Текст книги "Дымовое древо"

1967

Первого января 1967 года, после полудня, Нгуен Хао выехал в аэропорт Таншоннят с Джимми Штормом – лицом, весьма приближённым к полковнику. Джимми Шторм почти всегда одевался в штатское – впрочем, когда Хао увидел парня впервые, тот сидел на корточках, не отрывая пяток, перед особняком отдела психологических операций ЦРУ, отдыхал от работы и курил сигарету, одетый в полевую форму армии США с нашивками сержанта.

Сегодня мистер Джимми, он же сержант Шторм, надел ту же самую униформу и всю дорогу до аэропорта сидел на заднем сиденье (раньше он туда никогда не садился), держа спину прямо, не снимая кепи и не проронив ни слова, – возможно, подумал Хао, немного нервничал из-за того, что надо будет приветствовать новоприбывшего гостя.

Однако причина его молчания могла крыться в чём угодно. Мистер Джимми Шторм был странным и сложным молодым человеком. К тому времени, когда они увидели, как Уильям Сэндс спускается по трапу с самолёта «Ди-си-3» компании «Эйр-Америка»[54]54
  Air America – авиакомпания, принадлежащая ЦРУ США и служащая для обеспечения и прикрытия тайных операций этой организации.


[Закрыть], чуть пригибая голову от шума реактивных двигателей и порывов сырого ветра, мистер Джимми вернул себе всю обычную непринуждённость и говорил с Сэндсом бодро и даже слишком быстро, чтобы Хао за ним поспевал.

Два бокса они уложили в багажник чёрного «шевроле», а третий пришлось везти на заднем сидении вместе с прибывшим – он попросил принимающую сторону называть его Шкипом.

– Ладно-ладно-ладно, – согласился мистер Джимми, но потом возразил: – Но позвольте мне звать вас Шкипером. Шкип – это слишком коротко. Просто пролетает мимо ушей.

Теперь мистер Джимми сидел впереди вместе с Хао. Хао сказал:

– Мистер Шкип, рад с вами познакомиться. Ваш дядя знает моего племянника. Теперь и я знаком с племянником вашего дяди.

– У меня для вас кое-что есть, – гость протянул ему блок сигарет. Из коробки они выглядели почти как «Мальборо», но это была другая марка. «Винстон».

Хао сказал:

– Спасибо большое, мистер Шкип.

Пока они стояли в пробке, справа к ним подъехал велосипед. Мистер Джимми резко опустил окно, буркнул: «Ди ди мау!»[55]55
  Đi đi mau! – Шевелись быстрее! (Вьет.)


[Закрыть], махнул рукой, и велосипедист откатился в сторону.

Мистер Шкип сказал по-вьетнамски:

– Можно, я буду говорить по-вьетнамски, господин Хао?

Хао ответил – тоже по-вьетнамски:

– Так лучше. По-английски я говорю как ребёнок.

– Сегодня у нас Новый год, – сказал мистер Шкип. – А скоро я буду отмечать другой, ваш Тет.

– У вас довольно хорошее произношение.

– Спасибо.

– Вы много раз были во Вьетнаме?

– Нет. Никогда.

– Удивительно, – сказал Хао.

– Я прошёл интенсивный курс, – объяснил мистер Шкип, произнеся «интенсивный курс» по-английски.

– Так вот это они и есть, а? Все семьсот фунтов? – потянулся мистер Джимми назад и потрогал ящик. – Ключи от тридевятого королевства?

Хао внезапно убедился: Джимми Шторм, несмотря на то, что видел Шкипа Сэндса в первый раз, уже погряз в глубокой ненависти к гостю. Шкип же, в свою очередь, не вполне доверял Шторму и слегка помедлил, прежде чем ответить:

– Скорее двести фунтов.

Стоял закат, и подбрюшья облаков полыхали красным. Автомобиль въехал в Сайгон и миновал ряд домов, где в сумраке прыгали через скакалку дети, и до машины доносились обрывки магических песнопений играющих. Потом показались улицы, облюбованные американскими военными, проспекты убогих лавчонок, пролетели мимо двери, разинутые настежь, будто рты, и из каждого рта неслась какая-то собственная музыка, собственный голос, собственная вонь, потом машина миновала реку, направилась муниципалитету, официально называемому провинцией Зядинь, и вниз по улице Тиланг к особняку отдела психологических операций ЦРУ, в котором уже давно никто не жил – только Джимми Шторм в своей захламлённой спальне с пыхтящим кондиционером совсем рядом с гостиной, где стояли ротанговые столики, диван с капковыми подушками, почти пустой книжный шкаф, бамбуковая стойка без табуреток и картина в рамке на одной из бледно-жёлтых стен, изображающая лошадей в конюшне.

Чёрный «шевроле» остановился у особняка. Хао помог американцам с разгрузкой – принял и баул мистера Шкипа, и его тростниковую корзину, и все три ящика, – попрощался и пошёл домой по разбитому тротуару вдоль сточной канавы, освещая путь фонариком.

Они жили на втором этаже дома, где располагался закрывшийся магазин, которым владела его семья – он, его жена Ким и временно заезжающие родственники. Магазин достался им от предков Хао; родственники принадлежали Ким. Когда Хао вошёл через проулок в дом, уже где-то час было темно, но он услышал, как сандалии жены шаркают по бетону заднего дворика – она хлопотала среди плодовых растений, которые выращивала в больших горшках. Хао включил потолочную флюоресцентную лампу в гостиной, чтобы известить жену о своём приходе.

Хотелось с кем-то поговорить. Казалось, просьба встретить члена семьи полковника по его прибытии скрепила их союз, а он теперь миновал в своей жизни важную веху – но ведь и в жизни жены тоже. Право вынести их положению общую оценку оставалось за ней.

Он сел на стул перед красным пластиковым электровентилятором. Довольно скоро вошла Ким – женщина средних лет, косолапая, деревянный каркас, обмазанный жиром, жилистые руки, кривые ноги и выпирающее пузо. Лицо её сделалось чем-то похоже на морды каменных лягушек, которых ставят в садах, и ещё чем-то – на лик Будды: щекастое, пучеглазое. Она села, перевела дух и сказала:

– У меня сегодня всё отлично.

– Вот так чудо, – съязвил он, ибо знал, что она любит выражаться подобным образом.

– Я приняла лекарство от астмы, о котором рассказывала.

– Ой, – встревожился он, – это же безумство.

– Но ведь сработало же. Чувствую себя отлично.

– Давай запишем тебя на приём к американскому доктору. Уверен, господин полковник сможет такое устроить.

– Оставь меня в покое, – сказала она, как всегда, – в мою могилу никто вместо меня не ляжет.

Ким хорошо управлялась с домашними делами и была Хао доброй подругой. Он ею дорожил и желал ей долгих лет жизни. Но её здоровье было неважным.

Они сидели вместе, пока жужжал красный вентилятор, а под ним гудела столешница. Ким закрыла глаза и задышала носом, согласно совету очередного врача.

Болезнь действительно длилась уже очень долго, вероятно, осложнившись несколько лет назад – четыре года, что ли? – из-за потери племянника. Ким часто возвращалась к теме самоубийства Тху. Хао видел, как она с тоской смотрит куда-то в никуда, тогда как что-нибудь, может быть, всего лишь звучание её собственного голоса, против воли втягивает её обратно в разговор: «Как думаешь, может, это был несчастный случай, как думаешь, может, он просто экспериментировал, любопытствовал, рассматривал или нюхал горючее, ну, я не знаю?» А Хао говорил: «Я тоже не знаю; только Тху явно вляпался в какие-то неприятности, раз потом угодил в объятия бензина». – «Мне не нравится Будда, – говорила она. – Есть много богов, – говорила она, – у Будды всё слишком просто, а вот ты оглянись вокруг, разве всё выглядит таким уж простым? Нет, нет».

Чтобы беседовать с ней, надо было войти в её мир, поэтому он спросил:

– Что тебе в последнее время сообщают сны?

– Что моё дыхание станет свободным, а моя двоюродная сестра скоро выйдет замуж.

– Сестра? Какая сестра?

– Ланг! Мне что, отвести тебя в соседнюю комнату и показать, как Ланг спит у себя на циновке?

– Да я забыл, какая из них гостит у нас.

– Так их две! Ланг и Ню.

– Время поговорить о нашем положении.

– Говори.

– Ты же понимаешь, у господина полковника какой-то проект возле Кути, в окрестностях горы Доброго Жребия.

– Ему помогать опасно. Разве уклонишься от ветра?

– Я уже ему помогаю. Поговорил с некоторыми бригадирами, отметил расположение входов в туннели у него на карте.

– Если ты встанешь на какую-то из сторон, что же будет с нами?

– Я уже выбрал сторону. Считаю, нам надо поразмыслить, что случится, когда наша страна вновь объединится. Думаю, нам придётся уехать.

– Уехать?

– Уехать за границу. Эмигрировать. Бежать в другую страну.

– Но нам же нельзя!

– А что нам мешает? Дома ведь никого из прислуги не останется.

– Никого не останется, потому что у тебя нет для них работы. Зачем ты продал две другие лавки, когда эта уже закрылась? И вообще, у нас же есть Минь.

– Миню есть за что зацепиться, он сам о себе позаботится.

– Ты хочешь сказать, рано или поздно его убьют.

– Ох, жена, ну я тебя прошу, пора тщательно обдумать все эти вопросы.

Частенько, когда они говорили о чём-то, что расстраивало Ким, она машинально вскакивала на ноги и принималась ходить по комнате. Поднимала подушки, взбивала их в руках, смахивала с них пыль или брала небольшую – по колено – метёлку и подметала деревянный пол от пуха. Мать Хао пользовалась такой же метёлкой. Бабушка – тоже. В какой бы дом он ни вошёл – у всех имелась такая же точно метёлка.

– Я познакомился с племянником господина полковника. Его зовут Шкип. Давай пригласим его на ужин.

– Нехорошо приглашать американцев к себе домой.

– Если мы не выберем сторону, нам не будет доверять ни одна из сторон. Так и останемся болтаться посерёдке. А такие люди, которые остаются посерёдке, рано или поздно оказываются где-нибудь в лагере – и неважно, какая сторона победит.

– Значит, ты примкнул к американцам. Если американцы победят, мы сможем остаться.

– Нет. Американцам не победить. Они сражаются не за Родину. Они просто хотят быть хорошими. А чтобы быть хорошими, нужно всего лишь немножко повоевать, а потом убраться восвояси.

– Хао! Тогда зачем же им помогать?

– Победить они не победят, но могут доказать, что способны на дружбу. А я верю, что люди они порядочные, поэтому так и поступят.

– Но у тебя ведь есть друзья во Вьетмине!

– Теперь он называется «Вьетконг».

– Чунг. Чунг Тхан – это же твой друг.

Хао сказал:

– Неохота говорить про Вьетконг. Коммунисты живут только ради светлого будущего. Во имя его они разрушат всё, так что в будущем останется одна пустота. Я хочу поговорить об американцах.

– Говори. Кто мешает-то?

– Если я помогу этим американцам, нам не придётся становиться беженцами, они помогут нам выбраться. Может быть, куда-нибудь в Сингапур. Я считаю, что это вполне осуществимо. Сингапур – очень интернациональный город. Нам не придётся чувствовать себя изгоями.

– Ты когда-нибудь говорил с ними про Сингапур?

– Поговорю, когда придёт урочный час. Есть ведь и другие места. Манила, может быть, Джакарта, может быть, Куала-Лумпур. Лишь бы не пришлось отправиться в лагерь для беженцев.

– Буду молиться, чтобы американцы уничтожили Вьетминь.

– Я, Ким, не питаю надежд. Есть такая старинная пословица: наковальня молот переживёт.

– А мы кто такие? Мы ни молот, ни наковальня. Нас зажали между ними.

– И ещё одна: всякий кочет на своей навозной куче лучше всех дерётся.

– Ха! Вот тебе ещё одна старинная пословица: петух есть курица с яйцами, а мужчины – что стая клуш.

– Никогда такой не слышал.

Она довольно засмеялась и направилась на кухню.

– Понимаю, – окликнул её Хао, – нет для тебя большей радости, чем выставить мужа дураком.

Однако от её смеха на душе стало теплее – Ким так редко смеялась после гибели Тху. Она дорожила Тху как бесценным даром. Оба брата остались как память об её умершей сестре. Они были всем, что она имела. Теперь у неё остался только Минь.

* * *

На кухне Нгуен Ким зажгла примус под чайником. Остановилась перед полкой, вскрыла один за другим свои флакончики с благовониями и вдохнула из каждого по очереди. Она много времени уделяла дыхательной терапии. В эти дни её особенно интересовал розмарин. Ким хотела смешать его с экстрактом пачули – не в качестве лекарства, а всего лишь для духов, и никак не находила подходящего способа: в сочетании они, как казалось, давали какой-то третий аромат, не совсем приятный.

Лекарство от астмы привиделось ей во сне. Этого она мужу не сказала. А ещё приняла сироп, купленный у китайца-травника в уезде Тёлон. Он ни за что не хотел открывать, что́ туда входит, но она слыхала, что для приготовления снадобья используется мясо и кожа геккона. Хао не одобрял такого.

Ким считала мужа игроком и мечтателем. Он удивил их всех, когда продал две из трёх их галантерейных лавок, а третью сдал в аренду человеку, который вскоре растерял всех покупателей. Теперь среди голых полок временно проживали её родственницы. Вместо того, чтобы вложиться во что-нибудь ещё, Хао тратил деньги лишь на повседневные нужды, зато всё своё время, самую свою душу вкладывал в американцев. Неужели он думал, что это и так не ясно? Неужели думал, что ей надо рассказывать об этом специально?

Она была благодарна двум девушкам, которые жили с ними, Ланг и Ню – они очень выручали, эти сестрички из её родного городка, которых нельзя было назвать служанками. При определённых обстоятельствах она жалела, что они не ведут себя как служанки, но никак не могла им об этом сказать. Хотя это было бы бесполезно, если только они сами уже не поняли, если только их никчёмная мать, её тётя, сама им не рассказала…

Ким выкинула из головы такие неблагородные мысли.

Она верила: когда кровь испаряет недуг, вместе с ним уходят и некоторые духовные загрязнения, и выздоравливающий больной испытывает мимолётное состояние чистоты.

В таком состоянии, верила она, возможно ясное мышление. Даже, наверно, вдохновение.

Хао не обсуждал с ней финансовые вопросы, разве что говорил, что если не делать крупных покупок, то они могут жить, как жили раньше. Этого вполне хватало. Игрок, мечтатель – пожалуй; однако на мужа можно было положиться, и она его уважала. Его отец, сплавлявший местные товары по реке Сайгон для торговли с французами, выстроил прибыльное дело. Хао – обречённый на бездетный брак, отпрыск увядающей ветви – наблюдал его медленный упадок. Она не будет просить его остаться. Если он хочет бежать, что ж, они убегут. Да и к чему проливать слёзы о завтрашнем дне? Может, они будут мертвы задолго до того, как придётся оторваться от корней.

Ким вынесла чайник и две чашки, а Хао сидел, уложив руки на подлокотники кресла, и, прикрыв глаза, медитировал в дуновении электровентилятора.

Ким опустилась на стул и налила им обоим.

– Мне нужно услышать от тебя клятву, – сказала она.

– Говори.

– Хочу, чтобы ты пообещал: что бы ни случилось, ты позаботишься о Мине.

– Обещаю.

– Не торопись!

– Нет. Ты пойми, жена: когда я сказал, что Миню есть за что зацепиться, я имел виду, что он уже сам прокладывает себе жизненный путь. Между прочим, он ведь больше не водит реактивные самолеты. Он летает на американских транспортных вертолётах – только для перевозок и исключительно по приказу полковника. Он уже в безопасности. И мы с господином полковником позаботимся, чтобы он оставался в безопасности. Ещё раз слушай, жена: я обещаю.

– И ещё кое-что.

– Сколько там ещё?

– Только одно: если мы уедем, мы же когда-нибудь вернёмся?

– Если будет можно.

– Пообещай мне.

– Клянусь в этом для тебя. Если будет можно, мы обязательно вернёмся домой.

– Даже если в виде кучки пепла, – сказала она.

* * *

Хао удивило, что Ким так откровенно говорит о своих переживаниях. Она ещё никогда не высказывала ничего подобного, всегда осторожничала и скрывала свои чаяния от зоркого ока и чуткого уха сверхъестественных сил, от призрачного скопища своих бесчисленных богов.

Беседа его потрясла. Жена не просто подумывала о переезде, она о нём торговалась, шла с ним на компромисс, как с чем-то неизбежным. Они поднялись на второй этаж, и там, несмотря на жару, которая всегда держалась наверху немного дольше, он обнял её и не выпускал из рук, пока Ким не заснула. Война, война, война – как череда тайфунов, всё накатывающих на их жизнь, а теперь где-то там, в отдалении, с обратной стороны их бедственного положения замаячила вдруг спасительная вершина, цель, до которой нужно добраться. Наконец Ким тихонько задышала, в точности так, как и уверяла, без сипения – по крайней мере, сегодня ночью.

Он перешёл на свою постель, оставив рядом с пологом одежду и сандалии – свои пластиковые сандалии, чья внутренняя сторона подошвы сообщала по-английски: «Сделано в Японии». Высокие стены между культурами понемногу таяли. Оползали, словно состояли из грязи. Они с Ким могут поехать куда угодно. В Малайзию. В Сингапур. В Гонконг. Не исключено, что даже в Японию. Хао стало смешно от мысли, что сейчас он может выйти на улицу и заметить кому-нибудь мимоходом: «Не исключено, что даже в Японию».

Среди ночи Ким его разбудила. Он взглянул на радиевые стрелки часов. Без пятнадцати четыре.

– Что такое?

Она сказала:

– Ниже по переулку собаки лаяли.

– Спи. Я послушаю немного.

Пока она не заснула опять, он тихо лежал, смотря на крохотный уголёк инсектицидной спирали, тлеющий на комоде у дальней стены.

Услышал, как в глубине переулка Чунг – конечно, Чунг, а кто же ещё? – подражает щебету геккона.

Прежде Чунг никогда не приходил так поздно. Но ведь любой предусмотрительный человек будет варьировать время прибытия.

Хао потянулся вниз, поднял полог и спустил с постели ноги. Взял брюки, рубашку и японские сандалии к входу на лестницу, там оделся и встал в темноте, не слыша ничего и ощущая лишь вкус собственного дыхания. Ступая как можно мягче, направился вниз. Прямо под ногами спали сёстры – в лавке, скошенный потолок которой и образовывала лестница. Но тихо нельзя было спуститься никак, у каждой ступеньки имелось что сказать. Внизу он подождал, пока не удостоверился, что девушки не проснулись.

Пробрался на кухню, к окну за газовой плитой и отодвинул защёлку. Как только открыл, под окном послышался негромкий кашель.

– Чунг?

– Доброе утро.

– Доброе утро.

– Прости, что побеспокоил.

– Не могу предложить тебе ничего горячего. Не хочешь стакан воды?

– Спасибо за такую доброту, пить не хочется.

– Давай я выйду.

И он вышел через кухонную дверь в крохотный внутренний дворик, где в темноте у стены стоял Чунг.

– Мои сигареты наверху остались, – шепнул Хао.

– Вряд ли нам стоит курить. Нас заметить могут.

Двое мужчин присели рядом на корточки у стены под окном на кухню.

Хао сказал:

– Значит, ты отважился появиться в городе.

– Появляться сейчас рискованно везде. Всего пару лет назад я мог путешествовать на большой территории. А теперь мы изгнанники повсюду на Юге.

– А приходить ко мне домой – риск для нас обоих.

– Скорее для меня, я бы сказал.

– Ты под моей защитой, Чунг Тхан. Даю слово.

– Верю. Но лучше исходить из наихудшего.

– Чунг, я прекрасно понимаю, что тебе без опаски и шагу ступить нельзя.

– Не гони так быстро. Я ещё не согласился, чтобы мы предпринимали какие-то шаги.

– Каждая наша встреча уводила нас немного дальше, согласись ведь?

– Я бы сказал, наоборот – приближала нас к пониманию. Но никаких шагов мы ещё не предпринимали.

– Готов ли ты это изменить?

– Нет.

По мнению Хао, это была уловка, а не настоящий отказ.

– Прежде чем мы двинемся дальше, – сказал Чунг, – я должен быть уверен, что ты меня понял.

– Говори, пожалуйста. Я слушаю.

– Я за три дня добрался на Север на русском судне. Это было в пятьдесят четвёртом. Нам сказали, что уже через два года мы возвратимся в воссоединённую страну.

– Продолжай, – кивнул Хао.

– Через шесть лет я вернулся назад тропой дядюшки Хо за одиннадцать недель и по пути без малого сто раз чуть не помер.

Хао сказал:

– Я слушаю.

– В шестьдесят четвёртом я осознал, что десять лет ждал возвращения домой. И всё же к тому времени я уже четыре года как был на Юге.

– Во всех этих цифрах так и сквозит обида. Ты недоволен, – заметил Хао.

– Я переживал внутреннее противоречие. И оно не собирается никуда пропадать.

– Вижу.

– Я был трусом. Я должен принять решение.

– Готов помочь тебе чем только могу.

– Это-то я знаю, – вздохнул Хао. – Только вот чего же ты хочешь?

– Хочу оказать услугу старому другу.

– Нам надо поговорить начистоту. Вот ты говоришь, ты хочешь, чтобы я чувствовал себя в безопасности, а потом лжёшь. Скажи правду: чего ты хочешь от всей этой ситуации?

– Чтобы выжила моя семья.

– Хорошо.

– Ну а ты чего хочешь? – спросил Хао.

– Чтобы выжила правда.

Так, что дальше? Философия? Хао сказал:

– Что может угрожать правде? Это ведь правда.

– Я хочу, чтобы правда не умерла у меня внутри.

Хао подумал: «Я человек деловой; давай обсудим прибыли и убытки». Но сказал только:

– Стараюсь понять.

– Не думаю, что словами можно лучше объяснить, чем я занимаюсь. Просто хочу, чтобы ты понял: меня ничто не вынуждает. Я не испытываю никаких затруднений. Мне не нужны деньги. Просто надо держаться поближе к правде.

Хао не поверил. Он предавал своих товарищей, какой тут мог быть мотив? Ну уж точно не философия.

Сидя на корточках рядом с Хао, Чунг опёрся головой о стену и вздохнул. Казалось, он собирается попрощаться.

– Ладно, – сказал он вместо этого, – давай всё-таки покурим вместе.

Хао крадучись вернулся наверх, нашёл свои сигареты и американскую зажигалку «Зиппо». У начала спуска раскурил две штуки и пошёл с ними вниз, задаваясь вопросом, дождётся ли его Монах. А вот и он. Очень хорошо. Сегодня ночью они предпримут важные шаги.

Хао сказал:

– Он хочет с тобой встретиться.

– Много хочет – мало получит.

– Он согласен предоставить тебе защиту.

– Пока он не может меня вычислить, я не нуждаюсь в его защите.

– Но он же хочет уберечь тебя от своих собственных людей. От своих, не от ваших.

– Вот я и стану тем, кто беспокоится об обеих сторонах.

Они закурили, при этом каждый прикрывал огонёк ладонями, а Хао думал: «Мне нельзя даже дать другу закурить, он может не пережить, если свет упадёт ему на лицо. А я ведь уже годы не видел его глаз».

– Чунг, чтобы добраться туда, куда ты идёшь, тебе нужен защитник, и этот защитник должен тебе доверять.

– Время ещё не пришло, – друг смахнул уголёк с сигареты и сунул окурок в карман рубашки.

Хао сказал:

– Три года назад, незадолго до того, как ты впервые снова со мной связался, мой племянник сжёг себя заживо за храмом Новой Звезды.

– Я об этом знаю.

– Ты тоже так собираешься? Уничтожить себя?

Каким неторопливым, задумчивым стал Монах! Его всегда отличало сдержанное прямодушие, но это было нечто более глубокое. В его молчании слышался поиск. Оно вдохновляло.

– Между нами прозвучала ложь. Я солгал. Сейчас я собираюсь позволить правде вернуть меня к себе. Если я не переживу этого процесса, так тому и быть.

– Нам нужно подобрать более вразумительную причину.

– Нет. Правда. Всё равно они предположат, что я лгу.

– Доверие зарабатывается со временем. Им нужно будет что-нибудь взамен. Можешь мне что-нибудь дать?

– На этот раз расскажу тебе кое-что, о чём они, похоже, уже знают. В следующий – чуть больше.

– А-а. Мы собираемся переступить черту, но не собираемся её перескакивать.

– Те, кто возвращается с Севера, говорят, что близится большое наступление. Нескоро. Вероятно, в районе следующего Тета.

– Ничего такого не слышал.

– Твой полковник слышал. Наверняка до него доходили слухи. Но я тебе так скажу: это не слух. Это витает в воздухе. Оно уже близко.

– Он захочет тебя допросить. Устроить допрос на пару дней. Стандартная процедура.

– Не держи меня за дурака.

– Прости.

– Я и контролирую весь процесс. Иначе никак.

– Как скажешь.

– Мне нужно время, прежде чем выдать ему что-нибудь конкретное, что-нибудь, что он сможет подтвердить.

– Ладно.

– Мне нужно время. Я ещё не готов переступить черту.

* * *

Соседские петухи пропели в третий раз. Лишь ненадёжнейший кусочек ночи перед рассветом оставался у Чунга на то, чтобы выбраться из околотка Хао – миновать плодовые деревья, земляные дворы, дощатые домики, мерцающие огоньки в окнах кухонь у редких «жаворонков», сточную канаву, петляющую среди участков. Он завидовал другу, завидовал этой незатейливой мирной жизни.

Когда Чунг достиг автомагистрали, то притормозил, чтобы зажечь окурок и понаблюдать, как парочка пекарских сыновей на велосипедах проскользнула в тишине мимо, развозя утренний хлеб.

Он припомнил, как бродил рука об руку с Хао в ровно такой же предрассветный час, но по совсем иной вселенной: два буйных молодчика шатались по округе, слишком пьяные от похищенной рисовой водки, чтобы волноваться о том, как их накажет учитель. В точности восстановил в памяти, какого размера и цвета была той ночью луна, и как безоглядно дружелюбен был тот юный мир, и как их голоса горланили старинную песню:

Вчера вдоль дороги тебя я, мой друг, провожал…

Сегодня тебе на могилу цветок выбирал…

* * *

В обед второго января, его первого полного дня в стране пребывания, Шкип Сэндс ждал дядю в «Club Nautique»[56]56
  Гребной клуб (фр.).


[Закрыть] у берега реки Сайгон. Противоположный берег ниже по течению загромождали джонки, сампаны и хижины, но на бурой глади воды не наблюдалось почти никакого движения. Он изучил меню, совершенно потерял аппетит, повертел в руках столовые приборы, повслушивался в шумную многоголосицу птичьих трелей – какие-то из них были мелодичны почти до сентиментальности, другие звучали сердито. Вдоль хребта стекал ручеёк пота. Взгляд Шкипа упал на посетителя за соседним столиком – азиата с невероятно обильной чёрной растительностью, спадающей с черепа и прикрывающей затылок и шею. Напротив от мужчины сидела женщина с обезьянкой на коленях. Женщина хмурилась – обезьянка её не веселила, да и меню не добавляло радости.

Единственный, очень громкий выстрел – миномёт? ракета? звуковой хлопок от самолёта? – посеял в клубе замешательство. Обезьянка метнулась прочь от хозяйки, до отказа натянула поводок и заплясала туда-сюда под столиком. Несколько клиентов встали. Столики затихли, а официанты собрались у перил поглазеть вверх по реке в сторону центра города. Кто-то засмеялся, другие заговорили, посуда снова зазвякала о фарфор, всё вернулось на круги своя.

Как раз в это время на террасу вошёл полковник Сэндс и произнёс:

– Располагайся, мальчик мой.

Полковник летел сюда на вертушке от самой горы Доброго Жребия, так что Шкип всё понимал. Дядины брезентовые берцы и манжеты забрызгало красноватой грязью, но одет он был по-повседневному и выглядел столь обыкновенно, что становилось не по себе, – как будто заботили его только местные пейзажи да площадка для гольфа. В руке он уже сжимал высокий бокал виски.

Шкип сел напротив.

– Все хорошо? Тебе, насколько знаю, уже предоставили койку.

– Да.

– Когда заселился?

– Сегодня ночью.

– Виделся с кем-нибудь из посольства?

– Нет ещё.

– Что у нас сегодня по плану?

– Господин полковник, а позвольте у вас сразу же спросить кое-что про Сан-Маркос.

– Прямо вот так, не поевши?

– Мне нужно кое-что прояснить.

– Разумеется.

– Вы передавали приказы майору?

– Майору?

– Ну, Агинальдо! Майор! Когда мы в последний раз виделись.

– Точно. Пансионат «Дель-Монте». Сан-Карлос.

– Сан-Маркос.

– Точно.

– Агинальдо. Филиппинец.

– Да. Филиппинец. Нет. Не было у меня под началом никаких филиппинцев.

– А что насчёт того немца? Он был твой?

– Это политотдел в Маниле всеми заправляет. А я – не политотдел. Я просто больной пёс, которого они всё никак не решатся пристрелить.

– Ладно. Наверно, мне не стоит продолжать.

– Нет-нет. Раз уж начал, так чего теперь заднюю включать? В чём проблема-то?

– Наверно, это некстати.

– Иди ко мне. Мы же работаем вместе. Давай доделаем всё до конца.

– Прекрасно. Тогда что насчёт Кариньяна?

– Кого?

– Кариньяна, сэр. Священника с Минданао.

Теперь, чувствовал Шкип, дядя оценил, насколько он серьёзен.

– Ах да, – вспомнил полковник. – Отец Кариньян. Коллаборационист. Кто-то положил конец его страданиям.

– Кто именно?

– Если я правильно помню, операцию организовало командование филиппинской армии. Так мы поняли из донесения.

– Я сам писал это донесение. Ехал верхом на осле всю дорогу до подстанции «Голоса Америки» под Карменом и послал шифровку рапорта в Манилу, чтобы её переадресовали вам, всё согласно полученным указаниям. И я лишь упомянул местную армию – совсем походя.

– Я уверен, это была операция филиппинской армии. И тем более уверен, что руководил ею наш приятель Эдди Агинальдо. К тому же, у нас была тысяча причин считать, что этот Кариньян вовлечён в оружейный трафик и распространяет оружие среди группировок исламских боевиков на Минданао.

– Священника убили дротиком. Сумпитаном, как его там называют.

– Это оружие туземцев.

– Ни разу такого не видел, кроме как в руках у того немца в «Дель-Монте».

– Ясно.

– Вы не руководили немцем.

– Ну я же сказал, нет.

– Мне этого достаточно.

– Да мне плевать, достаточно тебе или нет.

– Да идите вы на хуй, сэр.

– Ясно. – Пока полковник обдумывал ответную реплику и водил пальцем, дрожащим пальцем, по краешку бокала, Шкип как-то сник. Для этого нападения он заковал душу в броню. Но не ожидал, что с ходу попадёт в незащищённую плоть. – Что ж, – проговорил полковник, – повторюсь, но в чём проблема?

– Да я просто нервничаю, – только и смог выдавить Сэндс.

Некоторое время полковник молчал. У Шкипа кончился запал. Почему он не подумал, что может ранить этого великана? Он так плохо разбирался в характере этих пожилых мужчин. Ну почему у меня нет отца?

Полковник сказал:

– Вот смотри. Такие вещи случаются редко, но всё же случаются. Чьё-то имя упоминается в более чем одном источнике, кому-то приходит некая мысль, кто-то публикует донесение, кто-то ищет приключений – ну, ты ведь знаешь, как оно бывает, правда? – и совсем скоро нате вам, пожалуйста. То, что тебе довелось стать свидетелем такого вот служебного косяка, окажется для тебя, Шкип, неоценимым опытом.

– Я бы сказал, что я стал не просто свидетелем.

– Я к тому, что ты видишь силу зверя, на котором мы скачем. Погоняй его с осторожностью. – На дядином бульдожьем лице, похоже, отразилась какая-то особого рода печаль. Он пригубил из стакана. – Картотека-то моя в безопасности?

– Так точно, сэр.

– Как тебе понравился Монтерей?

– Там невероятно красиво.

– Закажи-ка мне хот-дог по-вьетнамски.

Официант разливал воду по стаканам. Сэндс поговорил с ним.

– Говорит, у них тут фуршет, будьте, пожалуйста, как дома.

– Замечательно. Я даже разобрал слово «фуршет». А ты ведь уже познакомился с Хао Нгуеном?

– Так точно, сэр.

– Есть хочешь?

– Наверно, попрошу унести меню.

– Шкип.

– Да, сэр.

– Неужели мы станем сожалеть о том, что поговорили друг с другом откровенно? А то мне что-то не хочется. Это уже лишнее.

– Всё в порядке. Ценю вашу откровенность.

– Ну хорошо, – и полковник двинулся к фуршету.

Вернулся он к племяннику с тарелкой крабов в каком-то белом соусе; сел, подцепил вилкой и проглотил пару кусков, почти не жуя. Отхлебнул виски.

– А что там Рик Фосс – он ведь Фосс? Вчера вечером был в доме?

– Рик Фосс-то? Нет.

– Довольно скоро вы с ним пересечётесь. Я бы сказал, слишком скоро.

– Я встречался с ним на базе Кларка, перед отъездом. Он меня как раз и искал.

– Правда?

– Главным образом, чтобы расспросить о вас.