Текст книги "Колея к ржавому солнцу"

8. Хуракан

Август, двадцать девять месяцев назад

Дым от лесных пожаров стелется серым туманом, в котором вянут яркие летние цвета. Ближе к земле плотность дыма повышается. Нагнись заново затянуть развязавшиеся шнурки – и жаркий день превратится в пахнущие костром сумерки. Солнце кажется мутным закопченным светильником, а окружающие звуки теряют объем, и непроизвольно хочется вытрясти из ушей невидимую пробку.

С неба предвестником наступающего апокалипсиса беззвучно сыплется пепел, мягко оседая на всех поверхностях. В том числе на капоте, лобовом стекле, крыше и багажнике их машины, оставленной на краю заправки. Макс думает о том, чем мог быть этот черный снег. Или кем. Совсем ведь необязательно, что деревьями. В охваченных огнем лесах гибнут животные. Что если пепел, засыпающий эту заправку, – останки какого-нибудь нерасторопного заячьего или лисьего семейства?

По дороге сюда, в километрах двадцати севернее, они видели, как на трассу выскакивает лось и застывает на их полосе грандиозным памятником, олицетворяющим страх живого существа перед огнем. Солдаткин с руганью ударяет по засипевшим тормозам, и его дважды битый, взятый по мутной схеме с переплатой «фокус» останавливается в пятнадцати метрах от лося. Лесной великан даже не смотрит на них. Нервно трясет головой, уставившись в никуда большими влажными глазами. На правом боку зверя Макс видит ожог. Будто в сковородку с пережаренными шкварками плеснули томатный сок, только это все еще и дышит.

– Зацени, какой у него елдак! – произносит вдруг Солдаткин.

Макс непроизвольно опускает взгляд ниже. Конечно, думает он, лось по уши накачан адреналином.

– Хотел бы себе такой же? – спрашивает Солдаткин.

Водитель встречной фуры дает упреждающий сигнал. Лось, мотнув головой, тяжело срывается с места и, спотыкаясь, ныряет в лес, который начинается в пяти метрах от обочины трассы. Клубы дыма смыкаются там, где только что стоял зверь. «Фокус» трогается с места и медленно крадется, безуспешно пытаясь улучшить видимость включенными противотуманными фарами.

Половину оставшейся дороги Солдаткин разглагольствует про гениталии животных особо крупных размеров.

– Как считаешь, – обращается он к Максу, – вот у кого больше – у бегемота или у слона?.. Или вот динозавры… У бронтозавра, который с такой шеей длиннющей, – или у цератопса?

Макс не понимает, откуда у Солдаткина такой интерес. Он вспоминает, как однажды они вместе ходили в баню, и он видел, что у его компаньона по этой части все в порядке. Наверное, Солдаткин из тех людей, кто интересуется вопросами, на которые нельзя дать однозначного ответа. Есть ли Бог? Правда ли, что за нами, как за аквариумными рыбками, наблюдают инопланетяне? Сбежал ли Гитлер в Антарктиду?

Тем временем Солдаткин от представителей фауны переходит к обсуждению анатомии сказочных персонажей.

– Помнишь, в мифах Древней Греции были такие кони, из половинок сделанные? Кентавры назывались. Так у них сколько было, интересно? Два? Или один? И какой, если один? Лошадиный или человечий? Или Змей Горыныч? У него один на троих? Или все-таки три, по одному на голову?

Макс смаргивает вставший перед его глазами босхианский кошмар, решительной рукой тянется к магнитоле. Попутно произносит:

– Лазарь, заткнись ты уже!

Солдаткин, который недолюбливает свое библейское имя и злится, когда его так называют, умолкает хотя бы на время.

Конец света, грозящий вот-вот произойти в реальном мире, кажется, уже наступил в FM-диапазоне. Макс нажимает кнопку поиска на магнитоле. С первой частоты, где обычно передают дорожные новости, на них обрушивается белый шум. Следующую радиостанцию, похоже, захватили зороастрийцы. Вместо привычного для этой волны развесело-бессмысленного сегмента поп-музыки ди-джей суровым голосом вещает про вселенский пожар. Огонь, стискивающий драконом Ажи-Дахакой населенные пункты в горячие кольца, как и нежелание властей перекрывать федеральную трассу, ди-джей называет происками сил зла во главе Ангро-Манью, кем бы он там ни был. После чего неожиданно прерывается и ставит «Там, де нас нема». Макс хочет остаться на этой частоте, чтобы услышать, что там будет дальше, но Солдаткин морщится и просит переключить. Он парень простой, для него тут слишком мрачно.

На следующей волне творится и вовсе уж что-то странное. Они слышат голос Левитана, сообщающий о том, что советские войска Второго и Третьего Украинских фронтов после упорных боев взяли Вену, и удивленно переглядываются. Макс задумывается, каким таким антинаучным способом радиопередача семидесятилетней давности могла попасть в несуществовавший тогда FM-эфир. Приходит к выводу, что чудеса и колдовство тут ни при чем, просто кто-то оцифровал сводки Совинформбюро и выдал в эфир пиратской волны, заблудившейся в дыму пожаров. Внезапно Левитана на полуслове обрывает заползший поверх него «Atlas Air», суровые звуковые ландшафты которого наполнены астральным шепотом Дель Найя, пульсирующей в висках параноидальной атмосферой и барабанами, звучащими так, будто в них со всей мочи колотят туземцы Марракеша.

«Фокус» сворачивает с трассы на заправку. Они обсудили эту остановку пять минут назад. У них еще есть время, чтобы выпить по кофе.

– Что там у нас с бензином? – на всякий случай спрашивает Макс.

– Да хватит, – говорит Солдаткин. – Все равно машину потом бросать, зачем тогда заливать лишнее?

Фраза, в которой помещается весь, без остатка, Лазарь – расчетливый и прижимистый сукин сын. Отца родного снесет в ломбард, если понадобится.

Макс вспоминает, как впервые повстречал Солдаткина месяца полтора назад на стремной разбомбленной квартире, где в окнах без занавесок отражались лампы-стриптизерши, бесстыдно сбросившие абажуры и отплясывающие голыми под «Розовые розы». Народ собрался неказистый, но разбитной. Макс и Солдаткин попали туда с разными компаниями, перекинулись парой фраз, а потом пришло время посылать гонца. Спиртное в квартире еще было, но грозило закончиться ближе к часу Икс, после которого вступал в силу запрет на его продажу. Гости насобирали денег на продолжение шумного банкета. Гонцом выбрали Макса. Солдаткин вызвался помочь. Они дошли до ближайшего супермаркета, но брать, что собирались, не стали. Солдаткин, по дороге плотно присевший Максу на уши, предложил не возвращаться в квартиру, а закончить праздник где-нибудь в другом месте. Вдвоем. Такой поступок был совершенно не в стиле Макса, но люди в квартире остались незнакомые. В лучшем случае – малознакомые. А еще он изрядно набрался, поэтому и согласился. Они с Солдаткиным купили сигарет и угнездились в баре на окраине микрорайона. Главными достопримечательностями бара являлись недорогой алкоголь и покрытая «серебрянкой» туя в керамическом горшке, вмонтированном в стойку. Они взяли водки с соком, и после ста граммов, очень быстро догнавших ранее выпитое, Солдаткин, наклонив к собутыльнику узкое крысиное лицо, перешел на громкий шепот и рассказал Максу свой план.

План быстрого обогащения.

И вот теперь они паркуются на краю заправки возле железного бака с надписью: «Для промасленных обтирочных материалов». Выходят под жаркие лучи пепельного солнца. Вдыхая горячий, вязкий (еще и с парами бензина) воздух, Макс понимает, как хорошо все-таки было ехать в машине с «климат-контролем». Остается надеяться, что в павильоне будет работать кондиционер.

Перед дверями павильона навалены аккуратно запакованные охапки дров и большие мешки с углем. Торговать ими сейчас все равно что в тридцатиградусный мороз на каком-нибудь открытом катке продавать с лотка эскимо. Да, очутиться бы сейчас хоть на пять минут в зиме. Конечно, тридцатиградусный мороз – перебор, размышляет Макс. Хотя в детстве при таком можно было не ходить в школу. Сидишь дома, пьешь чай с вареньем, слушаешь пластинку «По следам бременских музыкантов» или смотришь телевизор.

В павильоне, конечно, не минус тридцать, но градусов восемнадцать. Якобы японская сплит-система старается отдуваясь, пашет на полную. Приятные прохладные струйки забираются под цветастую рубашку-поло Макса, и он улыбается. Кроме кондиционера, на заправке никто больше не работает. Ну, может быть, еще радио, по которому как раз передают, что упавшие на дорогу горящие деревья заблокировали поселок с удивительным названием Греция в километрах пятнадцати отсюда. Туда на вертолете вылетели спасатели, а полиция готова перекрыть «Скандинавию» и ждет только указания властей. В прохладном помещении, где пахнет смесью полистирола, полиамида, поливинилхлорида, полипропилена, поликарбоната и полиэтилена, это все похоже на новости из Венесуэлы, Танзании или откуда-то еще – происходит не с нами, далеко и сюда точно не доберется; что там дальше в программе?

Симпатичная девушка оператор заправки, видимо, считает так же. Она расслаблена и спокойна, будто находится на тропическом острове, а не перед фронтом подступающего огня. На ее темно-синей униформе с логотипом висит бейдж. «Алла», – читает на нем Макс. Вот бы все девушки носили такие бейджики с именами и номерами телефонов.

– Здравствуйте, – говорит ей Макс. – Вы тут одна?

– Ага, – пожимает плечами девушка. – Менеджер и охранник сбежали. Побоялись пожара.

– Да, – кивает Макс. – У вас тут как на пороховой бочке.

– И вы туда же, – в шутку хмурится Алла и решительно говорит, будто успокаивает себя: – Ничего не будет! Сюда огню не дойти!

Макс думает, что на ее месте не был бы так уверен. Просеки заросли. А противопожарные траншеи рыли, наверное, еще при СССР. В каком они сейчас состоянии? Если ветер подует в эту сторону… Но говорит Макс другое:

– Да, я тоже так считаю. Скоро все потушат. Тем более синоптики дожди обещают.

– Дожди… – хмыкает Алла. – Я дождей с весны не видела…

– Ну, должны же они когда-нибудь пойти… – пожимает плечами Макс.

Отставший было где-то Солдаткин протягивает из-за плеча Макса руку с бутылкой пепси из холодильника и ставит лимонад на прилавок. Моментально покрывшаяся каплями влаги бутылка похожа на купальщика, только что вышедшего из моря.

– Пробейте, – просит Солдаткин. – И кофе одно.

– Два, – поправляет Макс. – Со сливками.

– Хорошо, – Алла пробивает на кассе чек и отходит от стойки – туда, где стоит кофемашина.

Девушка ставит чашку под трубку, нажимает кнопку, ждет, пока урчащий аппарат истечет кофе, возвращается и устанавливает чашку на стойке, потом повторяет процедуру. За те секунды, пока она стоит к ним спиной, Макс успевает изучить ее ноги, задерживаясь взглядом на том месте, где заканчивается не слишком длинная форменная юбка. Ноги у Аллы красивые. Загорелые. Впрочем, кто не загорелый в это безумно жаркое лето? Говорят, такого не было сто лет. И еще столько же не будет…

Алла добавляет в кофе сливок из картонной коробки. Ложки и длинные пакетики с сахаром Макс с Солдаткиным берут сами. Они расплачиваются с девушкой, берут кофе и лимонад и проходят к самому дальнему от стойки столику у окна, из которого видны подъезжающие машины. Дым снаружи немного рассеивается. Или это только кажется?

Фыркает открытая бутылка пепси. Солдаткин делает жадный глоток, не предлагая Максу, прикручивает крышку и ставит бутылку на стол. Берет один пакетик с сахаром, трясет его, потом отрывает уголок и высыпает сахар в кофе. Затем делает то же самое со вторым пакетиком. Третий просыпается мимо. Крупинки сахара покрывают стол вокруг Солдаткина, попадают на его мятые штаны. Солдаткин, злясь, стряхивает сахар на пол. Макс невозмутимо берет пакетик и пальцами одной руки разламывает его пополам над чашкой. Солдаткин молча таращится на него, будто Макс показывает ему замысловатый фокус. Впрочем, так и есть, думает Макс. Какой процент людей в мире знает, как правильно вскрывать эти сахарные пакетики? Он даже где-то читал, что придумавший их нью-йоркский бизнесмен, увидев, как посетители кафе по незнанию издеваются над его идеей, впал в депрессию и покончил жизнь самоубийством. Наверняка относился ко всему слишком серьезно.

Его бы сейчас сюда, на место Макса. Сразу побежал бы в ближайшую аптеку за новопасситом. А Макс – ничего. Такое дело сейчас предстоит, а он даже не мандражирует. Солдаткин тоже спокоен как удав. Словно они находятся в эпицентре урагана, где тихая погода и ясное небо. Через полчаса-час поднимутся волны, и тогда – держись… Это у индейцев майя был такой бог ветра Хуракан, в передаче «Вокруг света» показывали. Майя – это ведь в Мексике. Съездить бы туда, посмотреть. И на бразильский карнавал. И на Кубу. Ну, после того как вернется в город, он зайдет в турфирму, узнает, сколько это стоит. А можно и не спрашивать. Денег точно хватит. И Тима с собой взять, пока у него каникулы не кончились. Пусть братишка мир повидает. Впрочем, немного остывает Макс, деньги за работу они получат не сразу. Может быть, через пару месяцев. Ну, тогда уж на Новый год точно…

– Лазарь, – говорит Солдаткину Макс, – ты скажи вот что. А то я всю дорогу думаю. Почему этот Левша тебе доверяет, а?

Солдаткин снова морщится, услышав обращение «Лазарь», смотрит на Макса и отвечает:

– Так чего ему мне не доверять? Он же вроде мой родственник. С детства дружим. А ты не знал? Я не говорил тебе?.. Он мне как-то раз велик починил, так я его Левшой и прозвал.

Макс смотрит в бесцветные оловянные глаза Солдаткина, чувствует бегущие по спине мурашки и думает, с кем же его угораздило связаться.

9. В берлоге индейца Джо

Вчерашние переживания на похоронах и встреча с Повешенным дали о себе знать. Тим полночи ворочался без сна, слушая, как старый дом поскрипывает под напором мороза, внезапно сменившего оттепель. Ближе к утру мальчик все-таки заснул, да так, что хоть из пушки стреляй. Попытавшаяся разбудить его в школу в половине восьмого Полина Ивановна услышала только сонное:

– Бабушка, не пойду в школу. Сегодня же пятница… А еще, кажется, у меня на пальце гангрена выскочила…

Полина Ивановна махнула рукой и вышла из комнаты. В самом деле, чего уж тут? Не останется же он глупым неучем из-за одного прогулянного дня?

Когда Тим проснулся, за окном рассвело. Февральское утро стремительно превращалось в день, который скоротечно обернется вечерними сумерками. Неяркое низкое солнце дышало холодом, его лучи подрагивали в редких вытянутых облаках, сбившихся на горизонте в темную гематому. Сугробы, прибитые к земле гвоздями вчерашнего дождя, покрылись ледяной коркой, выдерживающей вес Тима. Он проверил это, полураздетым, в одной наброшенной на плечи куртке на минуту выскочив из теплого дома на улицу. Узнавать так погоду нравилось ему больше, чем просто смотреть на градусник. В конце концов, минус пятнадцать по Цельсию бывают разные.

Не включая колонку, мальчик помочил руки и кусок мыла в ледяной воде, повозил влажной рукой по лицу и со всей тщательностью, компенсирующей остальное умывание, почистил зубы.

Завтракал Тим один, за едой размышляя о своем. Ночью, расстроенный ситуацией с неожиданным «наследством» в виде долгов Макса, он пытался решить, что ему теперь делать. А кому же? В самом деле, не бабушку же в это втягивать. Будет хорошо, если она ничего не узнает. Пусть Тим упадет и сдохнет, если проболтается.

Дилер дал ему всего неделю. Что можно сделать за это время? Уж точно не отработать долг Макса. Лежащее на поверхности решение рассказать обо всем Дяде Степе на самом деле решением не было. Дядя Степа – кто он такой? Простой участковый, склонный к пьянству. Даже если не побоится связаться с наркоторговцем, угрожающим Тиму (тут мальчик был уверен, что не побоится), сумеет он справиться с Повешенным? Времена сейчас такие, что в полиции у наркоторговцев наверняка сыщутся прикормленные «друзья». И они найдут, что сказать рядовому участковому, если тот полезет не в свое дело.

Нет, решать проблему следовало своими силами. Только какие у него силы? Тим, вздохнув, принялся размешивать сахар в кружке чая.

Ночью, в темноте, уткнувшись в подушку, он вновь и вновь возвращался к последним словам Макса. «Деньги спрятаны… На лодке… Не ходи здесь… Вали отсюда… Работа… Есть работа». В какой-то момент его измученному мозгу стало казаться…

Что ему стало казаться?

Что слова брата не были бредом, порожденным дозой сильного обезболивающего и приближающейся смертью? Что они могли хоть отчасти оказаться правдой? Что у Макса имелись какие-то деньги, которые он не стал отдавать Повешенному, а спрятал… «На лодке». На какой лодке? Единственной лодкой, про которую знал Тим, был тот швертбот, на котором они ходили в поход. Но хозяин яхты, школьный приятель Макса, продал ее почти задаром. Швертбот требовал серьезного ремонта, на который одноклассник не имел средств. И где она сейчас, эта яхта?

Глотая горячий чай, Тим подумал, что он накручивает вокруг сбивчивых слов Макса целый «Остров Сокровищ» или «Бронзовую птицу» – клад, яхта… Вчера ночью, когда голова шла кругом от бессонницы и тяжелых мыслей, все это стало казаться мальчику вполне реальным, чем-то осязаемым. Он принялся прикидывать, как ему найти приятеля Макса, а через него – нового владельца лодки. И вроде даже что-то придумал, проваливаясь в полудрему. Только теперь не помнил что…

Да и ладно!

Разве он это все серьезно?

Но другой вариант решения проблемы у него никто не отнимет. Тим помнил, как еще в первом классе читал взятую в библиотеке растрепанную книжку с вываливающимися пожелтевшими страницами. Запах старой бумаги казался Тиму запахом прошлых времен. Времен, когда молодые дедушка с бабушкой бегали на танцы и в кино на «Летят журавли», которые крутили, бабушка говорила Тиму, в неотапливаемом деревянном кинотеатре. Прочитанная Тимом книжка была как раз про это или даже более раннее время. Судя по ней, в те суровые годы детям приходилось совершать подвиги наравне со взрослыми. «Выпрямляйся, барабанщик! Встань и не гнись! Пришла пора!» Тим вздрогнул, представив спрятанный в углу чердака предмет. Руки словно ощутили холод промороженного металла… Мальчик на секунду прикрыл глаза и подумал, что, если через неделю придет его время, он так же, как герой книжки, выпрямится и будет стоять не пригибаясь.

Что бы там ни случилось.

Только бабушку жалко. Сначала один внук, потом – другой…

Решение, выкристаллизовавшееся у него в груди мутным куском льда, охладило его, заморозив все эмоции. Почувствовав озноб, Тим принес посуду на кухню, где ее забрала бабушка. Отойдя в сторону, он смотрел, как пожилая женщина ловко моет посуду – намыливает губку, круговыми движениями трет тарелку, запускает руку внутрь кружки, оставляя снаружи только большой палец. Мальчик вглядывался в лицо бабушки, пытаясь увидеть спрятавшуюся в ее морщинах скорбь. Но либо морщины были глубокими, либо что-то еще, потому что будничное лицо бабушки не несло на себе отпечатка траура. Неужели он один горюет по Максу, подумал Тим. Или Полина Ивановна наглоталась настоя пустырника, стоявшего у нее на верхней полке в кухонном шкафчике? Потому в помещении и витал едва уловимый запах лекарства?

Неслышно ступая по половицам, Тим вышел из кухни. Он надел высохший за ночь в тепле пуховик и постоял, размышляя. От чего предостерегал Макс своими этими: «Не ходи здесь… Вали отсюда»? Лучше бы рассказал про Повешенного. Или он его и имел в виду? И работа еще какая-то…

Где-то тут, на верхней полке гардеробной стойки, должен валяться фонарик. В ноябре в их поселке регулярно выключали свет, и фонарик со свечами, лежавшими в том же шкафчике, где и пузырьки с бабушкиными лекарствами, были предметами первой необходимости. Да вот он. Ребристый пластиковый корпус с резиновыми вставками удобно лег в руку. Тим пощелкал кнопкой, проверяя батарейки. Живы. Сунув фонарик в карман, он натянул «найки» и сказал:

– Бабушка, я прогуляюсь немного.

Полина Ивановна выглянула из кухни. Увидев одетого внука, сказала:

– Прогуляйся-прогуляйся. Раз уж все равно прогульщик. Будешь теперь лодырничать до самого вечера… Хлеб на обратном пути купи. Половинку черного и батон. Деньги-то есть?..

* * *

На хлеб деньги у Тима оставались, а вот на то, чтобы расплатиться с Повешенным… Эти мысли, как и не дававшие покоя слова Макса, заставили мальчика, щурясь от солнца, решительно перейти через продуваемый ледяным ветром с залива Крепостной мост. Оказавшись на другом берегу, Тим свернул направо и по скользкой улице Южный Вал дошел до улицы Сторожевой Башни. Пройдя мимо развалин кафедрального собора, разрушенного еще в войну, Тим увидел дом, по состоянию немногим отличающийся от руин.

Осыпающийся фасад трехэтажного здания, над которым, как скелет кита, торчали шпангоуты чердачных перекрытий. Местами отсутствующая крыша. Окна и дверь единственного подъезда, забитые листами блестящего металла, покрывали грубо сделанные граффити. Призрачную надежду на скорую реставрацию вселяла правая часть фасада, забранная в зеленую строительную сетку. Или это был знак того, что дом собираются сносить? Тим не знал.

Старые здания, даже самые обычные, всегда казались мальчику коробками, доверху набитыми смешными или печальными историями. Этот дом не был исключением. Чего только не происходило тут за сто или даже больше лет с момента его постройки. И одна из этих историй теперь – про найденного в нем умирающего наркомана.

Странное, неестественное, спокойное отчаяние подталкивало Тима на поиски денег, про которые он услышал от Макса. Денег мифических и нереальных, как древние человеческие племена, обратившиеся в прах. Отправной точкой поисков Тим сделал этот дом. Почему-то ему показалось правильным начать отсюда. Будто двигаться по жизни Макса в обратном направлении, от самого конца к началу, учитывая, что в больнице он уже был.

Как только попасть внутрь?

Тим с минуту потоптался, приглядываясь, а потом справа заметил тропинку в наметенном за зиму снеге. Раньше там стоял еще один разрушающийся дом, потом его снесли, затеяли стройку, за забором которой теперь отсутствовало всякое движение. Оглянувшись, мальчик зашагал по тропинке между сугробами, там и сям помеченными желтым. Никто не крикнул ему вслед чего-нибудь вроде: «Эй! Ты куда полез?» Проход между брандмауэром дома и забором стройки быстро кончился, и Тим вышел на захламленный двор. Снега тут было меньше, большую часть его смело ветром к заброшенному длинному деревянному сараю, почерневшему от времени.

В самом углу двора, в ржавой, кое-где насквозь прогоревшей бочке трое бродяг развели костер и грели на нем алюминиевый чайник с закопченными боками. Красные не то от мороза, не то от алкоголя лица всех троих обросли нечесаными бородами, а их резкие голоса словно кто-то заточил на абразивном круге. Закутавшись в драные куртки, бездомные, как кроманьонцы в пещере, жались к пылающему в бочке огню. Тим, не таясь, прошел в нескольких метрах от них. Бродяги даже бровью не повели, продолжая медитировать на огонь. Подвешенный на куске арматуры чайник, увидел Тим, был старым электрическим, какие делали раньше, со спиралью встроенного внутрь кипятильника. Бездомные просто обрезали провод с вилкой, словно купировали хвост щенку терьера. Когда бочка осталась за спиной Тима, в ней оглушительно выстрелила деревяшка. Мальчик вздрогнул и обернулся, но загипнотизированные огненным цветком бродяги все так же неподвижно сидели в ожидании горячей воды.

Дверь черного входа оказалась заколоченной и, будто для надежности, еще и заваленной строительным мусором. Тим двинулся вдоль дома, выискивая окно, через которое можно попасть внутрь. Как и с улицы, окна первого этажа забили листами кровельного железа, но, в отличие от фасадных, забитых сплошняком, окна второго этажа были забраны металлом не все, парочку почти по центру здания пропустили. Или просто кто-то отодрал металлические листы? Теперь дом, распахнув эти окна как пустые глаза, наблюдал за мальчиком. В отличие от бродяг, он узрел Тима-незаметку. От его пронзительного взгляда мальчику стало жутко и захотелось убежать. Он оглянулся на бездомных. Те наконец сняли с огня дымящийся чайник и оживленно двигались вокруг него, размахивая руками, будто плясали.

Как забраться в окно второго этажа? Потолки здесь высокие. И никаких пожарных лестниц или водосточных труб, чтобы залезть по ним. Выступы на стенах малы для опоры, ногу на них не поставить. Но как-то же попадали сюда его брат и эти, с чайником. И никто из них, кстати, не был альпинистом. Так что наверняка есть другой вход.

Осторожно ступая по кускам штукатурки, битым кирпичам, торчащим из-под снега осколкам стекла, Тим дошел до самого угла дома и тут понял, что люди заходили туда через трещину в стене, эволюционировавшую до размеров узкой двери. Толстые стены здания будто разошлись от произнесенного кем-то заклинания, раскрывая проход внутрь. Тим попытался разглядеть что-нибудь через трещину, но с тем же успехом можно было заглянуть в чернильницу, какую Тим видел у соседа Николаича. Плотная непроницаемая тьма с солнечной улицы выглядела пугающе. А еще внутренности мертвого дома отвратительно пахли. Затхлый и сырой тревожный запах, от которого у Тима под шапкой зашевелились волосы. Словно дом говорил ему: «Не вздумай сюда ходить».

«Не ходи здесь… Вали отсюда…»

Тим снова обернулся на чаевничающих бродяг. Безмятежный вид этих людей, греющихся у огня, снова придал ему решимости. Он вытащил из-под пуховика фонарик, включил и осторожно посветил в трещину. Луч света сначала уперся в темноту, затем нехотя, с усилием, отодвинул ее. Мелькнула облупившаяся стена непонятного при таком освещении цвета. Мальчик выдохнул, потом глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, и шагнул вперед, придерживая края трещины, словно готовые сомкнуться створки дверей лифта. Трещина была как раз в размер его плеч. Любому взрослому пришлось бы протискиваться боком. Сверху на Тима посыпалась струйка красноватой, словно марсианской, пыли. Мальчик с неудовольствием подумал, что нужно было надеть «камуфляж». Если испачкает единственную хорошую куртку, достанется ему от бабушки.

Внутри луч фонарика, испуганный, что не может раскроить плотную тьму, лихорадочно заметался. Тиму тоже стало страшно. И назад уже не оглянешься. Казалось, привидения прятались тут в каждом углу. Маленькими осторожными шажками Тим двинулся почти наугад. Ему повезло, и он увидел широкую лестницу, ведущую наверх. Вниз она, впрочем, тоже шла. Наверное, куда-то в подвал. Но там Тиму точно нечего было делать. Вдруг в подвале лежит какой-нибудь стародавний покойник, с тех еще пор, когда город был финским и назывался Виипури? Неохота ворошить его. Как высунет свой череп и скажет: «Хювяа пяйвяа!» («Добрый день!»). И что ему тогда отвечать? «Хэллоу, мистер!» А если он не знает английский?

Эта мысль немного развеселила Тима, и он стал подниматься по лестнице, аккуратно ступая по неровным, искрошенным временем и истертым ногами жильцов ступенькам. Идти было неудобно – перила у лестницы срезали «болгаркой», только из пола торчали маленькие, неодинакового размера металлические штыри. Эхо пустого дома вторило каждому шагу. Или это кто-то ходил наверху, в кромешной темноте? От этой мысли мальчик поежился. Ему захотелось крикнуть во весь голос, чтобы разбить тишину, поджидавшую его на верхних этажах и прячущуюся в темноте нижних. В последний момент подавив это желание, Тим продолжил подъем.

Второй этаж. Воздух здесь более свежий. Из-за не закрытых железными листами окон-«глаз»? Или Тим привык к запаху? Он остановился на лестничной площадке. Здание, по которому он бродил, было большим. Многоквартирный дом, по несколько многокомнатных коммуналок на этаже. Где Тиму искать место ночлега Макса? И было ли такое место, или брат, вколов купленный у Повешенного героин, спал где придется, каждый раз, например, в новой комнате?

Задумавшись, Тим выключил фонарик. Батарейки в нем старые, неизвестно, на сколько их еще хватит. Надо поберечь. Навалившаяся темнота больше не пугала Тима. Он уже почти освоился в ней за те несколько долгих отчаянных минут, когда, как в компьютерной игре, бродил по первому этажу. Да и саму тьму на лестнице уже нельзя было назвать непроглядной. Откуда-то сверху к ней примешивался слабый, будто тлеющий дневной свет. Наверное, на третьем этаже еще больше открытых окон.

Тим попытался поставить себя на место брата. Где бы он ночевал? Наверное, это зависело от того, принимал наркотики Макс здесь или уже приходил сюда под кайфом? А если здесь, добирался ли сперва до места ночевки или, будучи не в силах совладать с героиновой жаждой, вкалывал дозу, едва оказавшись в убежище? Нормальный человек наверняка бы оборудовал себе какое-нибудь место для ночлега. Холодно же, зима. Но, если говорить по правде, нормальный человек вернулся бы в теплый дом, где его ждали бабушка и младший брат. Тим потряс головой, поняв, что гадать бессмысленно. Проще начинать искать. Сверху. Там, во всяком случае, светлее.

Он снова включил фонарь, дошел до лестницы и стал подниматься на оказавшийся последним этаж, выше которого – только чердак с полуразобранной крышей. Тут было еще холоднее, но и посветлее от солнечных лучей, проникающих на лестницу из незаколоченных окон комнат. Три квартиры на площадке, дверные проемы без дверей. Один – прямо, более темный. Окна в этой квартире выходили на фасад, и их, как и прочие, забили железными листами. Тим повернул в правую квартиру, одну из двух светлых. Под ногами со звуком, заставившим мальчика вздрогнуть, хрустнула пивная банка, потом он несильно ударился носком ноги о пустую бутылку.

Квартира большая: комнат восемь или около того. Лишенные дверей помещения выглядели обнаженными и стыдливо прятались в милосердном полумраке. Тим свернул в первую комнату с открытым окном. Дневной свет, вместе с ветром яростно врывавшийся в помещение, заставил Тима опустить фонарик. Он разглядел поломанный, завалившийся на пол шкаф, похожий на боксера, получившего нокаут на ринге. Слой пыли, осколки стекла, неприятно свисающие со стен обои, пузыри облупившейся штукатурки. Тим подошел к окну (стекла разбиты, из рамы торчат осколки, но деревянные створки, между которыми намерз снег, заперты), встал сбоку от него и выглянул. Снизу было видно, как двор в беспорядке покрывали кучи строительного мусора и глубокие рытвины, будто кто-то и выкопал из них весь мусор.

Сзади раздался шум, искаженный эхом темного пустого пространства. Тим резко обернулся, почему-то решив, что к нему подобрался один из бездомных, чтобы вытолкнуть его из окна. Никого. Странно. Шум больше не повторялся. Тим постоял, напрягшись, готовой задать стрекача кошкой, и только потом понял, что услышал бой отбившего очередные полчаса механизма на Часовой Башне. Сердце, заколотившееся от всплеска адреналина, стало успокаиваться. Тим подумал, что пора заканчивать с этим делом.