Текст книги "Мечи Дня и Ночи"

Глава седьмая

Весь день Харад шел, держа небольшую дистанцию между собой и своим спутником. Говорить ему пока не хотелось. Он хотел как следует обдумать все, что услышал. Скоропалительных суждений Харад не любил и прибегал к ним разве что в драке. Когда тебя бьют, тут уж не до раздумий. Но теперь он располагал временем и мог поразмыслить над тем, что сказал ему Скилганнон.

Как все жители этого края, он слышал о Возрожденных, но никогда не стремился побольше узнать о них. Весть о том, что угрюмый мужлан Борак не был его отцом, не огорчила его – скорее даже порадовала. Больше всего Харада занимал вопрос о душе. Ребенком он ходил в маленькую школу, где учили двое священников Истока. Там он узнал, что все души совершают странствие через Пустоту в Золотую Долину. Думать об этом загробном путешествии было приятно – но, чтобы его совершить, нужно иметь ее, душу. Что делать, если тело у тебя от другого, а души этого другого в него вдохнуть не сумели?

Думая обо всем этом, он мрачнел, и гнев разгорался в нем все сильнее.

Ближе к вечеру шедший позади Скилганнон окликнул его и показал на север, где поднимался дымовой столб.

– Что это, лесной пожар?

– Нет. Слишком много дождей у нас выпало. – Харад прикинул расстояние. – Похоже, это в деревне. Может, какой-то дом загорелся.

– Велик же должен быть этот дом, – произнес Скилганнон.

Харад теперь и сам различал в столбе несколько дымов, идущих с разных сторон.

– Сколько в этой деревне жителей? – спросил Скилганнон.

– С полсотни или чуть больше.

– Хватает как будто, чтобы пожар потушить.

– Там, видно, не в одном месте горит. Я не меньше трех дымов вижу. Странное дело: дома там стоят вразброс, и только один крыт соломой. С чего бы огню так сильно распространиться?

– У тебя там друзья?

– У меня нигде нет друзей, – отрезал Харад. – Но мне все равно, пожалуй, надо пойти туда и узнать, не нужна ли помощь. Найдешь без меня дорогу к пещерам?

– Найду, но предпочитаю пойти с тобой. Я еще не успел соскучиться по Ландису Кану. Далеко до деревни?

– Часа четыре. Придем туда уже затемно.

И они отправились. Скилганнон теперь шагал впереди, внимательно глядя по сторонам.

– Что ты ищешь? – спросил его Харад.

– То, что надеюсь не найти, – последовал загадочный ответ.

В течение первого часа они спустились в долину с редкими деревьями и стали подниматься в гору, к более густому лесу. На краю его Скилганнон скинул котомку, попросил Харада его подождать и двинулся вдоль опушки, вглядываясь в землю. Харад сел и провожал его взглядом, пока он не скрылся из виду. Потом поднял Снагу и посмотрел на свое отражение в блестящих лезвиях.

– Кто же ты такой? – спросил он вслух. – Харад? Или Друсс? – И воткнул топор в землю.

Солнце почти закатилось. Харад достал из котомки последнюю краюху черного хлеба, разломил ее и стал есть. Жуя, он вспоминал, как Ландис Кан приезжал в лачугу его родителей и расспрашивал его, ребенка, не снятся ли ему старые времена.

Отец, Борак, всегда уходил, как только тот появлялся, а после отъезда господина у него портилось настроение. Он кричал на мать, а Хараду перепадали затрещины.

Теперь по крайней мере Харад стал понимать, что должен был чувствовать Борак. Ребенок-то был не его. Знал ли он о таинственном ритуале оживления мертвых костей или думал, что жена изменила ему с Ландисом Каном? В любом случае ему пришлось нелегко, при его-то гордости. Аланис была уже немолода, когда родила Харада. Замужем она пробыла шестнадцать лет и других детей не имела. Стало быть, у Борака своих детей быть не могло. Еще один удар по его гордости. Неудивительно, что он так часто выходил из себя.

Скилганнон вернулся бегом.

– Вчера здесь прошел отряд джиамадов – голов двадцать, а то и больше. С ними двое людей. Может, это и совпадение, но возможно, что деревня не сама загорелась. Не знаю, как это теперь у вас делается, но в свое время я сказал бы, что это набег.

– В деревне ничего ценного нет, – возразил Харад. – Джиамады должны были прийти с юга, от старой крепости. Кому мог понадобиться этот набег?

– Говорю же тебе, что в нынешних ваших делах ничего не смыслю. Однако мы с тобой должны вести себя осмотрительно. Если это набег, то звери вполне могут пойти назад той же дорогой.

Харад встал и поднял топор.

– Если они напали на наших людей, им это дорого обойдется.

– Похвально, – сухо откликнулся Скилганнон, – но лучше делать все по порядку. Я почти всю свою жизнь провел в войнах, и со Смешанными мне тоже доводилось сражаться. Уверяю тебя: двадцать – для нас многовато. Пойдем-ка в деревню и посмотрим, что там и как.

– А для Друсса двадцать тоже было бы много?

Скилганнон посмотрел в бледно-голубые глаза Харада.

– В твои годы и при твоей неопытности – да. И даже в свою лучшую пору против двадцати он не устоял бы. Друсс был человеком огромного мужества, но при этом знал, что такое военная хитрость. Большей частью он сам выбирал, где будет сражаться. Но самое большое его преимущество заключалось в его оружии, топоре. Любой воин с мечом, чтобы убить его, должен был подставить себя под этот топор. И если бой начинался, Друсс не отступал никогда – он шел только вперед, неуклонно, неудержимо. – Скилганнон положил руку на плечо Харада. – Дай себе срок, и ты научишься всему этому.

– Во мне нет его души, – ответил шепотом тот. – Она-то, возможно, и делала его великим.

– Из того времени, когда я был в Пустоте, мне помнится одна жуткая вещь. Я был весь покрыт чешуей, словно ящер. Эта кара постигла мою душу за то, что я совершил при жизни. А у тебя хорошая душа, Харад, и она твоя. Пойдем дальше и будем смотреть в оба.

Ветер переменился и нес искры прямо на офицера. Корвин выругался и отошел, стряхивая угли с нового алого плаща. Он и раньше был раздражен не на шутку, а теперь начинал впадать в ярость. Дома пылали вовсю – в другое время он залюбовался бы таким зрелищем. В другое время – но не теперь. А как хорошо все шло поначалу, несмотря на смехотворную легкость задачи. Поехать в горы, взять там девчонку, именуемую Аскари, и доставить капитану Декадо. Что может быть проще? Ни солдат, ни джиамадов, с которыми пришлось бы сразиться, никакого сопротивления. Очередной набег с резней и пожарами, а на это Корвин был мастер.

Его снова заволокло дымом. Он прошел к низкой каменной ограде и сел, поставив рядом шлем с белыми перьями. Неподалеку лежал мертвец, крупный мужчина с разодранным горлом и оторванной правой рукой. Корвин поискал руку взглядом, и его раздражение усилилось. Все ясно: кто-то из джиамадов уволок ее и теперь сожрет вопреки предписаниям. Боги, да какая, собственно, разница? Падаль, она и есть падаль.

Он бросил взгляд на другого мертвеца – джиамада. Тот лежал на спине, и во лбу у него торчала стрела с черным оперением.

Декадо мог бы и предупредить о том, что девчонка – охотница. А выстрел отменный, будь она проклята. Корвин только-только успел убить белобрысого мужика, не желавшего говорить, где девушка, когда она сама показалась на дальнем конце дороги. Джиамады учуяли ее первыми, и один из них позвал Корвина. Высокая, стройная, в руках составной лук из рога и дерева. Она достала стрелу и в мгновение ока пустила ее. Попав в голову джиамада – а он, надо заметить, был футах в двухстах от нее, – она повернулась и пустилась бежать.

– За ней! – прокричал Корвин, и пятнадцать его джиамадов помчались следом. Их отличительная черта – сила, а не резвость, но они настигнут ее по запаху и к утру приведут назад. Это значит, что ночь ему придется провести на пожарище.

Дом белобрысого уцелел, и Корвин зашел туда. Чуднoе местечко – комната вся заставлена столами, точно в харчевне. В неряшливой кухне отыскался только что испеченный пирог с ягодами. Корвин отломил кусок, попробовал и нашел, что пирог превосходен. Тесто воздушное, начинка сладкая, но не приторная.

Вошел его молодой адъютант Парнус, резким движением отдав честь. От мальчишки никакого проку – никогда из него не выйдет солдата. Как только началась расправа, его стошнило. Он и теперь еще зеленый и весь в испарине.

– Отличный пирог, Парнус. Рекомендую.

– Благодарю, капитан, не хочется, – вежливо, но холодно отчеканил юнец.

– Что это с тобой?

– Могу я говорить откровенно?

– Почему бы и нет? Кроме меня, тебя никто здесь не слышит.

Юноша сверкнул глазами, однако сдержался.

– Это дурное дело. Нам приказывали привезти девушку. О том, чтобы убивать крестьян, речи не было.

– Мы всегда убиваем крестьян на вражеской территории. Слабоват ты для роли, которую взял на себя. Мой тебе совет: подай в отставку по возвращении. Поедешь в отцовское поместье и будешь пасти там овец.

– Уж лучше пасти, чем резать. Так поступают не воины, а подлые трусы.

– Ты назвал меня трусом, мальчик?

– Ну что вы. То, что вы совершили здесь, – это подвиг. О нем бы песню сложить. Кстати, несколько джиамадов ушли в лес и утащили с собой двух мертвых женщин. Думаю, они съедят тела, что противоречит уставу. Офицер, сознательно допускающий людоедство, предается смерти через удавление. Параграф сто четвертый, если не ошибаюсь.

– Ты совершенно прав, Парнус, – засмеялся Корвин. – Пойди и вели им не делать этого, тем более что дежурный офицер ты, на тебе и ответственность. Очень уж не хочется докладывать о таком вопиющем нарушении устава с твоей стороны.

Юноша, побледнев еще больше, повернулся и вышел.

– Щенок! – проворчал Корвин, взял нож и отрезал себе еще пирога.

Последние десять лет он служил в западной армии Вечной. Солдатская жизнь подходила ему куда больше, чем прежняя должность писца при дирананской казне. Там он попусту тратил свои дни. Женщины, которых он желал, сторонились его, мужчины смотрели на него с легким презрением. Теперь же ему стоит лишь щелкнуть пальцами, и женщины исполнят любой его каприз. Ему нравилось видеть страх в их глазах, нравилось чувствовать, что он им противен. Это усиливало сознание своей власти. Мужчины тоже относились к нему совсем по-другому. Они улыбались, и кланялись, и превозносили его. Те, кто побогаче, предлагали ему деньги или товары. Не только благодаря его офицерскому чину: став солдатом, Корвин открыл в себе талант, о котором не подозревал раньше. Оказалось, что он прирожденный, необычайно скорый на руку фехтовальщик. Его поминали рядом с Декадо, и на счету у него было одиннадцать поединков. Все принесли ему огромное удовольствие. Наблюдение за тем, как меняется в лице противник, было захватывающим занятием. При первом соприкосновении клинков все они одинаковы – полны высокомерия и твердо уверены, что победить их нельзя. После начального обмена ударами начинает закрадываться сомнение. В глазах появляется настороженность, они делаются сосредоточенными. А в самом конце их переполняет голый, всем видный страх. Этот страх просачивается в самую душу, делая движения лихорадочными. Когда же клинок Корвина впивается в сердце, страх уступает место крайнему удивлению. Корвин в такие мгновения приближал свое лицо к лицу жертвы и жадно смотрел, как уходит жизнь.

Его пробирала сладостная дрожь при одной мысли об этом. Поистине сам Исток благословил его руку.

Сыто рыгнув, он взял шлем и снова вышел на темную улицу. С востока доносился тонкий заливистый вой – джиамады догоняли свою добычу. Корвин, услышав его, выругался. Сказал он им или нет, что ее надо взять живой? Нет, не сказал. Проклятие! Декадо будет недоволен, а ему, Корвину, это совсем ни к чему. Люди, вызывающие недовольство Декадо, долго не живут.

Снизу послышался тихий стон. Белобрысый, которого Корвин заколол, повернулся на бок, и к офицеру на время вернулось хорошее настроение.

– Хорошие пироги печешь. – Корвин достал из ножен саблю и похлопал его по плечу. – В Диранане ты мог бы разбогатеть. – Раненый, вновь застонав, попробовал встать и свалился обратно. Кровь сочилась сквозь фартук у него на груди. – Я мог бы поклясться, что попал тебе в сердце. Лежи смирно, и я избавлю тебя от страданий.

Раненый смотрел на него молча, даже не пытаясь защищаться.

– Дай подумать, – сказал Корвин. – Если я перережу тебе горло, ты быстрее истечешь кровью и боли почти не почувствуешь. Хотя паховая артерия, пожалуй, еще лучше. Так ты по крайней мере не захлебнешься. Ну, что предпочтешь? По отношению к тебе я настроен великодушно.

Тут Корвин услышал, что кто-то бежит. Он оглянулся, щурясь от дыма, и увидел своего адъютанта. Молодой Парнус шатался – того и гляди упадет. Его нагрудный панцирь был вымазан кровью.

Юноша рухнул к ногам Корвина, и тот разглядел, что бронзовый панцирь Парнуса смят, а на боку зияет большая рана. Парнус пытался что-то сказать, но изо рта у него хлынула кровь, и он лишился сознания. Корвин не сводил глаз с помятого панциря. Что могло его так покорежить? Ни один меч не способен крушить металл таким образом.

Бросив умирающего Парнуса, он вышел на открытое место и заревел:

– Джиамады, ко мне! Быстро! – Куда бы они ни запрятались со своей жратвой, этот зов должен до них дойти. Корвин вернулся к Парнусу и стал рядом с ним на колени. – Что стряслось? Расскажи мне.

– Двое… Топор… Я… умираю?

– Да, тебе конец. Двое, говоришь? А где джиамады?

– Трое… мертвы. Двух убил… тот с мечом.

Кровь снова запузырилась у Парнуса на губах, брызнув на щеку Корвина. Тот услышал тяжелую поступь, увидел в дыму джиамада и крикнул:

– Сюда!

Зверь затопал к нему.

– Ты кто? – Корвин не давал себе труда запоминать джиамадов по именам.

– Крейган. – На вытянутой морде кровь – видно, только что от еды оторвался.

– Здесь где-то двое чужих людей. Можешь учуять их?

– Дым очень много, – сказал зверь и фыркнул. – Нюхать не надо. Вон они. – Когтистая лапа указывала на юг.

Парнус сказал верно: их было двое. Один высокий и стройный, в длинном кафтане из темной кожи, другой кряжистый, чернобородый, в руках блестящий двойной топор.

– Убей этого, с топором, – приказал Корвин Крейгану. – С другим я разделаюсь сам.

Джиамад вынул тяжелый меч и двинулся навстречу чужим. Он шел прямо на человека с топором, но тот и не подумал бежать, а сам прыгнул ему навстречу. Топор, столкнувшись с мечом, переломил его, а затем поднялся снова и обрушился на шею Крейгана. Смертельно раненный зверь с разгону налетел на воина, сбил его с ног и упал сам. Воин поднялся и пошел к Корвину.

– Оставь его мне, Харад, – крикнул второй, и бородатый замедлил шаг.

Корвин насмешливо отсалютовал высокому саблей.

– Хочешь сразиться со мной на дуэли?

– Много чести. Я просто тебя убью.

Все то же знакомое высокомерие, улыбнулся Корвин. Меч в руке незнакомца слегка загнут – форма та же, что и у прославленных клинков Декадо. И ножны он носит за плечами, как тот. Корвин видел в них костяную рукоять второго меча. То-то позавидуют в полку такому трофею, подумал он.

Он ступил вперед и помахал саблей вправо и влево, разминая плечо. Корвин знал, что должен покончить с противником быстро, а потом убить неуклюжего мужика с мечом, но такие мгновения слишком сладостны, чтобы их сокращать. Он смотрел в сапфировые глаза своего врага и представлял себе, как они станут меркнуть.

Клинки соприкоснулись, и голубоглазый сказал:

– Давай покажи себя.

Корвин предпринял пробную атаку, чтобы испытать мастерство незнакомца. Хорошая скорость, хорошее равновесие. Парирует с легкостью, но не контратакует – не желает, видимо, раскрываться. Корвин поднажал, и его клинок стал мелькать с поразительной быстротой, но противник вновь отразил все его удары. Он атаковал еще дважды, используя приемы, которые всегда приносили ему победу, но голубоглазый либо парировал, либо грациозно отступал вбок.

Корвин схватился было за кинжал, но остановился. Если он его вынет, противник пустит в ход свой второй меч.

– Ничего, доставай, – с улыбкой сказал тот. – Хочу поглядеть, как ты с ним обращаешься.

Корвин вынул кинжал, но это не прибавило ему уверенности, а даже как будто убавило. Противник терпеливо ждал.

– Обойдусь без него, – сказал Корвин, отшвырнув нож.

– Вряд ли ты обойдешься тем, что умеешь.

Корвин сглотнул. Уж не снится ли это ему? Ему, Корвину, знаменитому дуэлянту? Он снова атаковал, еще более рискованно. Еще чуть-чуть – и он бы пронзил противнику горло. Ничего! Победа все равно будет за ним! Их клинки с лязгом сошлись. Корвин ощутил резкую боль в паху и отшатнулся.

Как он, оказывается, устал. Силы уходят с каждым мгновением. Правая нога стала теплой и мокрой. Взглянув туда, он увидел, потемневшую от крови штанину. Ноги подкосились. Он упал на колени, зажал руками артерию. Кровь хлестала сквозь пальцы.

– Помоги, – взмолился он. – Прошу тебя.

Сразивший его человек обвел взглядом пылающую деревню.

– Таким, как мы с тобой, ничем не поможешь. Мы проклятые. Боюсь, что в Пустоте тебе не понравится.

Бег не принадлежал к числу любимых занятий Ставута, но сейчас выбирать не приходилось. Он во все лопатки мчался за длинноногой охотницей. Дойдя с ней до деревни, он увидел джиамадов, увидел пожары и трупы. Для него этого было более чем достаточно.

– Бежим! – крикнул он, схватив Аскари за руку, но она вырвалась и подняла лук. Лицо ее при луне казалось вырезанным из камня. Ставут с ужасом понял, что джиамады ее заметили. Стрела просвистела в воздухе и попала в лоб одному из зверей.

Потом Аскари повернулась и побежала. Ставут, на миг замешкавшись, припустил за ней. Он был молод и худощав, но пешком ходил мало, и сейчас это сказывалось. Однако стоило ему оглянуться на бегущих вдогонку зверей – волчьи пасти разинуты, желтые глазищи так и горят, – и сил прибавлялось, точно по волшебству.

В лесу он чуть не потерял Аскари, очень уж ловко она перескакивала через поваленные стволы и лавировала в подлеске. Оглядываться он больше не смел – вдруг звери уже так близко, что вот-вот его схватят. Легкие жгло огнем, икры сводило, пальцы на правой ноге отнялись напрочь.

Впереди стеной поднялась скала. Аскари, добежав, начала карабкаться на нее. Как она умудряется? Скала-то отвесная! Но тут позади раздался ужасный вой, и Ставут вмиг понял, куда и как надо лезть. Он цеплялся за трещины с колотящимся сердцем, не глядя вниз. Но Аскари, выбравшись на карниз, посмотрела туда и бросила:

– Скорее!

Ставут невольно повернул голову. Прямо за ним лез джиамад – вот сейчас протянет свою лапищу и сдернет Ставута за ногу. Однако прилипнуть к скале его заставил не джиамад, а страх высоты. Он успел подняться футов на девяносто. Голова у него закружилась, каменная стена поплыла. Он уже плохо сознавал, где он и что он.

Мимо пролетела стрела, зверь заревел. Ставут опять оглянулся. Стрела торчала у джиамада из шеи. Вторая угодила в голову. Зверь сорвался вниз и разбился насмерть.

– Ты что делаешь, полоумный? – сказала Аскари.

Тут Ставута захлестнул гнев, прогнав головокружение без остатка. Он рьяно полез вверх и взобрался на карниз рядом с девушкой.

– Что я делаю? Я-то ни в кого не стрелял. Не из-за меня эти твари за нами гонятся. Мы могли бы убежать потихоньку, так нет – тебе приспичило поиграть в воительницу.

Аскари перегнулась вниз. Других джиамадов там не было.

– Убежать мы не могли. Ветер переменился. Они бы нас выследили по запаху.

– Ну, теперь им запах ни к чему. Ты им и так показалась.

Аскари со вздохом прислонилась к скале.

– Они убили моих друзей, сожгли мой дом. По-твоему, я должна это так оставить? Я сама разыщу их и убью всех до единого.

Правую икру Ставута свело судорогой. Он выругался и стал массировать ногу.

– Ляг на спину, – сказала Аскари, отложив лук. Ее пальцы погрузились в сведенную мышцу, разминая ее. В первый миг Ставут испытал дикую боль, но потом сразу стало легче. – А мускулы у тебя мягковаты.

Она продолжала его растирать, и смущенный Ставут почувствовал, что по крайней мере одна часть его тела решительно перестала быть мягкой.

– Все уже! Хорошо! – Он высвободился, надеясь, что она не заметит его внезапного возбуждения.

– Старый охотник мне говорил, – засмеялась она, – что опасность и желание всегда неразлучны.

– Опасность тут ни при чем, – огрызнулся он. – Трудно сохранять хладнокровие, когда женщина трет тебе ногу. Итак, звери ушли. Что будем делать дальше?

– Никуда они не ушли, – утешила его Аскари. – Думаю, они просто поднимаются кружным путем на вершину утеса. Не пройдет и часа, как они будут и выше, и ниже нас.

– И поэтому так веселишься?

– Я не хочу, чтобы они уходили. Так мне будет проще убить их.

– Ты в своем уме? Это же джиамады! Их для того и натаскивают, чтобы они убивали. Их там двадцать или тридцать, не меньше.

– Их четырнадцать. Стрел у меня на них хватит с избытком. Ничего, выдержим.

– Ты и впрямь спятила.

– Двоих я уже убила, – напомнила Аскари.

– Один не успел сообразить, что ты для него опасна. Второй карабкался на скалу. Они тебя способны найти по одному только запаху, а как ты их думаешь выследить? Как подойти к ним настолько близко, чтобы перестрелять их всех? Малейшая ошибка, и они тебя разорвут.

– Я не совершаю ошибок.

– От простого помешательства к мании величия. Все совершают ошибки. Так устроена жизнь. Я видел, как Алагир со своими людьми погнался за четырьмя джиамадами. Легендарные – превосходные, бесстрашные воины, тем не менее трое из них погибли. Стоит тебе хоть раз промахнуться, и ты умрешь.

– Я никогда не промахиваюсь.

– Снова ты за свое. Тебе понадобились две стрелы, чтобы убить зверя, который лез следом за мной. Если бы он гнался за тобой по ровной земле, то после того первого попадания настиг бы тебя и оторвал тебе руки.

– Первая стрела вышла неудачной, потому что я опасалась попасть в тебя. Ну хорошо, я признаю, что в чем-то ты прав. Что ты предложишь взамен?

– Предложу? Что я, по-твоему, могу предложить?

Аскари шумно вздохнула, глядя ему прямо в глаза.

– Послушай. Ты не хочешь, чтобы я с ними дралась. Что же нам тогда делать? В это самое время они пытаются нас окружить. Можно пройти через пещеры, но так мы опять окажемся на открытом месте, где они, очень возможно, накинутся на нас всем скопом. Так что же ты посоветуешь?

– Я помолился бы, да боюсь, что Исток не очень-то меня любит. Может, остаться здесь? Авось они уберутся.

Она расхохоталась, весело и заразительно.

– Ох, Ставут. У тебя что, в роду ни одного воина не было?

– Был дядя, он вечно затевал споры в тавернах. Это считается?

Аскари снова свесилась вниз, потом взглянула на небо. Собирались тучи, но луна пока что светила ярко.

– Когда тучи закроют луну, иди за мной.

– Куда это?

– Внутрь. Если пройти по карнизу чуть дальше, там будет вход. В этой скале много пещер и ходов. Я иногда там ночую.

– Там безопасно?

– Сверху туда тоже можно пролезть. Но ходы узкие, и они смогут протиснуться только по одному. Если они найдут нас, я буду их убивать.

– Убивать, убивать. Сколько можно!

– Не унывай, Стави, – снова засмеялась она. – Большая удача, что ты мне привез этот лук. Он короче и легче моего старого. Там, в тесноте, он особенно удобен.

– Неужели тебе совсем не страшно?

– Какая разница, страшно мне или нет? Разве опасность станет меньше, если я буду бояться? Я Аскари, и эти скоты не напугают меня. Все, что живет и дышит, должно когда-нибудь умереть, Стави.

– С чего это тебе вздумалось звать меня «Стави»?

– А что? Это как-то… нежнее.

– Меня так мать называла. Тебе роль матери не очень к лицу.

– А твой Алагир тебя как называет?

– Лудильщиком. И это мне тоже не по душе.

– Ну а я буду звать тебя Стави, потому что мне так нравится. И это имя тебе подходит.

Внезапно на скалу опустилась тьма. Аскари встала, взяла Ставута за руку и двинулась по карнизу вправо. Карниз стал сужаться, и скоро они уже пробирались по выступу не шире одного фута. Ставут весь взмок, от пота щипало глаза.

– Еще совсем немного, – стиснув его руку, сказала Аскари. У него тряслись ноги, но это крепкое пожатие слегка приободрило его. Аскари то и дело поглядывала на небо, где луна почти уже вышла из-за облаков. Так они добрались до трещины фута в два шириной. Аскари протиснулась в нее, Ставут следом. Внутри стоял кромешный мрак.

– Не отпускай мою руку, – сказала она. – Тут надо идти потихоньку. – Ставут ничегошеньки не видел, но испытывал большое облегчение оттого, что они ушли наконец с карниза. Аскари часто останавливалась и меняла направление. Ставут, не задавая вопросов, шел за ней в холодные недра утеса. – Дождемся луны, – прошептала она, остановившись в очередной раз.

– Луны?

– Да. Придется снова лезть по скале. Терпение. Она скоро выйдет.

Ставут не знал, сколько они так простояли, но наконец сверху стал проникать слабый свет. В каменном потолке была редина, в нее-то и светила луна. Ставут различил во мраке лицо Аскари.

– Там наверху другая пещера, – шепотом сообщила она. – У меня в ней припрятаны кое-какие полезные вещи. Туда нетрудно взобраться. Ты полезай первым, а я буду ставить твои ноги, куда надо.

– Боги! Неужто опять?

– Если жить хочешь.

Ставут полез. Эта скала была сильно выщерблена, и карабкаться, как и обещала Аскари, оказалось нетрудно. Ближе к концу выемок стало меньше, но девушка каждый раз находила опору для его ног. Скоро они, один за другим, снова выбрались на карниз, и Аскари проползла по узкому ходу в пещеру. Здесь в стене, на высоте примерно пятнадцати футов, имелся еще один пролом. В этом естественном окне сияла луна. Только сейчас Ставут почувствовал, как он устал. В пещере лежали дрова, на выступе стоял старый фонарь. Рядом Ставут увидел колчан со стрелами, копье с листовидным железным наконечником, три одеяла и глиняную посуду.

– Целое хозяйство, – сказал он.

Аскари, приложив палец к губам, прошептала ему на ухо:

– Звук в пещерах разносится далеко. Говори тише.

– Сколько еще тут входов? – спросил он, касаясь губами ее щеки.

– Только тот, по которому мы пришли. Джиамады через него не пролезут. Тут нам ничего не грозит. Отдыхай, а я схожу на разведку. – Под самым окном шла каменная полка, и Аскари указала на нее Ставуту. – Бери одеяло и забирайся туда. Не думаю, что они тебя там учуют.

Ставут счел, что это хороший совет. Когда Аскари, захватив лук, уползла обратно в туннель, он взял копье и сделал несколько колющих взмахов. Джиамада этим, может, и не проймешь, однако с ним как-то спокойнее. Затем Ставуту стало ясно, что с копьем в руках ему на полку не влезть. Он обвязался одеялом и просунул копье сзади за пояс. Длиной оно было шесть футов, и наконечник торчал выше его головы. Убедившись, что одеяло держится плотно, он полез по стене.

На подходе к полке копье стало чиркать по потолку, но Ставут кое-как ухитрился перелезть через край. Места там было не больше, чем на широкой кровати, потолок нависал низко – копьем на таком пространстве не размахнешься. Ставут целую вечность ерзал, отвязывая одеяло и вытаскивая копье.

– Боги, ну и болван же ты, – промолвил он под конец.

Скилганнон опустился на колени рядом с раненым крестьянином.

– Это Киньон, – сказал подошедший Харад. В небе сверкнула молния, прокатился гром, и на горящую деревню полил дождь.

– Помоги мне занести его в дом, – попросил Скилганнон. – Осторожно, как бы рана не разошлась.

Они бережно подняли грузного стонущего Киньона. Тот, привалившись головой к плечу Скилганнона, пытался что-то сказать.

– Помолчи, – остановил его воин. – Побереги силы.

Раненого уложили на стол в его собственной харчевне. Скилганнон снял с него кожаный фартук. Рана, чуть ниже сердца, сильно кровоточила. Скилганнон взял со стены лампу и велел Хараду светить. Длинный порез говорил о том, что кинжал скользнул по ребру. О глубине раны трудно было судить, но сердце она не задела, иначе крестьянин уже умер бы. Крови на губах и заметной опухоли по краям тоже не было. Это позволяло надеяться, что легкие тоже целы или только слегка оцарапаны.

– Посмотри-ка, не найдется ли здесь вина или меда, – сказал Скилганнон Хараду. Тот поставил лампу и стал шарить на кухне. – Глубоко дышать можешь? – спросил Скилганнон Киньона. Раненый слабо кивнул. – Тогда тебе повезло, хотя ты пока этого не чувствуешь. Иголка с ниткой есть у тебя?

– В задней комнате, – прошептал Киньон. Скилганнон, порывшись в ящиках комода в маленькой спальне, нашел иголки, моток белых ниток и ножницы. Взятую с кровати простыню он порезал на бинты и вернулся в харчевню. Зашил длинную рану, помазал ее медом, посадил Киньона с помощью Харада и забинтовал ему грудь. В завершение полил повязку вином так, чтобы она пропиталась насквозь. Киньон побледнел. Скилганнон принес ему воды, он напился и опять повалился навзничь.

Скилганнон нащупал пульс у него на шее. Тот сильно частил, но это могло быть следствием перенесенного потрясения. Вместе с Харадом они уложили Киньона в кровать. Снаружи хлестал дождь, громыхал гром.

Когда раненый заснул, Скилганнон вышел к сидящему у окна Хараду. Лампы в доме понемногу гасли, но еще можно было разглядеть лежащие на улице трупы.

– Зачем они убили всех этих людей? – спросил Харад. – С какой целью?

– Лиса в курятнике, – пожал плечами Скилганнон.

– Что?

– Лиса, забравшись в курятник, душит всех кур, хотя ей столько не съесть. Оргия смерти. Не знаю, почему так бывает. Некоторым просто нравится убивать. Тот офицер как раз из таких. Долго нам здесь задерживаться не стоит. Смешанных еще много осталось – джиамадов, как вы говорите.

– Нельзя же им Киньона оставлять.

– Я за него не ответчик.

– Тогда уходи, – отрезал Харад. – Я останусь и буду его защищать.

– Нет, Харад, я не уйду, – засмеялся Скилганнон. – За Киньона я, может, и не ответчик, а вот за тебя – да.

Харад уставился на него своими серо-голубыми глазами.

– За меня никто не в ответе.

– Умерь свой гнев. Я хотел сказать только, что ты мой друг, а друзей я в беде не бросаю.

– Как по-твоему, выживет он? – успокоившись, спросил Харад.

– Не знаю. Так-то он крепкий.

– Очень уж крови много.

– Не так уж много. Я терял еще больше и поправлялся через несколько дней. Все зависит от того, не задел ли кинжал важных для жизни органов. Скоро мы это узнаем.

Харад встал, принес с кухни остатки пирога и стал есть. Гроза продолжала бушевать, и постепенно все лампы погасли. Скилганнон, отыскав немного хлеба и сыра, тоже поел. Оба молчали, но молчание не стесняло их. Скилганнон несколько раз выходил посмотреть на спящего Киньона.

К концу ночи дождь стал утихать. Скилганнон, оставив Харада дремать на стуле у очага, вышел из дома. Там все еще пахло гарью. Он прошел по главной дороге, ища следы, и наткнулся на джиамада со стрелой во лбу. Кто-то, выходит, все же оказал им сопротивление. Поднявшись выше, он увидел при луне другие следы и тщательно изучил их. Кто-то спустился с гор, постоял немного и бегом припустил обратно. За этим человеком толпой погнались джиамады. Нога у бегущего маленькая, как у ребенка, но судя по ширине шага, он взрослый. Женщина скорее всего. Скилганнон прошел еще немного по ее следу, сильно затоптанному джиамадами. Теперь он разглядел, что людей было двое – один в сапогах, другой, с маленькими следами, в мягкой обуви.