Текст книги "Воскрешение: Роман"

Поля кивнула.

– А Ася?

– А Асю-то вы откуда знаете? – удивленно спросила Поля. – Ах да, она же тети-Ирина двоюродная сестра. Я все забываю. У нее все отлично.

– Ну и хорошо, – сказал дядя Андрей. – Но они немного не ладят. Какая-то у них там черная кошка пробежала. Не знаю почему. Так что при Ире ты лучше про нее не очень. И не говори Ире, что я о ней спрашивал, хорошо?

– Хорошо. – Поля кивнула, все еще с некоторым удивлением; и снова, как когда-то в детстве, подумала даже чуть раздраженно: «Ну что у них за город такой, сюда не встань, об этом не заговори».

Они уже поднимались по Московскому проспекту, город окружал их желтыми огнями. И все же было в этом что-то не то. Это было как ехать из Внукова по Ленинскому проспекту, те же сталинки; только вроде поуже. Но в чуть снежной полутьме даже ширина проспекта становилась какой-то размытой и неопределенной. Казалось, еще немного, и станет видна башня универа.

– Дядя Андрей, – сказала Поля, – сделайте круг. Пожалуйста.

– А ты не устала? Женя сказал, что ты прямо из института.

Поля решительно потрясла головой.

– И куда? – спросил он.

– Откуда ж я знаю. – Она посмотрела на дядю Андрея даже чуть жалобно.

Они уперлись в широкий проспект девятнадцатого века с высокими доходными домами; по проспекту шел трамвай. Проспект Поля узнала; но дядя Андрей повернул налево; они пересекли трамвайные рельсы и начали погружаться в какую-то более темную и заброшенную, почти что незнакомую Поле часть.

– Это проспект Мира? – спросила она. – Я ведь все правильно помню?

– Это площадь Мира. А мы уже на Садовой. И обрати внимание, это не кольцо, – чуть насмешливо добавил он.

– Ну что же это такое. Как специально, чтобы запутать.

Они снова куда-то свернули, через некоторое время выехали на набережную; по левую руку какой-то мост тонкой нитью огней был натянут через низкую черноту все еще зимнего неба, спускающегося до самой Невы. Потом широким полукругом проехали по площадям, окруженным неожиданно свежими сугробами, мимо двух императоров на вздыбленных конях; снова полукругом обогнули освещенный прожекторами огромный Исаакиевский собор. С левой стороны оставили почти пустую Дворцовую площадь и гигантский гранитный столп с ангелом, поднимающим над городом огромный крест; справа от ангела, чуть дальше, была видна арка с летящей в воздухе колесницей. Миновали статуи Кутузова и, кажется, Багратиона с поднятыми жезлами, потом окруженную придворными Екатерину чуть в глубине сквера с оградами и фонарями, и наконец Поля почувствовала, что она в Ленинграде.

– Дядя Андрей, – спросила она, продолжая довольно и успокоенно оглядываться, – а вы здесь, в Питере, уже слышали, что в Москве революция?

– Ты это про что?

– Говорят, царя свергли, – ответила Поля. – Вроде бы теперь какое-то политбюро управляет.

Андрей пожал плечами.

– Царем больше, царем меньше, – невозмутимо сказал он. – Да и царь, говорят, был препаскуднейший. А мы провинция. До нас слухи не сразу доходят. Но раз говоришь, что свергли, – значит, свергли.

– И как? Памятник политбюро не хотите поставить? До кучи.

– Да мы, Поленька, поставили бы, – ответил Андрей, – только кто ж его знает, как это политбюро выглядит. Тут главное не ошибиться. Его ж, наверное, и в словаре Даля-то нет. Ну ничего, сейчас доберемся до дома и посмотрим у Брэма. Может, что и найдется.

– А мы уже домой?

– Домой. Думаю, Ира уже волнуется. И твоим пора отзвониться.

Ира действительно уже немного волновалась, хотя и в меру. Поля обнялась с Ариной и Митей, позвонила родителям. С Митей они вроде бы почти все заранее обсудили по телефону, но все равно она почему-то не была уверена, как именно они встретятся. Побаивалась, что будет как-нибудь неправильно: либо слишком скрытно, либо, наоборот, напыщенно; или, еще хуже, начнет подмигивать; а получилось хорошо. Сели ужинать. Аря, конечно, сильно изменилась, что было естественно, но за этот год немного изменился и Митя. В меру.

– Мы же с прошлого лета не виделись, – сказала Поля.

– Все равно я не понимаю, – спросила тетя Ира. – Как тебя тогда к ним занесло?

– Я же тебе уже объяснял, – действительно в который раз ответил Митя. – Поехали с институтскими, проезжали через Москву, вот меня в Лопухинский и зазвали.

– Поленька, – снова спросила тетя Ира, – он вам хотя бы заранее позвонил? Или просто свалился на голову?

Поля покачала головой:

– Честно говоря, нет.

– Какое безобразие. Как в деревне в соседнюю избу. Илья Наумович не очень рассердился?

– Тетя Ира, дедушка правда был очень рад. А еще мы в Инязе в этом году вашего папу проходили.

Ира заулыбалась. Ее отношения с отцом с годами испортились, особенно после истории с Асей, но все равно слышать это было приятно.

– Я им сказала, что он мой дедушка. В смысле, что двоюродный дедушка. Почти двоюродный дедушка. Не в смысле, что я им наврала, я все рассказала как есть, что он Арин и Митин дедушка, но все равно было приятно.

Тетя Ира внимательно на нее посмотрела.

– Хочешь, завтра к ним сходим? – спросила она.

Поля закивала:

– Конечно. Спасибо.

– А какие у тебя вообще планы? – продолжала расспрашивать ее тетя Ира. – Хотя бы в первом приближении ты их как-то для себя расписала? Завтра, конечно, мы с тобой все по дням спланируем. Можем даже сегодня, если ты не очень устала.

«Русский музей, Павловск и Гатчину можно, – мысленно говорила себе Поля. – Петродворец не называть, чтобы не подумали, что слезла с пальмы».

– Тетя Ира, – ответила она, – я же Ленинград не так плохо знаю. Пойдем гулять, а дальше по обстоятельствам. Спланируем завтра. А еще я сегодня полдня была в институте. Да и весна уже, хоть как-то не очень ощущается.

Тетя Ира отвернулась от нее и выразительно посмотрела на Митю.

– Посмотри на свою кузину, – сказала тетя Ира. – Она из института прямо на самолет. А она, между прочим, не парень. Если тебя вышибут, мы тебя от сапог отмазывать не будем. – Повернулась назад к Поле: – Тогда ты в душ и немедленно спать. Я и не знала, что у тебя был такой безумный день.

Дом с башенками Поля помнила смутно, но все же помнила. Натан Семенович попросил прощения за то, что не очень хорошо себя чувствует; но в итоге просидели почти четыре часа. Краем глаза Поля изучала полки с книгами до бесконечных ленинградских потолков, к которым она каждый раз приучала себя заново, и все порывалась рассказать, как они его проходили, а Натан Семенович отмахивался и рассказывал забавные истории про Шкловского и молодого Бродского. Судя по историям, подумала Поля, со Шкловским дружить хотелось, а с Бродским нет. Потом он как-то мельком взглянул на них с Митей еще раз, поднялся с дивана и вернулся из прихожей со связкой ключей.

– Это еще зачем? – вскинулась Ирина Натановна.

– Не все же им в городе сидеть, – ответил он. – А на заливе сейчас хорошо. Пусть у них пока будут свои ключи. Тебе когда возвращаться в Москву?

– На неделю мне разрешили уехать. За хорошую учебу. Но я не ради оценок. Мне действительно интересно.

Натан Семенович снова посмотрел на Полю. Как ей показалась, с неожиданной нежностью.

– Интересно – это хорошо, – улыбнулся он. – Делать надо и вообще то, что любишь. Может, еще продолжишь мои книги, раз уж моих собственных внуков унесло в другие стороны. А про тебя я много слышал.

– Это еще от кого? – раздраженно спросила тетя Ира и посмотрела на дядю Андрея, но тот пожал плечами.

«От Аси», – вдруг поняла Поля, и это было, как если бы тень чего-то давнего и невысказанного пронеслась по комнате и сразу исчезла.

На следующее утро еще потеплело, и они полдня прогуляли по городу. Для тети Иры Митя был в институте, а Поля – в Русском музее; а дядя Андрей ни о чем их не спрашивал. «Похоже, – с облегчением подумала Поля, – что своими подозрениями отец с ним не делился». А еще через день действительно уехали на дачу.

– Ага, вот и политбюро, – радостно закричала Поля при виде Ленина на броневике. – А я уж начала скучать.

– Ты это о чем? – удивленно спросил Митя.

– Долго рассказывать.

Снега было еще много, но небо было уже не просто весенним, а ярко-голубым, как гораздо чаще бывает либо в жаркие, либо в морозные дни. Вокруг толпились ели и сосны без подлеска; красноватые стволы сосен на голубом небе. «Как здесь все по-другому», – снова подумала Поля. Почему-то в этот приезд она регулярно ловила себя на этой мысли. Проехали станцию «Солнечное», удивившую ее полным несоответствием названия здешним краям. А вот дом согрели быстро. Немного еды привезли с собой. «Только бы сейчас без соплей», – с немного тягостным ожиданием подумала Поля, но поцеловались коротко, а потом старые доски кровати и доски пола скрипели и раскачивались так долго, что Поле стало казаться, что над всеми этими елями и соснами она качается на качелях, все глубже увязая в голубом воздухе. Она сказала об этом Мите.

– Одевайся, – ответил он. – Можешь не очень официально, но тепло.

Они вышли в сад, и Митя действительно усадил ее на качели, точнее на привязанную к веревкам обычную доску; принес для нее перчатки. Поля надела перчатки и ухватилась за веревку; отталкивалась, вдыхала все еще чуть зимний воздух и падала в небо. А вечером следующего дня они сидели на другом краю поселка, в маленьком стеклянном кафе, которое, как объяснил Митя, здесь называли «стекляшкой», как, наверное, подумала Поля, и все подобные кафе по всей земле. В стекляшке продавали сваренные вкрутую яйца, и они целовались в полутемном углу. Поля остро ощущала, как неловко от всего этого Мите, наверное, даже немного страшно, и это еще сильнее ее подзадоривало.

– А мне все равно, – отвечала она с ехидной улыбкой. – Вернусь в Москву, а моя репутация разбита. Огонь потух и не дает тепла.

Они целовалась, и она снова смеялась, на самом деле ни на секунду не забывая, что все это немного игра, после которой ее ждет теплая, счастливая, жестокая и равнодушная Москва. Но потом она все-таки Митю отпустила, рассмеявшись, на этот раз коротко; стали спускаться от стекляшки вниз по косогору, вдоль соснового леса, к берегу залива. На берегу лежали лодки и было совсем темно, но почему-то именно в темноте Поле целоваться расхотелось; она села на холодное днище перевернутой лодки и стала смотреть в темноту залива.

– Я бы хотела здесь остаться, – вдруг сказала она. – Навсегда. Ты бы похоронил меня прямо здесь и поливал бы каждое утро из лейки, и сквозь меня бы проросла цветущая ель, как и полагается каждой еврейке. Ты бы, как вчера, указывал в разные стороны и говорил: вот тот большой двухэтажный дом – это дом Шостаковича, а эта времянка там, в глубине участка, – домик Ахматовой. А еще вода. Столько у вас воды. У нас так не бывает. Я всегда ненавидела вас за это.

– Нас? – изумленно спросил Митя. – Ненавидела? Кого нас?

– Ну не совсем ненавидела, – неловко объяснила Поля. – Скорее завидовала, хоть и знала, что у нас лучше. Я же тебе это говорила.

Митя промычал нечто невнятное.

– Мнешься, – продолжила она, – а ведь знаешь, что лучше.

Митя продолжал молчать.

– Вот за это я вас и ненавидела, нет, что ты, какое это ужасное слово, никогда вас не понимала, как будто вам ничего и не нужно. Но ведь так не бывает. И не может быть. Вы просто притворяетесь. Вам нужно то же самое, только еще больше.

– Бабушка, – ответил Митя, – говорит, что это так, потому что это север.

– Ерунда, – возразила Поля. – Чистейшая ерунда. Прости.

– За что прости? Ты ведь точно такая же. Тоже мне, Москва – тропический город. Тебе тоже ничего не нужно.

– Мне нужно даже слишком многое, – убежденно сказала Поля. – И это я тебе тоже говорила. Это вы можете сидеть в своих сизых болотах и гордиться безупречно прямыми проспектами. Мне нужно многое, – повторила она. – Включая ваш якобы север.

– Хорошо, – ответил Митя, как ей показалось, мысленно согласившись. – Тогда поехали.

– Снова? – еще более ехидно спросила она. – Сейчас? И куда на этот раз?

Она вдруг вспомнила, как это было в Валентиновке.

– На север. Ты же сама попросила.

– Идиот. – Она неожиданно осознала, что Митя говорит всерьез. – А еще вы привыкли, что ничто, решительно ничто не говорится у вас в простоте душевной.

– Наоборот, – возразил Митя, но как-то неуверенно. – Напрямую мы говорим как раз все. Почти.

Поля демонстративно пожала плечами.

– А еще я никогда не могла привыкнуть, что вы не понимаете разницы между словами и действиями. И вообще – как ты себе это представляешь?

« 9 »

Каким образом Митя это представлял, если заранее он вообще это как бы то ни было себе представлял, понять Поле так и не удалось, но на следующий день он смотался в город и назад вернулся уже с билетами на поезд до какого-то поля.

– Какого еще такого поля? – удивленно спросила она, чувствуя, что играть в мажорку ей нравится все больше и больше.

Днем снова спустились к заливу, и снова дохнуло огромным весенним простором; но погода портилась на глазах, начало холодать, поближе к вечеру пошел мелкий снег. А потом, уже проехав через квартиру, поужинав, вымывшись, почти что выспавшись, собрав немного вещей и еще в темноте подъезжая к вокзалу:

– Ненавижу поезда. На самолет до Онеги ты не мог купить?

– Нет туда самолетов, – ответил Митя, – кажется. А почему ненавидишь?

– Долго. Муторно. Купе эти закрытые. Как сельди в бочке. Да еще с незнакомыми людьми. У меня от всего этого клаустрофобия развивается.

– Не, не будет клаустрофобии.

Они вышли напротив Ленинградского, то есть Московского, вокзала и начали обходить площадь. «Нет, действительно, как специально, чтобы запутать», – подумала Поля, вспомнив недавний разговор с дядей Андреем, но в ее душе уже бился горячий родник нетерпения, снова и снова спрашивающий, как оно там, по ту сторону зеркала.

– Что это еще такое? – изумленно закричала она, входя в переполненный вагон.

Мало того, что он был плацкартный, какие Поля только в кино и видела, народу в нем было больше, чем, как казалось, могло поместиться на полках, пожалуй, включая даже багажные. Сидели и справа и слева. Они прошли компанию алкашей, которые уже распивали, даром что в такую рань; у одного из них почему-то была канарейка в клетке, стоявшей на столе у самого окна. Одним пальцем он стучал по клетке и громко крякал.

– Наше следующее, – сказал Митя, заглядывая в билеты. Поля перешагнула через лежащий между сиденьями мешок с неизвестным содержимым, кажется сельскохозяйственным, и устроилась около окна. Митя сел рядом.

– Ты это ради экстрима? – спросила она. – Или демонстрируешь собственную крутизну?

– Не было других билетов. Мы с тобой поздно проснулись.

Выехали в темноте. Поезд полз еще медленнее обычного, за тонкой перегородкой орали и матерились алкаши, а за окном скользили желтые утренние огни. Неожиданно Поля поняла, что зачарованно на них смотрит, и вдруг подумала, как это хорошо, что она сидит по ходу движения. Через пару часов задремала, все так же сидя; кажется, в первый раз в жизни задремала сидя. Медленно и неуверенно светало. Около полудня вылезли в каком-то Подпорожье. Было холодно, сумеречно, ледяной ветер забирался под пальто, и Поля потеплее завернулась в шарф. В этих неожиданных полуденных сумерках ей казалось, что она все еще немного спит и, может быть, краем глаза даже видит обрывочные сны. Касса была закрыта; дежурного по станции они тоже не нашли. Митя долго и бестолково о чем-то спрашивал прохожих, перечисляя на этот раз действительно незнакомые ей названия; она внимательно рассматривала карту. Подождали в привокзальной забегаловке, погуляли по округе, но вокруг были какие-то невразумительные сараи. Потом долго тряслись в ледяном автобусе, подпрыгивающем на разбитых рессорах, мимо тяжелых заснеженных елей, обступавших дорогу. «Можно подумать, что весна здесь еще не наступила», – удивленно подумала Поля.

– А что дальше? – спросила она.

– Вроде бы дальше должна быть незамерзающая переправа через Свирь.

– Что значит «вроде бы»? – От удивления она даже окончательно проснулась. – Ты не знаешь, куда мы едем?

– Теоретически знаю.

– А практически? Ты что, здесь никогда не был?

Митя покачал головой:

– Неприкольно переться по знакомым местам. Это было бы как ехать на дачу.

– Придурок, – ответила она. – Мог бы хотя бы сказать.

– О чем? Да и уехали недалеко.

Поля раздраженно на него посмотрела. «Не может здесь быть никакой незамерзающей переправы, – подумала она, – тем более в такое время. Сейчас доедем до еще больших ебеней и начнем разворачиваться». Но, покрутившись по деревням, уже полупустой автобус все же выехал к парому. Очередные сараи назывались Вознесенье; Поля ехидно хмыкнула. Они вылезли наружу. Свирь оказалась широкой; медленным зимним течением она скользила мимо заснеженных берегов с низкими лесами; в воде отражались искорки неожиданно появившегося солнца. Онега была совсем рядом, ощущалась, подступала, хотя близко все еще не подходила. Было холодно; наполнявшим легкие озерным воздухом захватывало дух. Поля потянулась, распрямилась, сняла шапку и помахала противоположному берегу, от которого медленно полз паром. Митя удивленно на нее посмотрел. Подошел автобус, неуклюже взгромоздился на паром, так же с него слез, поплелся по проселку; Свирь быстро исчезла за спиной. Минут через двадцать появилась табличка «Щелейки».

– Отличное название для дыры, – сказала Поля, все же продолжая внимательно изучать карту. – Ну давай вылезать, если уж мы сюда собрались. Не могу поверить, что мы действительно это делаем.

Идти до церкви было недалеко. Она и вправду была такая же, как в Кижах, деревянная, дощатая, коричневая, с пирамидальной колокольней и резными куполами; только, в отличие от Кижей, не музейная, окруженная приземистыми прямоугольниками северных пятистенков. Церковь была закрыта. По высоким ступенькам они поднялись на деревянную галерею, соединявшую ее с колокольней. Начинались ранние сумерки, и небо вспыхнуло красно-синими облачными полосами. Потом спустились к огромному пространству Онеги. Озерный ветер чуть пьянил; Поля дышала им медленно и глубоко. Она чувствовала себя взволнованной неожиданным, чуть забытым щемящим волнением; старалась не признаваться в этом и себе тоже. Но знала об этом; конечно, знала.

– Ладно, – сказала она, – поехали в следующую дыру.

Митя беспокойно на нее посмотрел, и Поля довольно поймала его взгляд. «Ага, – подумала она, – прикидывает, как будет ночевать в сугробе. Это тебе не в общий вагон с алкашами билеты покупать». Они остановили попутную машину; следующая деревня называлась Гимрека. В Гимреке деревянная церковь стояла на холме, на краю деревни. Было непохоже, что по ведущему к ней проселку кто-то вообще ездит, так что они пошли пешком. Поднялись на холм. К самой церкви подступал погост. «Живые, мертвые, – подумала Поля, – какая тонкая грань». Она почувствовала, что у нее в душе что-то сжимается то ли от осознания, то ли от предчувствия. Церковь казалась больше, чем в Щелейке, и совсем стемнело. Вокруг никого не было; внизу, в деревне, отрывисто лаяли собаки.

– А где мы собираемся ночевать? – наконец-то не выдержал Митя.

И в этот момент она все поняла; никаким проводником он здесь быть не мог. Так же, как и она, он не знал, где они находятся; он лишь коснулся этого огромного пространства. Ей стало не по себе, но одновременно ликующе хорошо; это было настоящим приключением. В душе вспыхивала смесь неопределенности, ожидания, страха и ликования.

– Пойдем поищем какой-нибудь здешний лабаз и спросим, – ответила она. – Не думаю, что в это время метро еще открыто.

Пытаясь изобразить уверенность, Митя шел рядом. Со стороны Онеги дул холодный ночной ветер. Они побродили по деревне, замерзая все больше. Единственный дом, смутно похожий на магазин, был заперт на массивный деревянный запор в железных скобах; внутри было темно. Митя вопросительно на нее посмотрел. Прошли еще метров двести; свернули в переулок. За особенно покосившимся забором, на крыльце, освещенном желтой лампочкой без абажура, возилась женщина; Поле показалось, что она сметает со ступенек снег. Поля подошла к калитке, постучала; женщина подняла голову.

– Бабушка, – спросила Поля, – можно у вас переночевать?

Старуха внимательно на нее посмотрела, подошла к калитке.

– Сколько вас? – сказала она.

– Митя и я.

– И что вы здесь делаете?

– Приехали церковь посмотреть, – жалобно ответила Поля, – заплутали.

– Церковь-то наша вам зачем?

– Мы студенты. Из Москвы.

– Точно вдвоем?

– Точно. И автобусы уже не ходят.

– Дураки городские. Думали о чем?

Снова посмотрела на них, внимательно, строго, оценивающе, чуть подозрительно. Отперла щеколду на калитке.

– Ладно, заходите, что ж мне с вами делать, безмозглыми.

– Спасибо, бабушка.

– Антонина Сергеевна.

Усадила их за стол, начала что-то готовить и греть, домашнее; добавила магазинных продуктов, скудных даже на фоне наступивших скудных времен. Подогрела по две кружки молока. Дом был чисто прибран, но и в нем чувствовалась подступающая разруха. Антонина Сергеевна жила одна. Ее муж погиб еще в войну, почти мальчишкой; сын давно уехал в Лодейное Поле, у него уж и дети были взрослыми. «Хоть бы приезжал иногда забор подправить», – подумала Поля. В тепле пятистенка она быстро отогревалась, наполнялась благодарностью. Митя понимающе и грустно на нее посмотрел.

– Я вам прямо здесь постелю.

– Спасибо, Антонина Сергеевна.

За окнами продолжал шуметь ветер; вдалеке проехала машина.

– Завтра дойдем до магазина, – тихо сказала Поля, продолжая отхлебывать из кружки теплое молоко, – и принесем все, что увидим.

– Не возьмет, – ответил Митя. – Да и нет тут ничего, скорее всего.

– Вот до завтра и придумай, как сделать, чтобы взяла. Иначе назад поедешь один. И ночевку будешь искать сам.

Митя кивнул.

– А церковь у нас красивая, – сказала Антонина Сергеевна. – Говорят, таких мало осталось.

– Очень красивая, – кивнула Поля. – И грустная.

– Только вот молодежь ни во что не верит. – Антонина Сергеевна задумалась. – Как вы там в Москве? – вдруг спросила она. – Там же кого только нет. И немцы, и католики, и татары, и евреи всякие.

Поля пожала плечами.

– Привыкли уже, – ответила она. Задумалась. На нее нахлынула смесь обиды, горечи и вины, но мысли расплывались.

– Ладно, дети, – сказала Антонина Сергеевна, – пора вам стелить и спать. Ночь уже. Спокойной вам ночи, – добавила, уходя к себе.

Митя уснул почти сразу, а Поля лежала и вслушивалась в неровные порывы ветра за окном и легкое поскрипывание окон. Потом попыталась представить, как выглядит мир за окном, за калиткой; он был виден ей лишь смутно, как сквозь неясное матовое стекло. Поля пыталась его рассмотреть, но лишь упиралась в стекло взглядом. Неожиданно для себя она уснула.

Но и разбудила их Антонина Сергеевна рано.

– Одевайтесь, – сказала она. – Позавтракаем и марш на автобус до Вознесенья. Хватит вам по чужим избам мотаться.

Накинула платок, вышла во двор.

– Мы еще в магазин собирались зайти, – одевшись, ответил Митя.

Антонина Сергеевна внимательно на него посмотрела.

– Гости не платят, – сказала она наставительно и довольно резко.

– Вы на нас не сердитесь, – стала оправдываться Поля. – У меня бабушка тоже на пенсию живет. Всю жизнь проработала, а получает гроши. В Москве сейчас вообще непонятно, как на такие деньги жить.

Антонина Сергеевна грустно и согласно кинула.

– Ну так мы не в городе, – ответила она.

– Может, мы что-нибудь полезное по дому сделаем? – рассматривая половицу и чувствуя, что каждое слово дается ему с усилием, предложил Митя.

– И что? – спросила она.

– Забор поправим, например. Мы много чего умеем, – бодро выпалила Поля. С утра врать получалось гораздо хуже, чем вечером.

– Чувствуется, что городские, – ответила Антонина Сергеевна, – и что забор никогда вы не поправляли. Земля за зиму промерзла.

– А мы все равно еще раз на церковь посмотреть хотели, – сказала Поля. – Так что мы сейчас никуда не поедем. Можно пока вещи оставим?

– Опять врешь?

Поля возмущенно завертела головой.

– Ну что ж тогда, возвращайтесь.

Они прошли по Гимреке, потом действительно дошли до церкви, светившейся древесным цветом на фоне заснеженных холмов и серого неба, потом до ближайшего леса, вернулись в деревню. Все-таки прошли через магазин, купили всякие мелочи и вернулись.

– А это еще что такое? – спросила Антонина Сергеевна, когда они начали вытаскивать купленную еду.

– К обеду, – сказала Поля. – Мы же еще и пообедать собирались перед дорогой.

– Ладно. Что мне с вами делать. Сейчас, значит, и пообедаем.

– Я в это время обычно еще не завтракаю, – шепнула она Мите, когда Антонина Сергеевна отвернулась.

Но пообедали; уговорили ее не отдавать им остатки купленного; несколько раз поблагодарили. По знакомой дороге доехали до Вознесенья; там снова пересели, добрались до Подпорожья; купили билеты на проходящий, через Лодейное Поле. Не купейный, так хотя бы плацкартный. Снова немного поболтались вокруг вокзала. С тех пор как она улетела из Шереметьева, прошло шесть дней, и в это было совершенно невозможно поверить. Поля забралась на верхнюю полку и почти сразу же задремала неровным сном. «Как хоббит в орлином гнезде», – удивленно подумала она, ненадолго проснувшись, почувствовав слабое дрожание движущегося поезда, и, как в глубокую счастливую яму, провалилась в сон без сновидений.

« 10 »

Полю удивляло, насколько хорошим попутчиком оказался Митя. Впрочем, на этот раз и она позволила уговорить себя на трассу; а уговорившись, сама предложила, что тогда уж по полной. Так что решили стопить в Энск через Ебург. А когда уже решили, Поля вдруг почувствовала, что еще не может поверить, что все это действительно так будет; в душе что-то счастливо сжалось и неожиданно екнуло. Но вот не выходить на такую трассу столь же бездумно, как раньше, ума им все-таки хватило; так что всю весну переговаривались и планировали. Ее карманные отец не считал, а вот счета за межгород, заметила Поля, неожиданно стал внимательно проверять. Только мама не только ничего не подозревала, но даже как-то спросила, не знает ли она, как там дела у Мити и Ари. Поля неопределенно пожала плечами.

– Вообще-то вот так вот к ним съездить, – сказала мама, – а потом исчезнуть не очень красиво. Позвонила бы ты им, что ли.

– У них все хорошо, – вмешался отец, как Поле показалось, глядя на нее слишком пристально. – Я с Андреем регулярно общаюсь.

«Ну не параноик ли, – чуть раздраженно подумала она. – Я же уже в прошлый раз его во всем убедила». Но с учетом всего этого теперь врать родителям пришлось с особой старательностью. Поле это давалось легко, она вообще не понимала, какие тут могут быть сложности; да и память у нее была отличная. А вот Митя стал ныть. Телефонное нытье Поля не переносила.

– Научишься, – отрезала она, – дурное дело нехитрое.

Поначалу тянулось какое-то безразмерное, бесконечное Подмосковье, такое занудное, что Поля начала жалеть, что всю эту мутотень они не проехали на поезде, хотя Митя и утверждал, что это было бы неспортивно. Из Москвы вообще-то выкатились вшестером, как раз с ее знакомыми, не самыми близкими, но все же и не посторонними, с теоретической возможностью делиться на пары, хотя, как она быстро заметила, деление четырех их приятелей на пары было каким-то неопределенным; было похоже, что кто больше выпьет, тот и пара. Но, как Митя ее и предупреждал, трасса все равно взяла свое; парами подбирали хорошо, а большей толпой только по какому-то особому везению и обычно все равно на короткие расстояния. Так что их двойки трасса разносила все дальше; на назначенное место встречи сначала не вышла первая пара, а поближе к Казани окончательно пропала и вторая. С Полиной точки зрения, потеря была небольшой, но сам процесс оказался любопытным. Вписок за весенние месяцы они заготовили столько, что поначалу было ощущение школьного турпохода; если их динамила какая-нибудь одна системная вписка, что случалось, конечно, то в том же месте находились заранее заготовленные родственники знакомых или знакомые знакомых, так что временами все это казалось ей немного ненастоящим. Собственных родственников, хоть и дальних, они старались обходить, дабы не ставить на уши предков. А вот в отношении водил они с Митей разошлись. Митя утверждал и, похоже, всерьез так думал, что так они узнают разных людей, втягивался с ними в длинные беседы, а Поля их просто грузила, ехидничая над тем, что Мите это явно не нравится. В этом смысле отсутствие пропавших попутчиков было даже к лучшему; раз от раза она могла выкатывать телеги все более безумные, не боясь, что ей начнут задавать идиотские вопросы. Но ничто из этого не могло сравниться с удовольствием грузить системных на вписках.

Вписки были в основном прекрасными, а чем дальше, тем фееричнее становились. И чем дальше они двигались по трассе, тем более захватывающей игрой ей это казалось. Но постепенно и неожиданно для себя Поля стала замечать, что ее телеги меркнут перед теми, которые способен толкнуть народ на вписках. Для себя Поля делила народ на тех, которые ныли, тех, которые хвастались, и тех, которые делали и то и другое. Из категории нытья она выслушала историю чувака, чей отец сидел за убийство собутыльника, и того, который с двенадцати лет грабил киоски, а деньги передавал интернату для детей-сирот, историю девицы, которая была изнасилована одноклассниками, и еще одной, которую изнасиловал сожитель ее матери, а мать за это ее избила. Среди хвастающихся она познакомилась с потомками Петра Первого, Наполеона и Чингисхана, а также с принцессой из рода Пушкина, которой принадлежала вся земля от Петербурга до Болдина. Пытаясь ее трахнуть, обычно хвастались олдовостью и магичностью, а ей предлагали либо мощную и древнюю энергию, либо, почему-то намеками, статус на тусовке. Митино присутствие не мешало им совершенно. Еще одна девица, чье имя Поле было неловко спросить, потому что к тому времени они уже некоторое время распивали вместе и даже успели обменяться магической энергией, по секрету рассказала Поле, что знает, где спрятана Янтарная комната, но сможет рассказать ей это только при следующей встрече, потому что пока на ней лежит заклятие. Была девица, рассказавшая Поле, как залетела, когда в путяге они по пьяни играли в ромашку. Понятие ромашки было ей незнакомо. Только через пару дней Поля придумала, как это выяснить, не выставив себя пионеркой, а выяснив, офигела, в рассказ, разумеется, не поверила, да и в игры в ромашку тоже, но все равно немного обиделась; это она сама казалась себе свободной и раскрепощенной, а не какие-то там голимые провинциальные пэтэушницы.

Подходящие вписки находились не всегда, так что несколько раз они ночевали в деревнях, а один раз и вообще в гостинице, что, конечно, было неконцептуально. Как-то они с Митей застряли на трассе, уже совсем непонятно где; по непонятной причине их никто не подбирал, и, чтобы не заночевать в поле, они застопили трактор и ломанулись в какую-то не то деревню, не то ПГТ на берегу Волги. Вспомнив весеннюю Онегу, стали стучаться в дома и проситься переночевать. Начинало смеркаться, из домов вылезали хмурые и пьяные мужики, так что, переходя от дома к дому, они особо не настаивали. Потом их осенило, что на этот раз деньги надо как раз предлагать; нашли ночевку в доме с симпатичной, как показалось Поле, вполне себе трезвой семьей и двумя детьми. Их накормили, хоть тоже за деньги, а потом все же начали выпивать; отказаться было неловко, тем более что дети, кажется десяти и двенадцати лет, выпивали вместе со всеми. Поближе к ночи с улицы стали раздаваться пьяные крики; но крики Поля помнила уже плохо, самогон горбачевского антиалкогольного разлива бил по голове тяжело и удушливо. Поля смутно помнила, что до сортира во дворе она так и не дошла и ее рвало прямо с крыльца. Но подняли их все равно рано, вместе со всеми. Ей сказали, что надо опохмелиться, она знала, что это так, и покорно это исполнила. Пройдя разбитыми улочками мимо нищих домов и кривых заборов, они с Митей спустились к Волге, текущей под утренним небом своим прекрасным великим течением, и Полю еще раз вывернуло прямо в реку. На мелководье возились бодунные мужики, тащившие сеть с бьющейся рыбой, водорослями и какой-то непонятной дрянью.