Текст книги "Дело человека [Дело для настоящих мужчин]"

5

Шоти нависал надо мной, как стена.

– Вот, – сказал он и сунул мне в руки огнемет. – Не вздрагивай, – улыбнулся он. – Бояться нечего. Он не заряжен.

– О, – сказал я, совсем не успокоенный. Я пытался понять, как его держать.

– Следи за этим, – предупредил он. – Иначе спалишь сам себя – вот, держи его так. Одна рука на управлении пламенем, другая – на стволе. Видишь рукоятку? Правильно. Теперь постой спокойно, пока я закреплю ремни. Мы будем работать без баллонов, пока не вникнешь. Знаешь, тебе повезло…

– О?

– Этот факел – фирмы «Ремингтон». Почти новый. Разработан для войны в Пакистане, но не использовался. Там не понадобился – но для нас теперь он хорош, потому что берет все, что горит и плавится. Гляди, вот хитрость: можно стрелять струей горючего – лучше всего сгущенный бензин – или можно выставить огневой вал взрывающихся пуль, смоченных в горючем. Или одновременно. Патроны упакованы в этой коробке. Когда используешь пули, бери дальний прицел – они взрываются при ударе и летят большие брызги. Эффект ужасен – не нацеливай его в землю, иначе взлетишь.

– Но, Шоти…

– Что-нибудь не так?

– Напалм был запрещен за десять лет до конфликта в Пакистане. Что правительство сделало с огнеметами?

Он продолжал прилаживать ремни.

– Тебе нужны наплечники. – Он отвернулся. Я подумал, что он не хочет отвечать, но он вернулся от джипа с наплечниками и сказал: – То же, что и с атомными бомбами, нервными газами, бактериологическим оружием, галлюциногенами и переносчиками инфекций. Положило на склад. – Он остановил мой вопрос, прежде чем я смог его задать. – Я знаю, они незаконны. Они потому и есть у нас, что у другой стороны они есть тоже. Позволить им знать – это гарантия. Так работают все соглашения.

– Но… я думал, что цель – запретить негуманное оружие.

– Нисколько. Просто предотвратить его использование. Всегда есть разница между тем, что говоришь, и тем, чего реально хочешь. Если достаточно умен, чтобы понять, чего реально хочешь, тогда легко понять, что надо говорить, чтобы получить это. Вот о чем все конференции. – Он угрюмо помолчал. – Я знаю. Я там был.

– Где?

Шоти хотел сказать что-то, но остановился.

– Ладно. Как-нибудь потом. Лучше ответь: что делает оружие негуманным?

– Э-э… – Я задумался.

– Тогда спрошу полегче. Назови мне гуманное оружие.

– Ну… я тебя понял.

– Правильно. Такого нет. Как в Рождество – важен не подарок, а внимание. – Он обошел меня и начал прилаживать наплечники под ремни. – Оружие, Джим – помни об этом – подними руки – это средство остановить другого. Истинная цель – остановить его. Так называемое гуманное оружие просто останавливает человека без того, чтобы нанести ему непоправимый ущерб. Лучшее оружие – можешь опустить руки – действует своим существованием, своей угрозой, и вообще не применяется. Враг останавливает себя сам. Вот когда он не остановится, – он повернул меня, чтобы поправить ремни спереди, – тогда оружие становится негуманным, потому что его хотят использовать. А тогда наиболее эффективно то, которое убивает – потому что оно останавливает парня навсегда. – Он встал на колени, подтягивая крепление на поясе. – Хотя… много говорилось об увечьях…

– Э? – Я не видел его глаза, и не понимал, шутит он или нет.

– … но еще больше вопросов об оружии у тех, кто его применяет. – Он снова выпрямился и постучал в пряжку на моей груди. – Окей; это защелка быстрого отстегивания. Щелкнешь вверх и вся штука отпадает. Это когда тебе внезапно надо бежать, как черт. И лучше так и сделать. Через пять секунд он взрывается на кусочки. Порядок, теперь я подвешу тебе баллоны.

– Ты хотел сказать что-то о Московском договоре, – подсказал я.

– Нет. – Он направился к джипу.

Я согнул руки. Упряжь была жесткой, но удобной. Шоти знал, что делает.

Он вернулся с баллонами. Они слегка плескались.

– Заполнены наполовину. Я не хочу, чтобы ты начал лесной пожар. Повернись.

Он подвешивал баллоны мне на спину и говорил:

– Хочешь знать о договорах? Они позорны. Устроить фальшивые правила типа «я не стану использовать это, если ты не будешь применять то», может казаться цивилизованным, потому что уменьшает жестокость – но это не так. Это просто делает жестокость приемлемой на долгое время. Что вовсе не цивилизованно. Если мы находимся в ситуации, когда надо остановить другого парня, то давайте просто остановим его. Это более действенно. Вот тут, как ты чувствуешь?

Я попробовал равновесие:

– О, прекрасно…

Он нахмурился. – Нет. Нет баланса. Они слишком низко. Постой спокойно. – Он снял баллоны со спины и начал переналаживать ремни упряжи. – Этот факел, – сказал он, – этот факел – прекрасное оружие. Максимальная дистанция – шестьдесят метров. Восемьдесят с ускорителем. Ты становишься полностью независимой боевой единицей. Ты несешь свое горючее, выбираешь собственную цель, прицеливаешься и нажимаешь. Врр-у-уумм! Он может остановить навсегда человека – или червя. Он может остановить танк. Он может сжечь дот. Ничего не спасет от факела – кроме толстой брони или большой дистанции. Но он… – он резко дернул ремень, – не гуманен. Ты нажимаешь крючок и человека перед тобой больше нет; только небольшой кусочек ада. Можно видеть как он чернеет, съеживается, а его кровь закипает под кожей. Можно почувствовать, как жарится его плоть. Иногда можно услышать крик, когда воздух взрывается в его легких. – Он затянул ремень. – И это хорошо, Джим, это очень хорошо. Ты должен ощущать правоту того, что делаешь. Если ты идешь убивать, то должен делать это лично, чтобы ощутить, что делаешь. Это и есть цивилизованный способ. – Он подтолкнул меня. – Этот факел не гуманный, но он цивилизованный.

Во рту было сухо. Я попытался произнести:

– Цивилизованный?…

– Он остановит их, нет? Стой спокойно, я снова прилажу баллоны. Оружие должно позволять тебе спокойно спать по ночам. Если не так, то что-то неладно с войной.

Он поймал меня неподготовленным. Я почти шатался. Я закостенел под весом. Но он был прав. Равновесие улучшилось.

Видимо, он заметил выражение моего лица.

– Джим, на войне нет вежливости. Особенно на этой. У нас нет времени на справедливость. Факел сожжет хторра как пух, только это имеет значение – черви не дают второго шанса. Они летят на тебя на добрых шестидесяти пяти километров в час – двести двадцать пять килограммов разъяренного червя. А на рабочем конце – сплошные зубы. Все красное – сожги. Таков постоянный приказ. Нельзя ждать разрешения.

– Ладно, не буду.

Он посмотрел мне прямо в глаза и коротко кивнул; его выражение было жестким. – Еще одно. Не медли, даже если можешь задеть человека. Не медли, даже если думаешь, что можешь спасти его – не можешь. Если хторр начал жрать, нет способа остановить его. Он не может остановиться. Даже если захочет. Сожги обоих, Джим. И сожги быстро. Он поблагодарил бы тебя за это, если бы смог. – Он изучал мое лицо. – Ты сможешь это запомнить?

– Попробую.

– Это как с девочкой. Лучшее, что можно сделать.

Я кивнул и поправил на плечах огнемет. Мне это не нравилось, я, наверное, не смогу. Слишком тяжко.

– Окей, – сказал мой рот. – Покажи мне, как он работает.

6

Разведка подтвердила, что в долине только три червя, как предполагал Дюк, и они чем-то очень заняты. Когда Ларри доложил, Дюк нахмурился. Он не любил, когда черви были так активны – они становились голодными.

Доктор Обама заказала снимки со спутника и «USAF ROCKY MOUNTAIN EYEBALL» прислал нам целую серию во всех зонах спектра: двадцатичетырехчасовое обозрение долины и прилегающих районов. Кадры начали приходить через час после запроса доктора Обама.

Все мы изучали их, в частности инфракрасные, но они мало дополнили к тому, что уже было известно.

– Смотри сюда, – сказал Ларри, – вот иглу. – Это было яркое красное пятно; снимок был раскрашен в искусственные цвета, показывающие источники тепла. – Внутри что-то очень горячее. Они могут быть большими.

– И очень активными, – проворчал Дюк. – Тепла слишком много. – Он толкнул Шоти. – Ты что думаешь? На какую массу мы смотрим?

Шоти пожал плечами. – Трудно сказать. По меньшей мере три тонны. Может, больше. Инфракрасное разрешение неважное. Длина волны велика.

– Ага, – сказал Дюк. – Я думаю решить так: мы возьмем три команды.

Мы вышли перед рассветом. Хторрам не нравится прямой солнечный свет, мы решили ехать все утро и захватить их в наиболее жаркую часть дня, когда они самые вялые. Как мы надеялись.

Нас было двенадцать. Четверо с факелами, трое с гранатами и двое с ракетометами. И три водителя джипов, вооруженных винтовками АМ-280 с лазерным прицелом. 280-ая была без отдачи и могла выстреливать двадцать три сотни пуль в минуту. Легкое нажатие на крючок посылало примерно пятьдесят пуль в кружок в семь сантиметров туда, где касался луч прицела. Можно было стрелять с бедра и использовать как прожектор. 280-ая могла проесть дыры в кирпичной стене – это позволяла высокая плотность огня. Если какое-то оружие могло остановить хторра, то должно быть 280.

Я услышал только одно недовольство этим оружием – от Шоти, конечно. Денвер прислал несколько специально снаряженных магазинов. Каждый сотый заряд был с микроиглой, начиненной разными скверными микробами. Идея состояла в том, что если мы не убьем хторра сразу, бациллы достанут его после. Шоти презрительно фыркнул: – Это если мы не вернемся. Как мало они в нас верят. – Он глянул на меня. – Слушай, парень, мы идем совсем не за этим. Мы рассчитываем вернуться. Понял?

– Э-э… да, сэр.

«Ремингтон» не был тяжел в обращении. Я потратил первую пару дней зажигая лесные пожары – вычищая кусты и расширяя спаленную зону вокруг лагеря; потом переключился на конкретные цели – пытаясь сжечь чучело из асбеста и проволоки, тащившееся за джипом.

– Теперь осторожнее, – предупредил Шоти. – Если выстрелишь слишком рано, хторры сменят направление, а ты не сможешь это увидеть, пока дым не рассеется. А тогда слишком поздно. Жди сколько можно, прежде чем стрелять.

– Пока не увижу белки его глаз?

Шоти улыбнулся, садясь в джип:

– Сынок, если ты так близко к червю, что видишь белки его глаз, то ты – ужин. – Он отъехал и учение началось.

Я промазал, конечно. Ждал слишком долго и почти был сбит чучелом.

Шоти притормозил, встал в джипе и позвонил в большой треугольный обеденный колокольчик.

– Хторры, приходите и получите! Обед готов! Приятная свежая человечина – совсем не опасная! Приходите и получите!

Я ждал, пока он кончит:

– Наверное, это значит, что я слишком медлил?

– Слишком медлил?… Конечно, нет. Ты просто слишком долго бил в одно место.

Мы попробовали снова. На этот раз он поехал прямо на меня. Джип прыгал по полю, асбестовый червь преследовал его, но все не мог схватить. Я твердо уперся ногами и медленно считал. Еще не пора… вот!…

Я снова промазал.

На этот раз Шоти вылез из джипа и поковылял к цели. Он достал из кармана бумажку в пятьдесят кейси и прицепил к сетке. – Вот, – сказал он. – Ставлю пятьдесят, что ты не попадешь. – Он пошел к джипу. – Знаешь, тебе надо научиться быстрее бегать. Заставь червя заработать свой обед. Нам ведь не нужны толстые хторры на этой планете?

– Нам не нужны никакие, – сказал я.

– Это мысль, – улыбнулся он. – Я подумал, что ты забыл. Попробуем еще?

– Ага. на этот раз я попаду.

Он большим пальцем показал на цель.

– Я поставил пятьдесят баксов против – докажи, что я не прав. – Он завел мотор и затрясся вдаль.

Пока он поворачивал, я пытался сообразить, что делал не так. Очевидно, слишком медлил с открытием огня – но Шоти говорил, чтобы я не стрелял слишком рано, иначе хторру будет время свернуть.

С другой стороны, если задержаться слишком долго, не будет шанса стрелять вообще.

Хм. Лучше всего стрелять как раз в тот момент, когда хторру слишком поздно менять курс. Но когда? Как близко подбирается хторр, до того как пересиливает кровожадность? Пятьдесят метров? Двадцать пять? Хм, вспомним бегущего слона. Скажем, пятнадцать метров…

Эй, минуточку!.. У факела дальность почти семьдесят. Что пытается втолковать мне Шоти? Я мог бы поджечь червей задолго до того, как они подберутся достаточно близко, чтобы сожрать меня!

Я махнул ему и попытался привлечь внимание, но он лишь улыбнулся и помахал в ответ. И начал двигаться ко мне. Быстро.

Ну, я покажу ему! Я переставил прицел огнемета на максимум. На этот раз я буду стрелять сразу, как только цель будет достаточно близко. Я не стану ждать ни секунды дольше, чем нужно.

Я прицелился в проволочного червя, оценил дистанцию, подождал пока он коснется невидимой линии и нажал на крючок. Пламя рванулось с ревом, испугавшим меня своей силой. Асбестовый червь исчез в шаре оранжевого огня. От него поднялся маслянистый черный дым.

Шоти, воя, выпрыгнул из джипа. Я торопливо выключил факел. Но он вовсе не рассердился ни за свои полсотни, ни даже за спаленные брови. Он просто подбежал и нажал выключатель на моей батарее.

– Вот теперь ты мыслишь как настоящий сжигатель червей, – сказал он. – Стреляй сразу, как они будут в зоне поражения.

Я сердито посмотрел на него.

– Почему ты мне сразу не сказал?

– Что?… Лишить тебя удовольствия узнать, как перехитрить хторра? В этом весь урок.

– О, – сказал я. Потом: – Можно мне попробовать еще?

– Э-э, не думаю. – Он почувствовал сожженные брови. – По крайней мере пока я не сделаю чучелу трос подлиннее.

Трос мы все-таки удлинять не стали. Еще пара дней стрельбы по цели – Шоти надевал асбестовый костюм, – и я был готов для настоящего дела. По крайней мере Шоти и Дюк хотели попытать счастья. Я не был так уверен. Я слышал, что черви могут быть до четырех метров длины и весом в девятьсот кило. Или больше. Может, это были преувеличения – я скоро выясню сам – но я забеспокоился.

Это семейная традиция. Хорошее беспокойство не пропадает даром.

Что ж, на этот раз я постараюсь. Даже если пойдет не лучшим образом.

Дюк, конечно, это заметил. Мы оба были во второй машине.

– Расслабься, Джим. Еще не время сжимать кулаки.

– Извини, – сказал я, пытаясь улыбнуться.

– У нас еще несколько часов. – Он откинулся на сидении и вытянул руки. – Радуйся утру. Смотри на природу.

– Э-э, мы не должны быть настороже?

– Мы смотрим.

– Кто?

– Шоти в первом джипе. Луис и Ларри в последнем. Ты не знаешь, как черви выглядят – поэтому ты во второй. А у меня для раздумий более важные дела. – Он заложил руки за голову и, похоже, укладывался спать.

– О, – сказал я.

До меня стало доходить. В этой армии мужчин не надо беспокоиться, о чем нет приказа, и если нужен совет специалиста, вам его дадут.

7

Уайтлоу как-то говорил об армии.

Одна из девушек, из старших, ее звали Патрисия, пожаловалась, что призывная комиссия отклонила ее выбор «необходимого умения».

– Лучше вступить в армию и стать шлюхой, – сказала она.

– М-м, – сказал Уайтлоу. – С таким отношением к делу, вы не стали бы хорошей шлюхой.

Класс засмеялся, она надулась. Даже оскорбилась:

– Что вы имеете в виду?

– То, что вы были бы неприемлемы. Мораль в армии очень важна в наши дни.

– Мораль?… – Девушка смотрела изумленно. – Это только горстка выдавливателей пота. – Что с моей моралью? Я – политолог!

– Здесь – нет. – Уайт присел на краешек стола, сложил руки и улыбнулся. – И, очевидно, также нет для вашей призывной комиссии. Может, немного приятного пота – это в точности, что вам нужно, чтобы оценить его важность.

Она гордо фыркнула:

– Моя работа мыслью гораздо более ценна, чем их работа телом.

– Неверно, – сказал Уайтлоу. – Ваша работа ценна, только если необходима. А вы только тогда ценны, когда ваше особое умение редко. Нужно время, чтобы научить инженера-биолога, специалиста по механике, или даже компьютерного хэкера, но если у нас сотни тысяч таких, то как вы думаете – какова будет ценность каждого?

Она не ответила.

– Единственная причина, по которой мы не обучаем так много, то что мы в них не нуждаемся. Если бы нуждались, наше общество могло бы произвести их за три – четыре года. Мы доказывали это не раз. Ваши деды доказали это, когда им понадобились программисты и инженеры, специалисты по аэрокосмической технике и тысячи других специалистов, чтобы послать первого человека на Луну – и большинство этих специальностей были изобретены, когда появилась нужда. К концу десятилетия их, похоже, стало та много, как и выдавливателей пота, и реально некоторым их них пришлось начать упираться до пота, когда сократили космическую программу.

– Но это была… только экономика, – настаивала она. – Ведь образование делает личность ценной, не так ли?

– Да? – Уайтлоу вежливо смотрел на нее. – Как вы определяете свою ценность? Вы можете свалить дерево? Или подоить корову? Вы знаете, как управлять бульдозером? Вы можете класть кирпичи?

– Конечно, нет…

– Тогда по некоторым стандартам вы вообще не представляете ценности. Вы не являетесь типом человека, который выживет.

– Но – это же физический труд! Любой может это сделать.

Уайтлоу поморгал:

– А вы можете?

Она удивилась:

– Почему я должна?

Уайтлоу помолчал. Он с любопытством смотрел на нее:

– Вы читали задания в учебнике?

– Конечно, но я сейчас говорю о реальном мире.

Уайтлоу замер на подиуме в полуповороте. Он оглянулся на нее с пугающим выражением лица:

– Прошу прощения?

Класс застонал – мы знали, что сейчас произойдет.

Он выдержал паузу:

– Позвольте кое-что объяснить. Всю историю человеческой расы, все время с тех пор как мы впервые слезли с деревьев, перестали быть обезьянами и начали учиться быть людьми, все это годы – мы лишь очень короткий период времени развивали то, на чем держится современная цивилизация. Я обозначаю начало современного периода первой индустриализацией и электричеством. Таким образом, современная эра продолжается менее двух веков. Недостаточно длинный тест. Поэтому еще не доказано, что цивилизация не просто причуда времени. Я ставлю на историю – именно она ведет записи гонок. Понимаете, что я пытаюсь сказать? Что вы считаете реальным миром, на самом деле есть весьма нереальный мир, искусственное окружение, начавшее существовать только трудом множества выдавливателей пота, искавших пути сделать свою жизнь легче, и по доброй воле вселенной – а последнее условие обычно принимается по умолчанию. Одно это гарантирует, что все вокруг, – он широко раскинул руки, охватывая комнату, здание, город, мир, – только временные условия существования. По космической шкале безусловно так и есть. – Одной рукой он отбросил седые волосы. Огонь был в его голосе, когда он добавил: – Слушайте, вы – способны, вопрос не в этом. Вы только отказываетесь отблагодарить за свои способности – и в этом ваша проблема. Знаете, что сейчас в Советском Союзе больше женщин-каменщиков, чем мужчин? И так продолжается по меньшей мере последние пятнадцать лет. Нет, ваше единственное извинение, что вы не обучены этому. В этом причина, по которой вы не станете хорошей шлюхой – вы не знаете, какой быть. Но могли бы, если бы научились. Вы не можете стать кем хотите, но сможете, если это будет означать разницу между едой и голодом.

– Конечно, смогу, – сказала она, – я могла бы научиться доить корову.

– Я тоже убежден, что смогли бы. Это заняло бы лишь несколько минут. – Он смотрел на нее. – Или дольше.

– … и что тогда?

– Тогда бы вы, конечно, доили коров!

– Но я не хочу доить коров!

– Я тоже – но раз коров надо доить, кто-то делает это! Вот что превращает это в необходимое умение. – Он повернулся к нам. Слишком многие из сидящих в классе были отделены от этих весьма необходимых навыков слишком много поколений. Это вызывает у вас некие очень странные идеи о собственной важности. Позвольте мне освободить вас от этой глупости прямо сейчас – большинство из вас зависят в своем выживании от слишком многих других и это делает вас уязвимыми. Неплохая идея – изучить некоторые из основных умений, потому что пока ваша жизнь, как и жизнь общества, связана с ними, ценно обучение, а не индивидуум.

Прямо сейчас большинство из трудяг в армии страшно горды тем, что делают – веря в это или нет. Какое имеет значение, что некоторые из них получали пособия шесть поколений? Никакого! Они такие же налогоплательщики, как и остальные из нас. И умение, которое они приобретут в армии, может быть достаточно, чтобы они никогда больше не вернулись на пособия. По крайней мере они могут видеть физический факт своих достижений – большинству из нас это недоступно. Я не могу. Сомневаюсь, что вы вспомните через год десятую долю того, что я говорил вам, и вы не знаете, как я расстраиваюсь, сознавая это, а они могут показать на новый парк или рекламное сооружение и сказать: «Я сделал это». И это прекрасное ощущение. Я знаю! Страна извлекает выгоду из их работы, вы и я извлекаем выгоду – а из остального они извлекают выгоду, потому что их жизни обогатились. Они получили мастерство, они получили гордость и по праву завоевали самоуважение, потому что выполняют работу, совершающую изменения в мире.

Уайтлоу остановился и перевел дыхание. Я снова подумал о его хромоте, и о том, где он заполучил ее. Он хорошо ее скрывал. Я не замечал, пока кто-то не обратил мое внимание. Он смотрел на девушку, чье замечание разожгло дискуссию, словно говорил ей: «Получила!?» Она совершила ошибку. Небольшую, но этого было достаточно. Она фыркнула.

Лицо Уайтлоу застыло. Я еще не видел его таким гневным. Он спокойно сказал:

– А знаете мое мнение? Если бы вы стали шлюхой, то наверное умерли бы с голоду.

Никто не засмеялся. Не осмелился.

Уайтлоу низко склонился к ней, его лицо было лишь в нескольких дюймах от ее лица. Сценическим шепотом он сказал:

– Вас отвергли бы. Вы позволили себе превратиться в эгоцентричное, себялюбивое, избалованное отродье – сосредоточенную на себе, пустоголовую раскрашенную курочку. Вы думаете, что святость ваших гениталиев так важна? Вы уже шлюха, но даже не догадываетесь об этом!

– Вы не смеете говорить со мной подобным образом…. – она начала подниматься…

… но Уайтлоу не отодвинулся. Он даже нагнулся ниже. Она не смогла встать и снова опустилась на место. – Я вижу вас насквозь. Вы трясете грудями, глупо улыбаетесь и ждете, что футбольная команда начнет драться за привилегию сидеть рядом с вами в кафетерии. Вы надуете губы на папочку и он вручит вам свою кредитную карточку. В один прекрасный день вы начнете закручивать винт дважды в неделю и некий бедный простак даст вам дом, машину и золотое кольцо. Если это не проституция, то не знаю, что это такое. Единственная разница между вами и имеющей лицензию куртизанкой в том, что она, или он, служат честно.

– Погодите… Один из парней позади внезапно встал. Лицо его было красным. Похоже, он был готов стукнуть Уайтлоу. Я не понял, за кого испугался: за него или за Уайтлоу.

– Сядь, сынок!

– Нет! Вы не можете так оскорблять ее!

– Тебе не нравится, что я ее оскорбляю? Садись! – Уайтлоу повернулся к нам, не обращая внимания, последовал ли парень приказу. – Кто из вас считает, что я переступил границы?

Большинство в классе подняли руки. Некоторые нет. Я тоже не поднял. Я не знал, что думать.

– Тогда слушайте! Мне все равно, что вы думаете! Я обязан сделать дело! И если для этого придется некоторых из вас отлупить лопатой – я сделаю так, потому что, похоже, это единственный способ привлечь ваше внимание! Слушайте, черт побери! Я – не нянечка! Может быть, в других классах в вас могут вливать знания, как сироп, и надеются, что что-нибудь застрянет, но в этом классе мы будем поступать по-моему, потому что мой путь дает результаты! Этот курс проходит в рамках полномочий Закона о Всеобщей Службе – и он о том, как стать взрослым! – Он резко толкнул девушку. – Вы можете идти домой и жаловаться папочке, если хотите – я знаю, кто вы по натуре – а он может прийти и пожаловаться призывной комиссии. Подлый и старый мистер Уайтлоу пристает к папенькиной девочке! Они просто посмеются ему в лицо! Такое они слышат три-четыре раза в неделю. И они любят это – доказательство, что я делаю дело. – Он снова близко склонился к ней. – Когда дела идут плохо, вы всегда бежите к папочке? Вы потратите остаток жизни выискиваю папочек для защиты от подлых старых мистеров Уайтлоу, водящихся в мире? У меня для вас плохая новость – вы скоро станете взрослыми! Вам не удастся повторить это еще раз! – Он наклонился, взял ее за подбородок и приподнял лицо. – Посмотри на меня, Патрисия, не прячься! Там снаружи тигры – а ты пухлая, упитанная и нежная. Моя работа – укрепить вас, тогда у тебя будет против них шанс. Если вы хотите уйти отсюда с чепухой, какую приняли где-то, я стану полосовать вас, чтобы вы поняли, что она не нужна. Что вы представляете собой нечто большее, чем вся чепуха типа «сладкая папенькина дочка». Отныне оставьте это чепуху за дверью. Вам понятно?

Она заплакала. Уайтлоу вынул платок из кармана и бросил на стол перед ней.

– Такой рэкет здесь вообще не работает. – Она сердито посмотрела на него, потом взяла платок и быстро вытерла глаза. До конца занятий они была очень тихая и задумчивая.

Уайтлоу выпрямился и сказал остальным:

– Это касается всех. Все, что вы слышите здесь – о службе. Большинство из вас действуют, исходя из предположения, что обязанности, это что-то вроде хора, нечто, чего следует избегать. Вы знаете, что обманываете себя? Здесь вам представляется возможность использовать ресурсы правительства Соединенных Штатов, чтобы создать глубокое различие между собой и людьми, с которыми вы делите планету. Об особенностях мы еще поговорим позднее. Вам просто надо понять – курс не о том, как служить другим, а о том, как служить себе. – Он прошагал в конец комнаты и оглядел класс. Мы повернулись на сидениях, чтобы видеть его. Его лицо было возбужденным, глаза сверкали.

– Слушайте, – сказал он. – Вы знаете о Договоре Тысячелетия – финальном акте Апокалипсиса. Я знаю, что вы уже прошли это. Для того, чтобы гарантировать мир на земле, Соединенные Штаты отказались от своего права обладать международной военной силой. Мы проиграли войну – и на сей раз взяли ответственность за проигрыш. Никогда больше не станет американский президент обладать средствами безрассудного авантюризма в своем распоряжении – риск слишком опасен. Апокалипсис доказал это.

Поэтому мы имеем взамен трудовую армию – а для вас это означает, что ваши обязанности по службе связаны отныне не с подготовкой к войне, а с подготовкой мира. Это возможность трудиться не только здесь, но в любом месте планеты, если вам захочется, бороться с причинами войны, а не с ее симптомами.

Уайтлоу резко прервался. Он засунул руки в карманы пиджака и вернулся к доске. Он стоял там спиной к нам, глядя на свои заметки на кафедре. Он стоял так достаточно долго, чтобы в классной комнате стало неуютно. Некоторые обменялись нервными взглядами. Не оборачиваясь, Уайтлоу спокойно сказал: – Пол, у вас вопросы?

Пол Джастроу сидел в конце комнаты. Как Уайтлоу увидел?

– Да, – сказал Пол, вставая. – Я прочел здесь, – он показал один из текстов, – что наша ситуация напоминает Германию после окончания первой мировой войны, правильно?

Уайтлоу повернулся.

– Каким образом?

– Ну, мы наказаны за развязывание войны. Поэтому нам не позволяется иметь некоторые виды вооружений, которые могут быть использованы для развязывания другой войны, верно?

Уайтлоу кивнул. – Небольшое дополнение – в нашем случае это не наказание. Это обязательство.

– Да, – сказал Пол. – Я понимаю – но условия те же самые, не важно как назвать это. У нас нет настоящей армии – той, что носит оружие. – Он, похоже, сердился.

– Только внутренние войска, конечно, – заметил Уайтлоу. – Но по существу вы правы. Так в чем вопрос?

– Я перехожу к нему. Эта «трудовая армия», – он произнес с презрением, – звучит ужасно похоже на то, что было у немцев после первой мировой. У них были такие же рабочие лагеря и молодежные группы, они упражнялись с лопатами вместо ружей, выполняли общественные работы и всякое такое. И все это была просто подделка, потому что когда пришло время, парни бросили свои лопаты, подняли винтовки и снова превратились в настоящую армию. И мы знаем чем все это обернулось.

– Да, – сказал Уайтлоу. – Ну и?

– Так как же с так называемой трудовой армией? Я имею в виду, не могут ли они быстро превратиться в военную силу?

Уайтлоу улыбнулся. По некоторым причинам это делало его взгляд угрожающим. – Ага, – сказал он, прямо глядя на Пола.

– Ну?…. – спросил Пол.

– Что ну?

– Это все намеренно?

– Не знаю. – Тон Уайтлоу был обычным. Наверное, он действительно не знал.

– Ну, значит ли это, что трудовая армия – фальшивка?

– Так ли?, – спросил Уайтлоу. – Скажите сами.

Пол глядел неуверенно. – Я не знаю, – сказал он.

Уайтлоу постоял немного, ожидая. Он посмотрел на Пола, оглядел комнату и всех нас, затем снова посмотрел на Пола. – Это наблюдение, Пол, или вопрос заключается в чем-то еще?

– О, да. Вопрос в другом, но я не знаю в чем он. Это просто… я не могу понять…

– Я вижу. Спасибо за честность – это хорошо. Позволь мне задержаться на этом секунду. Начнем с фактов о трудовой армии. Там люди, делающие вещи. Люди, делающие вещи, охранительно относятся к вещам, которые они сделали. Это называется территориальностью. Они могут стать очень хорошими солдатами. Да, возможность этого есть. Трудовая армия может быть преобразована в регулярную военную силу в срок… – о, позвольте мне только взглянуть – что говорится в отчете… – он устроил целое представление: повернулся к клипборду, нашел нужную страницу. – … ага, в срок от двенадцати до шестнадцати недель.

Он помедлил. Пустил это укорениться. Он оглядел классную комнату, встретив взгляд каждого, кто осмелился смотреть на него. Я думаю, мы были скованы ужасом; я – точно был. Это был не тот ответ, который я хотел услышать. После длинной, неуютной паузы Уайтлоу спокойно спросил: – Так что? – Он снова прошагал в центр комнаты. – Вопрос не в том, почему такая возможность имеется – потому что всегда есть возможность военного авантюризма – вопрос в том, что мы должны делать с этим?

Никто не ответил.

Уайтлоу улыбнулся нам. – Вот о чем наш курс. Ответственность. Вскоре она навалится на вас. Ваше задание – посмотреть, как вам нравится управляться с нею. Что бы вы сделали с армией? Это ваше орудие. Как вы хотите его использовать? Мы поговорим об этом завтра. Благодарю вас, на сегодня все. – Он повернулся к кафедре, взял свой клипборд и вышел из комнаты.

Э? Мы сидели и смотрели друг на друга. Что это было?

Патрисия выглядела несчастной. – Мне это не нравится, – сказала она. – И я все еще не знаю, что мне делать с моей призывной комиссией.

Кто-то подтолкнул ее. – Не беспокойся, – сказал он. – Ты что-нибудь придумаешь. У нас есть время.