Текст книги "Колея к ржавому солнцу"

Он вышел из комнаты, повернул во вторую, но входить не стал, потому что оттуда воняло экскрементами.

А потом увидел то, что искал.

Дверной проем комнаты, выходившей окном на фасад, занавешивал полусорванный кусок продранного в нескольких местах полиэтилена. Уже подходя к нему, Тим знал, что его брат ночевал здесь. Иначе, если бы эта комната «принадлежала» троице с чайником, пыльный полиэтилен висел бы ровно, по мере возможности сохраняя в помещении тепло. Хотя какое здесь тепло? Выстуженное, насквозь промороженное, как тушка хека в морозилке, здание. По коридорам гуляют ледяные сквозняки, изо рта идет пар.

Тим отодвинул рукой полиэтилен, посветил фонариком в темное прямоугольное пространство, внезапно поплывшее оттого, что глаза мальчика сами собой наполнились слезами. Тим сморгнул. Здесь в одиночестве проводил студеные зимние ночи его родной брат? Когда он сам спал в теплом доме на пусть скрипучем, но мягком диване? Как такое возможно? Почему он ничего не почувствовал, когда дрых на диване? Пытаясь проглотить слезы, Тим разглядывал детали интерьера, которые луч фонаря выкусывал из темноты. Солнечные лучи, бьющие под потолок из щели в забитом окне. Деревянная паллета, покрытая несколькими сломанными листами похожей на плотный пенопласт грязно-оранжевой термоизоляции. Сверху Макс набросал тряпья. Рядом, на полу, – несколько тонких одноразовых шприцев. В паре метров от паллеты – старая, где-то найденная или украденная жаровня для барбекю на треноге. Неужели Макс отапливал ею помещение? Наверное, поэтому в комнате так пахло костром. Под жаровней для растопки лежал толстый каталог из строительного магазина. Старый разрушенный камин в противоположном углу – и всё, больше ничего. Тим ощутил внутри себя ту же гулкую пустоту.

Не замечая, как слезы катятся по щекам, он подошел к брошенному лежбищу. Тряпье оказалось драным спальным мешком с широкой биркой, на которой что-то было написано то ли по-немецки, то ли по-шведски. Эта бирка словно предлагала шпионскую версию обстановки этой комнаты. Будто бы здесь находился схрон диверсанта-парашютиста, каталог предназначался для шифровки-дешифровки, а шприцы на полу – от сделанных внутривенных витаминных инъекций.

Тим зажмурился, громко всхлипнул.

Логово наркомана – вот что это на самом деле. Тут обитал больной опустившийся человек, умиравший от героина. «В каких-то случаях такие, как я, думают, что это – возвышение. В моем – всего лишь опора», – непонятно сказал однажды Макс Тиму, когда тот завел с ним разговор про героин. Вот к чему это привело… Какие яхты? Какой клад? Что Тим придумал?

Он вдруг встрепенулся. Ему показалось, что за висящим куском полиэтилена кто-то прошел. Тим прислушался. Нет, тишина. Просто сквозняк, играющий в прятки.

Пора уходить. Тим в последний раз осветил лучом фонаря стены, на которых сохранились обои с узором в виде переплетенных цветов.

А это что такое? Какой-то рисунок? Или надпись? Нет, все-таки рисунок… Прямо у изголовья импровизированного спального места, на уровне пятидесяти сантиметров от пола. Мальчик присел на корточки, разглядывая перекрещенные линии, нарисованные чем-то черным. Провел по ним пальцем, почувствовал, как линии смазываются от прикосновения. Пачкаются.

Рисовали углем, вынутым из жаровни? Кто? Неужели Макс? Или кто-то до него? Зачем? Что это обозначало? Неровный круг с выходящей из него стрелкой. Будто уложенный набок знак мужского начала. Символ Марса, наклонивший свое копье.

Машинально Тим проследил взглядом в направлении, куда указывала стрелка, и уперся в камин, топку которого намертво заделали скрепленными цементом кирпичами. На секунду к Тиму, помимо его воли, вернулось кладоискательское настроение. Ну а вдруг?..

Он подошел, потрогал холодные камни – один, другой. Кирпичи были вмонтированы намертво. Тим посмотрел на испачканные сажей и кирпичной пылью пальцы и подумал, что, пожалуй, хватит цепляться к рисункам на стенах (не факт еще, что его нарисовал Макс) и словам, произнесенным в предсмертном бреду. Нет тут ни тайника, ни денег. Пора выбираться отсюда.

Больше не разглядывая последнее пристанище брата, Тим развернулся, отогнул криво висящий полиэтилен и вышел.

* * *

Не снимая, чтобы не продуло, испачканную куртку, Тим прямо на себе попытался отряхнуть ее ладонями, и тем же путем, что и зашел во двор дома, выбрался на улицу.

На улице все было по-прежнему: малолюдно, ветрено, солнечно и музейно. Но – кажется, так назывался старый фильм? – улица полна неожиданностей. Перед мальчиком вырос Повешенный и ухватил за руку. Произнес хриплым голосом удавленного человека:

– Привет, Тим.

Драгдилер был одет в полупальто из черного сукна, покроем и цветом напоминающее бушлат военного моряка. Частая цепочка металлических пуговиц, от которых отражались ложные солнца сегодняшнего яркого дня. Черные мешковатые брюки со множеством карманов. Только вместо бескозырки на скошенной к плечу голове – капюшон надетой под полупальто кенгурухи. «Как же так?» – подумал Тим с тоской. Почему наркоторговец не прошел мимо? Почему у Повешенного иммунитет против волшебства Тима? Или он, повзрослев со смертью брата, вдруг потерял свои способности? Но ведь бездомные его не заметили.

– А я ждал тебя, когда ты выйдешь обратно, – сказал Повешенный. – Увидел, как ты шел по тропинке. Думал, тебе отлить захотелось, а тебя все нет и нет. Полпачки скурил, пока ждал… Что там делал, а?

Тим посмотрел в глаза наркоторговцу и со смущением ответил:

– Прижало по-крупному.

– А-а… Ну, бывает, конечно, – кивнул Повешенный. Его голова мотнулась из стороны в сторону, и Тиму показалось, что она сейчас отвалится. Он бы точно не возражал. – Я один раз несколько часов не мог с горшка встать. Думал, весь на дерьмо изойду. А всего-то выпил на заправке кофе да кусок торта забулдыжного съел…

Тим вежливо улыбнулся, стараясь не обращать внимания, что Повешенный продолжает держать его за руку. Может, тому просто нравится поддерживать тактильный контакт с собеседником.

– Не поверишь, вчера полночи кубатурил над тем, что у нас с тобой… – сам себя перебил вдруг Повешенный.

Я тоже, подумал Тим, но не успел об этом сказать.

– Думаю, не сможешь ты найти такие деньги за неделю, верно?

Хочет дать ему новый срок? Быть того не может. Или…

– Даже кредит за это время твоей бабке не успеют одобрить.

Кредита не будет, подумал Тим. Что бы и как там ни вышло. Не будет – и точка.

– Прав ведь я?

Мальчик кивнул. Повешенный повторил свое неприятное движение головой.

– Конечно. Но деньги отдать надо. Так чего время терять? Я подумал… Есть одна… Ну, работенка, что ли, на примете. Или вроде того.

«Работа… Есть работа».

– Вроде того? – осторожно спросил Тим.

Он уже не ждал ничего хорошего от слов, которые услышит сейчас. Но он даже не мог и предположить, в чем заключается «работенка».

– Есть у меня пара человек знакомых. Мажорчики, время от времени берут у меня. Ломка – не тетка, – усмехнулся Повешенный. – Взрослые мужики, солидные. Одна у них только… страстишка – мальчишек любят… Предпочитают помладше, но и ты, думаю, сойдешь. Да еще свежачок…

Задохнувшись, Тим стоял с распахнутыми, слезящимися от ветра глазами и смотрел на Повешенного. Тот серьезно? Услышав про «свежачок», Тим почувствовал, как его рот наполняется противной слюной. Мальчика затошнило.

Тим потянул руку, пытаясь освободиться. Краем глаза заметил, как мимо прошел, разговаривая по телефону, молодой парень. Не захотел вмешиваться? Или не заметил их? Осклабившись, Повешенный ухватил его за предплечье второй рукой.

– Что дергаешься? Как собираешься долг отдавать?

– Точно не так! – вырываясь, крикнул Тим.

– А почему? Может, еще и понравится, – мерзко усмехнулся дилер, продолжая держать руку Тима.

– Отпусти! – Тим ударил наклонившегося Повешенного в грудь.

Его несильный удар заставил наркоторговца отступить на шаг, но при этом Повешенный не разжал рук, сцапавших Тима в злой капкан. Капюшон сполз с головы дилера, открывая бритый угловатый череп ящерицы. Хищник мезозойской эры глянул в лицо Тиму. В глазах наркоторговца полыхнула острая, будто заточка, злоба.

– Да блядь… – сказал он, будто бы удивившись.

Тим брыкнулся, попытался ударить державшего еще раз, терять ему уже было нечего. Повешенный успел перехватить его руку. На мгновение они застыли в таком положении с занятыми руками, без возможности маневра. Изловчившись, Тим пнул Повешенного под колено. Тот поморщился и, подтащив мальчика к себе, зашипел, будто плеснул ему в лицо кипятком:

– Ну, сука!..

Тим застыл, в испуге глядя широко распахнутыми глазами в лицо угрожавшего ему хищника. Затем что-то мелькнуло, что-то хрустнуло, будто в бабушкину ручную мясорубку попал хрящ. Голова Повешенного снова дернулась, и он, выпустив Тима, неловко завалился прямо на покрытый утоптанным снегом тротуар. Головой, с которой слетел капюшон, дилер с деревянным стуком приложился к поребрику и затих без движения. А насмерть перепуганный Тим смотрел, как к его поверженному врагу быстро нагнулась девушка в тонкой кожаной куртке и без шапки, несмотря на мороз и жгучие порывы ветра.

Без шапки, наверное, потому, что носить головной убор ей все равно помешали бы стянутые на затылке в узел заплетенные в африканские косички светлые волосы. Но вот почему такая куртка? Холодно же…

Девушка деловито перевернула Повешенного. Тим увидел у основания черепа отключившегося наркоторговца черные готические буквы татуировки «Forever Young».

– Вечно молодой? – засмеялась девушка, поднимая на мальчика веселые глаза. – В самом деле? Я и смотрю, что упырь, – ткнула пальцем в угловатую голову Повешенного. – Тут у вас, в Выборге, так готично, что всего можно ожидать… Хочешь, поищем для него осиновый кол?

После секундной паузы оторопевший Тим решил, что девушка все-таки шутит.

10. Сомали в башке

Он достал из холодильника коробку с остатками пастеризованного молока, масло, порционный плавленый сыр и пакет с парой «фазеровских» хлебцев, усыпанных семечками подсолнуха. Как бы не объесться – но это все, что нашлось в холодильнике. Жека вытащил из шкафа две разномастные (одинаковых у него все равно не водилось) чашки. Налить кофе – и завтрак готов.

Из ванной вышла завернутая в банное полотенце Анникки, спросила:

– Джеко, вэр из э хэйердрайер? (Жека, где у тебя фен?)

Он покачал головой и провел рукой по коротким волосам, поясняя свой жест:

– Ай хэвнт. (У меня его нет.)

– Шит! (Вот же блин!) – произнесла финка и вернулась в ванную что-то там мутить со своей мокрой головой.

Кажется, она даже не расстроилась и не разозлилась, потому что, производя невидимые Жеке манипуляции с волосами, полотенцем и привезенным лаком для волос, напевала себе под нос.

Вот это в ней нравилось Жеке больше всего. Анникки была несложной в эмоциональном плане девушкой, не запоминающей негатив и старающейся не концентрироваться на отрицательном. Нет фена – и ладно, черт с ним, организует себе прическу с помощью подручных средств. Наступила вчера, расхаживая босиком по Жекиной квартире, на сухую макаронную «бабочку» – втянула в себя сквозь сжатые зубы воздух, прискакала прихрамывая жаловаться Жеке, но тут же начисто забыла обо всем, кроме того, что она называла «хардбол факинг».

Этот процесс получался у них хорошо с самого начала.

* * *

Планета Земля маленькая, а город Амстердам – и того меньше. Жека, встретив Настю в обнимку с Лукасом, свалил из ДеПайп с разбитым сердцем. По дороге в голове включился Парфён Рогожин. Жека с удивлением поймал себя на мысли, что всерьез обдумывает, как ему убить этих двоих. Не ножом же для бумаг… Прогнав из головы дурацкую достоевщину, Жека завернул в первую попавшуюся шмалевую кафешку привести в порядок мозги. В «Free Adam» он и увидел тех монахов-буддистов…

Следующий день он начал на открытой террасе другого кофешопа. Вдыхал сладковатый дым и смотрел, как несколько жилистых подростков скотчем приклеивали к брусчатке Лендсплейн разрезанные картонные коробки, готовя себе арену для стрит-данса. Когда из принесенного парнями бумбокса заиграл громкий французский рэп, Жека встал и направился в сторону Рейсхмузеума, за которым прятался музей Ван Гога. Ему показалось, что, может быть, у этих сумасшедших картин он почувствует хоть какое-то облегчение от боли, найдет выход, примет решение. Но разглядывая уродливых «Едоков картофеля», Жека понял, что испытывает только безразличие, будто смотрит на рекламный плакат не интересующего его нового автомобиля. Он удрал из музея и бесцельно слонялся по улицам чужого города в ожидании вечера, словно в сумерках, освещенных яркими вывесками, что-то могло измениться. Чтобы дотянуть до еще нескорых сумерек, за Ратушей на площади Дам Жека зашел взять пива в центровой голландский супермаркет. Там и встретил финку, с которой прилетел из Хельсинки. Анникки брала в магазине чернику в прозрачной перфорированной упаковке, сыр и вино. Он встал в очередь за ней и лишь тогда узнал ее.

– Хэй! – тронул он ее рукав.

Анникки оглянулась и улыбнулась его хмурой физиономии.

– Джеко! Хэй!

Нося сложенные в один пакет ее и свои покупки, он составил финке компанию в походе по обувным магазинам на Кальверстраат. Потом они сидели на скамеечке на набережной, украдкой попивая из картонных стаканов вино. Проезжавшие мимо трамваи громко звенели – то ли осуждая, то ли завидуя. Отель, где остановился Жека, находился ближе, чем квартира голландских знакомых, у которых поселилась Анникки. Замерзнув, они оставили новые ботинки финки в его номере и рванули в Красные Фонари поглазеть на девушек в витринах. Устав от обилия тел, которые можно ненадолго купить, они засели в шумном кафе на Аудезайдс-Форбугвал. В багровых отсветах затемненных окон порнотеатра «CasaRosso» в соседнем здании скулы курившей Анникки казались Жеке произведением искусства, которое может заменить ему утренние картины Ван Гога. Девушка поймала на себе его взгляд и сказала что-то, что он толком не расслышал. И тут он предложил Анникки не тащиться к друзьям, а переночевать у него. Финка улыбнулась и просто сказала:

– О’кей.

И оказалось, что не так они и устали, когда сплелись в объятиях на широкой гостиничной кровати. Экстаз и агония превратили их первое же нетрезвое соитие в эксперимент, сталкивающий целые миры.

– Хау мач тайм воз пассед синс ю факед, Джеко? (Сколько же времени ты не трахался, Жека?) – спросила чуть позже Анникки и засопела у него на плече, не дождавшись ответа, что он хотел вытрахать из себя.

Все пять дней своего пребывания в Амстере Анникки провела с Жекой. И все пять ночей. Когда пришло время ей улетать обратно в Финляндию, Жека проводил девушку до Схипхола [1]1
  Схипхол – аэропорт в Амстердаме.


[Закрыть], а сам…

Так уж получилось, что сам он залип в Амстердаме еще почти на две недели.

В Россию возвращался через Финляндию. Перед вылетом из Амстердама написал Анникки. Та встретила его на выходе из терминала и на такси повезла к себе домой в Эспоо. В машине у русского таксиста играли «киношные» «Красно-желтые дни». Вконец измученный тем, что случилось в Амстердаме после отъезда Анникки, Жека сидел, трупом навалившись на дверь автомобиля, и едва реагировал на ее реплики. Девушка, почувствовав его настроение, стала задавать осторожные вопросы. Что Жека мог ей ответить?

Что-то в его голове раскалывалось и рвало обратные связи… Прямо как африканское Сомали, рассыпавшееся на несколько государств, про которые он читал статью в англоязычной газете, выданной стюардессой в самолете. Все эти враждующие друг с другом Джубаленды, Пунтленды, Азании, Маахиры, Авдаленды и Хатумо. А Жекины мысли – вооруженные мачете и «калашами» чернокожие партизаны, шныряющие в джунглях Африканского Рога. И не поймешь, на чьей стороне и за кого они воюют.

Он потянулся к Анникки и прервал ее на полуслове, залепив рот как скотчем долгим поцелуем. Таксист, так и не распознавший в Жеке соотечественника, глянув в зеркало заднего вида, с горечью прокомментировал вполголоса:

– Любовь у людей…

Анникки жила одна в большой квартире с минимумом вещей, оставляя все пространство для света и воздуха. Жеке так понравилось, что в пяти минутах от ее дома начинался лес с накатанной снегоходом лыжней, что он чуть не купил себе лыжи.

На Новый год Анникки пригласила несколько друзей и подруг, Жека приготовил им салат оливье. В начале января, когда Жекино положение с финансами приняло характер катастрофы, он уехал в Санкт-Петербург добывать деньги, не собираясь жить альфонсом. Расстроенная Анникки пообещала скоро к нему приехать, но сперва что-то у нее там не вышло с визой, потом навалилась работа, затем она простудилась и целую неделю сипела, разговаривая с Жекой по скайпу.

И вот только теперь, в феврале, она, забравшись с ногами на стул, сидела у Жеки на кухне. Смешная в его древней, оставшейся чуть ли не со школы, растянутой футболке попивала кофе и не спускала с Жеки светящихся, как яблоки на крышках включенных макбуков, влюбленных глаз. Не обращая внимания на бардак в квартире, на сквозняк из окон, на отстающие в паре мест от стен обои и прочие мелочи жизни.

Вчера вечером Жека сварил им на ужин найденные в холодильнике остатки пельменей.

– Ум-м-м, – сказала тогда Анникки. – Равиоли. Кучина итальяна… Граци миле! (Итальянская кухня… Большое спасибо!)

Жеке осталось только сделать гордое лицо:

– Прего! (Пожалуйста!)

За ужином они пытались обмениваться новостями и разговаривать. Через десять минут, перестав притворяться, бросили равиоли остывать и перебрались на тахту.

Жекины руки разведчиками ползли по гладкой упругой коже девушки, трогали ее во влажных местах, передавали эстафету губам. Анникки замурлыкала кошкой, когда он скользнул между ее ног… «А-а-ах», – вырвалось у финки, когда она оказалась сверху, сжав его голову между своих бедер почти борцовским захватом. Откинувшись на выставленные назад руки, девушка стала двигаться сама. Жеке вдруг показалось, что у них с Анникки тут настоящая сексуальная Зимняя война с той лишь разницей, что теперь первыми напали финны, а у него не было никакой линии Маннергейма. Жекины соседи сначала застучали в стену, а потом просто добавили децибелов своему телевизору, по которому дебильными голосами трындели Хрюша и Степашка.

– Что они там, – услышал Жека через розетку голос соседа, – ананасы друг в друга суют?

По-настоящему круто было то, что Жека, услышав это, не засмеялся во весь голос.

Почти так же круто, как зарабатывать деньги по способу Анникки.

Она вела видеоблог под странным названием «Микромафия».

Загадочное, непостижимое для Жеки занятие. Он не понимал, что можно такое говорить, сидя дома перед вебкой в обвисших зуавах, в кенгурухе с надписью «Nikita» и в шарфе, своей расцветкой отсылающем к тяжелой судьбе амурских тигров, чтобы за это еще платили спонсоры. Ладно бы просто платили, дураков везде хватает, но дикий и нелогичный мэш-ап из видео, снятого на улицах разных городов, и разговоров в импровизированной домашней студии, набирал на ютюбе серьезные количества просмотров.

Самого Жеку хватило лишь, чтобы пропялить только одно получасовое видео, снятое сразу после того, как двинул коней Стив Джобс. Тогда в гости к Анникки пришел чувак, занятый в своей Финляндии разработкой новых сезонов «Angry Birds», достал из кармана айфон и кинул его в кипящую на плите кастрюлю. Увидев это, Жека почувствовал себя карасем, заглотившим крючок. Он удивленно заморгал и принялся ждать, чем все закончится. После пятнадцати минут разговоров, из которых Жека мало что понял, потому что Анникки и ее гость, перебивая друг друга, все время перескакивали с пятого на десятое и с английского на финский, попутно играя на воображаемых гитарах, энгрибердсный чувак слил из кастрюли воду, снял заднюю панель айфона щипцами, какими в ресторанах вскрывают устриц или омаров, и попытался сожрать микросхему, но через минуту выплюнул.

Отсмеявшись, Жека спросил у Анникки:

– Вот зе фак? (Что это за херня?)

Ответ у девушки получился настолько путанный, что Жека, не дослушав, махнул рукой.

Подверстывая в блог спонсорскую рекламу и выиграв грант крейзанутого скандинавского фонда, продвигающего современное искусство, на полученные деньги Анникки путешествовала по миру. Выискивала новые локации, новые темы и новых спонсоров. Такой вот круговорот херни в природе. И все только ради того, чтобы каждое утро не вставать и не идти на работу. В Россию финка еще не приезжала, хотя ведь ясно, что здесь – золотое дно для ее безумного блога.

Так что сейчас, спокойно попивая утренний кофе у него на кухне, Анникки находилась в командировке. И это точно было выше Жекиного понимания.

* * *

На старых фотообоях в коридоре под бризом гнулись пальмы. Погода – огонь. В противовес той, что лютовала на улице.

Околевшая всего за пять минут, пока они шли от машины, Анникки через голову стаскивала кофту с эмблемой СКА на пару размеров больше, чем нужно, и запуталась в рукавах. Пытаясь выбраться из шерстяной ловушки, тихонько чертыхалась по-фински.

– Да помоги ты девушке своей раздеться, кавалер, – сказала Евдокия Дементьевна Жеке. – Пока в лоб тебе не дала…

– Ну и манеры у вас, – пожал плечами тот. – А раздеться… Она при вас стесняться будет ходить голой…

– Я вот…

Иногда Жека думал, что соседка его деда могла встречаться с Юрием Гагариным. В смысле, быть его подружкой. До последнего времени выглядела она сильно моложе своего возраста. Сказывалось многолетнее увлечение моржеванием, пешими прогулками и парилкой. Но после недавней смерти Жекиного деда и исчезновения внука Марка Евдокия Дементьевна сдала. Резко, прямо чемпионским рывком одряхлела, стала жаловаться на давление и мигрени, и теперь никто бы не рискнул дать ей шестьдесят вместо ее почти восьмидесяти лет. Отставшие по жизни годы нагнали старуху.

Жека, видевший Марка перед той огненной вспышкой в ангаре на территории бывшего завода, молчал об этом намертво, позволяя соседке питать призрачную надежду, что внук и его бывший коллега Костров рано или поздно объявятся. Надежда, застрявшая в ее выцветших глазах, смущала Жеку всякий раз, когда он встречался с Евдокией Дементьевной. С другой стороны, разве лучше рассказать ей правду, загнав тем самым старуху в могилу? Да и какую правду? Жека не видел Марка мертвым.

Несчастья, состарившие женщину внешне, не смогли сломить ее. По характеру Евдокия Дементьевна изменилась мало. Во всяком случае, окружающие ничего такого не замечали. Продолжая бодриться, она таскалась по театрам и подругам, с которыми могла распить бутылочку вина или ликера, а то чего и покрепче. Она и сейчас предложила Жеке и Анникки выпить по рюмке черносмородинного бальзама, «с холода и за знакомство».

Из ванной, куда он завернул после туалета, Жека вышел на кухню. Подойдя к плите, выключил газ под парящим чайником. Посмотрел сбоку на покрытое паутиной морщин лицо Евдокии Дементьевны, за кухонным столом нарезавшей на огромной разделочной доске твердый сыр, сказал:

– Чайник вскипел.

– Заварка в шкафу, – сказала старуха. – Френч-пресс в сушилке. Заваривай сам, не строй из себя гостя.

– Построишь тут… Сколько ложек?

– Давай пять. Чтобы девочке твоей не показалось слабо, – ответила соседка, не переставая орудовать ножом.

Когда сама собой возникла идея выпить чайку, Анникки извинилась и спросила, нельзя ли ей кофе.

– У меня нет, не держу. От кофе зубы желтеют, – ответила Евдокия Дементьевна. – А кофеина в чае даже больше. Илиада подарила мне специальный купаж, «для бизнесменов», чтобы у тех силы были круглые сутки нефтью и лесом торговать. Илиада же теперь у нас сама бизнесом занялась на старости лет… Думаю, чай тебе понравится… Жека, переведи ей…

Залив заварку кипятком, Жека спросил:

– Что еще?

– Молоко достань, вдруг кто захочет… Так, чашки… Сахар… Варенье сливовое… Как бы его Аня с кофе ела, а?.. Ну, пойдем. Тащи чай.

Держа в одной руке горяченный френч-пресс, а в другой – банку с вареньем, Жека первым вышел с коммунальной кухни. Евдокия Дементьевна с подносом шла следом за ним. Раньше она так не шаркала, подумал Жека и осторожно толкнул дверь в комнату, где на правах гостей оставались Анникки и приятельница Евдокии Дементьевны, такая же страстная театралка, Илиада Михайловна.

Долго, с бесконечными добавками, пили чай в жаркой комнате. Женщины общались между собой, используя Жеку в качестве переводчика.

– А она неглупая, – заметила Илиада Михайловна, сухонькая пожилая бабуля, прической крашеных волос напоминавшая молодого Макаревича. – Да еще красивая. И лицо симпатичное, и жопа…

– Фу, Илиада! – поморщилась Евдокия Дементьевна. – Какие выражения подзаборные!..

– Ну, ты будто этого слова не слышала… – пожала плечами ее подруга. – Считай, что это у меня профессиональное. Начнешь делами ворочать, еще не так запоешь… А ты молодец, Жека. Одобряю. Только что финка…

– А чем финка плоха? – полюбопытствовал Жека, отхлебывая из чашки и разглядывая стрекозу – брошь на лацкане черного, с вплетенными в него алюминиевого цвета нитями, пиджака Илиады Михайловны.

– Дядя мой, мамин брат, погиб в Зимнюю войну. «Кукушка», их вот снайпер, – она кивнула на Анникки, – застрелил. А ему только девятнадцать тогда было…

– Иди ты в жопу, Илиада, – возмутилась Евдокия Дементьевна. – Девочка-то при чем здесь?

– Ни при чем, – смутилась Илиада Михайловна. – У меня, Жека, знаешь, как сестру звали?.. Я – Илиада, а она – Калевала, как эпос финский… Отец у нас филолог был, в Универе преподавал. Вот и решил нас назвать…

Жека перевел это Анникки, которая то пила чай с вареньем, то, с разрешения хозяйки, фотографировала интерьер комнаты: покрытый пылью, кроме пары-тройки рюмок, хрустальный гарнитур в шкафу, черно-белый портрет, на котором навсегда застыл Сталин, раскрытую на середине книгу воспоминаний современников о Станиславском. Жека помнил наполненную воздухом квартиру Анникки в Эспоо и не удивлялся. Комната Евдокии Дементьевны с толстыми, как в тюрьме, стенами и лепниной позапрошлого века на высоком потолке наверняка казалась финке филиалом Русского музея.

В дверь настойчиво поскреблись. Евдокия Дементьевна открыла. В комнату, беззвучно ступая мягкими лапами, по-хозяйски скользнула кошка – черная, с наглыми зелеными глазами. Принюхалась, подошла к Анникки и вдруг запрыгнула к ней на колени. Девушка заулыбалась, погладила заурчавшую кошку по голове, почесала ее за ухом.

– Тетя Оля кошку завела? – поинтересовался Жека.

– Ольга здесь сейчас не живет, – ответила Евдокия Дементьевна. – Переехала к своему приятелю. Который Марка зашивал… А это зверь ребят, которые комнату деда Стаса снимают. Зовут, не поверишь – Марла. В честь Марлы Сингер [2]2
  Марла Сингер – героиня романа Чака Паланика «Бойцовский клуб» и одноименного кинофильма.


[Закрыть].

– Я скорее не поверю, что вы знаете, кто такая Марла Сингер, – засмеялся Жека.

– И нравится тебе быть таким умником? Ты хоть нас совсем за старых дур-то не держи, – строго сказала Илиада Михайловна.

– Марла у ребят все утро в комнате сидела, – сказала Евдокия Дементьевна, – а теперь Игорь, значит, проснулся, раз выпустил кошку в квартиру. Пойдем, Жека, сходим к нему. Он как раз сегодня обещал заплатить за комнату, заодно познакомитесь. Как-никак, комната-то твоя. Ну-ка, иди сюда, голубушка, – старуха протянула руки и взяла кошку. – Покормить тебя надо… Девочки, мы с Жекой вас ненадолго оставим. Идем…

– Давайте мы пока с Аней Жеку обсудим…

– Вы только полегче, Илиада Михайловна…

– Иди-иди, не беспокойся…

Они вышли в коридор, подошли к двери комнаты, в которой раньше жил дед Стас, постучались.

– Да-да, сейчас, – раздался из комнаты молодой голос.

Через несколько секунд дверь открылась, и в проеме возник парень – коротко постриженный, в одних шортах, с голым худым торсом с торчащими ребрами.

– Здравствуйте, Евдокия Дементьевна, – сказал он, – а я только встал. Отсыпался перед сменой. Подольше бы подрых, да котяра размяукалась… Я ведь деньги обещал вам заплатить, да? – и заторопился. – Сейчас-сейчас…

– Игорь, познакомься, – произнесла Евдокия Дементьевна, – это Евгений, хозяин комнаты, а я так, посредник. Да я тебе говорила…

– Ага, помню, – кивнул Игорь и замолчал, глядя на выдвинувшегося из-за спины соседки Жеку. – Это… Привет…

– Привет, – сказал Жека, с первого взгляда узнавший в жильце типка, вчера бросившегося ему под колеса.

Угорь оглянулся назад, потом почесал затылок и произнес:

– Ну… Это… Зайти не хочешь, посмотреть?

– Давай, – Жека пожал плечами. Что он там не видел?

– Жека, только недолго, – предупредила Евдокия Дементьевна. – А я пока еще чайник поставлю… И, Игорек, где у тебя корм? Марле надо дать поесть.

– На кухне есть какой-то «вискас» наркотический. Пакет внизу на полке, кажется. Если не найдете, Катэ позвоню, узнаю…

Угорь сделал шаг назад и в сторону, пропуская Жеку в «трамвай», как называл свою длинную узкую комнату дед Стас. Занавешенное окно, из которого, как помнил Жека, был виден маленький кусок двора-колодца и крыша противоположного корпуса с антеннами. Диван, шкаф, стол с включенным ноутбуком и колонками на нем. Проводов вдоль крашеного плинтуса при деде Стасе не было, как и темно-синего кинопостера на стене. «Военный ныряльщик» с Де Ниро.

– Аккуратненько тут у тебя, – сказал Жека. – Но прохладно.

– Катэ… Катюха, то есть, убирается, – ответил Угорь. – Да мы же оба – медработники. У нас все стерильно как в автоклаве, привычка. Насчет этого не беспокойся… А что прохладно, так я только что форточку закрыл, проветривал.

Он отвернулся, взял со стола лежащую на нем коричневую кожаную папку, с которой Жека видел его вчера. Подошел к шкафу. Раскрыв его, сунул папку внутрь, потом закопался на полке. Бросив взгляд, Жека заметил на правой голени Игоря татуировку размером с ладонь. Какое-то кривоватое сердце, пронзенное стрелой… Тоже такую, что ли, сделать?

Угорь повернулся к Жеке и протянул ему сильно смятые, но старательно расправленные тысячные.

– Вот, за комнату.

Жека взял деньги и хмыкнул:

– Ты же говорил вчера, что у тебя больше нет… Еще дал себя сбить?

– Ну… Это другие. Пришлось занимать… Как бы вроде того…

Жека усмехнулся и сказал правду:

– А мне все равно, что там да как. Право на частную жизнь, и все такое…

– Игоряха! – позвала с кухни Евдокия Дементьевна. – На какой полке, говоришь, «вискас»?

– Зовут котову жраку искать. Я пошел?

– До свидания, друг мой, до свидания, – кивнул Жека, выходя из комнаты.

* * *

– «…Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди», – с выражением продекламировал он и потом, как смог, перевел финке смысл последнего есенинского стихотворения.

Стоя возле фасада восстановленного «Англетера», в одном из номеров которого повесился поэт, они смотрели на вечерний подсвеченный Исаакиевский. На другой стороне Вознесенского две смуглые женщины в хиджабах поверх длинных пуховиков снимали на телефоны золотое яйцо купола собора. Анникки в свою очередь сфотографировала эту сцену, прокомментировав: