют эту модель.

Наконец, защитить либеральную демократию можно, если нет четко выраженного большинства и если ни одна легко различимая (identifiable) группа не может рассчитывать на безграничное пребывание у власти. Возникающие в повторяющейся игре стимулы9898
  Повторяющаяся игра – термин из теории игр, обозначающий повторяющуюся во времени схему взаимодействия игроков. В такой повторяющейся игре у игроков могут возникать стимулы к учету интересов друг друга. В частности, из-за опасения поставить себя в неблагоприятное положение в будущем, игрок может в настоящем воздерживаться от поведения, вредящего другим игрокам, но позволяющего ему самому извлечь краткосрочные выгоды.– Прим. пер.


[Закрыть] в таком случае могут поддерживать политическую атмосферу сдержанности и терпимости: каждая группа уважает права других, опасаясь того, что она тоже может стать когда-нибудь меньшинством.

Такие схемы сосуществования уязвимы по ряду причин. Успешные политические руководители способны формировать и поддерживать правящие коалиции большинства даже в случаях, когда общество разделено многочисленными, разнонаправленными (cross-cutting) расхождениями. Такие руководители не будут слишком заботиться о правах групп, не входящих в коалицию, даже когда со временем характер коалиции меняется. Хороший пример такой тактики дает турецкий руководитель Реджеп Тайип Эрдоган. Бывает и так, что руководители могут попросту переоценить сроки своего пребывания у власти. В этом случае они могут не заметить, что не за горами тот час, когда им, может быть, потребуется благожелательность (goodwill) сегодняшних оппозиционных групп.

Эти проблемы одинаково поражают развитые и развивающиеся страны. Либеральные демократии в континентальной Европе (по крайней мере, до завершения войны) были уязвимы отчасти и потому, что расхождения по признаку идентичности (на основе религии, этнического происхождения и языка) «соревновались» с чувствами причастности (affiliations) на основе дохода и класса. Фашисты и нацисты достигли успеха, потому что они смогли сформировать достаточно большие правящие альянсы, основанные на сконструированных нарративах идентичности, которые обвиняли и исключали «других» (иностранцев, евреев, цыган и «космополитов»). Но те проблемы, с которыми ныне сталкиваются развивающиеся страны, во многих отношениях гораздо серьезнее.

Политические минусы отсталости

На Западе либерализм развился и распространился до расширения рядов избирателей. К началу XIX в. ограничения исполнительной власти, верховенство права и свобода слова вполне утвердились в Великобритании. Демократия пришла позже, а сами либералы весьма сомневались насчет ее выгод. Известнейший теоретик классического либерализма, Джон Стюарт Милль, думал, что демократия требует определенного уровня общественной зрелости – той, которой Великобритания к тому времени лишь достигла (и которой не было в других странах наподобие России и Индии). Его, наряду с де Токвилем, тревожила «тирания большинства», которую могли принести выборы. Как объясняет Эдмунд Фосетт, либералы нехотя примирились с демократией в десятилетия, предшествующие Первой мировой войне. Они поддержали расширение избирательных прав, надеясь, что в ответ народные силы согласятся на «либерально обусловленные пределы власти народной воли»9999
  Edmund Fawcett, Liberalism: The Life of an Idea, Princeton University Press, Princeton, NJ, and London, 2014, p. 144.


[Закрыть].

Большего отличия от развивающихся стран быть не может. В этих странах либералы редко бывают хозяевами положения, и до прихода демократии в деколонизирующихся странах не было традиции либерализма, о которой стоит упомянуть. (Индия, пожалуй, составляет исключение благодаря британскому влиянию на элиту этой страны.)

Во-вторых, силы индустриализации, которые продвигали либеральную демократию на Западе, гораздо слабее в сегодняшних развивающихся странах, как мы видели в данной главе ранее. Индустриализация была важна для демократии, поскольку она высвободила общественные силы, которые расшатали старый аристократический порядок. Но она также означала, что ключевыми разногласиями между элитой и прочими станут вопросы «хлеба насущного», связанные с оплатой, трудовыми правами, налогами и социальными гарантиями. Такие разногласия либеральная демократия была способна улаживать. Дело кончилось регулированием рынка труда и появлением социального государства. Со временем этим институциональным нововведениям предстояло изменить природу капитализма, но серьезной угрозы либеральным традициям они не создавали.

В развивающихся странах массовая политическая мобилизация обычно имела место в совершенно иных обстоятельствах. Она была результатом деколонизации или национально-освободительных войн, в которых главным расхождением был не класс, основанный на экономических интересах, а идентичность. Центральным пунктом политического процесса было сплочение нации в присутствии неявных или явных чужаков, против которых мобилизованные массы объединялись,– ими были колониальный противник, соседняя страна или этническая группа, будто бы преградившая путь национальной независимости.

С точки зрения политического процесса расхождения по признакам идентичности не являются примордиальными или независимо существующими: их можно углублять и на них можно влиять, стимулируя политическую мобилизацию, основанную на этнической, языковой и религиозной принадлежности. Исторические разногласия и культурное многообразие обеспечивают ловких политиков сырьем для формирования большинства на выборах. Популизм этого вида – правый популизм – имеет одно важное отличие от левого популизма, для которого главное – расхождения по признакам дохода и класса. «Левые» популисты обещают принять меры (повышение доходов или перераспределение), нацеленные на преодоление этих расхождений, которые и вдыхают в них жизнь. С другой стороны, нахождение у власти «правых» популистов зависит от продолжения существования – и углубления – расхождений по признакам идентичности. Итак, в отличие от левого популизма правый популизм напрямую блокирует возникновение либеральной демократии.

Политический процесс, основанный на идентичности, иногда способен породить стабильные механизмы, обычно временные, в которых при отсутствии явного большинства каждая этническая или языковая группа способна сохранять за собой права. До 1975 г. ливанская консоциативная демократия (consociational democracy)100100
  В русском языке наряду с характеристикой «консоциативная» используются варианты «сообщественная», «консоциальная», «консоциональная». Концепцию консоциативной демократии ввел политолог Аренд Лейпхарт в своей классификации форм демократии.– Прим. пер.


[Закрыть] была тому классическим примером101101
  Gerhard Lehmbruch, «A Non-Competitive Pattern of Conflict Management in Liberal Democracies: The Case of Switzerland, Austria and Lebanon», International Political Science Association, Seventh World Congress, Brussels, September 18–23, 1967.


[Закрыть]. Но как только основные политические расхождения будут основаны на идентичности, политический баланс станет хрупким. Его смогут легко нарушить демографические изменения или оппортунистические политики (что впоследствии действительно произошло в Ливане в результате притока палестинцев из Иордании и последующей гражданской войны).

Верно, конечно, что по определению развивающиеся страны по-прежнему бедны и что им, возможно, все еще предстоит пройти через те структурные перестройки, которые претерпели сегодняшние богатые страны в XIX в. и начале XX в. Правда и то, что те из них, что успешно провели индустриализацию, в итоге стали либеральными демократиями. Рассмотрим Южную Корею или Тайвань. В обоих случаях индустриализация создала значительный по размеру рабочий класс, который, в свою очередь, играл важную роль в процессе демократизации. Еще более впечатляет пример Маврикия, который является этнически разделенной страной, но остается либеральной демократией. Как и в случае Швейцарии, представляется, что серьезные расхождения по признакам идентичности не обязательно непреодолимо препятствуют либеральной демократии. Но, видимо, индустриализация – и особенно создание сильного рабочего движения – существенно помогает обеспечить пространство либеральному политическому процессу и подавить политическую борьбу на поле идентичности.