Текст книги "Дело человека [Дело для настоящих мужчин]"

Но он был не прав.

У нее не было времени – и ни у кого из нас. Через шесть месяцев она была мертва. Как и большинство моих школьных товарищей.

8

Когда эпидемии чумы появились впервые, медицинская общественность предполагала, что они имеют естественное происхождение, простые мутации известных болезней. Отсюда названия: черный перитонит, африканская корь, ботулоидный вирус, коматозис и энзимная реакция 42 – последняя была особенно злой. Они были так вирулентны и распространялись так быстро, что все были идентифицированы только впоследствии.

Я помню, как хмурился папа, читая газету каждую ночь. – Идиоты, – бормотал он. – Меня удивляет только, как этого не случилось раньше. Конечно будет чума, если соберется так много людей в месте вроде Калькутты.

Через пару недель хмурость сменилась озадаченностью. – Рим? – сказал он. – Мне казалось, итальянцы более осторожны.

Когда она поразила Нью-Йорк, папа сказал: – Нита, я думаю, мы должны подняться в хижину на пару недель. Джим, ты конечно поедешь с нами.

– Но у меня школа…

– Можно пропустить ее. Я думаю, надо вызвать и твою сестру.

Сначала доктора думали, что они имеют дело только с одной болезнью, но с дюжиной противоречивых симптомом. Они думали, что она принимает различные формы, подобно бубонной и легочной чуме. Потом они думали, что ее нестабильность вызывается мутациями. У каждого была своя теория: переносчиками были воздушные лайнеры, мы должны разом прекратить все воздушные путешествия и изолировать болезнь. Или бактериологи окончательно развили широкую устойчивость к антибиотикам; мы не должны были так свободно применять их. Или это все эксперименты с четырехмерной физикой; они изменили атмосферу и стали причиной жутких новых мутаций. Штучек, вроде гигантских тысяченожек и пурпурных супергусениц.

Первая волна прошла по стране за неделю. Во многих случаях она переносилась беженцами с восточного побережья, но так же часто распространялась абсолютно невозможными прыжками. Самолеты? Или что-то еще? Ниоткуда не было прямого воздушного сообщения да Кламата, Калифорния, но этот город вымер раньше Сакраменто.

Я помню одно сообщение: ученый – я забыл его имя – утверждал, что это биологическое оружие. Он говорил, что есть два вида агентов: Y-агенты, для которых есть вакцины и антитоксины, и X-агенты, от которых защиты нет вообще. По-видимому, говорил он, некоторые из Х-агентов были выпущены, либо случайно, либо террористами. Другим образом невозможно объяснить такую внезапную вспышку глобальной неуправляемой Смерти.

Идея быстро стала широко распространенной. В ней был смысл. Через несколько дней вся страна гудела. Кричали о возмездии. Если нельзя убить микроб, по крайней мере можно ударить по врагу, ответственному за его освобождение.

Однако – кто же это был? Не было способа узнать. Кроме того – и эта мысль была ужасна – а вдруг эти клоны наши? В такое тоже готовы были поверить многие.

Потом все пошло вразнос и по-настоящему быстро. Мы слышали кое-что на коротких волнах. Миленькое дело.

В нашем месте мы были совершенно изолированы, особенно после того, как ночью кто-то вышел на перекресток и поджег мост. Он был сделан из одного куска старого дерева и горел несколько часов, пока наконец не рухнул в ручей. Большинство из нас, живших на холме, знали о пустом доме в двух милях вверх по течению. При необходимости можно было проехать туда на машине, но папа решил, что сгоревший мост должен остановить большинство беженцев от попыток подняться в горы. Он оказался почти прав. Один из соседей на холме однажды передал по радио, что караван из трех лендроверов направляется в нашу сторону, но не надо волноваться. Немного позже мы услышали стрельбу, потом наступила тишина. Больше об этом мы ничего не узнали.

Однако, после этого папа держал заряженную винтовку возле двери и научил всех пользоваться ею – даже детей. Он очень подробно объяснил. Если мы застрелим кого-нибудь, мы должны сжечь тела, все их вещи, машины, животных, все, до чего они дотрагивались. Никаких исключений.

Мы оставались в горах все лето. Папа отправлял свои программы по телефону, а когда телефон перестал работать, он просто делал их, не отсылая. Я хотел спросить, почему он продолжает, но мать остановила меня. Позже она сказала: – Джим, не имеет значения, появится ли опять кто-нибудь, кто захочет играть в его игры – он делает их для себя. Он верит, как и все мы, что есть будущее.

Это меня остановило. Я не думал о будущем – потому что не понимал устрашающий масштаб заразы. Я рано бросил слушать радио. Я не знал, как плохо все было. Я не хотел слушать об умирающих быстрее, чем живущие успевали хоронить – целые семьи шли в постель здоровыми и все умирали, не просыпаясь. Я не хотел слышать о трупах на улицах, о панике, грабежах, поджогах – об огненном шторме в Лос Анджелесе. Выжил ли там кто-нибудь?

Мы оставались в горах всю зиму тоже. Пришлось трудно, но мы справились. У нас работал ветряк, поэтому было электричество – не много, но хватало. У нас имелся солярий на крыше и стена Тромбе, мы ходили в свитерах и не мерзли. Летом мы построили оранжерею, поэтому появились овощи, а когда папа принес оленя, я понял, зачем он тратил так много времени на упражнения с арбалетом. Мы выжили.

Я спросил его: – Ты знал заранее, что что-то подобное случиться?

Он посмотрел на меня поверх оленя: – Подобное чему?

– Чуме. Краху.

– Не-а, – сказал он, вытирая лоб. Внутренности животного были горячими. Он вернулся к работе. – Почему ты спрашиваешь?

– Ну, арбалет, хижина и все такое. Например, почему это горы? Я всегда думал, что, обучаясь самообеспечению, мы слегка… ну, сдвинутые. Теперь это кажется чертовски хорошим планированием.

Он остановился и положил нож. Стер кровь с перчаток. – Невозможно работать в такую погоду. – Пар от его дыхания замерзал в воздухе. – Не могу хорошо схватиться через перчатки. Нет, я не знал заранее – и, да, это было хорошее планирование. Но это не моя идея. Это твой дед. Я хотел бы, чтобы ты узнал его получше. Он говорил мне, что человек должен быть готов внезапно сняться и уйти по меньшей мере три раза в жизни. Если, конечно, планируешь прожить долгую жизнь. Надеюсь, ты понимаешь, почему. Возьми любой период истории, любую страну. Тяжело найти семьдесят лет ненарушенного мира и спокойствия. На чье-то дерево всегда много охотников. – Он вздохнул. – Когда начинаются вопли, время уходить в более тихое место. – Он поднял нож и вернулся к свежеванию оленя. – В нашей семье традиция – спасаться в последнюю минуту. Подержи вот здесь. Один из твоих прадедов покинул нацистскую Германию в 1935. Он держал на Запад, пока не попал в Дублин – вот почему ты сегодня Маккарти. Он забыл обвенчаться в церкви с твоей прабабушкой.

– О, – сказал я.

– Твой прадед купил эту землю в 1986. Когда земля была еще дешевой. Он поставил здесь сборный домик. Приезжал сюда каждое лето и пристраивал понемногу. Я не видел в этом никакого смысла, пока – дай вспомнить, это было перед твоим рождением – должно быть летом 97-го. Правильно, мы думали, наступает год Апокалипсиса.

– Я знаю, – сказал я, – мы проходили в школе.

Он покачал головой. – Это не одно и тоже, Джим. Это было ужасающее время. Мир был парализован, ожидая увидеть, как будут бросать первые бомбы. Мы все были уверены, что это она – Большая Война. Паника была довольно сильной, но мы прошли сквозь это в порядке, здесь, наверху. Мы провели целый год на этой горе – не спускались до Рождества. В тот раз миру повезло. Однако, это меня убедило.

Мы начали взваливать оленя на сани. Я сказал: – На сколько мы останемся здесь на этот раз?

– Не знаю. Может быть, надолго, даже на пару лет. В четырнадцатом веке Черная Смерть длилась столько же, пока не замерла. Не думаю, что эта чума чем-то отличается.

Я поразмышлял: – Как ты думаешь, что мы найдем, когда вернемся?

– Это зависит.

– От чего?

– От того, сколько людей выживет. И кто. – Он задумчиво посмотрел на меня: – Думаю, тебе снова надо начать слушать со мной радио.

– Да, сэр.

Примерно через месяц мы поймали сообщение из Денвера, временной столицы Соединенных Штатов. Чрезвычайное положение все еще действует. Тридцать шесть выживших членов конгресса собрались и отложили президентские выборы по меньшей мере на шесть месяцев. Вакцина второго поколения показала эффективность, близкую к шестидесяти процентам. Запасы ее, однако, все еще ограничены.

Папа и я посмотрели друг на друга и оба подумали об одном и том же. Худшее – позади.

В течении месяца Денвер начал выходить в эфир двадцать четыре часа в сутки. Постепенно правительство снова собирало свои разрозненные части. Масса информации наконец вышла на свет.

Первая из эпидемий – теперь знали, что их было несколько – появилась изолированными очагами в сердце Африки. За несколько недель она распространилась на Азию и Индию и волной пошла на запад по всему миру. Вторая чума так быстро наступала ей на пятки, что выглядела как часть той же самой волны, он она началась где-то в Бразилии, мне кажется, и хлынула на север через Центральную Америку – действительно так быстро, что многие города стали ее жертвами, прежде чем появился шанс идентифицировать ее. Ко времени третьей чумы правительства были в упадке и почти каждый город находился на чрезвычайном положении. Почти все передвижения в мире были остановлены. Вас могли застрелить за попытку попасть в больницу. Четвертая и пятая чума поразили нас подобно приливным волнам, оставив лишь каждого десятого из выживших в первых трех. Была также и шестая чума – но плотность населения была такой низкой, что она не смогла распространиться.

Некоторые области оказались счастливыми и остались совершенно непричастными, в основном в изолированных местах. Множество судов просто оставалось в море, в частности военные корабли, как только адмиралтейство поняло необходимость сохранить по меньшей мере одну военную ветвь по возможности неповрежденной. Еще были удаленные острова и горные поселения, религиозные убежища, целая наша бригада ядерного сдерживания (где бы она ни находилась), две лунные колонии, проект строительства 45 (но они потеряли наземную базу), подводные поселки Атлантис и Немо, и совсем немного мест, где кто-нибудь догадался уйти и взорвать за собою мост.

Но даже после того, как вакцины были запущены в массовое производство и эпидемии чумы спали (кое-где), все еще оставались проблемы. В действительности, настоящие проблемы только начались. Во многих частях мира не было еды, система распределения распалась полностью. Тиф и холера атаковали ослабевших выживших. Больничная помощь оказалась малодоступна во всем мире, госпитали были первыми погибшими институтами. (Каждого выжившего врача автоматически подозревали в уклонении от обязанностей.) Многие большие города стали необитаемыми из-за пожаров и массового краха городских служб. Москва, например, погибла от расплава ядерного реактора.

Это был конец света – и он только начинался. Так много людей умирали от истощения, анемии, самоубийств, шока и тысяч других причин, от которых люди обычно не умирают, но которые внезапно стали смертельными, казалось, что мы были захвачены еще большей чумой вообще не имеющей имени – если не считать именем отчаянье. Волна ее все шла по миру и все шла, шла и шла…

Перед тем, как разразилась эпидемия, на Земле было почти шесть миллиардов человеческих существ. К концу никто не знал, сколько осталось. Правительство Соединенных Штатов не смогло даже попытаться провести национальную перепись. Если у властей и были идеи о том, сколько людей выжило, то они помалкивали. Похоже, боялись обнародовать это. Но как-то ночью на коротких волнах мы услышали, что только в одной нашей стране было по меньшей мере сто миллионов мертвых. Целые города просто перестали существовать.

Мы не смогли бы представить положение вещей, если бы не сообщения по радио и не репортажи по TV. Большие сельские зоны вернулись к дикости. Везде были руины. Сожженные дома стали обычны – испуганные соседи пытались остановить распространение болезни, сжигая дома умирающих, иногда даже не дожидаясь, пока умирающие станут мертвыми. Везде были брошенные машины, разбитые стекла, выцветшие афиши, нестриженые газоны и более чем достаточно мумифицированных трупов. «Если вы наткнетесь на такой», говорил голос из Денвера, «быстро выдохните, не вдыхайте, задержите дыхание, ничего не трогайте – и тренируйтесь, пока это не станет рефлексом. Потом устройте себе карантин – может быть, у вас есть шанс, может быть – и вызовите дезинфекционный отряд. Если у вас нет устройства для дезинфекции, сожгите все. И молитесь, что вы оказались достаточно быстры.» Мы оставались в горах все весну. И слушали радио.

Денвер сообщал, что, похоже, эпидемии чумы начали замирать. Во всем мире было уже меньше тысячи случаев заражения в неделю, но люди все еще умирали. Теперь наступил голод – от недостатка зерна, которое не было посажено, и еще массовые самоубийства. Если безымянной чумой до сих пор было отчаянье, то теперь ею стало безумие. Люди так легко соскальзывали в него и из него выплывали, что это стало признанным фактом жизни – недомогание, такое обычное, что никого не трогало, такое всеобщее, что стало незаметным. Как воздух, мы не могли его больше видеть, но тем не менее были окружены им в каждый момент бытия.

Новости сообщали только о наиболее шокирующих или беспокоящих случаях, таких серьезных, что их трудно было игнорировать. Мы слушали, поражались, иногда плакали. Но и так было слишком много плохого. Большинство горя мы похоронили. Но часть осталась – избегать его было лучшее, что мы могли. Иногда мы предпочитали не обращать внимания. Иногда мы предпочитали выжить.

Я боялся, что мы никогда не спустимся с гор – но мы наконец спустились. В апреле папа и я взяли пикап и медленно поехали вниз через речушку. Если кто-то наблюдал за нами, мы этого не заметили. Один раз мы остановились у белого флажка, но на сигналы никто не отозвался.

Мы словно летали на другую звезду, прошло сто лет и мы только что вернулись. Мы чувствовали себя исследователями – иностранцами, нам казалось, что мы больше не принадлежим этому миру. Все было одновременно знакомым и чужим. Мир выглядел необитаемым и пустым. И он был жутковато тихим. И везде стояли сожженные монументы мертвым. Каждый был свидетельством – здесь нашли тело.

Мы осторожно направляли наш путь мимо брошенных машин и упавших деревьев. Я начал беспокоиться. Мили подряд мы не видели ничего, пока не наткнулись на свору собак, бегущих по шоссе. Они начали лаять, когда заметили нас. Они преследовали машину почти километр. Мое беспокойство превращалось в страх.

Потом мы увидели бредущих свободно коров, которые выглядели худыми и больными. Мы видели безучастную молодую женщину, идущую по дороге. Пытались остановить ее, предупредить о собаках, но она просто прошла мимо, словно нас не было. Потом увидели голого мальчика, прячущегося в траве, но он повернулся и убежал, когда мы позвали его.

– Слишком рано?, – спросил я.

Папа покачал головой: – Нет, не рано. Работу надо сделать, Джим. – На его лице застыло выражение боли.

Мы остановились заправить бензобак – на заправке висело похожее на официальное объявление, что станция национализирована на время чрезвычайного положения и оставшееся горючее и запчасти свободно доступны всем зарегистрированным жителям.

– Они не боятся, что кто-нибудь украдет?

– О чем беспокоиться?, – сказал папа. – Теперь здесь всего хватает для всех.

Я обдумал это. Чума шла быстро. Тысяча испуганных людей вскарабкались на борт суперлайнера в Нью-Йорке, а к тому времени, когда самолет был над Сент – Луисом, половина из них была мертва, а другая половина умирала. Выжила только команда в запертой кабине – но они тоже были мертвы, потому что ни один аэропорт страны не давал им посадки. И даже если бы они смогли сесть, не было способа достать эту команду из самолета иначе, чем через пассажирскую кабину. Такое случалось трижды. Один самолет, который приземлился, сожгли немедленно после остановки. Другие две команды выбрали более быстрый способ. После этого все аэропорты были закрыты.

Папа сказал: – Оно еще здесь, Джим – почти все. Не было времени для паники. Так быстро все случилось. – Он печально покачал головой. – Словно человеческая раса ушла и не вернулась. Нет смысла что-либо красть, нет нужды запасать – только сохранять. – Он угрюмо улыбнулся. – В первый раз в истории человеческой расы всего хватает для всех. Мы все внезапно сделались богами. – Он говорил очень печально.

Наконец мы въехали в город. Двое мужчин с винтовками встретили нас у шлагбаума. Они были с нами очень вежливы, но не позволили проехать, пока мы не пройдем дезинфекцию. Их винтовки казались очень убедительными.

Это были весьма неуютные пятнадцать минут. Мы стояли у машины, руки в стороны, пока не появилась команда дезинфекции. Они прикатили в белом фургоне с большими красными крестами по бокам. Мы разделись донага и две фигуры в шлемах и белых защитных костюмах обрызгали нас пеной – пикапчик тоже, внутри и снаружи. Я был рад, что день теплый. Они взяли пробы крови у каждого, исчезли в машине и оставались там долго. Я начал дрожать даже под послеполуденным солнцем.

Наконец дверь открылась и они опять появились, все еще в масках. Мы с папой тревожно переглянулись. Они подошли к нам, каждый держал безигловый инъектор. Тот, кто покороче схватил мою руку и приставил сопло к коже. Послышалось «пссст» и рука внезапно стала холодной и влажной. Я попробовал сжать пальцы.

– Расслабься, все будет хорошо, – сказала она, отбрасывая капюшон – это были женщины! И они улыбались.

– Они чисты!, – прокричала седоволосая; она повернулась к папе. – Поздравляю. – Папа поступил замечательно. Он поклонился.

Я уже влез в свои джинсы. Охранники отставили винтовки и подбежали пожать нам руки. – Добро пожаловать в Редфилд. Кто-нибудь из вас учитель? Или инженер? Вы знаете что-нибудь о плавильных системах? Мы пытаемся вновь включить северо – западную энергосеть. Вы можете справиться со стереокамерой?

Я потер свою руку, ее начало дергать. – Эй, что это за метка?

– Кодовая татуировка, – сказала та, что вакцинировала меня. Она была очень милой. – Доказывает, что вы чисты и иммунизированы. Держись подальше от тех, у кого ее нет. Можешь подхватить споры и не знать об этом.

– Но у нас семья!

– Сколько их? Я дам вам еще вак-пакеты с собой и комбинезоны. И пену! О, черт! У меня нет столько! Вам надо остановиться у медстанции. Послушайте – вам нельзя входить в прямой контакт с вашими родственниками, пока они тоже не будут вакцинированы. Даже если вы сами иммунны, вы все еще можете переносить споры – и быть очень опасны для тех, кто не привит. Понимаете?

Я кивнул. Папа выглядел встревоженным, но кивнул тоже.

– Хорошо.

Вначале мы заехали на медстанцию, бывшую аптеку напротив двухэтажного городского центра. Девушка, дежурная по медстанции, выдала нам полный набор для дезинфекции и вакцинации, и очень подробно инструктировала. Она дала нам дополнительные вак-пакеты для возможных соседей в горах.

Потом она послала нас в Центр Восстановления зарегистрироваться. – Первый этаж, городской центр, – показала она. – Это не обязательно, – сказала она, – но лучше, если вы это сделаете.

Я спросил папу об этом, когда мы переходили улицу. Он покачал головой. – Потом, Джим – сейчас мы играем по правилам.

«Центр» оказался столом с терминалом. Терминал задавал вопросы, вы отвечали. Когда вопросы кончались, из него вылезала регистрационная карточка. Папа подумал немного, потом зарегистрировал только себя, не упомянув о маме, Мэгги и мальчиках. – Будет время, если это необходимо, – сказал он.

– Поглядим, можно ли найти кой-какие запасы. Я действительно просчитался с туалетной бумагой.

Это был самый странный поход по магазинам, в котором я участвовал. Деньги больше не были нужны. Не было и бартера. Несколько человек ходили взад-вперед по магазину, высохший старичок сидел за кассой. Он качал головой в медленных ритмических поклонах, и не мог сфокусировать глаза на чем-нибудь подолгу. Он сказал нам, что магазин находится под управлением местного Центра Восстановления – папа и я переглянулись – и мы можем искать, что нужно. – Когда будете уходить, остановитесь здесь и дайте мне карточку. Я суну ее сюда. Это все.

– А как платить?

– Вам повезло, платить не надо. – Он захихикал.

Папа вывел меня: – Пошли, Джим. Получишь карточку. Кажется, я понял.

– А я – нет! Это напоминает легализованный грабеж!

– Ш-ш, понизь голос. А теперь, подумай-ка. Что хорошего в деньгах, если можно войти в любой пустой дом или магазин и выйти, неся их в обоих руках – или другое, что найдешь? Год назад в стране было достаточно добра для трехсот пятидесяти миллионов американцев – не говоря о товарах на экспорт. Оглянись, Джим, – сколько людей осталось? Можно представить, каково процентное соотношение выживших. Я не стану представлять, не хочу расстраиваться. Но совершенно очевидно, что в таких обстоятельствах даже бартер ни к чему. Люди решают проблему выживания. Товары находятся здесь. В них нуждаются. О бухгалтерии можно позаботиться потом. Если настанет это потом. Для многих может не настать – по крайней мере без такой помощи. Во всем этом есть смысл.

– Но если просто раздают товары, зачем регистрационные карточки?

– Наверное, для видимости управления. Дать почувствовать, что в мире есть

еще некоторая власть. Заметил, какими усердными выглядят некоторые? Может, чтобы заставить себя идти, потому что если они остановятся хотя бы на мгновение и поймут… – Он прервался. – Пошли, получишь карточку.

Мы набрали туалетной бумаги, взяли пару радиофонов, несколько коробок консервов и сублимированных продуктов, несколько запечатанных пакетов первой помощи, немного витаминов, немного леденцов для ребят, свежую газету, патроны и тому подобное. Единственное, чего мы не нашли, было свежее мясо и овощи. За них надо было платить – банкнотами Объединенных Наций, из называли «кейси».

– Ага, вот оно. Падают монетки.

– Что?

– Что единственное сегодня в дефиците, Джим?

– Люди.

– Обученные люди. Вот чем торгуют здесь. Способности. Труд. Это и есть новый денежный стандарт. Или будет им. – Он был почти счастлив. – Джим, – он резко схватил меня за плечо, – она прошла. Люди организуются для выживания, для будущего. Работу надо сделать и они ее делают. У них есть надежда. – Его хватка была крепкой. – Теперь мы можем спуститься с гор. Мы нужны. Все. Твоя мама – сиделка. Мэгги сможет учить… – Его глаза внезапно увлажнились. – Мы прошли через это, Джим. Мы прошли насквозь, от начала до конца!

Но он оказался не прав. Худшее еще не наступило.