Текст книги "Никто не выйдет отсюда живым"

Полет стрелы

Глава 3

– Знаешь, что нам надо сделать? – Джим растянулся на кровати, глядя в потолок. Он сказал это тоном, который так хорошо знали его друзья, – сбивающая с толку смесь грубоватого веселья и неуловимой заносчивости, всегда заставлявшая слушателей гадать, говорит он серьезно или прикалывается. Иногда Джим прибегал к этому тону, чтобы замаскировать свои злые шутки. В другой раз, как сейчас, в разговоре с другом по Университету штата Флорида, который приехал в Лос-Анджелес вскоре после окончания занятий, он пытался с его помощью скрыть свои сомнения в том предложении, которое он собирался сделать. Таким образом он снижал фактор риска.

– Нет, – ответил Сэм, – а что?

– Организовать рок-группу, – сказал Джим, по-прежнему глядя в потолок.

– Блин, чувак, да я уже семь лет не играл на ударных… а ты что собираешься делать?

Джим встал.

– Я собираюсь петь. – Он произнес эти слова нараспев. – Я-а-а… собира-а-а-аюсь… пе-е-е-еть.

Сэм недоверчиво посмотрел на Джима.

– А ты петь-то умеешь? – поинтересовался он.

– Блин, да нет же! Я не умею петь! – отрывисто прокричал Джим.

– Ну ладно, Джим, вот соберем мы эту рок-группу, и ты говоришь, что будешь в ней петь, хоть и не умеешь, – как мы ее назовем?

– «Doors», «Двери». Есть изведанное. Есть неизведанное. И разделяет их дверь, и вот ею я хочу стать. Я хочу стать две-е-е-ерью-у-у-у…

Джон Дебелла и Фил Олено уехали в Мексику; Деннис Джейкоб и Феликс Винейбл жили в городе Венисе[13]13
  Восточный жилой пригород Лос-Анджелеса на берегу Тихого океана. Примыкает с юга к г. Санта-Моника.


[Закрыть]; Джим хотел было поехать в Нью-Йорк, но остался на западе Лос-Анджелеса на несколько недель, искал работу вместе с Сэмом, затем тоже переехал в Венис. Слово «сбежал», наверное, подошло бы больше для описания этого переезда: ему предшествовал кризис, который поверг Джима в отчаяние. Четырнадцатого июля он прошел медосмотр на призывном пункте, и два дня спустя узнал, что его признали годным, а это значило, что утратил свою студенческую отсрочку и теперь подлежал призыву.

Джим думал недолго. Он соврал военным, что еще учится в университете, но правда все равно скоро всплыла бы. На следующий день он пришел в деканат и записался на несколько предметов, которые не собирался изучать.

Венис идеально подходил Джиму. Этот аристократический городок с каждым днем привлекал все больше длинноволосых, беглецов и художников. Пляж был усеян телами; тамбурины весело позвякивали в такт десяткам транзисторных приемников; собаки гонялись за пластиковыми «летающими тарелками»; одетые в джинсы люди, усевшись кружком, курили анашу; ЛСД продавали без рецепта в местном магазине. В Сан-Франциско был район Хайт, в Лос-Анджелесе был Венис. Время хиппи только начиналось.

Джим был одним из безымянных бродяг с длинными волосами, в футболке и джинсах. Он какое-то время жил с Деннисом Джейкобом в лачуге на берегу замусоренного канала, затем переехал на чердак пустующего склада. Он освещался свечой, там были примус, чтобы изредка разогревать консервы, и одеяло, чтобы не замерзнуть. Джим редко спал и ел, разве что принимал добрую порцию кислоты, которая наводнила побережье, и начинал писать, создавая за одну короткую вспышку просветления больше материала, чем когда-либо впоследствии.

– Понимаешь, – сказал он как-то, – зарождение рок-н-ролла совпало с моей юностью, моим вступлением в осмысленную жизнь. Это было по-настоящему круто, хотя в то время я не мог позволить себе всерьез задумываться о том, что сам буду петь рок. Думаю, что в то время я бессознательно накапливал вдохновение и силы. Мое подсознание выдало готовую идею. Мне даже не надо было думать, все уже было придумано. Я услышал весь концерт полностью, с группой, пением и аудиторией, огромной аудиторией. Те первые пять-шесть написанных мной песен были записями фантастического рок-концерта, который проходил в моей голове.

Хотя все то, что предстояло пережить Джиму, никоим образом не было предопределено, у него в мозгу уже звучала музыка, которая просилась наружу.

– На самом деле, мне кажется, что сначала мне в голову пришла музыка, и затем я подобрал слова, которые подходили к музыке, к определенному звучанию. Я слышал мотив, но, поскольку никак не мог зафиксировать его на бумаге, я стал придумывать подходящие слова. И много раз заканчивалось все тем, что оставались слова, а мелодию я вспомнить уже не мог.

 
Привет, я люблю тебя
Скажи мне, как тебя зовут?
Привет, я люблю тебя,
Дай мне вскочить в твою игру.
 

Шел 1965 год, и до того, как мир услышит «Привет, я люблю тебя», оставалось три года, а пока Джим сидел на песчаном пляже в Венисе и смотрел, как юная худощавая высокая чернокожая девушка все ходит вокруг него кругами.

 
Тротуар распростерся у твоих ног
Как собака, выпрашивающая сладкий кусочек.
Ты надеешься заставить ее прозреть, дурачок?
Хочешь подобрать этот тусклый драгоценный камень?
 

Вдохновение для «Края ночи» он почерпнул в романе французского апологета нацизма и блистательного пессимиста Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи». «Езжай по шоссе из края ночи…» Третья песня, «Душевная кухня», была посвящена небольшому ресторанчику негритянской кухни «У Оливии», где Джим мог заказать большую тарелку жаркого на косточках с бобами и кукурузным хлебом за 85 центов или ужин со стейком за 1,25 доллара. Еще одна песня, «Мои глаза видели тебя», содержит описание всех телевизионных антенн, которые Джим видел с крыши: «Глядя на город под телевизионными небесами…»

Какой бы очевидной ни была подоплека этих песен, они были неординарными. Даже в самой простой из них существовало нечто загадочное и нереальное, ритм, или строчка, или образ, который придавал словам особую силу. И когда Джим ставил строчку «Лица кажутся уродливыми, когда ты одинок» в «Люди кажутся странными». И когда в песне о ресторане «У Оливии» встречается такой отрывок: «Твои пальцы плетут быстрые минареты, / Показывают секретные алфавиты. / Я прикуриваю еще одну сигарету, / Учусь забывать, учусь забывать, учусь забывать».

Эти первые песни-стихотворения были пронизаны тьмой, которая так привлекала Джима, частью которой Джим считал себя. Образы смерти и сумасшествия выражались боязливо, будто против воли. В одном из таких фрагментов, который позже станет частью значительной по объему работы, «Чествование ящерицы», Джим писал: «Однажды я затеял небольшую игру. / Мне нравилось заползать в свой мозг. / Наверное, ты знаешь, о какой игре идет речь. / Эта игра называется сойти с ума». В «Прогулке под лунным светом», в общем-то приятной любовной песенке с богатым образным рядом, настолько сильным, что он воздействовал на чувства скорее как картина, чем как стихотворение, Джим написал неожиданную концовку: «Давай, детка, немного прокатимся, / Поедем к морю, / А если поедем, то напьемся в стельку. / Детка, сегодня мы утонем, / Уйдем на дно вниз, вниз, вниз, вниз…»

Когда песни были готовы, Джим сказал:

– Теперь мне нужно их спеть.

В августе ему представился шанс: прогуливаясь по Венис-бич, он встретил Рэя Манзарека.

– Привет, чувак!

– Привет, Рэй, как делишки?

– В поряде. Я думал, ты в Нью-Йорк свалил.

– Не-а, здесь остался. Пока кантуюсь у Денниса. Пишу.

– Пишешь? И что ты пишешь?

– Да так, кое-что, – ответил Джим. – Пару песен накропал.

– Песен? – переспросил Рэй. – Давай-ка напой.

Джим присел на корточки, и Рэй опустился на колени на песок перед ним. Джим, размахивая рукой, начал качаться из стороны в сторону, крепко зажмурив глаза и пропуская песок сквозь пальцы. Он решил начать с первой строфы «Прогулки под лунным светом». Он произносил слова медленно и осторожно:

 
Поплыли к луне, а-га,
Вскарабкаемся сквозь прилив,
Проникнем в вечер,
Который прячет в себе спящий город…
 

Когда он закончил, Рэй ахнул:

– Блин, чувак, да я круче слов к песням не слышал. Давай соберем рок-н-ролльную группу и зашибем миллион долларов.

– Точно, – согласился Джим. – Именно об этом я и думал.

Рэй был угловатым, как говорится, кожа да кости. Он был на полдюйма выше шести футов и весил при этом 160 фунтов. Но у него были необычайно широкие плечи и тяжелая квадратная челюсть; очки без оправы придавали ему вид холодного интеллектуала. Если бы он верил в голливудские клише по подбору актеров, он, наверное, отобрал бы сам себя на роль того, кем недавно и являлся, – аспиранта с серьезным подходом к жизни или, может быть, строгого молодого школьного учителя в приграничном канзасском городке. Но была в нем и мягкость. Массивный подбородок украшала ямочка, а голос он всегда держал под контролем, вежливый и убедительный. Рэю нравилось представлять себя всеобщим старшим братом: организованным, умным, опытным, мудрым, способным на большое сострадание и готовым взвалить на себя огромную ответственность.

Рэй был на четыре года старше Джима, он родился в Чикаго в 1939 году в семье рабочих. Закончив курс игры на классическом пианино в местной консерватории и получив степень бакалавра экономики в университете Де Пола[14]14
  Частный университет в г. Чикаго, крупнейший католический университет США.


[Закрыть], Рэй поступил в юридическую школу в Калифорнийском университете. Через две недели он бросил учебу, чтобы пойти работать менеджером-стажером в филиале «Вествуд бэнк оф Америка». На этом месте он проработал три месяца, затем снова вернулся в Калифорнийский университет, на этот раз как аспирант факультета киноискусства. Из-за неудачного романа в декабре 1961 года Рэй пошел служить в армию. И хотя место службы Рэю досталось неплохое – играть на пианино в сводном оркестре на Окинаве и Таиланде (где он подсел на травку), – его тянуло обратно на гражданку, поэтому он сказал военному психиатру, что у него появились гомосексуальные наклонности. Его демобилизовали на год раньше положенного срока, и он вернулся в кинематографическую школу в то же время, когда туда поступил Джим.

Рэй начал снимать фильмы исключительного качества. Все они были автобиографическими, и все воспевали чувственность его японо-американской подружки, Дороти Фуджикавы. В одной из этих картин, «Вечная весна», была сцена, которую, скорее всего, навеяли кадры из фильма «Хиросима, моя любовь» Алена Рене: там были показаны попеременно юноша и девушка, в замедленном темпе бегущие друг навстречу другу, затем Рэй и Дороти наконец встречаются, обнаженные, в душе. Преподаватели требовали, чтобы Рэй вырезал эту сцену, и он было согласился, но, когда несколько других студентом обозвали его тряпкой, он начал настаивать на своем варианте и на декабрьском показе учебных фильмов распространил среди студентов листовку, объясняющую, почему фильм не допустили к показу. (Впоследствии этот фильм, как и все остальные картины Рэя, будет показан и высоко оценен.) В июне, когда Рэй получил степень магистра, декан факультета Колин Янг сказал, что Рэй – один из тех немногих студентов курса, которые готовы к съемкам полнометражного кино. Даже в журнале «Ньюсуик» были отмечены ранние успехи Рэя.

Рэя познакомил с Джимом Джон Дебелла, и вскоре они стали хорошими друзьями, не то чтобы близкими, а скорее единомышленниками по интеллектуальному подходу и наивной ницшеанской философии.

Во многом они были полными противоположностями. Рэй никогда не забывал бриться, стрелки его хлопчатобумажных брюк всегда были отутюженными. Джим всегда был нарочито небрежен, вечно в песочного цвета футболках и джинсах, а когда по вечерам становилось холодно, он надевал заношенную куртку сварщика, купленную на распродаже. Рэй был знаком с восточной философией и в 1965 начинал изучать трансцендентальную медитацию Махариши Махеш Йоги, в то время как Джим отвернулся от этого, полагая, что Путь можно пройти при помощи наркотиков и шаманизма. Рэй был утонченным эстетом, в то время как Джим окунался – иногда с головой – в дионисийские развлечения. Но все же между ними существовало взаимное притяжение, и, когда они встретились на Венис-бич, Рэй пригласил Джима переехать к нему – он мог спать на диване в гостиной, а днем, пока Дороти на работе, они могли работать над песнями. Джим переехал немедленно, и они вдвоем взялись за дело.

Рэй Манзарек. Фото Джерри Хопкинса

У Джима был слабый голос, но они с Рэем сошлись во мнении, что это в основном вопрос уверенности в себе и с практикой все должно прийти в норму. Они работали над песнями две недели подряд: Рэй сидел за пианино в своей маленькой, просто обставленной квартирке, а Джим, нервно комкая в руке листок с текстами (хотя и знал их наизусть), стоял напряженно и неподвижно, пытаясь проглотить комок в горле. Затем Рэй пригласил Джима в дом к своим родителям, где репетировала его группа «Rick and the Ravens».

Братьям Рэя тексты Джима показались слишком заумными. Хотя Рик и Джим Манзареки не поняли Джима и его стихи, они согласились попробовать поработать с ним. Другие тоже не понимали Джима. Когда Рэй встретился с двумя своими приятелями из кинематографической школы и рассказал им, что организовал группу с Джимом, те были в шоке.

– Ты играешь в группе с Моррисоном! Ради бога, Рэй, и как только это пришло тебе в голову?

Джима по-прежнему воспринимали как экстравагантного, хотя и умного, чудака. Многие одноклассники не поставили бы и один к миллиону на успех группы с участием Моррисона.

Рэй оставался предан Джиму, потому что видел в нем нечто такое, что редко замечали остальные, нечто такое, что сам Джим только начинал осознавать. Наиболее очевидными были физические изменения. Джим похудел со 160 фунтов до 130 и утратил свою характерную полноту – стал подтянутым и гибким. Новыми в его облике были длинные волосы, они прикрывали уши и курчавились над воротником, обрамляя лицо, которое утратило мальчишескую пухлость и стало несомненно красивым. Изменения были радикальными.

Но самое важное состояло в самоощущении Джима. Он излучал неистовую, мощную уверенность, потусторонний магнетизм, который, казалось, притягивал к Джиму все, что ему было необходимо.

Джим в Венисе, 1966 г. Фото Бобби Клейна

Вскоре после того, как Джим познакомился с семьей Рэя, тот со своими братьями стал репетировать в доме за автовокзалом компании «Грейхаунд» в Санта-Монике, где к ним присоединился новый ударник, Джон Денсмор, которого Рэй нашел на занятиях по медитации.

У Джона было много общего с Джимом. Оба отпрыски добропорядочных семей из среднего класса (отец Джона был архитектором). У обоих было по брату и сестре. В старших классах оба показали склонность к классическим видам спорта: Джон хорошо играл в теннис, а Джим был прекрасным пловцом. Джон, как и Рэй, обожал джаз и, как всякий неофит, всецело отдавался занятиям йогой по системе Махариши.

Джон объяснил Рэю и Джиму, что надеется с помощью медитаций научиться контролировать свой вспыльчивый нрав. В свои двадцать он все еще жил дома (что немедленно сделало его объектом насмешек со стороны Джима), хотя стремился оторваться от родителей и обрести свободу, которую могла дать ему работа в группе. За все следующие годы, которые Джим и Джон проведут вместе в группе «Doors», они так и не станут близкими друзьями.

Джон играл на ударных с двенадцати лет. Он играл на барабане в школе в западной части Лос-Анджелеса, затем переключился на джаз в колледже в Санта-Монике, затем переехал в Лос-Анджелес и, наконец, бросил университет в долине Сан-Фернандо.

Джон Денсмор. Фото Джерри Хопкинса

Через две недели репетиций Рэй с братьями повезли своего нового солиста, барабанщика и временного басиста (девушку, чье имя уже забыто) на студию звукозаписи «World Pacific» на Третьей улице в Лос-Анджелес. У группы «Rick and the Ravens» был контракт с лейблом «Aura Records», и они записали пару песен, в которых Рэй пел под псевдонимом Пронзительный Рэй Дэниелз. Выпуск сингла прошел незамеченным, и «Aura» решила выделить ребятам бесплатное время для работы в студии, вместе того чтобы записывать новые песни. За три часа они записали шесть песен.

– В результате, – вспоминал Джим несколько лет спустя, – у нас был мастер-диск, и мы отштамповали три копии.

На этих дисках, которые Джим, Рэй и Джон, а иногда еще и Дороти Фуджикава носили из одной звукозаписывающей компании в другую, были песни, написанные Джимом тем летом в Венисе, включая «Прогулку под лунным светом», «Мои глаза увидели тебя» (эту песню затем переименуют в «Сойти с ума»), «Край ночи» и незамысловатую песенку с запоминающимся мотивом, «Лето уже кончилось». Ни одна звукозаписывающая компания не заинтересовалась ни песнями, ни группой.

Примерно в это время Джим встретил Памелу Курсон.

Рыжеволосой Памеле было всего восемнадцать лет. Веснушки осыпали ее руки, они покрывали ее бледное, тонкое, еще совсем детское лицо, коричневыми брызгами усеивали все тело. Она носила длинные прямые волосы на прямой пробор. Благодаря огромным прозрачным глазам бледно-лавандового цвета она выглядела так, словно сошла с картины Уолтера или Маргарет Кин: беззащитной, покорной, очаровательной.

Она родилась 22 декабря 1946 года, в городе Уид, штат Калифорния, в нескольких милях от горы Шаста, которую индейцы считали священной. Ее отец, как и отец Джима, служил в морской авиации – но не пилотом, а бомбардиром и на тот момент был офицером военно-морского запаса США и директором высшей школы в городе Ориндж, центре одноименного округа. Памела рассказала Джиму, что бросила занятия в колледже Лос-Анджелеса и теперь находится в поисках какого-нибудь стоящего занятия.

Несколько лет спустя Памела скажет, что это Джим научил ее жизни. Она называла себя «творением Джима». Он давал ей читать журналы, познакомил ее с различными философами, написав по абзацу о каждом из них, от Платона до Ницше, и рассказал о великий идеях западной цивилизации. Памела немедленно решила стать хранителем его поэзии.

Памела и Джим в Санта-Монике. Фото Бобби Клейна

Джим перечитывал «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. «Большинство этих преобразователей сознания сейчас не могут применяться кроме как по предписанию врача или же нелегально и со значительным риском. Для неограниченного употребления Запад позволил только алкоголь и табак. Все остальные Двери В Стене обозваны Наркотой, а те, кто неавторизованно их употребляет, – наркоманами»[15]15
  Перевод М. Немцова.


[Закрыть]. Джим с воодушевлением воспринял такую трактовку и начал увеличивать как ассортимент, так и дозы.

Теперь Джим делал все и вся, чтобы взорвать свое сознание. Раскрыть двери восприятия… прорваться на другую сторону… поехать по шоссе на край ночи… стать очевидцем чудес в золотых копях… кататься на змее… эти ударные фразы, которые будут потом разбросаны по песням Джима, сначала были записаны в дневниках на теплом осеннем пляже. Джим бросился открывать новое, свое собственное видение и свой словарь.

Он глотал таблетки кислоты как арахис – или аспирин, потому что именно так они выглядели в то время: продукт Осли[16]16
  Август Осли Стэнли III, талантливый химик, популяризатор ЛСД.


[Закрыть] из Сан-Франциско, оригинальная «белая молния», чистая, дешевая и… убойная. И конечно же, трава – мешки и мешки травы из Мексики. А потом «кусочки сахара»[17]17
  Распространенный способ употребления ЛСД – на кубиках рафинада.


[Закрыть].

 
Прорвись на другую сторону,
Прорвись на другую сторону,
Прорвись на другую сторону…
 

Джим решил, что пришло время рассказать семье в Лондоне о своих планах. Он написал, что по окончании университета пытался найти работу, но ему смеялись в лицо, когда он показывал диплом кинематографиста, поэтому он сейчас поет в группе… и что родители думают по этому поводу?

Отец Джима был потрясен и в своем ответном письме яростно возражал. Он напомнил Джиму, как тот забросил занятия на пианино, как отказывался в детстве петь с семьей рождественские гимны… и теперь решил собрать группу? После того, как отец четыре года платил за его обучение в колледже? «Знаешь, – писал блестящий офицер штаба ВМС, – мне кажется, это просто неудачная шутка».

Джим легко воспринял критику, но больше никогда не писал своим родителям.

В октябрьских выпусках музыкальных журналов, которые Джим с Рэем теперь читали каждую неделю, появился Били Джеймс. Билли, тридцатитрехлетний бывший актер, по контракту с фирмой «Columbia» делал рекламу для Боба Дилана, а в 1963 году переехал в Калифорнию, чтобы вести оттуда светскую хронику. Поначалу ему это удавалось, и он рекламировал всех клиентов «Columbia», но затем он начал перенимать образ жизни музыкантов и вскоре изменился насколько, что больше не мог общаться со своими друзьями с восточного побережья и почти со всем руководством «Columbia». Поэтому Билли получил новую должность – менеджер по поиску и раскрутке талантов – достаточно туманная формулировка, чтобы ее можно было вписать в существующий устав компании. А Билли такая должность давала возможность буквально вынюхивать то, что ему нравилось.

Рэй с Джимом посмотрели на фотографию. Билли был с бородой.

– Похоже, он хиппи, – предположил Рэй.

Когда Билли вернулся с обеда, он увидел Джима, Рэя, Дороти и Джона, которые стояли в коридоре рядом с бутылью с водой у дверей его офиса. Он рассеянно кивнул, пригласил ребят в кабинет, снисходительно принял их мастер-диск и выслушал сбивчивый рассказ, который, как он понял с первых слов, они повторяли уже много раз. Он пообещал им перезвонить, может быть, через денек-другой. Через два дня секретарь Билли уже звонила Джиму. Она передала, что Билли хотел бы встретиться с ними в своем офисе в любое удобное для них время.

– Я сказал им, что могу при желании продюсировать их записи, и я чувствовал, что ребята талантливые, но все же я не был до конца уверен, что смогу заняться студийными записями, – вспоминает Билли. – Итак, я понял, что мне нужно заинтересовать ими какого-нибудь продюсера с «Columbia». Поскольку я предчувствовал проблемы, я предложил им контракт на пять с половиной лет, причем в течение испытательного срока – первых шести месяцев – компания брала на себя обязательство записать минимум четыре пластинки и выпустить минимум две из них. Я не хотел, чтобы они подписывали такой контракт, по которому и через полгода не было бы никакого результата. Джим не мог в это поверить. «Columbia Records». Лейбл Дилана.

Несмотря на такой успех, в группе начались разногласия: один из братьев Рэя ушел, второго заменили. На смену ему пришел Робби Кригер, гитарист, который занимался медитацией вместе с Джоном и Рэем.

Робби оказался самым молодым из четверки, ему было всего девятнадцать. И он был наименее импозантным из всех. У него были вьющиеся пшеничные волосы и мутно-зеленые глаза, взгляд казался отсутствующим – результат то ли приема наркотиков, то ли плохо подобранных контактных линз. Этот эксцентричный вид усиливался манерой разговора: Робби говорил рассеянно, словно вот-вот уснет, и концовки фраз либо вопросами повисали в воздухе, либо растворялись в бормотании. Но внешность бывает обманчива. За этим оцепенелым взглядом скрывались быстрый ум и тонкое чувство юмора. Оба эти качества он унаследовал от отца, человека среднего достатка, который работал консультантом государственных структур и коммерческих компаний по вопросам планирования и финансов.

Робби Кригер. Фото Джерри Хопкинса

Как и Джон, Робби был коренным калифорнийцем – он родился 8 января 1946 года в Лос-Анджелесе вместе со своим братом-двойняшкой и ходил в высшую школу при универе. Но Робби также посещал высшие школы в Пэсифик-Пэлисейдс, богатом прибрежном пригороде Лос-Анджелеса, и в Менло-парке, фешенебельном городке близ Сан-Франциско. Он проучился год в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, затем какое-то время в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, где он в третий раз сменил специализацию и изучал физику, – тогда Джон и попросил его встретиться с какими-то ребятами, которые называют себя «Doors».

– «Doors»? – удивился Робби, рассеянно улыбаясь. – Отпад!

Робби с Джоном вместе играли в группе «Psychedelic Rangers». До сих пор Робби считал, что это весьма необычное название.

Робби поведал Джиму, что начал играть на гитаре в пятнадцать лет, а в восемнадцать уже мечтал о славе Монтойи или Сеговии[18]18
  Испанские гитаристы, корифеи фламенко.


[Закрыть]. Но он менял музыкальные стили так же часто, как школы, и стремительно переходил от фламенко к фолку, от блюза к року. Особенно ему нравились исполнители фолка, как он признался Джиму, описывая свою встречу с Джон Баез. Джим, конечно же, переводил разговор на Дилана. Затем Робби подключал гитару и выдавал импровизацию в технике «слайдер»[19]19
  Другое название – «боттлнек»: к струнам прижимают горлышко бутылки или металлическую пластинку.


[Закрыть]. Джим слышал «слайдеры» на пластинках, но первый раз увидел, как это делается. Поначалу он требовал, чтобы Робби исполнял «слайдеры» в каждой песне.

Обсуждение профессиональных тонкостей и репетиции продолжались, и четверо парней сближались все сильнее и вскоре уже встречались каждый день – в доме Робби, где в одной из боковых комнат стояло пианино его родителей, или в домах друзей в Венисе. Они репетировали по пять дней в неделю, вечерами напролет. По выходным им изредка удавалось поиграть, в основном на свадьбах, студенческих вечеринках или бар-мицва[20]20
  Религиозный праздник совершеннолетия у иудеев.


[Закрыть]. Их репертуар по большей части состоял из хорошо известных песен, вроде «Луи, Луи» и «Глории», но иногда они играли и собственные композиции. Джим, все еще слишком робкий, чтобы смотреть в глаза публике, сколь мало бы ее ни было, поворачивался к залу спиной, а если и стоял к слушателям лицом, то закрывал глаза и вцеплялся в микрофон так, словно тот не давал ему утонуть, провалившись под сцену. На самом деле в раннем «Doors» большинство песен пел Рэй, а Джим подыгрывал на губной гармошке и кричал «Эгей!» или «Давай-давай!».

Фил Олено работал ночным менеджером в супермаркете, и теми редкими вечерами, когда Джим не репетировал, они частенько вместе убивали время, покуривая травку или тусуясь в студенческом городке Калифорнийского университета с девчонками с художественного факультета. Одна из них, Кэти Миллер, была на два года младше Джима и чем-то напоминала молодую Тьюздей Уэлд[21]21
  Американская актриса.


[Закрыть]: непорочная, светловолосая, изысканная.

Кэти была ранима, не уверена в себе и без конца извинялась. Но больше всего страданий причиняло ей ее великодушие. Она будто старалась стать родной матерью для всех заблудших овец, которых встречала на своим пути. Она разрешила Джиму жить в своей квартире в любое время, когда он пожелает, и кормила его роскошными обедами, буквально заставляя Джима брать ее машину, если ему нужно было куда-нибудь поехать. Иногда Джим мог исчезнуть на ее машине на несколько дней, а Кэти передвигалась пешком и гадала, что стряслось. Он мог, напротив, несколько дней жить у нее в квартире – устраивал невероятный беспорядок, изводил ее жестокими шутками, спьяну хвастался победами над другими женщинами, угрожая изрезать ножом огромные картины, которые Кэти писала на занятиях, и развесить их по всей улице. И в то же время Джим поддерживал ее: убеждал, что она умница и красавица.

– Тебе обязательно нужно познакомиться с Джимом, – сказала как-то Кэти своей подружке Розанне Уайт, также изучавшей искусство. Розанна уже слышала некоторые рассказы Кэти, поэтому сразу отказалась, но, когда она все-таки встретила Джима, он очаровал ее. Он часто ходил без рубашки, и Розанна, наблюдая за его длинными волосами, за тем, как он поворачивает голову, как напрягаются мышцы его шеи, подумала, что так могла бы выглядеть ожившая греческая статуя. Не меньше поражал ее голос Джима, который ни разу за шесть месяцев их встреч не поднялся выше шепота. Розанна признавалась сама себе, что боится Джима, но все равно пускала его на черный диван в своей квартире, предоставляя ему запасной аэродром, когда он не мог дотянуть до пляжа.

Насколько квартира Кэти была роскошной, настолько жилье Розанны было спартанским. Она питалась только натуральными продуктами, поэтому наесться до отвала в ее доме не получалось, к тому же она не курила травку и не держала дома дешевых закусок, столь обожаемых любителями марихуаны. Она даже вино пила редко, так что Джиму приходилось приносить его с собой. Зато Розанна пользовалась экологически чистым шампунем, который нравился Джиму, и часто, когда Розанна возвращалась с учебы, она заставала его в ванной в джинсах и затасканной рубашке от пижамы – он позировал перед зеркалом, втягивая щеки с видом супермодели из журнала «Вог», прекрасный и голодный, приглаживал пятерней свои влажные нечесаные волосы.

– Джим, – спрашивала Розанна, – почему ты не расчесываешь волосы?

Джим еще разок встряхивал своей гривой и смотрел на Розанну так сексуально, что это выглядело почти смешно.

– Потому что я хочу, чтобы волосы смотрелись как крыло птицы, – говорил он. Затем складывал руки на груди и чувственно поглаживал свои бицепсы через тонкую фланель рубашки, самодовольно глядя на Розанну.

Однажды вечером, когда они только познакомились, Джим заявился к Розанне с Джоном Денсмором и Кэти, которые вскоре ушли, оставив Розанну с Джимом наедине. Девушка, которую все больше раздражали манеры Джима прихорашиваться и говорить шепотом, решила свалить эту ношу со своих плеч.

– Опять эта ерунда! – возмутилась она, когда Джим принялся ей что-то шептать. – Тебе это не идет. Замолчи немедленно.

Джим, по-прежнему шепотом, сделал Розанне грязное предложение, заявив, что она хочет с ним переспать.

– Хватит, Джим, – раздраженно ответила Розанна. – Не будь таким шутом гороховым. Ты вечно под кайфом, на тебя невозможно положиться. С тобой невозможно даже нормально поговорить, потому что ты опять обдолбанный и опять ведешь себя как клоун. Джим, хватить ломать комедию.

Джим метнулся на кухню и через пару секунд вернулся с огромным разделочным ножом в руках. Он подскочил к Розанне, схватил ее за правое запястье и заломил руку за спину. От резкого движения ее блузка распахнулась, и Джим приставил лезвие к нежной коже ее живота.

– Не смей так говорить со мной, – прошептал он. – Сейчас я тебя вскрою и посмотрю, сколько будет крови. – Его слова звучали серьезно.

Кто-то вошел в дом. Джим повернулся и увидел, что это неожиданно вернулся Денсмор. Джим снова посмотрел на Розанну, затем перевел взгляд на нож в своих руках и расхохотался:

– Ух ты, а это что такое? Нож? Откуда он взялся?

Потом Розанна извинилась, что нагрубила ему, Джим тоже принес свои извинения и спросил, можно ли ему переночевать на диване. Она ответила «да».

Однажды ноябрьским утром Джим позвонил Рэю. Было около восьми часов, и Джим был под крутым кайфом от кислоты. Он хотел собрать всех на репетицию. Рэй ответил, что еще рано. Джим не настаивал; он сказал, что если Рэй не явится немедленно, то он уходит из группы прямо сейчас, и пошли эти «Doors» куда подальше. Рэй пообещал, что встретится с Джимом чуть попозже.

Через несколько часов Джим сидел в доме Фила Олено с Феликсом Винейблом и отходил от действия наркотиков. Они обсуждали фотографии паутин, которые плели пауки под влиянием ЛСД и мескалина. Олено принес книгу, которую он взял в библиотеке Калифорнийского университета, и показал фотографии, приведенные в ней. Пауки, которым дали кислоту, плели геометрически правильную паутину, а под влиянием мескалина – произвольные, хаотические сети, лишенные логики, возможно (как утверждал Джим) безумные. Приятели решили, что нужно найти мескалин в самой чистой его форме, в кактусе пейота. За ним нужно было ехать в пустыню, в Аризону.