Текст книги "Опыт теории партизанского действия. Записки партизана"

Часть первая
Постепенное усовершенствование партизанства в Ггермании, Венгрии, Испании и России

В начале Тридцатилетней Войны, когда угнетенная Фердинандом II Богемия развернула знамена бунта и, воспаленная властолюбивым Турном, потребовала от Римского Императора прав своих, утвержденных пассавским трактатом; когда Австрия, соединенно с Испанией, Баварией и Саксонией, восстала на потушение возгоревшегося мятежа: тогда явились на защиту Богемии четыре человека, с малыми способами, но с великими дарованиями. Сии люди были: Георг, маркграф Баденский, Иоанн, герцог Бранденбургский, Христиан, герцог Брауншвейгский, и Эрнест, граф Мансфельд. Неравные в способностях, несходные в характерах, но стремящиеся к одной цели и действующие одинаковыми средствами, без казны и подданных, они воевали на счет друзей и врагов своих, уважая единственно святость своего права и не заботясь о правах, войной установленных.

Читая летописи Тридцатилетней войны, с прискорбием видим неутомимую деятельность и отважную предприимчивость Мансфельда и Герцога Брауншвейгского, обращенные единственно на оскорбления и бессмысленные жестокости. Они внезапно появлялись то в Богемии, то в Пфальцском княжестве, то в Ост-Фризе, то в Кельнском Курфюршестве, то в Верхней Саксонии, в Силезии и даже в Венгрии; иногда действовали соединенно, по большей части порознь; часто бывали побежденными, но покоренными никогда. Они возрождались после поражения и являлись еще ужаснее, когда полагали их уже без возврата погибшими. Исторгая собственность из одних рук, с тем, чтобы отдать в другие; приучая народ ко всем пожертвованиям, а ратников своих ко всем опасностям, они беспрерывно переносили из каря в край отяготительное свое вспомоществование. Восемь лет сряду Германия была опустошаема их враждой и приязнью; успехи их возрастали, умножались, и нужны были все усилия Тиллия и Валленштейна, чтобы положить предел их неистовой отважности.

Но к чему вела сия бесполезная деятельность? В то время военная наука находилась еще в младенчестве; армии, так сказать, бродили по Европе, не быв подчинены никакому общему плану, не заботясь о сообщении с государствами, коим они принадлежали, и не постигнув еще образа продовольствия посредством магазинов и транспортов;

предмет их был – достижение неприятельской армии, где бы она не находилась, а средства к пропитанию – опустошение областей, где происходило действие. Вот почему успехи упомянутых воинов не имели решительного влияния на события сей войны; ибо я не могу довольно повторить, что долг начальника малой части войск состоит в истреблении военных и съестных запасов, в тылу неприятельской армии, а не нападение на нее, или на предстражие ее, сколько бы таковые нападения ни были привлекательны.

Военная наука, по многосложности своей, сопричаствуя всем наукам и художествам, и обогащаясь их новыми изобретениями, приближалась к совершенству по мере общего просвещения. Мы видели, в течение Тридцатилетней войны, великого Густава, Тиллия, Валленштейна и Торстенсона, подобно странствующим рыцарям, водящим сильные армии без магазинов, без сообщений. В 1674-м и 1675 годах Тюрен и Монтекули первые определили некоторые правила и ввели порядок в хаос нестройных движений. В следующие годы Евгений и Марлборо способствовали развитию сей науки своими примерами, и хотя около 1740 года Великий Фридрих не стоял еще на степени наставника в системе им созданной, но уже главные черты ее были постигнуты полководцами: армии подчинялись уже общему плану и существование их обеспечивалось не опустошением земель и разорением народов, но магазинами, наполняемыми по мере способов каждого жителя. Если области, определенные быть театром войны, почувствовали облегчение от сего последнего изобретения, и человечество возблагодарило изобретателя, то, напротив, быстрота военных действий от того чрезвычайно ограничилась; пропитание армий подчинилось случайностям, и следовательно партизанская война, представляя вернейшие способы к воспрепятствованию в доставлении пропитания и снарядов, сделалась полезней и необходимей.

С кончиной Карла IV, римского императора, в 1740 году загорелась война в Европе. Пруссия, Франция и Саксония восстали на защиту Курфюрста Баварского, объявившего права свои на трон империи, оспариваемый Марией Терезией. В продолжение переговоров Фридерик, не дождавшись своих союзников, овладел, в 1741 году, Силезией. В начале 1742 года французская армия, предводительствуемая маршалами Бролио и Белилем, перешла Рейн, имея назначение, соединенно с баварской армией, идти вдоль Дуная к Вене. Саксонцы через Богемию, а Фридерик через Моравию шли к сей столице. Но французская армия, после занятия Линца, обратилась к Праге; Саксонцы отступили к Лейтмерицу, и Фридерик, находившийся уже близ Вены, видя робость и несогласие союзников, принужден был следовать их движению и расположиться близ Кёнигсграца.

Между тем Мария Терезия пробудила в подданных своих восторг и мужество, пробудила сих главных защитников свободы, сих верных спасителей народов погибающих. В исходе 1741 года, при вступлении Фридерика в Силезию, первым опытом неустрашимости сей чрезвычайной женщины было удаление её в Венгрию, в недра того самого народа, который явил негодование свое против отца её, Карла IV. Еще в течение турецкой войны область сия была обуреваема всеми страстями – предвестниками мятежа и непокорности к державной власти. Но все утихло, когда королева явилась в сейм, держа на руках сына, полугодового младенца. Речь произнесенная ею к магнатам нации, довершила восхищение. Венгры, буйные и неукротимые, враждующие против самовластия и насилия, восстали на защиту невинности и злополучия, вверяющих судьбу свою великодушию. При сих смутных и решительных обстоятельствах все бросилось к оружию; увидели новых партизанов, кои полетели, неся пламя, ужас и смерть в середину Баварии, а наконец и на границы Франции. Менцель, Тренк, Морац, Надасти и Франкини были из них отважнейшие и счастливейшие. Начальствую отрядами Венгров, Хоравтов, Сербов и других племен славянских всадников, граничивших с восточным народом и исполненным его духом, они шли, как божий гнев, оставляя за собой одни груды мертвых тел и дымящиеся развалины. Так прорвались они сквозь Баварию и перешли Рейн. Надасти с Тренком вторглись в вейсенбургские линии. Менцель, увлеченный буйной запальчивостью и зверской свирепостью, уже готов был ворваться в недра Франции, но на приступе Сарбрика, вскочивши первый на вал города, убит из ружья. В ту же кампанию партизаны, ринувшиеся в Богемию, не переставали умножать успехов своих, затрудняя отступление армии маршалов Бролио и Белиля. Сей последний в начале блокады Праги имел 22.000 наличного войска, из коего без генерального сражения, только 9.000 достигло до города Эгры, отстоящего от Праги не более 22 миль. Переход сей от препятствий, воздвигнутых партизанами, продолжался десять дней.

В то время, как обстоятельства Марии Терезии принимали выгоднейший для нее оборот, Фридерик заключил новый союз с Францией, вступил в Богемию, обложил Прагу и, по взятии оной, подошел к Будвейсу. Тогда действие партизанов сделало первый шаг к истинной своей цели. Генерал Батиани, командовавший передовым австрийским корпусом, отрядил легкое свое войско от Бероуна на Кёнигал и пересек прусской армии путь сообщения. Вот что сам Фридерик пишет о сем в книге «История моего времени»: «Легкие войска столь неутомимо действовали, что продовольствие, доставляемое от низменных мест, совершенно пресеклось, и сверх того прусская армия, в продолжение четырех недель, находилась без малейшего известия о Праге и обо всем, что происходило в Европе; две сумы с депешами, на имя Короля посланные, были перехвачены и довершили неведение его не токмо о движении Саксонцев, но даже и о месте пребывания армии Принца Лотарингского». После сего продолжает: «Правительство повелело жителям, при появлении Пруссаков, оставлять свои жилища, зарывать хлеб и удаляться в леса, обещая удовлетворить за все убытки их. Вот почему армия находила одни пустыни; никто не представлял на продажу съестных припасов и не можно было никакими деньгами соблазнить жителей на доставление необходимых сведений об Австрийцах. Сии затруднения еще умножились приходом венгерских войск, посредством коих пресеклось сообщение армии. От превосходства в способностях к набегам легких войск неприятель имел способы узнавать обо всем, что происходило в королевском лагере; Пруссаки же, напротив того, не смели подвергать своих разъездов опасности, а когда и посылали их, то почти всегда на верную гибель. Наконец королевская армия, заключенная в середине своего лагеря, лишенная возможности фуражировать и получать пропитание, принуждена была возвратиться тем же следом, коим вступила в Богемию».

При отступлении Фридерика в Силезию, Австрийцы следовали за прусской армией, окружая её партиями. Сие принудило Короля, и со своей стороны, образовать партизанов. Гольц и Винтерфельд, вступившие в продолжение войны на степень знаменитых полководцев и достойнейших сотрудников сего великого человека, первые явились на сие поприще. Надасти был поражен последним под Ландсгутом, и Гольц рассеял в окрестностях Опельца сильную венгерскую партию под начальством Эстергази.

Впоследствии Король победил Принца Лотарингского под Гогенфридбергом и вступил снова в Богемию. Армия его расположилась под Клумом против Кенигсграца; но австрийский партизан Франкини занял так называемый лес Царство Сильвы, в тылу прусской армии, и пересек сообщение с бронавской, скардатской и тротенавской дорогами в одно время, как другие партизаны, простирая набеги свои от Козеля до Швейдница и даже до Бреславля, преграждали снова путь сообщения прусской армии. В следствие сего Фридерик переставил лагерь свой и выступил в Стауденцу. Однако же, при переходе леса Царство Сильвы, вторая колонна его не избежала атаки Франкини, засевшего у деревни Либенталь, и не прежде совершил соединение свое с армией, как уже среди глубокой ночи, и то с чувствительным уроном.

Перемена лагеря не уменьшила затруднений в продовольствии прусской армии. Вот еще слова Фридерика: «Дабы во время фуражирования войска не потерпели поражения по одиночке, то принуждены были употреблять на прикрытие фуражиров отряды из 3000 человек конницы и от 7-ми до 8000 пехоты. Всякий пук соломы стоил крови. Морац, Тренк, Надасти и Франкини не сходили с поля и, можно сказать, давали уроки в поисках»[3]3
  Не лишнее будет заметить, что в школе сей образовались славные австрийские фельдмаршалы Лаудон и Ласси. Первого наставником был Тренк, а второго – Франкини.


[Закрыть].

Наконец, во время Соорского сражения, означенные партизаны напали на лагерь победоносной армии. Сам король и большая часть прусских генералов и офицеров лишились своих имуществ, в лагере оставленных, и все больные нестроевые чины и секретари Короля попались в руки неприятеля.

Если во время Семилетней войны иногда появлялись партизаны, то удары их были частные и время поисков ограниченное. Сия эпоха, столь обильная всякого рода происшествиями представляет нам только три поиска в истинном смысле партизанских предприятий. Лаудон, граф Чернышев[4]4
  Иностранцы, приписывая славные подвиги одним соотчичам своим, относят подвиг сей к Тотлебену; но генерал-майор Тотлебен командовал тогда авангардом в корпусе генерал-поручик графа Чернышева, который вместе с ним вступил в Берлин: следовательно, честь подвига сего принадлежит последнему, а не первому. Сие напоминает нам о знаменитом кавалерийском ударе под Кунерсдорфом. Удар сей приписан был теми же иностранцами одному Лаудону, тогда как Лаудон с австрийской, а граф Румянцев с российской конницами в одно время рука об руку ударили на прусскую пехоту правого крыла, затоптали оную и решили сражение.


[Закрыть] и Берг суть блистательные исполнители оных. Последний тем более знаменит, что с отличным дарованием своим соединил счастье быть первым наставником великого нашего Суворова[5]5
  Я полагаю, что соотчичи мои не без удовольствия увидят зародыш, так сказать неразрывных и бессмертных успехов сего чудесного человека, сего представителя всей славы российского оружия. В 1761 году Суворов служил подполковником в легких войсках генерала Берга, составлявших авангард армии фельдмаршала Бутурлина. Вся кампания сия состояла в старании соединить российскую армию с австрийской армией Лаудона; но едва союзные армии успели соединиться при Вальштадте за Одером, как снова разделились. Лаудон, подкрепленный корпусом генерала Чернышева, остался в Силезии, а Бутурлин обратился к Кольбергу, осажденному корпусом г. Румянцова. При первом известии об обратном движении Русских к Одеру, Фридерик, опасаясь нападения на Берлин, немедленно отрядил генерала Платена с 14-ю батальонами и 25-ю эскадронами через Бреслау на Познань и показал ему два предмета: разорение магазинов русской армии между Вартою и Одером, дабы через то принудить её отступить на Вислу, к коренным магазинам своим; и соединение с Принцем Виртембергским, начальствовавшим над наблюдательным корпусом под Кольбергом, дабы принудить Румянцова снять осаду сей крепости. С своей стороны, Бутурлин отрядил корпус князя Долгорукого на подкрепление Румянцову и генерала Берга для защиты магазинов, угрожаемых Платеном. Медлительность в отправлении сего последнего отряда была причиной, что Платен успел разорить магазин в Кобылине и огромный вагенбург в Гостине прежде прибытия Берга к ним на помощь. Однако же Берг вскоре догнал Пруссаков при Чемпине и гнал их к Нижней Варте. Дабы обеспечить левой крыло как собственного своего отряда, так и армии, за ним следовавшей, сей генерал отрядил из Дризена две партии к Ландсбергу.


[Закрыть].

Вот выписка их журнала военных действий того времени: «Генерал-майор Берг уведомил, что неприятель сделал движение к Ландсбергу, почему он, генерал-майор, отправил туда, для разорения на реке Варте моста и для препятствия неприятелю в переходе, полковника Туроверова и подполковника Суворова с командами, которые, прибыв туда и по разломании ворот вступя в город, взяли в полон гусарского ротмистра одного, подпоручика одного же, рядовых 24 человека, одного вахмистра и одного же трубача; и потом, когда они мост портить стали, то неприятель, приближаясь с большей силой, наших казаков оттуда отбил и в город вступил, причем полковник Рутоверов и подполковник Суворов с их командами без всякого урона, кроме одного раненого сотника и одного казака, в добром порядке отступили».

Опасаясь потерять сообщение с Кольбергом, по случаю движения Берга через Дрезден к Фридебургу, Платен отступил по штаргардской дороге к Берлинхену и Бернштейну.

Выписка из того же журнала: «Генерал-майор Берг уведомил, что посланные от него полковник Зорич и подполковник Суворов с командами на неприятельские при Бернштейне три эскадрона, оные совершенно разбили, взяв притом в полон одного офицера, рядовых драгун и гусар 70 человек и столько же лошадей; убитых сочтено на месте более ста человек; прочие же даже до фрунта неприятельского преследованы. С нашей стороны ранено пять казаков, несколько гусар и лошадей».

После сего Платен отступил к Кольбергу и соединился с Принцем Виртембергским. Но как сей корпус, так и гарнизон Кольберга, давно нуждаясь в военных и съестных потребностях, ожидали огромного транспорта от Штетина через Голнау, то генерал Берг рассудил пресечь сообщение Штетина с Кольбергом и подвинулся к Наугартену.

С своей стороны, Принц Виртембергский послал полковника Клейста в Голнау с тем, чтобы подать руку означенному транспорту; Платена подвинул он к Грейфенбергу с повелением занять Вюсентин сильным отрядом для подпоры Клейсту, а Кноблоха в Трентау для подпоры Платену. Между тем транспорт пришел в Голнау, был выгнан из оного полковником Текеллием и обращен к Штетину. Тогда Берг двинулся на Вюсентин и атаковал отряд, его занимавший, так удачно, что не спаслось ни одного человека из оного. Но пока производилась сия атака, Платен, услыша пушечную пальбу в Вюсентине, отправил туда другой отряд, который, подошед к месту сражения и увидя поражение вюсентиского отряда, «потянулся обратно к Грейфенбергу, куда для преследования оного послан с легкими войсками подполковник Суворов, который немалый вред неприятелю причинил и, напав с одним эскадроном желтых гусар, под командой поручика Карпа, и несколькими казаками на арьегардию помянутого сикурса, многих побил, одного офицера и 40 человек рядовых в полон взял. Так преследовав неприятеля около мили, к команде возвратился». (Из того же журнала.)

После сего Берг занял Грейфенберг, а Платен взял направление на Бельц к Камину, где, услыша об обратном прибытии транспорта к Голнау, немедленно поворотил на голновскую дорогу и остановился в Швантесгагене, оставя в деревнях Цонглове и Баумгартене славного партизана Курбьера с 2-мя батальонами и одним гусарским полком. На другой день Курбьер был охвачен Бергом и взят в плен со всем отрядом своим, и Платен, преследуемый нашими войсками, отступил к Голнау.

Тогда главнокомандующий отрядил корпус Фермора для содействия Бергу в нападении на Голнау. Фермор, нашед затруднения, остановился у города и открыл по нем канонаду; но Берг, взяв один батальон гренадер с пушками, в местечко штурмом вошел и неприятеля оттуда выгнал, «причем подполковник Суворов в преследовании неприятеля через местечко и по мосту с отменной храбростью поступил». (Из того же журнала)

Нельзя подумать, чтобы в течение сей кампании Суворов ограничил служение свое одними вышепредставленными подвигами, хотя в журнале имя его более уже не является; впрочем, ежели действия его не были столь блистательны, чтобы заслужить место в донесениях, то по крайне мере школа была поучительна. Поиски генерала Берга в сей кампании могут служить примером партизанской войны по всем отношениям. Через его отважность, неутомимость и искусство, столь необходимый гарнизону и войскам Принца Виртембергского, транспорт не мог достичь до Кольберга от 4 октября до 5 декабря, то есть до дня сдачи сей крайности, по причине недостатка в съестных и боевых потребностях.

В конфедератскую войну Суворов имел обширное поле для ознаменования своих способностей; он командовал уже особой, ни от кого независимой партией, состоящей из 900 человек. 1796 года, прискакав на подводах из Минска под Брест, он внезапно охватил два уланских полка Беляка и Коржицкого и принудил их сдаться пленными. У селения Орчахобы разбил обоих Пулавских, которые втрое были превосходнее его в силах. В 1770 и 1771 годах действовал с оной же партией по обеим сторонам Верхней Вислы в области, ныне называемой Австрийской Галицией; двоекратно разбил полковника Мошинского и другие конфедератские партии. Под Ландскроною победил войска маршалов Орзешки и Сапеги, коих совещателем был известный генерал Дюмурье. Под Замостьем снова разбил Пулавского. Узнав о прибытии гетмана Огинского в Литву, он полетел из Люблина к Слониму и под Столовичем разбил его наголову, взял в плен 1000 человек рядовых, 30 офицеров, 12 орудий, несколько знамен, бунчуг и булаву гетмана.

После сего партизанская война если не вовсе прекратилась, то по крайней мере пришла в такой упадок, что одно фланкирование, или личная ловкость на перестрелках называема была партизанским действием. Наездники, – из коих Ельчанинов, Гейкен и Любимов, а потом два брат Горичи были у нас отличнейшие, – довольствовались рыцарскими сшибками с неприятельскими наездниками в виду противных лагерей и пользовались наименованием партизанов без малейшего на сие права. Я скажу более: самые успехи Суворова в 1770 и 1771 годах против конфедератских войск, – успехи поучительные, как частные удары, – ничтожны в отношении истинной цели партизанской войны, ибо поиски сего великого человека не могли быть ни на что другое направляемы, как на одни отряды неприятеля, а не на путь сообщения или продовольствия его армии, рассеянной тогда по всему пространству Польского государства[6]6
  В 1772 году взял Краков, защищаемый конфедератами и французскими бригадирами Галибертом и Шуазье.
  Пределы сего сочинения не позволяют мне распространиться более в описании всех партизанских подвигов сего великого полководца. Впрочем, всё, что я представил, достаточно доказывает, что Суворов в сем роде войны почерпнул ту быстроту в действиях, ту ловкость в изворотах, ту внезапность в нападениях, то единство в натиске, которые доставили ему те бессмертные победы, коих тайна и поныне еще недостижима многим методикам.


[Закрыть].

В 1792 году Костин у Французов и в 1809-м Шиль у Пруссаков обращают на себя взоры современников. Движение первого от Ландау по долине Рейна к Майнцу и занятие сей крепости в то время, когда союзная армия отступала от армий Дюмурье и Келлермана из Шампании, достойно похвалы всякого того, кто забывает сторону, к коей он принадлежал, чтобы платить дань справедливости всему тому, что носит на себе печать отличия. Шиль представляется в ином виде. Отдавая должную справедливость его смелому духу и решительности, с какой бросился он на поприще защитников Германии, с прискорбием видим что при совершенной свободе в выборе удобнейшего пункта стремления, исполнение не соответствовало обширности и смелости его плана. Нет оправдания направлению его на север, методическим сражениям и ограниченности изворотов его в действии против линейных войск, двигающихся всегда с большой тягостью, нежели малые отряды, и потому нисколько не препятствующих исполнению намерения деятельного партизана. Когда бы он, быстро перешед через Богемию и став на единственный путь сообщения Наполеона – на путь, проходивший через Линц, Бронау и Мюнхен, истреблял все запасы снарядов и пропитания французской армии, по сей черте расположенные и следующие: тогда имел бы он несравненно более средств вредить неприятелю, нежели действием около Северного моря и отдалением своим от круга решительных происшествий. Я знаю, что сие мнение опровергаемо будет тем, что таковой дальний переход слишком уже был бы отважен, увлекая его от моря, наблюдаемого английским флотом, единственным его убежищем в случае неудачи. Слабое оправдание! Нет лишней отважности для человека, который обрек себя на опасную службу партизана. Он должен истребить надежду вкусить, по совершении подвига, плоды геройского вдохновения; забыть об ожидающих его рукоплесканиях, похвалах и наградах и идти, наверное с тем, чтобы, нанеся чувствительные удары неприятелю, погибнуть с пользой, хотя бы позорной смертью.

Таковой малодушной предвидимостью нельзя упрекнуть испанских партизанов, или гварильясов; их действия в 1809 году будут примером для каждого начальника партии, как должно пользоваться местным положением земли, в коей ведется брань, и гневом народа, восставшего на отмщение.

При начатии войны все генеральные сражения, данные испанской армией, ознаменовались поражениями; силы её истощались, и уже французская армия, после океанского сражения, угрожала Лиссабону. Неизвестно, что понудило её перенести театр войны в Андалузию; но через сие движение все выгоды, приобретенные победами, исчезли; Англичане занялись образованием войск и укреплением важнейших пунктов на границе Португалии в то время, когда народное ополчение в северной Испании начало действовать с необыкновенным рвением.

По причине рассеяния испанской армии, областные юнты, не имея никакого сношения с главной юнтой, занялись каждая особо составлением народной стражи для местной защиты областей, ими управляемых; а народ, перестав ожидать успехов от главной армии и уверясь в необходимости общего ополчения, бросился к оружию и стал под знамена мести и независимости. Ненависть к Французам, дотоле окованная и подавляемая насилием, вдруг разрушила все оплоты и сама собой дала единство своевольному стремлению каждого гражданина. Тогда размерные движения регулярной армии заменились, так сказать, устроенным беспорядком вооруженных поселян, родом войны, более всякого другого свойственным неукротимому нраву Испанцев и местному положению Испании.

Мало-помалу провинции, занимаемые Французами, покрылись партиями, составленными из линейных солдат, кои прежними поражениями были рассеяны, и из людей всякого звания, защищавших свою собственность. Известия о первых успехах сих многочисленных партий были принимаемы народом с восторгом, и в разглашениях украшались всеми вымыслами пламенного воображения южной нации. Сие самое воображение и сия неограниченная страсть к независимости, столь вредившие действию регулярных войск Испании, были истинной причиной успехов общего ополчения, доказавшего свету, что победы, одерживаемые над армиями великодушного народа, более ожесточают, нежели покоряют его под иго чужеземного властителя. В Испании все начальники партий поступили на поприще воинов из званий, чуждых военному, и почти все взошли на степень свою с низших степеней гражданских. Между отличнейшими наименее пламенного Эль-Эмпичинадо, грозного для неприятелей, но еще более грозного для изменников отечества, и двух героев фамилии Мина, столь славно способствовавших избавлению Испании от ига позорного и ненавистного! Впрочем, почти вся нация разделилась на отряды. Не было дороги, не было тропинки, по коим бы можно было избегнуть встречи с гварильясами. Теснины Пиренеев, Сиерра-Морены, обе Кастилии, Наваррское и Арагонское королевства сокрывали в недрах своих сих зорких, бесстрашных и неутомимых воинов, коих слава неизгладима во всех летописях, во всех сердцах, бьющихся для отечества.