Текст книги "Падение Иерусалима"

– Сожалею, что так расстроил вашего супруга. Я просто не подумал – мне казалось, он только рад будет участвовать в действиях, которые направлены на защиту наших людей, – ведь это ради того, чтобы не повторился Бухенвальд…

– Жак так испугался, что я потеряю работу. Это было бы катастрофой.

Некоторое время они ели в молчании.

– Вы не верующие?

Женщина покачала головой.

– Сейчас нет. До лагеря муж… Да, он раньше был верующим. Набожным даже. Но когда мы встретились и поженились, – это было в сорок шестом – он тогда все твердил: я точно знаю, что Бога нет. В Бухенвальде понял…

– За последние годы много нападений совершено на евреев. Не только на тех, что представляют Израиль. И в Париже были покушения.

– Я слышала.

– И вас это не волнует?

– Но что тут могут поделать простые люди вроде нас?

– Иной раз очень многое. Вот как сейчас.

Наступила долгая пауза, потом она спросила:

– Чем я могу помочь?

– Расскажите для начала, каков порядок действий, если поступает запрос на дубликат ключа.

– Проверяется по документам личность заявителя, и если все в порядке, глава фирмы выписывает бланк. Это мера безопасности. В мастерской не станут делать ключ, если не получат такой бланк. Хранятся они под замком в торговом отделе.

– А дальше?

– Бланк передается в мастерскую – это на первом этаже, позади демонстрационного зала. К бланку должен быть приложен номер серии данного сейфа. Заведующий мастерской сверяет его со своими списками и определяет таким образом тип ключа. Потом дает задание слесарю, и тот изготовляет ключ. Оттуда его передают в торговый отдел и, прежде чем послать заказчику, делают соответствующую запись в книге.

– А ваше рабочее место где?

– В торговом отделе.

Прежде чем задать следующий вопрос, Шимон долго собирался с духом:

– Допустим, вы согласны помочь, – могли бы вы добыть ключ?

Она заколебалась:

– Это опасно.

– Но возможно в принципе? – он чувствовал, что мало-помалу она уступает. – Что для этого придется сделать?

– Достать чистый бланк, заполнить и отправить в мастерскую, вместе с номером ключа. Номер должен быть тоже на специальном бланке – они лежат в шкафу. Главное, когда ключ передадут в отдел, надо устроить так, чтобы его никто не видел. Значит, что-то такое надо придумать, сходить за ним. Сослаться на срочность…

– Когда ваш начальник уходит в отпуск?

– Он уже в отпуске.

– Это облегчает задачу или наоборот?

Она помолчала, прикидывая что-то в уме:

– Пожалуй, без него лучше. Его заместитель не особенно следит за порядком.

– Сколько бы все это заняло времени?

– Знаете, сервис у нас отличный. Такие заказы выполняются за день – ведь клиенту всегда ключ нужен немедленно.

– Мадам Альтман, вы сделаете это для нас?

Снова она умолкла – доела все с тарелки и долго рылась в сумке в поисках носового платка, будто оттягивая время.

– А что сделает для меня посольство, если я потеряю работу?

– Мы друзей в беде не оставляем.

– Это не ответ.

– Я должен проконсультироваться, но, поверьте, мы не бросим вас.

– Вы же видели, муж… – Ее голос задрожал. Шимон только кивнул молча, чувствуя, что судьба всего дела на волоске.

– Попробую, – решилась она наконец.

Он перегнулся через стол и взял ее руку:

– Благослови вас Бог.

Они условились встретиться на следующий день в бистро после конца рабочего дня. Мадам Альтман пришла все в том же платье и в той же вязаной кофте, с хозяйственной сумкой. На предложение выпить чего-нибудь ответила отказом.

– Я все сделала, что вы хотели, но это в первый и последний раз…

– Обещаю больше никогда ни о чем подобном не просить. Что, было очень трудно?

– Я прямо извелась вся. Был момент… Хотя вам эти подробности ни к чему.

Вынув из сумки маленький сверток, она отдала его Шимону, и тот на ощупь определил, что внутри длинный тонкий ключ.

– Сейф продан через нашего агента в Бейруте, но владелец живет в Дамаске.

– Благодарю. Израиль в неоплатном долгу перед вами.

– Мы, евреи, должны помогать друг другу, правда ведь? – робко сказала она. – Вот, даже таким, как я, приходится участвовать. Я бы себе не простила, если бы… – И умолкла, не закончив фразы.

– У вас есть моя визитная карточка. Если возникнут какие-то сложности, позвоните.

Она улыбнулась в ответ, и Шимон снова, будто сквозь дымку времени, увидел красивую девушку, некогда вышедшую замуж за молодого узника Бухенвальда, который хоть и уцелел в этом аду, но так и остался в нем навсегда.

В дверях бистро он наклонился, поцеловал ее на прощанье и со словами «это просто небольшая помощь» осторожно вложил ей в руку плотный конверт с деньгами.

Глава 12

Военная карьера во Франции не сулит ни престижа, ни богатства, ни даже романтической возможности стать героем – разве что война случится. Хорошее происхождение и наличие способностей вовсе не побуждают молодых людей надеть мундир – скорее наоборот. В армию стремится всякая мелкая сошка, заурядные сынки провинциальных торговцев, а то просто крестьяне – им-то заполучить офицерское звание весьма лестно. Так заведено с давних времен, и потому в армейской среде всегда царствует посредственность. Дело Дрейфуса наглядно продемонстрировало всему миру основополагающие качества французского офицера: злобность, зависть и консерватизм.

Какую бы войну ни вела Франция – взять 1870, 1914 или 1939 годы – генералитет неизменно проявлял неспособность сориентироваться в обстановке и сделать разумные выводы из прошлых неудач.

В тридцатые годы нынешнего века полковники и генералы поддерживали тесные контакты с французскими фашистами из организаций «Кагуль» и «Огненный крест». Французский военный суд в 1940 году заочно вынес смертный приговор де Голлю – мятежный генерал призвал французов продолжать сопротивление немцам, но большинство офицеров «армии перемирия», возглавляемой бездарным и трусливым маршалом Петэном, не пошло за ним.

На косную среду высшего и среднего офицерства регулярные пополнения, связанные с воинской повинностью, оказывают действие, подобное действию слабительного на живой организм, – сравнение, может, и обидное, зато верное. Вот из этих-то пополнений и отбираются люди для главного управления внешней безопасности (ГУВБ) – основной разведывательной службы страны.

Данное ведомство, чье появление на свет пришлось на момент великой неразберихи, наступившей после освобождения, а становление – на пятидесятые и шестидесятые годы, когда страну сотрясали политические и социальные катаклизмы, ныне являет собой страннейшее сборище шпионов и тайных агентов. Руководство сплошь заражено политическими амбициями и социальным обскурантизмом – болезнями, присущими высшему армейскому офицерству. Если же присмотреться внимательно к составляющим его службам, то на всех уровнях обнаружишь поразительный этнический разнобой и даже «вкрапления» иностранцев, чего не сыщешь в аналогичных службах прочих стран. Среди тех, к чьим бесценным услугам прибегает армейская разведка, – то есть среди наемных убийц, платных осведомителей и специалистов по допросам, а попросту костоломов, – числятся североафриканцы и сенегальцы, немцы и итальянцы, а также белое отребье из бывших колоний, бандиты, набранные из Иностранного легиона, и корсиканцы, обитающие на парижском «дне».

Без всех этих объяснений трудно было бы понять, что представляет собой майор Клод Этьен Савари из шестого отдела ГУВБ.

Папаша его в свое время служил в знаменитом кавалерийском полку, и с его точки зрения кавалерия являла собой средоточие офицерских доблестей: храбрости, дисциплины и воли к победе. Замена кавалерии танками, изготовленными на французских и английских заводах, ранила его в самое сердце. Подобно многим другим, Савари-старший отзывался о теории танковой войны, исповедуемой полковником де Голлем, как о несусветной чепухе, которую придумал какой-то выскочка. Де Голлю присвоили генеральское звание – тут Савари и его сподвижники попытались взбунтовать своих подчиненных. Когда же – слишком поздно, к сожалению, – ненавистного «выскочку» назначили заместителем военного министра, танки фон Клейста восточнее Парижа как раз утюжили тот самый кавалерийский полк, которым командовал Савари. Он, естественно, не присоединился к движению «Свободная Франция», ибо его возглавил, находясь в Англии, «этот тип, этот изменник» де Голль, и почел за лучшее сложить оружие. К тому времени, как немцы оккупировали две трети Франции, он ретировался в свой родной Дуэ и нашел там неплохую работу в качестве начальника колонии малолетних преступников. Фамилия его предшественника была Левинсон – по просьбе гестапо местная полиция составила особые списки, в которые этот Левинсон и угодил вместе со всем своим семейством. Больше о них, как и о других из этого списка никто ничего не слышал. Савари-старший, полагая себя порядочным человеком и истинным патриотом, шумно негодовал по поводу постигшей их судьбы, а также по поводу прочих насильственных действий оккупантов и унизительного положения Франции. Вину за все эти беды, однако, он возлагал исключительно на продажных политиков и на коммунистов, которые деморализовали французское общество. По его мнению, бездарность французского верховного командования – непризнание, скажем, необходимости модернизировать вооружение – никакого отношения к данным проблемам не имела. Свои взгляды относительно испытаний, выпавших на долю их несчастной родины, а заодно и его самого, он постарался вдолбить в голову единственного сына, в чем и преуспел.

Черед юного Клода Савари отбывать воинскую повинность наступил в неспокойные пятидесятые. Законопослушные парижане с испугом взирали на толпы неведомых прежде обитателей индустриальных окраин, которые прорывались со своими лозунгами в самый центр Парижа с таким видом, будто готовы любой из этих лозунгов немедленно воплотить в жизнь. Коммунистическая партия грозила в случае чего вывести на улицы полмиллиона человек. В колониях одно за другим, будто кегли, валились правительства. В глазах Савари и ему подобных де Голль из выскочки и изменника превратился в единственную надежду на возрождение стабильности и национального достоинства.

Клод Савари решил остаться в армии, закончил прославленное Сен-Сирское училище с весьма скромными баллами и получил должность в армейской разведке. «Отменное здоровье» – таков был самый яркий эпитет в его аттестате.

События в Джибути, Сайгоне, а затем в Оране и Маг-ребе до предела раскалили национальные страсти. В алжирских городах один за другим раздавались взрывы, звучала автоматная и пулеметная дробь: молодые люди, не рассчитывая больше на дебаты политиков, взялись за дело сами. Как раз в Оране Клод Савари и преступил тонюсенькую черту, отделяющую получение необходимой разведчику информации обычными средствами от добывания той же информации на допросах, а затем уж миновал и еще одну границу: ту, что отделяет обычный, хотя бы и жесткий допрос от получения признаний и сведений с помощью пыток.

Именно в Оране Савари снискал репутацию усердного и удачливого охотника за молодыми людьми, о которых шла речь выше. Он обходился с ними весьма сурово, однако начальство ценило эффективность его действий: практически у каждого, кого он допрашивал, развязывался язык. Тому были свои причины. В те дни излюбленным методом допроса в службах французской разведки был электрошок – обнаженный провод многократно подносили к наиболее чувствительным частям тела допрашиваемого. Савари избрал иное направление, а именно возродил «ванну» – этот метод культивировали во время оккупации Клаус Барбье и другие гестаповские палачи. Если человека несколько часов держать на волоске от смерти, погружая в воду с головой и вытаскивая в самый последний момент, а во время кратких перерывов жестоко бить, – тут уж любой узник даст любые показания, даже и тот, кого полиция схватила по ошибке. Одни только обещания относительно предстоящих терзаний, которые Савари обстоятельно и даже с каким-то странным сочувствием излагал в хорошо отработанных выражениях, поскольку повторял их ежедневно в заляпанной кровью ванной комнате, могли сломить самого стойкого. Единственной возможностью избегнуть мучительной и бесконечной агонии было взять да и утопиться. Многие пытались, однако палачи были настоящими экспертами по части откачивания утопленников. Другие норовили покончить счеты с жизнью, когда их возвращали обратно в камеры. Это тоже редко удавалось. И оставался единственный путь – лучший и в то же время худший из всех, – сообщать адреса, называть сообщников, друзей, выдавать всех подряд, подписывать любые протоколы… Потому что существует предел человеческим силам. Даже у фанатичных борцов за религиозное и национальное освобождение есть этот предел.

Де Голль в негодовании оставил тогда политику, но позже вернулся с обещанием восстановить французское присутствие в Северной Африке. Время, однако, показало, что его талант политика не уступал военному. Предоставив североафриканским колониям ту самую независимость, которую они к тому времени и сами почти уже завоевали, он вытащил Францию из безнадежно запутанного клубка проблем, которые грозили стране гражданской войной, и уберег ее престиж и достоинство. Савари же (теперь уже младший) и его коллеги восприняли эту акцию как «поцелуй Иуды» – они-то уже мнили себя победителями, а их победу украли – победу «ванны», оголенного провода и nerf de bocuf – хлыста из бычьих жил.

Наш герой подался тогда в ОАС – тайную организацию, собравшую под крыло недовольных новым порядком. Таковых оказалось много – в том числе и среди его коллег. Из Алжира ему пришлось поспешно ретироваться, но в армейской разведке Савари по-прежнему пользовался отличной репутацией – «а здоровье какое!». Он получил очередное повышение по службе, посещал тайные сборища оасовцев и был среди тех, кто считал самым верным делом политические убийства, вплоть до убийства «самого». Но жизнь не стоит на месте – в 1968 году де Голль перестал быть врагом этих господ, сделавшись главным заслоном против устроивших настоящую революцию студентов – этих анархистов с Левого берега и коммунистов с окраин Парижа.

А спустя еще какое-то время их лояльность по отношению к президенту снова дала крен: патриоты из числа правых, с их неизбывной ностальгией по славному прошлому, большей частью придуманному, с живой ненавистью наблюдали за расстановкой сил в постколониальном мире. Нет, видимо, Гитлер в данном, конкретном случае был прав: уж эти евреи… Гляньте-ка на Израиль, такой агрессивный и не желающий идти ни на какие уступки! А Ротшильды чего стоят – снова прибрали к рукам финансы…

Деятельность армейской разведки была одной из составляющих сложного процесса, результатом которого явился постепенный уход Франции с произраильской позиции, которую она занимала в семидесятые годы. Вновь возникшие симпатии к арабам несколько противоречили прошлому Савари, ну и что из того? Проарабская политика, конечно, совпадает с советской в этом регионе – пусть! В конце концов потом можно будет хитростью выманить арабов из коммунистических объятий. И Савари отдался новому делу с той же однозначностью и прямолинейностью, с какой прежде преследовал жаждущих независимости арабов.

Непоследователен? Беспринципен? Скажите ему об этом, а он тут же сошлется на raison d'etat – государственные интересы.

Все это рассказано, чтобы читатель мог хоть в какой-то мере понять людей, подобных Савари и Таверне, и роль, которую они собрались исполнить в игре, затеянной профессором Ханифом. А также – неусыпную заботу шестого отдела ГУВБ о том, чтобы внедрить своих агентов в контрразведку и приглядывать с их помощью за деятельностью Вавра, Баума и прочих еврейских дружков.

Савари и Саад Хайек встретились в бистро на бульваре Мортье, недалеко от штаб-квартиры ГУВБ. Савари выслушал гостя, задал пару вопросов и сказал, что хотел бы повидать его еще раз вечером. Вернувшись на службу, он позвонил в Триполи и еще поговорил с кем-то в Париже. Эти двое встретились снова в том же бистро.

– Так ваш шеф хочет повидаться с Таверне? С какой целью?

– Не знаю.

– Возможно ли это? Ведь вы его ближайший помощник…

– И тем не менее – не знаю. Мы даже между собой лишнего не говорим.

– Я звонил Таверне. Он согласен.

– Сначала я сам с ним поговорю.

– Зачем это?

– Таково предписание, я должен выполнить его в точности.

– Тогда подождите.

Савари направился к телефону и через несколько минут вернулся к их столику:

– Завтра в одиннадцать, здесь. Он небольшого роста, примерно вашего возраста, лысоват, очки с толстыми стеклами, курит трубку. В руках у него будет «Фигаро». Он скажет, что его прислал майор.

На следующее утро Саад Хайек и Таверне благополучно встретились и обо всем договорились, после чего гость с востока вернулся в свою комнату на площади Жанти и позвонил в Дамаск. Из сирийской столицы передали дальнейшие распоряжения: оставаться пока в Париже, но каждый полдень непременно звонить домой.

В тот же самый день Савари получил от приятеля машинистки Франсуазы копию памятки, составленной Баумом. Не теряя времени, – у него был собственный канал связи с профессором Ханифом, через резидента армейской разведки в Дамаске, – он передал содержание памятки профессору. «Ответ будет?» – поинтересовался француз, лично доставивший текст. «Передайте – пусть все идет, как намечено», – велел Ханиф.

И посланец удалился.

– У меня есть доказательства, что изменник – Саад.

Услышав слова профессора, Расмия недоуменно подняла брови:

– А Эссат – он, значит, ни при чем?

– Ты же сама рассказывала мне, что Эссат выполнил поручение в Риме наилучшим образом, в точном соответствии с предписаниями.

– Это еще ничего не доказывает. Возможно, его приятели просто не сумели установить с ним контакт.

– Может, и так. Но по крайней мере, за ним пока ничего нет. Надо обдумать, как быть с Саадом.

– А что за доказательства?

– Тебе я скажу, – задумчиво произнес профессор. – В некоторых обстоятельствах может оказаться полезным женское чутье. Интересно, как ты рассудишь.

Он пересказал ей смысл документа, переправленного из Парижа, прямо из вражеского стана – контрразведки. Расмия задумалась надолго и сказала наконец:

– Что-то слишком уж гладко, вам не кажется? Такая сверхсекретная информация – и прямо нам в руки…

– Согласен – этакая легкость вполне может дать повод для сомнений.

– Может, тут двойная игра?

– Меня уверяют, будто это невозможно. Но кто его знает?

– Может, нашим друзьям просто подсунули эти сведения? Мы и сами иной раз так делаем, правда ведь?

– Конечно, я тоже так подумал. Но мне сказали, будто эти сведения удалось перехватить чисто случайно. Хотя случайность тоже можно организовать. Проверить невозможно…

Расмия раздраженно вскинула подбородок:

– Не нравится мне все это, вот что. Слишком как-то все сошлось, прямо тютелька в тютельку, что-то тут не так – объяснить не могу, просто чувствую.

– Допустим. Но я не только этими сведениями располагаю, есть и еще кое-что. Хотя – обрати, пожалуйста, внимание вот на что: сам факт, что предателя разоблачают одновременно с двух сторон, настораживает. Надо все продумать…

Рассказав своей собеседнице о том, что передал ему Каддафи через сирийскую разведку, профессор заключил так:

– По-моему, эти данные важнее, чем те, что из Парижа. Каддафи и Ялаф отнюдь не глупы, источник, на который они ссылаются, безупречен. Действительно – с чего бы это ЦРУ внезапно заинтересовалось французом по имени Таверне?

– А Эссат мог слышать это имя?

– Не мог. Когда я инструктировал Саада, он был у тебя.

– Пожалуй, эта информация из Триполи убедительна, – протянула Расмия. – Но странно все же – несколько часов назад пришли сведения из Парижа – и тут же их подтверждают из Триполи. Совпадение подозрительное, разве нет? Оно как-то… Если и правда кто-то нас морочит, он перестарался…

– Ну, а если ни против Саада, ни против Эссата нет никаких свидетельств, а мы точно знаем, что один из них предатель, – кого бы ты выбрала?

Расмия снова замолчала надолго, потом сказала:

– Вы не имеете права спрашивать меня.

– Имею. Я на все имею право – мы не в игрушки тут играем. Бывает, надо делать выбор и потрудней этого – ты что, не знаешь? Я просто требую ответа.

– А я не буду отвечать. Незачем меня вмешивать в эти дела. Ликвидировать своего же товарища, который, может, и не виноват ни в чем, только потому что он внушает меньше доверия, чем остальные… При чем тут женская интуиция? Это непрофессионально – играть в угадайку.

– И все же – решать придется, – жестко возразил профессор. – Хоть ты и сделала все, что могла, чтобы подорвать веру в те факты, которые я привел.

– Так незачем было меня спрашивать.

И вновь наступило молчание.

– Если уж убирать Саада, так прямо сейчас, пока он в Париже, – чтобы не успел испортить все дело. Но если я отдам такой приказ, то вряд ли они сумеют получить от него признание. И мы все равно ничего не узнаем точно…

– Неужели они не смогут нормально допросить его?

– Здесь смогли бы, там – нет.

– Сами решайте.

– И решу. На следующей неделе надо быть в Париже – Саад устроил мне свидание с этим Таверне.

– Ловушку вам подстроил?

– Не исключено. Но я не собираюсь являться именно на это свидание – постараюсь договориться заново.

– Вот как!

– Знаешь, весь мой опыт подсказывает, что от раковой опухоли надо избавляться сразу – вырезать ее, и все. Нечего время тянуть. И врачи так советуют.

– Вы встретитесь с Саадом в Париже?

– Нет – и ни с кем другим тоже. Теперешняя наша задача не должна быть связана с нашей деятельностью в Европе. Только ты и я знаем о ней.

– А Эссат?

– Нет. Мы с тобой едем в Париж, а он останется здесь, и вилла будет для него закрыта.

За тридевять земель от упомянутой виллы – в Версале, где в воскресенье стояла великолепная солнечная погода, – проводил свою ежегодную выставку клуб любителей кошек. Недавний президент этого клуба Альфред Баум – обладатель великолепной, отмеченной наградами пары, признанный знаток кошачьих достоинств – был по горло занят: он был в составе жюри, оценивая представительниц длинношерстных пород. Здесь, в компании со своими единомышленниками – большей частью это были дамы, среди членов версальского клуба мужчин немного, – он чувствовал себя великолепно и выглядел самым обычным, средних лет французом: плотная фигура, помятый костюм цвета беж, в глазах спокойное достоинство и легкая сардоническая усмешка. Мадам Баум, чей интерес к кошкам не простирался столь уж далеко, осталась дома, к ней пришли гости. Баум любил такие дни, полагая, что они просто необходимы человеку, чтобы расслабиться и вернуться к самому себе. «Отношения между человеком и кошкой – это тот моральный уровень, к которому люди должны стремиться, устанавливая собственные взаимоотношения. Доверие, не исключающее хорошо взвешенных предосторожностей; привязанность в разумных пределах; взаимный обмен – за свой комфорт и пропитание кошка дарит вам дружбу и эстетическое наслаждение. И, наконец, это отношения мирные и спокойные, в которых ни одна из сторон не стремится утвердить свое преимущество. Вот как складываются отношения с кошкой, и это прекрасная модель для любых человеческих связей».

Он имел обыкновение излагать эти принципы у себя дома, и его жена, по правде сказать, никогда не могла понять, шутит он или говорит всерьез.

– Надо было тебе философом стать, Альф, – отвечала она. – Или ветеринаром.

– Философию я изучал, но ты же знаешь – мой папаша хотел сделать из меня священника, я только зря два года потратил… Хотя, впрочем, и теология, и философия в моей работе нелишни.

Сейчас он прохаживался вдоль клеток, внимательно разглядывая их обитателей, а гордые владельцы экспонатов проявляли преувеличенную вежливость по отношению к соперникам, изо всех сил стараясь скрыть таким образом снедающее их желание выиграть приз.

Баум остановился возле лиловой бирманской.

– Производит хорошее впечатление, – сказал он владелице. Окружающие стояли в почтительном молчании, пока он, приподняв мордочку кошки, изучал линию лба и подбородка. – Приятное выражение глаз, и уши красивой формы. Цвет глаз тоже хороший. – Баум бормотал про себя, делая отметки в блокноте и позабыв о хозяйке, а та внимала ему с трепетным вниманием. – Хорошие пропорции хвоста по отношению к телу. – Он осмотрел лапки: подушечки почти целиком розовые. – Прекрасно! – и обернулся, наконец к хозяйке кошки:

– Поздравляю вас, мадам. Цвет меха наилучший для этой породы. Очень ровный, и кончики лап совершенно белые. Глаза тоже хороши – чистые, почти фиолетовые.

Он отступил на шаг, покачал головой, откровенно любуясь красивым зверьком. И тут боковым зрением увидел знакомую фигуру – жена подавала ему знаки, прикладывая одну руку к уху и вертя в воздухе другой, будто набирая телефонный номер.

– Простите, мадам, какое-то известие для меня.

Он улыбнулся владелице лиловой бирманской и поспешил к жене.

– Извини, что беспокою, Альфред, но звонил Алламбо. Тебе нужно связаться по телефону с каким-то приятелем. Я так торопилась – Алламбо говорит, что это очень и очень срочно.

Мадам Баум, вся раскрасневшаяся, обмахивалась программкой выставки, которую ей вручили на входе. Она действительно спешила, а день был жаркий.

– Спасибо, дорогая. Сейчас пойду позвоню, только скажу еще пару слов мадам Жакоб, а то она расстроится, что я недохвалил ее сокровище. Но кошка действительно роскошная…

Он вернулся на прежнее место, сделал еще пару комплиментов, объяснил коллеге из жюри, что сейчас уйдет ненадолго, и направился в бистро по соседству.

Бен Тов был вне себя от нетерпения и не тратил времени на всякие там «шалом».

– События развиваются. Ханиф в Париже. С ним женщина, ее зовут Расмия Бурнави. Описания нужны?

– У нас на обоих есть досье.

– Ханиф без бороды. У девчонки длинные волосы.

– Ладно.

– Мы не знаем, под какими именами они путешествуют. Остановятся скорее всего порознь. То есть, в разных отелях – мой человек думает, что квартирой они вряд ли воспользуются.

– Как же я их найду? Без полиции не обойтись, а привлекать ее нельзя.

– Это твоя проблема.

Во время наступившей паузы Баум пожалел, что не остался на выставке. Эта бирманская вполне имеет шанс на почетный приз. Он уже понял, что день пропал, тяжко вздохнул, и вздох этот был услышан на улице Абарбанел.

– Понимаю, – отозвался Бен Тов, чуть смягчившись. – Мне и самому не хотелось тебе звонить. Чему я помешал?

– Я как раз оценивал одну лиловую бирманскую.

– Чего-чего?

– Неважно. Какие у них паспорта?

– Только не сирийские. Обычно они ездят с иракскими или турецкими. Иногда с египетскими или ливанскими. На месте Ханифа я бы девчонке выправил паспорт другой страны, не той, что у него.

– Прилетят они вместе?

– Возможно. Осведомитель подслушал слова «наше путешествие».

– А откуда прилетят?

– Понятия не имею. Могут вылететь и прямо из Дамаска, но вряд ли.

– А девица его где-нибудь за углом подождет, или они сразу расстанутся?

– Она будет держаться поближе к нему до поры, но остановится в другом отеле. Так мне кажется.

– Если судить по досье Ханифа, то он скорее выберет шикарный отель, «Георг Пятый», к примеру, а не какой-нибудь паршивенький.

– Это точно.

– Ладно, постараемся сделать все, что возможно. А твой этот агент – его уже больше не подозревают?

– В данный момент вроде бы нет.

Они попрощались, пожелав друг другу удачи. Альфред Баум вернулся на выставку, извинился перед своими друзьями, порекомендовал на первый приз ту самую бирманскую и, вернувшись домой, чтобы переодеться, позвонил дежурному на улицу Соссэ. С женой он не объяснялся – лишь развел беспомощно руками и отправился на вокзал. В поезде смешался с толпой горожан, которые возвращались домой после великолепного дня, проведенного в чертогах Людовика Четырнадцатого.