Текст книги "Эхо Великой Песни"

2

Подвижник Ро, будучи приверженцем традиций, брил голову, красил раздвоенную бородку в синий цвет и каждое утро посвящал ровно два часа Шести Ритуалам. Одежду он носил темно-синюю, отменного качества: панталоны из тончайшей шерсти, дорогую атласную рубашку, вышитую серебром, сапоги из окрашенной крокодиловой кожи. Пояс подвижника с серебряной каймой дополнял его наряд, и он сохранил свой церемониальный жезл, хотя тот уже лет двадцать как разрядился. Океаны смыли Аватарскую Империю, и лед похоронил под собой источники ее энергии, но подвижник Ро стоял за соблюдение традиций. Это была одна из многих причин его нелюбви к Талабану.

Ро перебирал эти причины в уме, ожидая у двери капитанской каюты.

– Он занят, – заявил ему этот дикарь, Пробный Камень. – Как позовет, войдем.

Ро промолчал. В былые времена туземец никогда не посмел бы обратиться к аватару подобным образом. Он опустился бы на колени, коснулся лбом пола и сказал: «Да услышит господин своего слугу». Так поддерживалась дисциплина, и низшие знали место, занимаемое ими в мире. Это, по мнению подвижника Ро, делало их гораздо счастливее, чем теперь. Четко обозначенные границы поведения – основа любой цивилизации. Талабан явно не понимает этого и разрешает дикарям обращаться к нему, как к равному. Он сам посещал дикие племена и жил в их жалких кочевых шатрах. Ро содрогался при одной мысли об этом. Он почти не сомневался, что в Талабане течет вагарская кровь. Кроме того, капитан молод, ему не больше двухсот, и он не успел еще осознать, как это необходимо – внушать страх низшим народам.

Впрочем, его мать тоже была известна своими странностями: она отказывалась иметь ребенка вплоть до восьмидесяти лет, что, несмотря на поддерживаемую кристаллами молодость, приближалось к границе детородного возраста. Это вызывало множество сплетен и доставляло немало унижений ее трехсотлетнему мужу. Большинство аватарских женщин утрачивали способность к деторождению после семидесяти лет, большинство мужчин – после двухсот. Молва гласила, что она забеременела во время одной из своих поездок. Обычно аватарки совершали долгие путешествия только по необходимости, но ей это, по всей видимости, доставляло удовольствие. Подвижник Ро хорошо представлял себе, какие удовольствия она могла найти среди отребья, населявшего дальние города империи. Именно после очередного возвращения домой она объявила о своей беременности.

Нынешнее поведение ее сына только укрепляло подозрения Ро. Талабан поддерживал слишком тесные отношения со своими подчиненными-вагарами – даже пользовался у них популярностью, чего не должен допускать ни один аватар. Вагары уважают дисциплину, и наилучшее средство управления ими – это страх. Популярность Ро считал проявлением слабости со стороны власти, и его удивляла снисходительность маршала к столь явным порокам Талабана. Взять хотя бы то, что Талабан так и не женился. Если учесть, что он приближается к возрасту, когда не сможет больше производить потомство, это еще одно оскорбление, которое он наносит аватарской расе. Каждый гражданин должен иметь потомство – а иначе разве есть у аватаров будущее?

– Теперь можно, – сказал Пробный Камень. Ро ничего не слышал, но дикарь уже открыл дверь и отступил в сторону, пропуская подвижника – и на том спасибо!

Талабан сидел за письменным столом, но встал, когда подвижник вошел, и вышел навстречу гостю. Двигался он легко и грациозно, как почти все аватары воинской касты, и был намного выше низкорослого мага. Оба вскинули ладони в аватарском приветствии. Ро поклонился, но не так низко, как требовал этикет. Градус его наклона не мог служить оскорблением, но достаточно ясно выказывал его недовольство Талабаном. Если капитан и заметил это, то не подал виду и ответил безупречно правильным поклоном.

– Как продвигается ваша работа? – спросил он.

Ро бросил взгляд на Пробного Камня, который уселся на полу у двери.

– Не думаю, что это следует обсуждать в присутствии подчиненных. – Тонкая рука Ро потеребила раздвоенную синюю бородку, знаменуя возрастающее раздражение.

Талабан промолчал, но Пробный Камень встал и вышел.

– Садитесь, подвижник, – предложил капитан, возвращаясь на свое место.

Ро перевел взгляд с мигающей лампы на бездействующие кристальные шары.

– Когда-то я ходил на одном из этих кораблей к западному континенту, – с грустью сказал он. – Тогда они были внушительны – не боялись никакого шторма.

– Времена меняются, подвижник. Так что же с вашей работой?

– Завтра я ожидаю лучших результатов. Пробники следует отрегулировать. Совсем немного, – поспешно добавил Ро, видя беспокойство на лице Талабана. – Мы еще не настроились полностью.

– Завтра здесь будут номады, поэтому времени остается не так уж много.

– Я думаю, именно на этот случай мы и взяли с собой солдат.

– Вы правы, подвижник, но наши солдаты – не аватары. Номадов может оказаться вдесятеро больше, чем нас. У моих вагаров обычное вооружение, и сильной атаки они не выдержат.

– Разумеется, не выдержат, – отрезал Ро. – Поэтому я и настаивал на том, чтобы взять аватаров. Вряд ли нам отказали бы в этом, учитывая важность экспедиции. Империя не ослабела бы, выделив нам настоящих бойцов с зи-луками.

– У нас не военная вылазка, подвижник, и маршал особо это подчеркнул. Все свои жалобы можете высказать ему по возвращении. Но поскольку мы говорим откровенно, могу вам сказать, что у нас осталось меньше пятидесяти действующих зи-луков.

– Меньше пятидесяти? Позор! – вспылил Ро. – Не далее как в прошлом году маршал заверил Ассамблею, что у нас их больше трехсот.

– Подвижник Ро, я воздаю должное вашим познаниям и знаю, как много времени вы посвящаете науке, но восточный мятеж все-таки должен был привлечь ваше внимание. Шесть тысяч туземцев! Зи-луки решили исход дела, но большинство из них разрядились. Чтобы зарядить их снова, нужна энергия – для этого нас и послали сюда.

– Это событие действительно не ушло от моего внимания, капитан. От него мало что уходит. Но расходование нашего главного оборонительного оружия на какой-то жалкий бунт кажется мне преступным расточительством.

– При всем моем уважении к вам, вы не солдат, подвижник. Без луков мы на востоке потерпели бы поражение, и это побудило бы другие племена присоединиться к восставшим. Нашим городам грозило падение. – Ро хотел возразить, но Талабан остановил его. – Теперь это уже история. Наша с вами задача – зарядить сундуки. Возможно ли это?

– Мне нужно еще два дня, капитан. Я верю, что мы вот-вот достигнем Приобщения.

– Мне безразлично, во что вы верите, – помолчав, сказал Талабан. – Скажите мне, что вы знаете.

Этот человек просто невыносим, подумал Ро, и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Несколько пробников уловили слабое излучение. Я верю… я знаю, что смогу настроиться на пирамиду. Как только это будет сделано, мы начнем заряжать сундуки.

– Вы уверены? – спросил Талабан, глядя подвижнику прямо в глаза. – Я рискую жизнями своих людей и безопасностью нашего судна. Вы уверены?

– В жизни можно быть уверенным только в одном, капитан: солнце восходит и заходит, а существа низшего порядка умирают. Дайте мне два дня, и мы зарядим шесть сундуков.

Талабан не отрывал от подвижника тяжелого взгляда. Он не любил Ро, и не имел причины ему доверять, но… Только один сундук способен зарядить все зи-луки города на целых пять лет. Дракон снова начнет изрыгать огонь.

– Вы получите свои два дня, – сказал он, – но пусть ваши люди отправляются на берег прямо сейчас, ночью, и работают при свете фонарей.

Стоя на балконе своей каюты, Талабан смотрел, как работают на льду вагары. Лысый синебородый Ро сновал между ними.

– Он смешной, – сказал Пробный Камень.

Талабан поразмыслил над этим.

– Это человек из прошлого. Я им восхищаюсь и в то же время жалею его.

– Он смотрит не в ту сторону, – сказал Пробный Камень.

Талабан улыбнулся.

– Прошлое для него – золотой век, а будущее бесплодно. Что ему еще делать, как не пытаться воссоздать минувшее?

– Он мог бы жить. Теперь. Смотреть на звезды. Заводить сыновей.

– Сколько тебе лет, Пробный Камень?

– Я родился, когда красный волк проглотил луну. Двадцать четыре лета назад.

– Ну а Ро больше четырехсот. И все эти столетия он прожил в Параполисе, величайшем из городов, в империи, насчитывающей три тысячелетия. Такие же корабли, как наш, плавали по океанам, не нуждаясь в попутном ветре. На них не было дурацких мачт, не было мешков с грязным углем. А потом в один прекрасный день солнце взошло на западе, и моря вздыбились ему навстречу. Параполис затопило вместе со всеми, кто там жил. Оставшиеся в живых, вроде меня и подвижника Ро, вернулись туда. Но звезды на небе переменились, Земля сошла со своей оси, и настал жестокий холод. Деревья вымерзли за одну ночь, и несокрушимые аватарские города погибли. С каждым днем лед, сковавший Землю, становится все толще. Наши математики вычислили, что над обломками старой империи ежедневно нарастает девяносто тысяч тонн свежего льда.

– Хочешь правду? – спросил Пробный Камень. – Аватары прогневали Великого Бога, и он покарал вас.

– Я не верю ни в каких богов – разве что в себя. – Талабан улыбнулся и пожал плечами. – Так вот, о подвижнике Ро. Он старше меня и триста пятьдесят лет жизнь его была сплошным чудом – ни болезней, ни смерти. Вот почему он отказывается расстаться с прошлым – да и все мы заодно.

– Без смерти нет и жизни, – сказал Пробный Камень.

Талабан понимал, что он имеет в виду. Человеческий возраст должен меняться, как времена года: весна юности, лето зрелости, осень мудрости и зима, несущая холодный покой. Людские сердца бьются в такт с природой.

– Легко так говорить, если ты смертен, – заметил Талабан.

– У тебя тоже были синие волосы, как у него?

– Да. Это отличает нас от простых смертных.

– Вы не боги. Богам не нужны золотые палки. И почему у тебя нет сыновей?

Талабан промолчал, глядя на берег. На льду зажглось еще несколько фонарей.

– Что будешь делать с номадами? – спросил Пробный Камень.

– Поговорю с ними.

– Поговоришь? Они злые. Дерутся и убивают. Не тратят времени на разговоры.

– Я буду говорить на понятном им языке.

Пробный Камень оскалил зубы в широкой улыбке. Они вернулись в каюту, и туземец закрыл дверь.

– Я пойду с тобой, когда будешь говорить с ними. Теперь буду спать.

Оставшись один, Талабан подошел к длинному ящику у стены. Там лежало оружие в виде охотничьего лука с золотой, украшенной драгоценными камнями рукоятью. Талабан достал его и нажал большим пальцем на красный камень. В изгибе лука вспыхнули световые нити, похожие на струны арфы. Он тронул белый камень, и световые струны погасли. Талабан спрятал лук обратно и задумался. Лук можно зарядить от корабельного сундука, но энергии и там осталось мало; если он израсходует ее, никто из них не доберется до города. «Змеи» сами по себе неустойчивы – только силовые сундуки удерживали их на плаву.

Отказавшись от этой мысли, Талабан разделся и лег. За круглым окном мерцали звезды.

Он был далеко на северо-западе, когда лапа Великого Медведя хлестнула по океану и послала волну трехмильной высоты на аватарский континент. Даже и там, за две тысячи миль от столицы, на самом краю империи, тряслась земля, ревел ураган, рушились дома и люди гибли сотнями тысяч.

Многие думали, что миру пришел конец – и для большинства населения планеты он действительно пришел.

Однако пять поселений на реке Луан не понесли большого ущерба, и погибло там всего несколько сотен человек. Талабан повел «Змея» на запад в поисках других колоний, но ничего не нашел. Запас энергии на «Змее» истощился, и Талабан вернулся в города-близнецы Эгару и Пагару.

Всего-навсего пятьсот аватаров пережили крушение мира – и то лишь потому, что опальный подвижник Ану увел с собой из Параполиса двести человек.

Вспомнив Ану, Талабан вспомнил и вагарского пророка. Слова нищего звучали у него в голове, пока он засыпал:

Он пожрет все труды человека, а потом уснет на десять тысяч лет, и дыхание его будет смертельно.

Пробный Камень, сидя на полу в своей каюте, снял с шеи бурый мешочек. В этой ладанке заключалось великое волшебство. Сквозь мягкую кожу он нащупал кривой клык первого убитого им льва. Темный локон Суриет обвивал зуб. Свирепости всегда сопутствует красота. Еще в мешочке лежали крохотная морская ракушка и горсть земли из чрева большой горы. Через ракушку Пробный Камень общался с духами моря, земля дарила ему запахи дома. Последним предметом в ладанке было перо от его первой стрелы. Оно напоминало ему, что он охотник и добытчик. Все, что было дорого ему, помещалось в его ладанке: его земля, море, омывающее эту землю, его женщина и его племя.

Он тихо запел Песнь Далекого, зная, что музыка его духа коснется земли в ладанке и через нее дойдет до родных гор. Листья на деревьях подхватят песню и донесут до шатров его племени.

Ветер нашепчет песню Суриет, и она поднимет свои темные глаза к небу, ища в синеве любимого. Песня скажет ей, что он жив и когда-нибудь вернется к ней.

Пробный Камень с чувством повторил песню еще два раза, думая о Суриет и надеясь хоть мельком увидеть ее.

Но увидел огненный столб, поднимающийся из льда и снега. Видение встревожило Пробного Камня, потому что он не мог разгадать его смысл. Лед и огонь мало о чем говорили уроженцу племени анаджо.

Он снова надел ладанку, заправил ее под рубаху и растянулся на полу. Он не любил спать в постели: от мягких подушек у него болела шея.

Он лежал, скрестив руки на груди, и снова представлял себе родные дикие холмы и охоту. С любовью вспоминал славный день своей свадьбы и первую ночь с Суриет.

Два месяца спустя в Священной Бухте высадились Синеволосые. Пробный Камень сражался с ними в числе других воинов. Анаджо могли бы одержать победу, если бы не черноволосый вражеский боец с двумя мечами. Он орудовал ими с ужасающей быстротой и остался на месте, когда другие обратились в бегство. Сородичи Пробного Камня гибли, и он бросился на страшного воина, чтобы раздробить ему топором череп. Но кто-то ударил по голове его самого, и он очнулся в железной клетке, в брюхе этого самого корабля.

После долгого путешествия Пробного Камня привезли в каменный город. Синеволосые приходили к нему каждый день и учили его своему языку. Через несколько месяцев он освоил их язык, а заодно научился их ненавидеть.

Его расспрашивали о родном племени и желали знать, не появлялись ли среди анаджо боги. Он отвечал им ложью и отговорками. Потом настал день, когда ему разрешили погулять в саду. Неожиданно для Синеволосых он тут же бросился бежать, ухватился за низкую ветку, взобрался по стволу дерева и перемахнул через стену. Он упал тяжело и вывихнул лодыжку, но все-таки успел скрыться в извилистых переулках, окружавших замок.

Раненый и безоружный, он стал искать дорогу к морю, намереваясь украсть лодку. В конце концов он добрался до гавани и оказался среди высоких кораблей. Ни лодок, ни челнов там не было, и он пал духом.

Из тени вышел человек, и Пробный Камень увидел воина, который убивал его братьев. Пробный Камень напрягся, готовясь напасть на него.

– Я вижу, ты многому научился, – сказал воин.

– Я сделаю тебя мертвым.

– Возможно – но не безоружный и, уж конечно, не с раненой ногой. Сядь, и я ее вылечу.

Бежать было некуда, и с распухшей лодыжкой Пробный Камень все равно бы не ушел. Поэтому он послушался и сел, а воин стал рядом на колени, вынул из сумки на поясе зеленый кристалл и поднес его к поврежденной ноге. Боль сразу стала проходить, и вскоре воин поднялся на ноги.

– Попробуй встать, – сказал он, и Пробный Камень с опаской повиновался. Боль прошла бесследно. – А теперь пошли поедим и потолкуем. – Воин повернулся и зашагал к портовой харчевне.

Пробный Камень последовал за ним, сам не зная почему.

В харчевне воин, Талабан, заказал вкусное мясо, и Пробный Камень поел.

– Когда-нибудь я снова поплыву на запад, – сказал Талабан. – Если хочешь, я возьму тебя с собой.

– Там жена. Я должен вернуться.

– Скоро будет война, и корабли понадобятся нам здесь. Но потом ты отправишься домой. Я тебе обещаю.

– Долго еще ждать?

– Год или два.

– Я украду маленькую лодку. Поплыву сам.

– При попутном ветре это займет у тебя три месяца.

– Так много? – поразился Пробный Камень.

– Да. Кроме того, западные земли огромны. Ты можешь идти на юг от берега целый год и не дойдешь до своей родины. Если лед, который покрывает теперь больше половины мира, не убьет тебя раньше.

– Все равно украду лодку.

– Да хранит тебя Великий Бог. – Талабан встал из-за стола, заплатил за еду и ушел.

Пробный Камень нашел-таки лодку, захватил два длинных весла и стал грести в открытое море. Лучше умереть, пытаясь доплыть до Суриет, чем жить в плену у Синеволосых.

Через восемнадцать дней его, бредящего и умирающего от жажды, подняли на борт черного корабля. Когда он очнулся, у его койки сидел знакомый вони.

– Ты действовал смело, дружище, но теперь ты, думаю, примешь мое предложение.

И Пробный Камень принял его. С того времени, когда его взяли в плен, уже прошло два года – два долгих, одиноких года.

– Я вернусь к тебе, Суриет, – прошептал он. – Жди меня.

Засыпая, он снова увидел огненный столб. В отличие от большинства его видений это не поддавалось разгадке – ведь лед и огонь не могут существовать вместе. Удалив непонятное из мыслей, анаджо заснул.

3

И когда Морозный Гигант забылся сном, они полезли по его густой шерсти к челюстям, которыми он опирался на вершину горы. Каждый волос был толще человеческой руки, и в них обитали демоны, духи злых людей, осужденные вечно жить на спине чудовища. У Тал-авара был его громовой лук, у Лунного Камня – серебряный топор, но только Сторро мог найти волшебный клык и добыть из него силу.

Из Утренней Песни анаджо

Подвижник Ро вернулся на «Змея» перед самым рассветом. Телом он обессилел, но духом не пал. Они ловили излучение целых шесть раз, но тут же теряли его. Ро злился не из-за неудачи, а из-за дразнящей близости успеха. Его каюта, как и полагалось подвижнику, была большой, с широкими окнами, и вторая ее дверь выходила на маленькую отдельную крытую палубу. При хорошем снабжении энергией каюта с ее широкими диванами, мягкими креслами и коврами могла бы считаться роскошной, но теперь тепло от жаровни уходило сквозь окна, и здесь всегда стоял холод. Ро подозревал, что Талабан держал это в уме, когда предлагал ему эти хоромы в теплом порту Эгару. В более скромной каюте под палубой, которую занимал теперь его вагарский помощник Онкер, Ро было бы намного уютнее.

Поборов раздражение, он подбавил угля в жаровню и выполнил первый из Шести Ритуалов для снятия давящей усталости, вызванной холодом и напряженной работой. Сидя на полу с поджатыми ногами, склоненной головой и прижатыми к вискам указательными пальцами, он нараспев произносил молитву. Сосредоточиться было трудно, и в молитву вторглись случайные мысли и страхи. Ритуал зажег в нем тепло – это было приятно, но усталость продолжала давить на него тяжким грузом поражения.

Как обрадуются враги, увидев его посрамленным. Капришан будет выражать притворное сочувствие, прикрывая жирной ручищей ехидную усмешку. Никлин проявит свою враждебность более откровенно. Он будет распространяться о недопустимой растрате ресурсов; заявит, что предсказывал подобный исход заранее и вложил в экспедицию свои средства только из-за незыблемой репутации подвижника Ро. Другие присоединятся к ним, и влияние Ро в Совете быстро пойдет на убыль.

«Нет, не бывать этому, – сказал он себе. – Я этого не допущу». Но даже это обещание, которое он мысленно дал себе самому, было окрашено сомнением. Вера в то, что изобретенные им пирамидки смогут соединиться с Большой Линией, не обманула Ро: соединения он действительно добился без труда, но не сумел его удержать.

Думай, приказал он себе. Перемещаться линия не может. Излучение исходит от Белой Пирамиды, погребенной под горой льда миль за шестьдесят от них. Пирамида стоит на месте – значит, ее энергетические линии тоже должны быть постоянными и обеспечивать Приобщение, главное – их найти. Между тем дело выглядит так, будто источник энергии все время перемещается и убегает, как испуганный олень.

«Значит, ты что-то упускаешь из виду», – сказал себе Ро.

Поднявшись, он достал из ларца на столе три кристалла – белый, голубой, зеленый – и белую кружевную перчатку. Он прижал перчатку к губам, и это послужило началом второго из Шести Ритуалов. Энергию кристаллов он предпочел бы поберечь, но усталость заволакивала ум, поэтому он прибег к их помощи и ощутил прилив новых сил.

Прижимая перчатку к лицу, он вошел в транс и устремился вспять по долинам времени. Ему представился парк и цветущие деревья у пруда с фонтаном. Он сидел рядом с Таной, дети играли неподалеку. Солнце светило ярко, наполняя парк ласковым теплом ранней осени. Ро всегда вызывал в памяти этот образ, один и тот же. Должно быть, истинная красота способна проникать в душу помимо сознания, невидимая, как легкий бриз. Ведь тот день, приятный сам по себе, ничем особенным не отличался. Ро улыбался троим своим детям и целовал руку Таны, но его ум был занят решением математической задачи, и ему не терпелось вернуться в свой кабинет, чтобы продолжить работу. Знал бы он тогда, что семьдесят одиноких лет будет возвращаться к этому дню, как к величайшему из сокровищ.

Он рассказал Тане о своей задаче, и она ответила с полной уверенностью:

– Ты обязательно ее решишь. – Ее уверенность приободрила его – он любил жену и за это, помимо всего другого.

Теперь перед ним стоит куда более важная задача, но Таны больше нет рядом, чтобы вселить в него веру.

Ро открыл наконец смоченные слезами глаза, и ему стало спокойнее.

Он вытер слезы и вернулся к задаче. Белая Пирамида, погребенная подо льдом, двигаться не может – это факт неоспоримый. Чем же тогда объяснить такое явление? Ро протер замерзшее окно и стал смотреть на белые горы. Рабочие возвращались на корабль, сменная команда ежилась от холода на палубе. Скоро ему придется присоединиться к ним. Приобщения можно искать бесконечно, но в его распоряжении только два дня.

Ответ там, на берегу, думал Ро, теребя свою бороду, – его надо найти, вот и все.

Накинув плащ, он вышел и поднялся по винтовому трапу на среднюю палубу. Смена из двенадцати человек собралась в кучку, ожидая возвращения серебряной ладьи. В воздухе прокатился гром – огромная глыба льда отделилась от ледника. Она плюхнулась в тихую воду, и ладья закачалась на волне.

В этот миг подвижник Ро получил ответ. Он дождался, когда ладья причалила и обессилевшие рабочие поднялись на борт. Приказав сменщикам оставаться на месте, он позвал к себе в каюту помощника Онкера. Глаза у вагара ввалились, губы посинели. Ро дал ему немного согреться у жаровни, а после сказал:

– Перемещается не источник энергии, а покрывающий его лед.

– Лед, господин? – тупо повторил Онкер, растирая худые руки.

– Налей себе выпить, – приказал Ро, и Онкер трясущимися руками налил водки из голубого графина. Глотнув огненной жидкости, он содрогнулся от удовольствия.

– Да, это лед движется, – подтвердил Ро. – Пирамида в шестидесяти милях от нас, и между нами и ею происходят, возможно, тысячи мелких смещений. Мы, как этот корабль, качаемся на волнах и постоянно движемся, оставаясь на том же месте. Понимаешь?

Онкер осушил рюмку до дна.

– Да, господин, понимаю, но как же с этим быть?

– Надо присоединить к приемникам один подвижный. Тогда мы сможем регулировать свое движение относительно перемещений льда.

– На это потребуется время, господин, – больше, чем у нас есть.

– Нет, не потребуется. Я спущусь в трюм и начну сборку, а ты возвращайся на берег со свежей сменой и переставь приемники, чтобы их разделяло не более десяти шагов. Настройся на излучение так хорошо, как только сумеешь. Приобщения на этот раз искать не надо – постарайся только проследить, как прибывает и убывает энергия, насколько сильно смещение и между какими точками оно наблюдается. Улавливаешь мою мысль?

– Да, господин.

– Тогда не медли. – Ро махнул рукой.

Изможденный вагар с поклоном вышел, и Ро забыл о нем, как только за ним закрылась дверь.

Кареша Вара много раз спрашивали, что делает его столь великим охотником. Молодые люди не могли надивиться успешности, с которой он убивал мамонтов, но все их вопросы он оставлял без ответа. Разве у них нет глаз, чтобы видеть его шрамы – тот, на скуле, недостающую половину уха? Разве нет разума, чтобы понять: свою мудрость он почерпнул из ошибок, совершенных в молодости и едва не стоивших ему жизни? По всей видимости, ни того, ни другого у них не было. Они следили за ним, пытались ему подражать, терпели неудачи, а потом говорили, что он просто счастливец. Он благословлен богами, говорили люди, и владеет тайным талисманом, который притягивает к нему мамонтов. Кареша это слегка забавляло.

Он рассеянно потер шрам на правой щеке. Этот след оставили на нем когти крала, но он убил человека-зверя кинжалом в сердце. Одного этого случая хватило, чтобы научить его осторожности и бесконечному терпению. Смерть в этом ледовом краю подстерегала повсюду. Что до искусства охоты на мамонта, оно рождалось из любви и связанной с нею магии, но Кареш не умел объяснить этого своим сородичам. Пусть смекают сами. Зачем человеку делиться секретами, которые принесли ему славу среди своего народа?

Притом они только посмеялись бы его объяснению.

Кареш Вам любил мамонтов: в них для него заключалось все хорошее, что существовало на их холодной земле. Эти преданные существа всегда защищали друг друга, с великим терпением взращивали молодняк, ступали величаво и даже совокуплялись с достоинством.

Оставив двадцать своих охотников у двух костров, Кареш Вар оседлал коня и двинулся вдоль гряды холмов. Оттуда открывался вид на равнину, и он мог наблюдать за траурным обрядом. Других охотников это не занимало. Они уже не раз видели, как стадо собирается вокруг умирающей мамонтихи и как самцы поддевают жертву своими бивнями, пытаясь поднять ее на ноги. Им не хотелось дожидаться на холоде, когда самка сдохнет. Иное дело Кареш Вар.

Они нашли стадо два дня назад, и трое всадников отвлекли на себя боевых самцов, а десять человек скакали по бокам, осыпая стрелами намеченную Карешем жертву. Потом они отвернули прочь, а Кареш Вар и еще четверо, сменив их, вонзили копья в раненое животное.

Охотники отступили и стали ждать, а стадо двинулось дальше. Двое самцов вели раненую, подпирая ее боками. Но она умирала, и от охотников требовалось одно: терпение.

Самка опрокинулась набок, поднимая и опуская хобот, – так она, должно быть, пыталась втянуть в себя воздух. Мамонты, больше не стараясь поднять ее, отошли, и все стадо, вскинув хоботы к небу, громком затрубило. Быть может, это была их прощальная песнь. Кареш Вар не знал, так ли это, но его это трогало. Двое самцов взрыли землю бивнями около павшей, и стадо медленно обошло ее по кругу, прежде чем уйти на восток.

Кареш, проводив их взглядом, съехал вниз и спешился у громадного тела.

– Ты умерла, чтобы мог жить мой народ, – сказал он, положив ладонь на широкий лоб мамонтихи. – Я благодарю тебя за то, что ты подарила нам жизнь, и молюсь, чтобы твоя душа обрела покой в саду вечности.

Охотники подъехали через час, и двое принялись отпиливать бивни, которые потом превратятся в пуговицы, браслеты и пряжки для продажи жителям восточных городов. Мясо провялят, кости истолкут в порошок на лекарства и пищу для скота, из шкуры сошьют сапоги, полушубки и прочие вещи. Один-единственный мамонт – целое сокровище для племени зенг.

Легендарный Кареш Вар в который раз преуспел, и теперь его народ проживет долгую зиму сравнительно благополучно.

Один из охотников принес ему кровавую полоску мяса, и Кареш, сев на коня, поскакал по ветру и кинул мясо на снег. Саблезубые, волки и кралы, наверно, уже учуяли запах убоины – пусть подерутся из-за этого, пока не приедут повозки.

К середине дня повозки нагрузили, и длинный обоз потянулся назад к стойбищу. Кралы не появились, что очень порадовало Кареша, а саблезубым он оставил достаточно мяса. День, если брать в целом, прошел хорошо.

Всадники и повозки медленно поднимались по горной дороге. Солнце светило ярко, но не грело, и Кареш завязал уши своей меховой шапки. Последние два года, когда ему перевалило за тридцать пять, он стал чувствительнее к холоду, но никому не говорил об этом, кроме жены. Это она сшила ему кроличью шапку. Кареш улыбнулся. Большинство соплеменников считали, что глупо иметь только одну жену, но она одна стоила десяти женщин. Карешу не терпелось увидеть ее снова, но тут к нему подскакал один из разведчиков.

– Черная лодка вернулась, Кареш, и Синеволосые вышли на лед.

Время близилось к полудню, когда засветилась первая из шести серебряных пирамидок. Подвижник Ро, усталый и промерзший насквозь, протер глаза, подумав, что принимает желаемое за действительность. Он пристально уставился на четырехфутовое треугольное сооружение из серебряных стержней, обмотанных золотой проволокой. Быть может, это только отраженный свет, излучаемый пирамидой. Усталость как рукой сняло.

Худощавый вагар рядом с ним держал деревянный ящичек, из которого золотые провода тянулись по снегу к каждой из шести пирамид.

– Не шевелись, – сказал ему Ро и приподнял крышку так, чтобы вагар не видел содержимого ящика. Два белых кристалла, вставленных в слюду, ярко сверкали, третий переливался мягким светом. Ро опустил крышку. Засветилась вторая пирамида, за ней третья.

Двенадцать вагаров стояли как вкопанные, глядя, как загораются одна за другой все шесть пирамид.

– Не шевелись, – повторил Ро вагару с ящиком.

– Да, господин.

Ро, словно повинуясь собственному приказу, тоже замер, но его пронизывала дрожь. Сделав усилие, он отошел в сторону и позвал четверых вагаров за собой к воде, где стояли на снегу несколько ящиков и покрытый полотном сундук. Вагары достали из одного ящика деревянные башмаки и обули их поверх своих меховых сапог, а из карманов вынули длинные деревянные наперстки и надели на пальцы.

С сундука четырех футов длиной и трех шириной осторожно откинули полотно. Черное дерево покрывали непонятные вагарам знаки, с двух длинных сторон были вделаны большие золотые кольца.

– Будьте осторожны, – сказал Ро. – От этого зависит ваша жизнь. – Он продел в кольца два длинных деревянных шеста, и вагары, взявшись за них, подняли сундук. Следуя за Ро, они двинулись к шести светящимся пирамидам.

Его сердце билось учащенно. Велев вагарам поставить свою ношу, он тоже надел наперстки, взял кусок золотого провода, сделал глубокий вдох и подошел к сундуку.