Текст книги "Белый Волк"

– Мало нам одного было, так теперь еще и его красотки сюда таскаться начнут.

Скилганнон опешил.

– Пойдем, Олек, – сказал ему Гревис. – За вещами я зайду потом.

– Хорошая взбучка, вот что тебе требуется, – прошипел человечек, приближаясь к ним.

– А тебе не мешало бы помыться. И не ешь так много лука. Твое дыхание быка способно свалить.

Тот взмахнул кулаком, но Гревис отклонился, и удар прошел мимо. Задира потерял равновесие, наткнулся на подставленную ногу Гревиса и рухнул на стол, а оттуда на пол.

– Ты меня этому научишь? – спросил Скилганнон, когда они вышли наружу.

– Само собой.

У ворот дома Скилганнон остановился.

– Мне правда очень жаль, Гревис. Молаира сказала, что раны от слов не всегда заживают, но твои ведь заживут, да?

Гревис взъерошил ему волосы.

– Уже зажили, Олек. А отчего это у тебя щека распухла?

– Спериан дал мне оплеуху.

– Тогда тебе, пожалуй, и перед ним следует извиниться.

– Но это он меня ударил!

– Спериан – добрейший из людей и страдает от содеянного им куда больше, чем ты от пощечины. Найди его и помирись с ним.

Спериан поливал рассаду в ящиках.

– Ну что, привел его назад? – спросил он.

– Да. Я извинился, и Гревис меня простил.

– Вот и хорошо. Отец бы тобой гордился.

– Я хотел сказать…

– Не говори ничего, мой мальчик, лучше помоги мне с рассадой. Поставим ее так, чтобы утром была на солнце – вон там, у западной стены.

– Тебе никогда больше не будет стыдно за меня, Спериан. Никогда.

Садовник посмотрел на него с любовью и потрепал по плечу.

– Бери вот эти два ящика, только осторожно, чтобы земля не высыпалась.

Скилганнон и теперь, десять лет спустя, чувствовал комок в горле, вспоминая эту ночь. Встав, он в последний раз взглянул на долину и пошел назад, к своим спутникам.

Брейган спал, но Рабалин сидел рядом с лошадьми, держа поводья в руках.

– Ложись спать, – сказал ему Скилганнон. – Чего ты их держишь? Кто-то хотел увести их?

– Нет, но я все равно решил посторожить.

– Молодец, – вздохнул Скилганнон. – Я знал, что могу на тебя положиться.

Глава 7

Рабалин пробудился от кошмарного сна, весь облитый холодным потом и вымокший от легкого ночного дождя. Полузажившие ожоги на лице и ногах невыносимо зудели. Скилганнон в плаще с капюшоном сидел спиной к дереву, склонив голову на грудь. Рабалин не мог понять, спит он или нет. Стараясь двигаться как можно тише, паренек подошел к нему, и он сразу вскинул голову. При лунном свете его глаза напоминали отполированную сталь.

– Не спится что-то, – смущенно сказал Рабалин.

– Страшные сны?

– Да. Я уже не помню, что снилось, но было страшно.

– Садись сюда.

Рабалин смел мокрую листву с плоского камня и сел. Скилганнон бросил ему свернутое одеяло, и Рабалин с удовольствием закутался в него.

– Тот старик с топором – просто чудо какое-то, – сказал паренек. – Всех побил, в его-то годы.

– Он из Бессмертных, а это крепкий народ. Трудно поверить, что и на них нашлась управа.

– А кто их победил?

– Дренаи на Скельнском перевале, пять лет назад. Там же погиб и Горбен.

– Это я помню. У нас в Скептии объявили недельный траур, и мы должны были посыпать головы пеплом. Голова ужас как чесалась. Все говорили, что император был великий человек, а потом стали говорить, что он злодей. Ничего не поймешь. Каким же он был на самом-то деле?

– Думаю, и тем, и другим. Перед смертью он был императором всех стран Востока. Никто не знал, сохранят ли власть его наследники, и потому люди, соблюдая осторожность, продолжали восхвалять покойного императора. Но позже, когда Тантрия и Наашан откололись от империи, все осмелели и стали именовать его тираном-завоевателем.

– Ты знал его? Он в самом деле был тираном, да?

– Знать я его не знал, но однажды видел. Он прибыл в Наашан с двумя тысячами Бессмертных, и у нас был грандиозный парад. Весь проспект устлали цветами, и горожане стояли толпами по бокам. Он был красавец, плечистый, с зоркими глазами. Тиран? Безусловно. Он убивал тех, кто выступал против него, и тех, кого подозревал в подобных намерениях, а заодно и их семьи. Его сторонники утверждали, что он делает это во имя мира в пределах империи, и мир действительно сохранялся. Поэтому его можно назвать как великим человеком, так и злодеем.

– Ты тогда был солдатом?

– Нет. Я был чуть постарше тебя и ходил на парад со своим другом Гревисом.

– Зачем император приехал в Наашан?

– Чтобы короновать нового короля, своего ставленника. Это долгая история, и я слишком устал, чтобы рассказывать ее целиком. Если говорить коротко, он вторгся в Наашан и сделал его частью своей империи. Наашанский король погиб в бою, и Горбен посадил на трон своего человека, Бокрама. Поначалу почти все были этим довольны. Народ устал от войны и хотел мира.

Рабалин зевнул. Запутанная штука эта история. Война приводит к миру, а мир к войне. Спать ему, однако, не хотелось. Ночной разговор со Скилганноном действовал на него успокаивающе.

– А конь у него был хороший? – спросил он.

– Это, несомненно, важнее политических дрязг, – улыбнулся Скилганнон. – Конь был просто замечательный. Семнадцати ладоней в холке и черный, как ночь, а сбруя и седло украшены золотом. Таких, как он, я больше не видывал.

– Хотел бы я иметь такого.

– Всякий хотел бы.

– Бессмертные тоже ездили на хороших конях?

– Нет. Это были пешие солдаты, в тяжелой броне. Они шагали в ногу, с безупречной слаженностью, в черных с золотом парадных доспехах. Все, как на подбор, гордые и свирепые. Я смотрел на них во все глаза, и они на самом деле казались мне богами, не ведающими, что такое смерть.

– Почему их так назвали – Бессмертные?

– После каждого боя погибшие заменялись солдатами из других полков, и число гвардейцев всегда оставалось неизменным: десять тысяч. Бессмертная гвардия, понимаешь? Кроме того, они были непобедимы, как боги.

– И все-таки их побили.

– Да, и после того единственного поражения они перестали существовать.

Рабалин, придерживая на себе одеяло, лег и закрыл глаза.

– А как ты стал солдатом? – спросил он сонно.

– Я был рожден, чтобы стать им. Моим отцом был Декадо Огненный Кулак, дедом – Олек Конник, прадедом – Декадо Смертоносный. Род воинов. Мои предки сражались на протяжении многих веков, – Скилганнон вздохнул, – и всегда, как говорил мой отец, гибли за чье-то чужое, заведомо проигранное дело.

– Твой сын тоже будет воином?

– У меня нет сына. Возможно, это и к лучшему. Миру не нужны больше воины. Ему нужны славные молодые парни вроде тебя, которые вырастут и станут крестьянами, учителями или лекарями. Актерами, садовниками, поэтами.

Скилганнон умолк. Рабалину хотелось узнать еще что-нибудь про коня императора Горбена, но его одолел сон – на этот раз без видений.

Скилганнон смотрел на спящего Рабалина. Только на миг в нем шевельнулось теплое чувство к этому мальчугану и тут же прошло. В его сердце не осталось места для таких чувств. Дружба подрывает силу воина. Человек приходит в этот мир один и уходит из него одиноким. Самое лучшее – ни на кого не полагаться, никого не любить. Легко сказать, вздохнул Скилганнон. Он сам верил во все это лишь в те промежутки времени, когда не думал о Джиане.

Королева-колдунья… Как может столь прекрасное создание быть такой холодной и жестокой?

Усталый, он снова прислонился к дереву и закрыл глаза.

Императорский парад поразил пятнадцатилетнего Скилганнона. Тогда он впервые увидел слонов. Стоя рядом с Гревисом, он дивился величию и мощи этих шести великанов. Их голову и грудь покрывала серебряная кольчуга, а бивни! Не менее четырех футов длиной, они сверкали, как белое золото. Они несли на себе деревянные башенки, и в каждой сидели четверо вентрийских лучников.

– Пользы от этих зверей меньше, чем кажется с виду, – заметил Гревис. – Впадая в панику, они поворачивают назад и топчут своих же воинов.

– И все-таки они великолепны.

– Да, грандиозные существа.

За слонами следовали новые наашанские уланы, конница короля Бокрама. Во главе ехал сам король, стройный, остролицый и остроглазый, в высоком серебряном шлеме, серебряном панцире и тонкой золотой кольчуге.

– Падшие возвысятся, – прошептал Гревис.

Историю Бокрама знал весь Наашан. Лишенный старым королем всех своих титулов три года назад, он бежал в Вентрию и поступил на службу к Горбену. Вскоре после этого вентрийцы вторглись в Наашан с запада. Наашаниты держались два года, но затем король пал в сражении, пронзенный мечами Бессмертных. Ходили слухи, что Бокрам успел поговорить с умирающим монархом, а затем медленно вонзил кинжал ему в глаз. На плечах отступающей наашанской армии Бокрам вошел в столицу, и сегодня его должны были короновать в присутствии подлинного правителя, Горбена Вентрийского.

– Ты поосторожнее с такими словами, – предупредил Гревиса Скилганнон. – Он суров, и говорят, что все сказанное против него непременно попадает ему в уши.

– И правильно, думаю, говорят. Многие аристократы арестованы, многие бегут из страны. Вдове короля и его дочери, Джиане, вынесен смертный приговор.

– Женщин-то зачем убивать?

– Так всегда делается, Олек. Вся семья прежнего монарха должна умереть. Чтобы не осталось ни мужчин, которые могли бы поднять мятеж против Бокрама, ни женщин, способных родить новых мятежников.

– Надеюсь в таком случае, что их не найдут.

– Я тоже. Она прелестное дитя. Впрочем, не такое уж и дитя – ей скоро шестнадцать, и ее красота обещает стать ослепительной.

– Ты ее видел?

– О да, много раз. Я обучал ее стихосложению и танцам.

Скилганнон изумился, но ничего не сказал, потому что как раз в это время показался император Горбен на великолепнейшем боевом коне. Черные волосы и борода могучего всадника блестели на солнце. Он в отличие от Бокрама не щеголял золотой кольчугой – его доспехи, хотя и отменного качества, предназначались скорее для боя, чем для парада. Позади него маршировали две тысячи Бессмертных.

– Вот она, истинная власть, – сказал Гревис. – Смотри внимательно, Олек. Ты видишь перед собой самого могущественного на свете человека. У него есть все: сила, обаяние и безмерное мужество. Солдаты боготворят его, и он знает, к чему стремится. Изъян у него только один.

– Какой?

– Он не имеет наследника, а это значит, что его империя построена на песке. Он – та известь, что скрепляет стены замка. Когда он умрет, замок рухнет.

Дождавшись конца парада, они в потоке других зрителей двинулись к дому.

– Видел ты Бораниуса? – спросил Гревис.

– Нет, а где?

– Он ехал сразу за Бокрамом. Уланами командует он. Неплохо для восемнадцатилетнего – но когда у тебя дядя король, карьеру делать легче. Давай-ка прибавим шагу, не то ты опоздаешь к Маланеку.

– Ты не придешь посмотреть на меня?

– Не могу, Олек, дела. Увидимся вечером, а теперь беги – Маланек ждать не любит.

Гревис помахал ему и перешел на другую сторону улицы. В последнее время он стал очень скрытен и порой исчезал на целые дни, не давая никаких объяснений. А теперь вдруг выяснилось, что он был учителем принцессы Джианы. Понятное дело, усмехнулся Олек, где же найти наставника лучше того, который долгие годы изображал принцесс на сцене?

Следуя совету Гревиса, он пустился бегом, сворачивая в переулки и поднимаясь на крутой Кедровый холм. Из храма выходили священники в желтых одеждах. Скилганнон, лавируя между ними, устремился к зданиям старой академии. Несколько лет назад их, ввиду близости королевского дворца, преобразовали в резиденции для именитых гостей Наашана.

Часовой у ворот махнул Скилганнону рукой – у него давно уже перестали спрашивать пропуск. Это, конечно, облегчало ему доступ к Маланеку, но в то же время внушало беспокойство. В старой академии живут влиятельные люди, а у таких, как объяснял ему отец, всегда есть враги. Таков закон. Если часовые будут так небрежны, то когда-нибудь мимо них проскользнет настоящий злоумышленник, и прольется кровь.

Впрочем, это не его дело. Скилганнон взлетел по ступеням в бывшую трапезную, превращенную в гимнастический зал с канатами, приспособлениями для прыжков, ваннами и массажными столами. Здесь имелись мишени для лучников и метателей дротиков, а также многочисленные мечи, как деревянные, так и стальные. На особой подставке размещались метательные снаряды – ножи и стальные круги с зазубренными краями.

Маланек у дальней стойки с мечами испытывал на равновесие две парные сабли – высокий и гибкий с виду, но мощного сложения. Голова его от затылка до ушей была выбрита. Темные волосы вздымались надо лбом высоким гребнем, а сзади связывались в конский хвост. Обнаженную грудь фехтовальщика украшала татуировка в виде пантеры, на одной руке чернел паук, другую обвивала змея, чья голова высовывалась из-за правого плеча. Будто бы не замечая вошедшего ученика, Маланек вышел на середину зала.

Там он стал разминаться, прыгая и кружась с двумя саблями в руках. Скилганнон с замирающим сердцем ждал завершающей сцены, которой всегда восхищался. Наконец Маланек подбросил оба клинка в воздух и, сделав сальто вперед, поймал их за рукояти. Скилганнон захлопал в ладоши. Мастер поклонился, но не улыбнулся в ответ и вдруг перебросил одну из сабель Скилганнону. Мальчик, не сводя глаз с бритвенно-острого, летящего по воздуху клинка, сделал шаг в сторону и перехватил рукоять, но она выскользнула из его пальцев, и лезвие оцарапало голую ногу.

– Пустяки, – сказал Маланек, осмотрев порез. – Само заживет. Ступай приготовься.

– Я почти поймал ее.

– «Почти» не считается. Ты работаешь головой, а не рукой – так не годится.

Маланек гонял Скилганнона два часа, заставляя его бегать, лазить по канату и прыгать через препятствия. Через каждые десять минут он давал ученику минутную передышку, а затем все начиналось сызнова. В конце концов учитель вручил Скилганнону одну из сабель и внезапно атаковал. Скилганнон не ожидал этого. Обычно мастер перед уроком всегда приказывал ему надеть стеганый нагрудник и такие же наручни, а порой даже и шлем. Оставшись без всякой защиты, мальчик оборонялся как мог, но не пытался пробить оборону мастера, ведь на Маланеке тоже не было доспехов. Через некоторое время Маланек отступил и холодно осведомился:

– Что ты, собственно, делаешь?

– Защищаюсь, мастер.

– А лучший способ зашиты – это что?

– Нападение, но ведь у вас нет…

– Слушай меня, мальчик! – рявкнул Маланек. – Этот урок закончится кровью – либо моей, либо твоей. Или сражайся, или положи саблю на пол и уходи.

Скилганнон, посмотрев на него, положил саблю на пол и повернулся к выходу.

– Боишься? – процедил Маланек.

– Я боюсь одного – задеть вас.

– Поди сюда. Гляди на меня. Видишь шрамы? Этот от копья, – мастер ткнул себя в грудь, – я уж думал, что не выживу. Этот от удара кинжалом. А этим, – он показал на отметину рядом с головой змеи, – наградил меня твой приятель Бораниус во время урока. Я, как видишь, жив и здоров. Мы можем фехтовать с тобой целую вечность, но воином ты так и не станешь. Не столкнувшись с настоящей угрозой, ты никогда не научишься ее отражать. Пойдем-ка. – Маланек подвел Скилганнона к дальней стене. Там на полке лежали бинты, кривая игла, нитки, стояли сосуды с вином и медом. – Кому-то из нас сегодня пустят кровь – по всей вероятности, тебе, Олек. Если будешь сражаться умело, рана будет небольшой, если нет, она может быть и серьезной. Ты можешь даже умереть.

– В этом нет никакого смысла.

– А в войне есть? Выбирай, уходить тебе или сражаться. Если уйдешь, я больше не желаю тебя здесь видеть.

Скилганнону хотелось уйти, но в свои пятнадцать он счел такой выбор позорным и сказал:

– Я буду драться.

– Тогда приступим.

Скилганнон и теперь помнил боль от тех первых стежков. На груди у него остался порез длиной около семи дюймов, и кровь оттуда хлестала почем зря. Эта рана мучила его потом добрых несколько недель. Бой завязался свирепый, и где-то на середине Скилганнон забыл, что Маланек – его учитель. Он дрался так, будто от этого зависела его жизнь, и пошел на большой риск, направив смертельный выпад в горло Маланеку. Только благодаря быстроте и сноровке мастер сумел уклониться от этого удара, но сабля Скилганнона все-таки чиркнула его по щеке.

Только тогда Скилганнон ощутил, что Маланек, выполняя свой оборонительный маневр, поранил ему грудь. В растерянности он отступил. Мастер в последний миг сдержал саблю и всего лишь вспорол ему кожу, но при желании мог бы пронзить его сердце.

Противники посмотрели друг на друга.

– Надеюсь, что когда-нибудь научусь драться хотя бы наполовину так, как вы, – сказал мальчик.

– Ты будешь драться лучше меня, Олек. Еще год – и мне нечему будет тебя учить. Из тебя выйдет хороший воин, один из лучших.

– Такой, как Бораниус?

– Трудно сказать. Такие, как Бораниус, встречаются редко. Он природный убийца, и человек проворнее его мне еще не попадался.

– Но вы могли бы его побить?

– Теперь уже нет. Он меня превзошел. И даже сравнялся с Агасарсисом, а выше этого, пожалуй, не прыгнешь.

К середине утра они, проделав около одиннадцати миль, выехали из леса на возделанную равнину. По пути они обгоняли сотни беженцев, бредущих туда, где надеялись обрести хотя бы временное пристанище.

День из-за плотных облаков был серый и прохладный. Брейган наконец-то стал попадать в такт своей лошади, по крайней мере на рыси. Если конь прибавлял ходу, всадник цеплялся за седло. Скилганнон постоянно выезжал вперед, высматривая вражеских конников, но ни один из замеченных им отрядов к беженцам приближаться не стал.

К вечеру тучи разошлись, и колонну осветило яркое солнце. Люди воспряли духом, но тут впереди возник затор, и весть о причине задержки покатилась назад быстрее лесного пожара.

Мелликан пал. Никто не знал, что стало с тантрийским королем и его разбитой армией, но всем было ясно, что дальнейшее путешествие утратило всякий смысл. Стен, за которыми можно укрыться, больше нет. Люди садились на землю, многие плакали, другие просто смотрели в пространство. Они покинули свои дома в ужасе и боялись возвращаться туда, но и в город идти стало незачем.

Скилганнон, галопом проскакав на северо-восток, остановился около особенно большого скопления народа. Несколько солдат в желтых плащах тантрийской кавалерии пытались по мере сил ответить на задаваемые им вопросы. Король то ли покончил с собой, то ли убит своими же приближенными. Городские ворота открыли, датиане вошли в них без боя. Были случаи грабежей и нападений на мирных жителей, но командование пресекает бесчинства. Худшее случилось, когда кто-то выпустил на волю бойцовых зверей. Чудовища рыскали по улицам, убивая всех без разбора. Скилганнон вернулся к своим, и Брейган спросил:

– Что же нам теперь делать?

– Ехать в город, как и собирались.

– Значит, война окончена?

– Нет. Это только первая ее стадия. Теперь сюда придет наашанская армия.

– Ничего не понимаю. Наашаниты – наши союзники, почему же они не пришли раньше?

– Это союз овцы с волком, Брейган. Королева хочет править этой страной, а также Датией и Доспилисом. Теперь, когда тантрийский король мертв, она явится сюда как освободительница и пожнет благодарность охваченного страхом народа.

– Значит, она бесчестна? – спросил Рабалин.

– Бесчестна? – с резким смехом повторил Скилганнон. – Она правительница, мальчик, а честь – это плащ, в который она облекается, когда ей удобно. Помнишь старую пословицу: «Чем громче говорят о чести, тем тщательнее мы считаем серебряные ложки»? Среди правителей общепризнанные добродетели искать бесполезно.

– Ты думаешь, в городе безопасно? – с сомнением произнес Брейган.

– На это я не могу ответить. Сегодня там, во всяком случае, безопаснее, чем было вчера, однако нам придется отпустить лошадей и войти в город пешком.

– Почему?

– На них клейма, Рабалин, – объяснил Скилганнон, видя, как огорчился мальчик. – Клейма датийской кавалерии. По-твоему, это разумно – въезжать в захваченный неприятелем город на украденных у него же лошадях? Мы доедем до мелликанских холмов и там их отпустим. Ничего плохого с ними не случится, будь уверен, а теперь пора двигаться дальше.

Скилганнон повел своих спутников напрямик, через поля, объезжая беженцев. Его-то падение Мелликана устраивало как нельзя более. На этой стадии войны попасть в город – и покинуть его – должно быть намного проще. Трудностей с провизией тоже не предвидится, поэтому путешествие в Шерак и Намибскую пустыню становится более осуществимым. Наашанская армия войдет в страну с юга, войска Датии и Доспилиса будут вынуждены выступить ей навстречу, военные действия на севере маловероятны.

Несколько часов они ехали молча. Обманчиво ровная с виду земля изобиловала впадинами и оврагами, поэтому Скилганнон продвигался медленно и осторожно, оглядывая местность опытным глазом. Хорошее место, чтобы подкараулить захватническую армию. В этих оврагах и в густом тростнике вдоль ручьев можно спрятать изрядное количество солдат. Он сам часто устраивал такие засады на первых порах наашанского мятежа.

Им снова встретились беженцы, еще более устало бредущие навстречу неизвестному будущему. Эти люди шли через тростники, чтобы поскорее добраться до опоясывающих город холмов. Копыта лошадей вязли во влажной почве, а человеческий поток еще больше замедлял движение. Скилганнон даже с коня ничего не видел за тростниками. Так они проехали еще полмили, осаждаемые тучами мошкары. Лошади мотали головами, обмахивались хвостами. Стало жарко, и Скилганнон взмок.

Внезапно впереди раздался полный ужаса крик. Скилганнон придержал коня. Над тростниками взметнулось в воздух человеческое тело, и новый вопль оборвался с той же внезапностью.

Люди в панике хлынули назад, и это испугало лошадей. Скилганнон с трудом успокоил своего коня, Брейган шлепнулся наземь, и его скакун галопом помчался в обратную сторону. Рабалин, не сумев справиться со своим, пронесся мимо Скилганнона.

В тростниках подул ветерок. Конь Скилганнона учуял что-то, задрожал и, несмотря на все искусство своего всадника, понес его вслед за убегающим конем Брейгана.

Скилганнону осталось лишь предоставить ему бежать, понемногу, но настойчиво натягивая поводья. На более твердой почве он откинулся назад в седле и стал уговаривать коня. Тот, чувствуя, что опасность осталась позади, послушался, сбавил ход и, наконец, остановился. Скилганнон потрепал его по шее и развернул обратно.

Он вглядывался в тростники, до которых теперь было около четверти мили. Люди по-прежнему бежали оттуда.

Потом он увидел зверя. Семифутовой вышины, покрытого черным мехом. Сперва Скилганнон принял его за медведя, но тот повернулся, и он понял свою ошибку. Туловище с могучими плечами, длиннорукое и длинноногое, сужалось к поясу. На массивной шее сидела огромная голова с продолговатыми, как у волка, челюстями. Морда и глотка вымазаны кровью. Зверь поводил головой из стороны в сторону, а затем ринулся вперед с быстротой, поразительной для такого громадного существа. Обрушившись на спину убегающей женщины, он раздробил ей клыками череп. Жертва погибла на месте. Из тростников появился другой зверь, серый с темными пятнами, и накинулся на черного. После недолгой схватки черный обратился в бегство, а серый принялся за еду.

Скилганнон слышал о бойцовых зверях, но никогда их не видел. Говорили, что их создает надирский шаман, предавший своих и перебежавший к тантрийскому королю. Ходили слухи об ужасных обрядах, когда узников, взятых из темниц, магическим образом смешивали с волками, медведями и большими собаками.

Тем временем из гущи тростника, в каких-нибудь двухстах ярдах от пожирающего добычу зверя, вылез Брейган.

Скилганнон, выругавшись, послал коня вскачь. Серый зверь, занятый едой, не обращал внимания ни на конного, ни на пешего, но черный, у которого отняли добычу, опустился на четвереньки и кинулся на Брейгана.

Конь Скилганнона во весь опор мчался к послушнику, убегавшему от черного чудища. Скилганнон, зная, что ошибка недопустима, поравнялся с послушником, ухватил его за рясу и перекинул через седло. Конь, послушный всаднику, поскакал теперь к холмам. Скилганнон оглянулся через плечо – зверь настигал их. Брейган заерзал, пытаясь сползти с луки, которая впилась ему в ребра.

– Лежи смирно, дурак! – прикрикнул на него Скилганнон.

Конь дернулся и заржал. Скилганнон опять оглянулся. Зверь отказался от погони и сел, но перед этим он успел зацепить когтями лошадиный круп, где остались кровавые метины.

Они чудом ушли от погибели.

Подгоняемый ужасом конь взлетел на холм. На вершине Скилганнон бесцеремонно скинул вниз Брейгана, соскочил сам и осмотрел царапины на крупе – к счастью, неглубокие.

Черный зверь, поглядев на них с расстояния около трехсот ярдов, повернулся и скрылся в тростнике.

Брейган, стоя на коленях, молитвенно воздел руки и дрожащим голосом произнес:

– Слава тебе, Отец наш небесный. Благодарю за то, что ты даровал мне жизнь, и за то, что ты пощадил ее в этот день.

– День еще не окончен, – заметил Скилганнон.

Они просидели на холме около часа, пока не стало смеркаться. С юга показалась еще одна процессия беженцев, идущая к тростникам, и Брейган воскликнул:

– О небо! Их разорвут на части!

Боль в голове, поначалу едва ощутимая, стала угрожающе нарастать, к ней присоединилась тошнота. Рабалин со стоном открыл глаза. Он лежал на траве недалеко от перелеска. Издав новый стон, он сел и огляделся. Чуть поодаль он увидел заросшее тростниками болото, а рядом с собой – плоский камень, испачканный кровью. Рабалин пощупал затылок – рука стала липкой. Он вытер ее о траву, и там тоже осталось красное пятно.

Он вспомнил, как конь нес его вдоль тростниковых зарослей, вспомнил, как цеплялся за седло, чтобы не упасть. А потом из тростников выскочило чудовище. Рабалин видел его только мельком, но и этого хватило, чтобы у него застыла в жилах кровь. Зверь передвигался на задних лапах, как медведь, но голова у него была волчья. Он прыгнул на коня. Тот споткнулся, но выровнялся и помчался дальше, а Рабалин сумел удержаться в седле. Пробежав еще немного, конь снова начал спотыкаться. Когда он уронил голову, Рабалин слетел с него и, как видно, ударился головой о камень.

С трудом поднявшись на ноги, Рабалин обернулся: футах в пятнадцати от него лежал мертвый конь. Рабалин с плачем бросился к нему. Бок коня был разодран, из раны торчали клочья мяса и сухожилия.

Рабалин стал гладить его по шее, забыв, что сам пострадал.

– Бедный мой, бедный, – повторял он.

Донесшийся издали жуткий вой заставил его вскочить.

Запах конской крови быстро разносится по ветру. Надо уходить. Рабалин заковылял в гору, где росли деревья. Он не имел понятия, куда идет, однако старался уйти подальше от трупа. Голова снова разболелась, Рабалин упал на колени, его вырвало, и он потащился дальше. Он искал дерево, на которое можно залезть, но руки и ноги у него словно свинцом налились, и он знал, что эта задача ему не под силу.

Вой раздался снова, и Рабалину от ужаса померещилось, что теперь он слышится гораздо ближе. Рабалин попытался вскарабкаться на большой дуб, сорвался и упал. Тут над ним нависла тень, и чей-то голос сказал:

– Не бойся, паренек, я тебя не трону.

Рабалин, поморгав, узнал старика с топором, зарубившего четырех кавалеристов. Вблизи он казался еще более устрашающим из-за холодных светло-серых глаз. Рабалин хорошо разглядел черную, прошитую серебром бороду, черный кожаный колет с серебряными накладками на плечах и круглый черный шлем с серебряной эмблемой. Потом его взгляд упал на топор с лезвиями, расходящимися, как крылья бабочки, на черное, с серебряными рунами топорище.

– Что у тебя с головой? – спросил воин, опускаясь на колени и кладя топор на землю.

– С коня упал.

– Дай погляжу. – Воин потрогал рану. – Череп вроде бы цел – похоже на скользящий удар, только кожа порвана. А друзья твои где?

– Не знаю. Мой конь понес, когда звери напали. – Страх вернулся, и Рабалин встал. – Надо скорее лезть на дерево. Они близко.

– Спокойно, парень. Кто это «они»?

Рабалин рассказал, как страшный зверь разодрал живот его коню.

– Может быть, и друзья мои тоже погибли.

– Все может быть, но не думаю, что тот, с мечами, даст себя прикончить. Он показался мне ловким малым. – Посмотрев на темнеющее небо, воин тоже встал. – Давай-ка поищем место для ночлега. Разведем костер, и ты отдохнешь. Они либо придут, либо нет – тут уж я ничего не могу поделать. Пошли. – Воин взял топор и направился в лес, Рабалин за ним. Вскоре они набрели на полянку, частично загороженную с запада двумя толстыми упавшими деревьями. Воин расчистил сапогом место для костра, велел Рабалину собрать хворост, достал огниво и запалил огонь.

Темнота сгущалась. Рабалина еще слегка подташнивало, но голова стала проходить.

– Брат Лантерн сказал, вы служили в Бессмертных.

– Брат Лантерн?

– Воин с мечами, который пришел вам на помощь.

– А-а. Да, было дело, служил.

– Зачем вы напали на тех солдат?

– То есть как зачем?

– Я сначала подумал, что вы защищаете своих родных или друзей, но вы путешествуете один. Зачем же вам это было нужно?

– Хороший вопрос. Тебя как звать-то?

– Рабалин.

– А для чего ты направляешься в Мелликан?

Рабалин рассказал ему о пожаре и о смерти тети Аталы. Под конец он сознался, что убил Тодхе и что ему очень из-за этого стыдно.

– Он сам виноват, – сказал воин. – Не стоит тебе терзаться по этому поводу. Каждый поступок влечет за собой последствия. Раньше я, бывало, все спорил со своим другом. Он всегда толковал о возможностях человека, о том, что даже самые дурные люди способны делать добро. Говорил про искупление и прочее такое. Может, он и прав был, но я такими мыслями голову не забиваю.

– Вы много народу убили?

– Много, – подтвердил воин.

– И все они были плохие?

– Нет, отчего же. Большей частью это были солдаты, и дрались они за дело, которое считали правым. А я дрался за свое. Этот мир суров, Рабалин. Ложись-ка спать, утром тебе станет лучше.

– Вы так и не сказали, почему напали на тех солдат.

– Верно, не сказал.

Рабалин растянулся на земле, глядя на грозную фигуру у костра. Сам воин смотрел не в огонь, а на темный лес.

– Вы думаете, они придут?

– Если придут, то пожалеют. Спи.

Некоторое время Рабалин боролся со сном. Воин в мигающем свете костра казался ему еще старше. В глубоких складках на его лице лежала тень. Своей огромной рукой он взялся за топорище, и Рабалин спросил:

– Вам хоть когда-нибудь бывало страшно?

– Да, пару раз. У моей жены было слабое сердце, и у нее случались приступы. Тогда я узнал, что такое страх.

– Но теперь вы не боитесь?

– Тут нечего бояться, паренек. Мы живем, и мы умираем. Один мудрый человек сказал мне, что даже солнце со временем погаснет, и все погрузится во мрак. Ничто не вечно. Смерть не так уж важна, важно то, как ты живешь.