Текст книги "Насосы интуиции и другие инструменты мышления"

15. “Мой папа – врач”

Маленькую девочку спрашивают, чем занимается ее отец, и она отвечает: “Мой папа – врач”. Верит ли она своим словам? В некотором смысле верит, но что ей нужно знать, чтобы поверить в них по-настоящему? (Что если бы она сказала: “Мой папа – арбитражер” или “Мой папа – актуарий”?) Допустим, мы заподозрили, что она не понимает своих слов, и решили ее проверить. Должна ли она быть в состоянии переформулировать свое утверждение или снабдить его подробностями, сказав, что ее отец лечит больных? Достаточно ли ей знания, что ее папа – врач, а следовательно, не может быть ни мясником, ни пекарем, ни свечником? Знает ли она, что такое врач, если у нее нет представления о лжедокторе, знахаре, неквалифицированном специалисте? Если уж на то пошло, как много она должна понимать, чтобы знать, что папа – это ее отец? (Приемный отец? “Биологический” отец?) Само собой, ее понимание того, что значит быть врачом, а также что значит быть отцом, с годами углубится, а следовательно, углубится и ее понимание собственной фразы “Мой папа – врач”. Можем ли мы сказать – достаточно объективно, – сколько ей надо знать, чтобы понимать эту посылку “полностью”? Если понимание, как показывает этот пример, приходит постепенно, то убеждение, которое зависит от понимания, тоже должно формироваться постепенно, даже для таких простых посылок. Девочка “вроде как” верит, что ее отец работает врачом, и нельзя сказать, что она сомневается в этом, но все же она не до конца понимает значения собственных слов, а без понимания невозможно сформировать адекватное представление или убеждение.

16. Манифестная и научная картина мира

Прежде чем дальше разбираться с природой значения, нам необходимо возвести строительные леса. Следующий инструмент мышления позволяет взглянуть на многие вопросы с такого удачного ракурса, что его следует взять на вооружение всем и каждому, но пока он не получил большого распространения за пределами породившей его философии. В 1962 г. его разработал философ Уилфрид Селларс, который хотел показать, что именно наука говорит о мире вокруг нас. Манифестная картина мира – это мир, каким он предстает нам в повседневности, полный твердых предметов, цветов, запахов и вкусов, голосов и теней, растений и животных, людей и их вещей, причем не только столов и стульев, мостов и церквей, долларов и контрактов, но и таких неосязаемых вещей, как песни, стихи, возможности и свобода воли. Представьте, сколько сложных вопросов возникает, когда мы пытаемся сопоставить все это с элементами научной картины мира: молекулами, атомами, электронами, кварками и т. п. Существуют ли по-настоящему твердые предметы? Физик Артур Эддингтон в начале двадцатого века писал о “двух столах” – один, твердый, был знаком нам по опыту, в то время как другой, состоящий из атомов, разделенных пустым пространством, напоминал скорее галактику, чем кусок дерева. Высказывались мнения, будто наука доказала, что по-настоящему твердых предметов не существует, а твердость – всего лишь иллюзия, но Эддингтон не заходил так далеко. Некоторые утверждали, что цвет – тоже иллюзия. Так ли это? Частицы электромагнитного излучения узкого спектра, различимого человеческим глазом (от инфракрасного до ультрафиолетового), не имеют цвета. Не окрашены и атомы, даже атомы золота. И все же цвет нельзя считать иллюзией: мы не уличаем Sony во лжи, когда в рекламе говорят, что телевизоры компании открывают нам мир цвета, и не подаем в суд на Sherwin-Williams, торгующую разными цветами в форме краски. А что насчет долларов? Сегодня подавляющее большинство долларов изготовлено не из серебра и даже не из бумаги. Они виртуальны – сделаны из информации, а не из вещества, прямо как стихи и обещания. Значит ли это, что они иллюзорны? Нет. Но искать их среди молекул не стоит.

Как известно, Селларс (1962, p. I) сказал: “Задача философии, если сформулировать ее абстрактно, заключается в том, чтобы понять, как вещи (в наиболее широком смысле) связаны между собой (в наиболее широком смысле)”. Я не встречал более удачного определения философии. Задача выяснить, как привести все знакомые вещи нашей манифестной картины мира в соответствие со всеми относительно незнакомыми вещами научной картины мира, часто оказывается ученым не по зубам. Скажите-ка, доктор Физик, что такое цвет? Существуют ли цвета в соответствии с вашей теорией? Доктор Химик, дайте мне химическую формулу халявы! Безусловно (динь!), халява существует. Из чего она состоит? Хм-м-м. Может, никакой халявы и нет вовсе? Но в чем тогда различие – химическое различие! – между настоящей халявой и мнимой? Можно и дальше продолжать в том же духе, перечисляя многочисленные головоломки, которые только философы и пытались разрешить, но давайте лучше сделаем шаг назад, как советует нам Селларс, и осознаем, что существует два не похожих друг на друга представления о мире. Почему именно два? Может, их больше? Попробуем ответить на этот вопрос, начав описывать научную картину мира, и посмотрим, сумеем ли мы заметить появление манифестной картины мира с нашей наблюдательной точки.

Любой организм, будь то бактерия или представитель вида Homo sapiens, имеет в этом мире определенный набор вещей, которые многое для него значат и которые, как следствие, необходимо как можно лучше отличать и предвосхищать. Философы называют список вещей, обреченных на существование, онтологией (от греческого слова “сущее”, или “вещь”, вот так сюрприз!). Таким образом, онтологией обладает любой организм. Онтологию организма также называют его Umwelt (von UexkÜll 1957; Umwelt в переводе с немецкого означает “среда” – и снова сюрприз!). Umwelt животного состоит в первую очередь из аффордансов (Gibson 1979) – того, что можно съесть, с чем можно спариться и чего следует опасаться, удобных проходов, наблюдательных позиций, укромных нор, высоких точек и так далее. Umwelt организма в некотором смысле представляет собой внутреннюю среду, “субъективную” и даже “нарциссическую” онтологию, состоящую исключительно из вещей, которые имеют первостепенное значение для этого организма, но при этом его Umwelt не обязательно носит внутренний или субъективный характер в значении сознательности. Фактически Umwelt представляет собой инженерную концепцию: представьте себе онтологию контролируемого компьютером лифта – набор всех вещей, которые необходимо отслеживать для корректной работы системы[16]16
  Важные детали этого примера мы разберем в главе 27.


[Закрыть]. В одном из своих исследований Икскюль изучал онтологию клеща. Мы можем предположить, что Umwelt морской звезды, червя или маргаритки имеет больше общего с онтологией лифта, чем наш Umwelt, который фактически представляет собой нашу манифестную картину мира.

Наша манифестная картина мира, в отличие от онтологии или Umwelt маргаритки, действительно имеет декларационный и в высшей степени субъективный характер. Это мир вокруг нас, который интерпретируем мы сами[17]17
  Приношу свои извинения тем из вас, кто не прочь представить, каково быть маргариткой, и в утешение предлагаю концепцию Umwelt: она позволяет вам отдать должное реальной исключительности маргаритки и не хватить при этом лишку.


[Закрыть]. Однако, подобно онтологии маргаритки, существенная часть нашей манифестной картины мира была сформирована под влиянием естественного отбора, продолжавшегося целую вечность, и стала частью нашего генетического наследия. В одном из моих любимых примеров многообразие Umwelt показывается на примере муравьеда и насекомоядной птицы (Wimsatt 1980). Птица выслеживает насекомых поодиночке и вынуждена компенсировать их беспорядочное движение высокой частотой слияния мельканий (фактически она видит больше “кадров в секунду”, чем мы, а следовательно, фильм для нее был бы похож на слайд-шоу). Муравьед просто подходит к месту скопления муравьев и пускает в ход свой длинный язык. Философ сказал бы, что понятие “муравей” для муравьеда собирательное, подобно понятиям “вода”, “лед” и “мебель”, в отличие от несобирательных понятий “оливки”, “капли” и “стулья” (их можно сосчитать). Когда муравьед видит лакомый кусок муравья, он заглатывает его целиком, не замечая отдельных муравьев, как мы не замечаем отдельные молекулы глюкозы, когда едим конфету.

Большая часть нашей манифестной картины мира не записана в нашем генетическом коде, а каким-то образом сформирована в раннем детстве. Слова для нас – очень важная категория сущего. Они выступают в качестве проводников манифестной картины мира, но вполне возможно, что способность классифицировать некоторые события мира как слова и желание говорить хотя бы отчасти генетически унаследованы – подобно способности птицы на лету ловить насекомых или желанию осы строить гнездо. Даже в отсутствие грамматики, которая связывает их в предложения, слова могут использоваться в качестве ярлыков, помогающих создать категории внутри манифестной картины мира: мама, песик, печенье. Могли бы вы сформулировать ясный образ халявы, ошибки или обещания – не говоря уже об оглушительном успехе или холостяке, – не прибегая к помощи слов, которыми я только что их назвал? Изучив список любимых инструментов мышления Дага Хофштадтера, мы уже увидели, как термины структурируют и организуют наше сознание, обогащая наши личные манифестные картины мира вещами – пороховыми бочками, пустыми словами и обратной связью, – заметить которые в ином случае практически невозможно.

17. Народная психология

Вероятно, самым важным паттерном в рамках нашей манифестной картины мира следует считать паттерн народной психологии, который служит опорой для многих других значимых для нас категорий. Я предложил этот термин в его текущем значении в 1981 г., однако он, очевидно, и ранее появлялся в работах Вильгельма Вундта, Зигмунда Фрейда и других мыслителей (Volkspsychologie), где описывал определенную черту немецкого национального характера (дух немецкого народа – не будем в это углубляться). Как и многие другие, я этого не учел и предложил использовать термин “народная психология” для обозначения присущего каждому из нас таланта видеть в людях вокруг нас – а также в животных, и в роботах, и даже в ничем не примечательных термостатах – агентов, имеющих информацию о мире, в котором они функционируют (убеждения), и цели (желания), которых они стремятся достичь, и выбирающих наиболее рациональный порядок действий с учетом своих убеждений и желаний.

Некоторые исследователи предпочитают называть народную психологию “теорией сознания” (theory of mind), но этот термин кажется мне некорректным, поскольку он отметает вопрос о том, откуда у нас этот талант, наталкивая на мысль, что мы разработали и успешно применяем некоторую теорию. Подобным образом мы сказали бы, что у вас есть велосипедная теория, если вы умеете ездить на велосипеде, и теория питания, которая объясняет вашу способность не умирать с голоду и не есть песок. На мой взгляд, это не слишком удачный способ мыслить об этих навыках. Поскольку никто не возражает, что человек обладает талантом к интерпретации, но никто не знает точно, как ему удается быть настолько компетентным, думаю, лучше пока отказаться от слова “теория” и использовать несколько более нейтральный термин. Академическая, или научная, психология тоже занимается объяснением и прогнозированием сознания людей, и в рамках нее действительно существуют различные теории: бихевиоризм, когнитивизм, нейровычислительные модели, гештальтпсихология и др. Чтобы преуспеть в сфере народной психологии, нам не нужно традиционное образование. По аналогии, народная физика – это талант ожидать, что жидкости потекут, не имеющие опоры предметы упадут, горячие вещества обожгут нас, вода утолит нашу жажду, а под лежачий камень вода не затечет. Весьма интересен вопрос, каким образом наш мозг так легко генерирует все эти ожидания, которые почти всегда оказываются верными, даже если мы никогда не изучали физику.

Народная психология – это то, что “всем известно” о собственном сознании и сознании окружающих: люди чувствуют боль, голод и жажду и умеют отличать одно от другого, они помнят события прошлого, многое предугадывают, видят все на расстоянии видимости, слышат все на расстоянии слышимости, обманывают и обманываются, понимают, где они находятся, узнают друг друга и так далее. Уверенность, с которой мы делаем эти предположения, поражает, ведь на самом деле мы крайне мало знаем о том, что творится в головах у этих людей (не говоря уже о животных). Мы настолько уверены во всем этом, что нам приходится специально дистанцироваться от происходящего, чтобы вообще заметить, что мы это делаем.

Художники и философы соглашаются в одном: перед ними стоит задача “сделать привычное необычным”[18]18
  Это высказывание приписывается многим, включая философа Людвига Витгенштейна, художника Пауля Клее и критика Виктора Шкловского.


[Закрыть]. Великие проявления творческого гения заставляют нас вырваться из плена привычности и выпрыгнуть к новым горизонтам, где мы сможем взглянуть на знакомые, будничные вещи новыми глазами. Ученые совершенно с этим согласны. Моментом откровения для Ньютона стал тот миг, когда он задался странным вопросом, почему яблоко упало с дерева на землю. (“Почему бы ему не упасть? – спрашивает любой, кто далек от гениальности. – Оно ведь тяжелое!” Как будто такого объяснения достаточно!) Если вы зрячий, но общаетесь с несколькими слепыми друзьями, вероятно, вы подтвердите, что все равно время от времени указываете руками на вещи или очерчиваете контуры предметов перед их невидящими глазами, чтобы ваши друзья поняли то, что понимаете вы. “По умолчанию” в присутствии другого человека вы ожидаете, что вы оба видите одно и то же, слышите одно и то же, чувствуете одни и те же запахи. Вы едете по шоссе со скоростью девяносто километров в час и нисколько не переживаете по поводу машины, которая на той же скорости едет вам навстречу по соседней стороне дороги. Откуда вы знаете, что не случится аварии? Сами того не сознавая, вы предполагаете, что водитель (которого вы даже не видите и почти наверняка не знаете) хочет жить и знает, что для этого ему следует держаться правой стороны дороги. Обратите внимание, что вам стало бы гораздо тревожнее, если бы по радио сообщили, что в этот день на вашем шоссе тестируют новый беспилотный автомобиль. Да, он создан быть безопасным, и разработали его в Google, но вы гораздо более уверены в рациональности и компетентности среднего водителя-человека, чем в способностях хваленого робота (если только все это происходит не субботним вечером).

Откуда “все знают” народную психологию? Неужели это все-таки теория сознания, которую человек постигает в детстве? Можно ли сказать, что некоторые ее элементы мы знаем с рождения, или же мы учим ее полностью – но как и когда? В последние тридцать лет этим темам посвящалось огромное количество исследований. Я полагаю (даже после тридцати лет исследований), что это не столько теория, сколько практика – некий способ познания мира, настолько естественный для человека, что в нашей голове, должно быть, есть какая-то генетическая основа для него. Отчасти он постигается “с молоком матери”, поэтому, если бы вы выросли в полной изоляции от людей, в народной психологии вы бы не преуспели (и нажили бы множество других серьезных проблем), но человек испытывает сильное желание считать агентами объекты, которые двигаются беспорядочно (не как маятник или мяч, катящийся с горы). Мне нравится пример, который используется для демонстрации этого желания на вводном курсе психологии: в 1944 г. Фриц Хайдер и Марианна Зиммель создали короткий анимационный фильм (используя покадровую анимацию), где два треугольника и круг перемещаются по экрану, то заходя на огороженную территорию, то выходя обратно. Геометрические фигуры совсем не похожи на людей (или животных), но считать их взаимодействие лишенным смысла (purposeful) практически невозможно: нам кажется, что ими руководят вожделение, страх, смелость и гнев. Этот старинный фильм можно найти на многих сайтах, например на http://www.psychexchange.co.uk/videos/view/20452/.

Мы рождаемся с “детектором агентов” (Barrett 2000; см. также Dennett 1983), который заводится с пол-оборота. Когда он допускает ошибку, что часто случается в напряженных ситуациях, мы видим призраков, гоблинов, чертей, лепреконов, фей, гномов, демонов и подобных существ, хотя на самом деле это просто ветки, обрушившиеся стены или скрипящие двери (Dennett 2006a). С детских лет мы без труда и без отчета считаем других агентами, причем эти агенты не просто счастливы, рассержены, озадачены или испуганы, но посвящены в тайну, или гадают, куда свернуть, или даже не хотят принимать предлагаемые условия. Это не операция на мозге и не высшая математика – это просто. На мой взгляд, сила народной психологии и простота ее использования объясняются лежащими в ее основе упрощающими допущениями. Народная психология напоминает идеализированную научную модель – максимально абстрактную и свободную от всего лишнего. Я называю эту модель интенциональной установкой.

18. Интенциональная установка

Пока все просто. Почти все мы хороши в народной психологии[19]19
  Исключения лишь подтверждают правило. Затруднения с народной психологией – один из наиболее явных симптомов аутизма как в легкой, так и в тяжелой форме. Аутисты, которым вообще под силу интерпретировать поведение людей, например Тэмпл Грандин, судя по всему, действительно полагаются на выведенную ценой больших усилий теорию. В то время как мы без труда и даже без отчета понимаем значение жестов, улыбок и обстоятельств, ей приходится делать интерпретации на основании того, что она наблюдает. Она неутомимо собирает свидетельства, чтобы отличать дружеское приветствие от угрозы и понимать, когда люди приходят к компромиссу. Она научилась узнавать обещания и покупки, научилась шутить и врать. Шелдон Купер из “Теории Большого взрыва” – известный персонаж с синдромом Аспергера, легкой формой аутизма, и мы видим, как его блестящий научный ум вскипает всякий раз, когда ему приходится анализировать детали будничных ситуаций так, словно он анализирует влияние катализаторов на химическую реакцию в пробирке. Тэмпл Грандин и вымышленный Шелдон Купер явно пользуются теорией сознания. Если ею пользуемся и мы, наш вариант теории сильно отличается от их вариантов.


[Закрыть]. У нас талант считать, что другие (как и мы сами) обладают сознанием, и обычно мы не прикладываем к этому усилий, как не прикладываем усилий к тому, чтобы дышать. Мы без всяких задних мыслей зависим от этого таланта, и он почти никогда нас не подводит. Почему народная психология дается нам так просто? Как она работает? Здесь нам стоит сделать паузу и возвести очередной уровень лесов, которые существенно облегчат нам жизнь, когда мы двинемся дальше.

Как работает народная психология? Чтобы разобраться в этом, посмотрим, как она работает, когда мы применяем ее не к людям. Допустим, вы играете в шахматы с компьютером. Вы хотите победить, и единственный способ приблизить победу – попытаться предугадать ответные ходы компьютера: “Если я пойду слоном, компьютер его съест; если же я пойду пешкой, компьютеру придется передвинуть ферзя…” Откуда вам знать, что сделает компьютер? Вы заглядывали в него? Изучали его шахматную программу? Конечно нет. Вам это и не нужно. Вы делаете уверенные предсказания на основе вполне очевидных допущений, что компьютер

1. “знает” правила и “умеет” играть в шахматы;

2. “хочет” победить, а также

3. “увидит” эти возможности, как видите их вы, и поступит соответствующим образом (то есть рационально).

Иначе говоря, вы считаете компьютер хорошим шахматистом – или, по крайней мере, не шахматистом-идиотом, играющим себе во вред. Иначе иначе говоря, вы обращаетесь с ним так, словно это человек, наделенный сознанием. И совсем иными словами, используя народную психологию, чтобы предвидеть и понимать его ходы, вы принимаете интенциональную установку.

Интенциональная установка – это стратегия интерпретации поведения объекта (человека, животного, предмета, чего угодно) в качестве рационального агента, который “выбирает”, как “действовать”, “руководствуясь” своими “убеждениями” и “желаниями”[20]20
  Я назвал это “интенциональной” установкой, а не установкой “рационального агента” и не установкой “убеждение-желание”, потому что в то время (в 1971 г.) большое количество философских трудов по интенциональности использовало логику “интенциональных идиом”, которые ссылались на пропозициональные установки убеждения, желания, ожидания. Заключенная в этих идиомах очемность не только приводила к возникновению логических проблем, но и указывала на их решения. В убеждении или предложении может говориться о несуществующем объекте, например о Санта-Клаусе. Несуществующее может быть и объектом желания, например фонтан вечной молодости или просто стакан холодной воды посреди пустыни. Очемность интенциональной установки заключается в том, о чем думают агенты. При нормальном ходе событий мы не принимаем интенциональную установку намеренно – обычно это происходит непроизвольно и редко осознается.


[Закрыть]. Пугающие кавычки, в которые заключены эти термины, привлекают внимание к тому факту, что ряд их стандартных коннотаций можно отбросить, чтобы использовать их главные характеристики – их роль в практическом мышлении, а следовательно, в предсказании поведения практических мыслителей. Все, что поддается эффективному и подробному предсказанию из интенциональной установки, по определению представляет собой интенциональную систему. Как мы увидим, множество удивительных и сложных объектов, не имеющих мозгов, ушей, глаз или рук, а следовательно, не имеющих сознания, все равно можно считать интенциональными системами. Главный фокус народной психологии, так сказать, находит применение и за пределами мира человеческого взаимодействия. (Мы увидим, как его применить не только в компьютерных технологиях и когнитивной нейронауке, но и в эволюционной биологии и биологии развития – и это только самые важные сферы.)

Я предлагаю просто отложить неудобный вопрос о том, что на самом деле обладает сознанием и представляет собой надлежащее вместилище для интенциональной установки. Каким бы ни был верный ответ на этот вопрос – если верный ответ на него вообще существует, – он не отменит того факта, что интенциональная установка прекрасно работает для предсказаний в других сферах и лишь немногим лучше функционирует в повседневной жизни, где мы применяем народную психологию при взаимодействии с другими людьми. Этот мой шаг раздражает некоторых философов, которые готовы бить тревогу, потому что им важно первым делом дать четкие определения сознанию, убеждению и желанию и лишь потом идти дальше. Определите термины, сэр! И не подумаю. Это преждевременно. Сначала я хочу изучить силу и спектр применения этого ловкого фокуса, интенциональной установки. Увидев, на что она годится и почему, мы сможем вернуться и спросить себя, нужны ли нам еще эти строгие, формальные определения. Я выбираю этот путь, чтобы раздробить сложную проблему, вместо того чтобы попытаться проглотить (и переварить) все разом. Многие инструменты мышления, о которых я расскажу в этой книге, хорошо помогают с дроблением задач, позволяя приблизительно нащупать несколько “фиксированных” точек и составить общее представление об очертаниях проблемы. В книге “Пространство для маневра” (1984a) я сравнил свой метод с работой скульптора, который сначала высекает в мраморе общую форму статуи, а затем работает осторожно, сдержанно, руководствуясь принципом последовательного приближения. Очевидно, многим философам этот способ не подходит – они предпочитают четко определить (по крайней мере, так им кажется) границы своих проблем и возможных решений, прежде чем выдвигать какие-либо гипотезы.

Три установки

Давайте посмотрим, в чем заключается сила интенциональной установки, сравнив ее с тактикой прогнозирования. Начнем с определения трех основных установок (в рамках которых можно выделить подкатегории, но здесь нужды в этом не возникает): физической установки, конструктивной установки и интенциональной установки.

Физическая установка – это используемый в физических науках стандартный трудоемкий метод предсказаний, который предполагает применение всех известных нам законов физики и имеющихся данных о строении исследуемых объектов. Предсказывая, что выпущенный у меня из руки камень упадет на землю, я использую физическую установку. Как правило, физическая установка – единственная работающая стратегия для интерпретации неодушевленных нерукотворных объектов, однако, как мы увидим, существует ряд исключений. Любой физический объект, будь он создан природой или человеком, одушевлен или неодушевлен, подчиняется законам физики, а следовательно, его поведение, в принципе, может объясняться и прогнозироваться из физической установки. Неважно, что именно я выпускаю из руки – будильник или золотую рыбку, – я делаю одинаковое предсказание о падении этого предмета, опираясь на одинаковые основания. Обычно физическая установка не дает оснований предполагать, что будильник или золотая рыбка поведет себя более интересным образом.

Поведение будильников, которые представляют собой сконструированные объекты (в отличие от камней), также поддается прогнозированию более затейливым образом – прогнозированию из конструктивной установки. Допустим, я посчитал новый объект будильником. Я могу сделать вывод, что если я нажму несколько кнопок определенным образом, то через некоторое время будильник издаст громкий звук. Мне не нужно выводить конкретные физические законы, которые объясняют эту удивительную закономерность; я просто полагаю, что объект сконструирован особым образом – такие конструкции мы называем будильниками – и будет выполнять заявленную функцию. Прогнозы из конструктивной установки сопряжены с большим риском, чем прогнозы из физической установки, поскольку нам необходимо учитывать ряд дополнительных допущений:

1. что объект действительно сконструирован именно так, как я думаю, а также

2. что он будет функционировать в соответствии со своей конструкцией – иными словами, что он не даст сбой.

Иногда при конструировании объектов возникают ошибки, а иногда сконструированные объекты ломаются. Камень не может функционировать неправильно, поскольку его функция вообще не определена, а если он сломается надвое, в результате появятся два камня, а не один, расколотый пополам. Когда сконструированный объект относительно сложен (к примеру, цепная пила в сравнении с топором), умеренная цена риска более чем компенсируется невероятной простотой прогнозирования ее поведения. Никто не станет опираться на фундаментальные законы физики при прогнозировании поведения цепной пилы, имея в своем распоряжении удобную схему ее движущихся частей.

Еще более рискованной и изменчивой представляется интересующая нас интенциональная установка – подвид конструктивной установки, в котором сконструированный объект считается своего рода агентом, имеющим убеждения и желания и наделенным достаточной рациональностью, чтобы совершать необходимые действия на основании этих убеждений и желаний. Будильник так прост, что нам, строго говоря, нет нужды обращаться к этому затейливому антропоморфизму, чтобы понять, почему он ведет себя именно так, а не иначе, но если артефакт устроен гораздо сложнее будильника, использование интенциональной установки приносит больше пользы – и становится практически обязательным. Чтобы не упустить ничего важного, давайте пошагово разберем механизм принятия интенциональной установки на уже знакомом нам примере играющего в шахматы компьютера:

Сначала перечислим все возможные ходы, которые доступны компьютеру, когда наступает его очередь ходить (обычно их несколько десятков).

Затем проранжируем все возможные ходы от лучшего (самого разумного, самого рационального) к худшему (самого глупого, самого бесперспективного).

Наконец, сделаем предсказание: компьютер сделает лучший ход.

Возможно, вам будет сложно однозначно определить лучший ход (компьютер может “проанализировать” ситуацию лучше вас!), но почти всегда вы сумеете отбросить все ходы, кроме четырех-пяти самых разумных, что и так дает вам огромные возможности для прогнозирования. Вы могли бы повысить точность прогнозирования и заранее определять, какой именно ход сделает компьютер – ценой огромных усилий и временных затрат, – вернувшись в конструктивную установку. Для этого вам нужно получить “исходный код” программы (см. лаву 27) и “смоделировать его вручную”, сделав миллионы миллиардов крошечных шагов, которые компьютер предпримет, решая, как ответить на задуманный вами ход. Так вы точно поймете, как поступил бы компьютер, если бы вы сделали свой ход, но отведенное на раздумье время истекло бы задолго до того, как вы достигли бы результата: вам не хватило бы и целой жизни! Слишком много информации! И все же использовать конструктивную установку гораздо проще, чем вернуться к физической установке и попробовать описать поток электронов, возникающий после нажатия на клавиши компьютера. Таким образом, физическая установка совершенно непрактична при прогнозировании и объяснении ходов компьютера, а конструктивная установка требует слишком большого труда, если только не использовать другой компьютер (а это жульничество). Используя интенциональную установку, человек увиливает от трудоемкого сбора информации и расчетов и делает рискованное, но правдоподобное предположение: компьютер поступит “рационально”, то есть найдет и сделает лучший ход (учитывая, что он хочет победить и знает положение и вес всех фигур на доске). Во многих ситуациях, особенно если лучший ход для компьютера так очевиден, что он считается “вынужденным” или “элементарным”, интенциональная установка позволяет предсказать ход почти со стопроцентной точностью без особенного труда.

Очевидно, что интенциональная установка эффективно работает при прогнозировании поведения играющего в шахматы компьютера, поскольку он был сконструирован с целью “обдумывать” и выбирать лучшие ходы в рамках в высшей степени рационалистической игры в шахматы. Если компьютерная программа управляет нефтеперерабатывающим заводом, почти столь же очевидно, что она будет предпринимать различные шаги, анализируя условия, которые в большей или меньшей степени диктуют ее поведение с учетом ее общего целевого назначения. Здесь важно, что программа по умолчанию считается совершенной или рациональной, хотя, если программист был некомпетентен, она редко будет работать именно так, как должна работать в конкретных обстоятельствах, по мнению экспертов. Если информационные системы (или системы контроля) сконструированы хорошо, логика их действий распознаваема и в высокой степени предсказуема, даже если авторы программ, вопреки устоявшимся нормам, не снабдили исходный код “комментариями”, объясняющими логику работы сторонним наблюдателям. (Подробнее об этих компьютерных тонкостях позже.) Чтобы прогнозировать поведение системы, нам ничего не нужно знать о компьютерном программировании; нам нужно лишь понимать, каковы рациональные требования, предъявляемые к управлению нефтеперерабатывающим заводом.

Теперь мы видим, как и зачем интенциональная установка работает для прогнозирования нашего поведения. Воспринимая друг друга в качестве интенциональных систем, мы даем себе возможность не углубляться в детали процессов, происходящих у нас в голове, и бессознательно полагаемся на факт, что в удивительно точном первом приближении люди рациональны. Неожиданно оказавшись в новом человеческом сценарии, обычно мы понимаем его без труда, даже не отдавая себе отчета, благодаря нашей врожденной способности понимать, во что должны верить люди (истину о том, что им известно) и чего они должны желать (что для них хорошо).

Никто не спорит, что мы выдвигаем очень точные гипотезы, используя народную психологию, однако споры о том, чем объясняется этот дар, не утихают. Может, мы заучиваем десятки или сотни тысяч “законов природы” наподобие

“Если человек бодрствует, его глаза открыты и он стоит лицом к автобусу, он склонен полагать, что перед ним стоит автобус” и

“Всякий раз, когда люди полагают, что могут получить выгоду по низкой цене, они склонны сотрудничать с другими, даже с незнакомцами”?

Или же эти грубо отесанные законы генерируются по запросу присущим нам чувством, что именно таковы рациональные ответы в соответствующих обстоятельствах? Я считаю, что верно второе. Хотя огромное количество стереотипных моделей поведения действительно описывается подобными обобщениями (которые, в принципе, могут усваиваться постепенно в течение всей нашей жизни), достаточно сложно создать научно-фантастический сценарий такой новизны, чтобы он шел вразрез с любыми прогнозами и никто просто не мог бы представить, каким могло бы быть поведение людей в описываемых обстоятельствах. Возникает закономерный вопрос: “Что бы ты сделал, если бы такое случилось с тобой?” На него есть куча бесполезных ответов вроде: “Я бы сразу свалился замертво”, – но среди них находится и характерно рациональный: “Надеюсь, я бы догадался, что стоит сделать Х”. Наблюдая за героями, которые в этих нестереотипных обстоятельствах поступают на редкость разумно, мы без труда понимаем, что они делают и почему. Подобно нашей способности понимать новые предложения родных языков – предложения, которые мы никогда прежде не слышали, – наша способность понимать огромное множество человеческих взаимодействий свидетельствует о наличии генеративной способности, в некоторой степени от рождения присущей нормальным людям.