Текст книги "Бог войны"

– Так, ребята, это брат французского короля. Граф Алансонский – нетерпеливый ублюдок и хочет добраться до нас. А сперва должен устранить с пути кое-какие помехи. Коли они набросятся на нас, призывайте святого Георгия. Кричите громко. Не у всякого есть сюрко либо щит, чтобы его признали свои. Идут. Лучники!

По трупам генуэзцев загрохотали копыта атакующей лавины – когорты рыцарей столь широкой и глубокой, что Блэкстоун даже не видел, где кончается одно подразделение и начинается другое. Боевые кони, фыркая кроваво-красными ноздрями, несли вперед людей в доспехах на полном скаку. Дестриэ в бардах – пластинчатых доспехах, защищающих голову и грудь, отражая стрелы, – скакали галопом плечом к плечу, выученные боями превращаться в безжалостную, сокрушительную массу неудержимой мощи.

– Широкими! – крикнул Блэкстоун, и лучники наложили на луки зазубренные охотничьи стрелы. Треугольные шипастые наконечники будут раздирать мышцы и жизненно важные органы. Лучники на флангах выпустили очередную тучу стрел, и за мгновение до того, как они перевалили через верхнюю точку, чтобы обрушиться с небес, Блэкстоун прицелился в ноги коней, расталкивающие длинные матерчатые балахоны; попоны пышных расцветок шелестели, как рыцарские знамена.

– Натяни! – Его левая нога сама собой выдвинулась на шаг вперед, лук поднялся, рука оттянула грубую пеньковую тетиву до самого уха. Его целью было великолепное животное, с которым едва мог совладать сидящий у него на спине рыцарь. – Пускай!

Смертоносный рушащийся град ударил по французам сверху в тот самый миг, когда лошади завизжали в му́ке от низко летящих снарядов стрелков Блэкстоуна. Кувыркающаяся изломанная масса оскальзывалась на залитой кровью траве, отчаянно пытаясь удержаться на ногах.

– Христос всеблагий, – изрыгнул богохульство валлиец неслышно для лучников, уже выпустивших еще по три стрелы в массу размахивающих копыт и покалеченных рыцарей. Стрелы пронзали груди и бока перепуганных лошадей, оставляя глубокие раны, источавшие из них силы и жизнь, причиняя больше боли, чем в силах снести любое животное. Под хруст ног они валились под весом своих седоков и конников, напиравших сзади. Забрызганные грязью рыцари вонзали шпоры в бока своих жеребцов, коленями направляя вокруг покалеченных обезумевших лошадей.

– Ровно держать! – крикнул Блэкстоун, наклоняясь и стреляя, выработав неустанный смертоносный ритм. – Не тратить стрел попусту! Целься и стреляй. Целься и стреляй!

Французы все шли и шли.

И гибли.

Гулкое сердцебиение французских литавр стало громче, толкая рыцарей вперед. Трубы завывали с переливами, словно могли опрокинуть англичан собственными силами. Тесно сбитый строй сгрудился еще более, опустив копья и подняв щиты. Некоторые получили ранения, но продолжали атаковать, и те, кому богатство позволяло обзавестись качественными доспехами, отражавшими попытки лучников убить их, кричали «Montjoie!»[19]19
  Французский боевой клич недостаточно ясного происхождения, а также часть девиза Королевства Франция.


[Закрыть] и обрушивались на англичан во всей своей славе и свирепости. Кони совершали кульбиты в ловчих ямах, другие получали ужасающие ранения, но их отважные сердца гнали кровь к мышцам и жилам, поддерживая разбег, понукаемый жестокими шпорами, теперь нимало не заботившихся о животных, которых так недавно лелеяли.

Тут в стычку вступали латники сэра Гилберта, разя уцелевших. Никто не хотел отдавать жизнь малой ценой, и тяжкий лязг мечей о доспехи перекатывался по рядам туда-сюда. Эта тяжкая, грубая работа требовала сил и выносливости. Упав, человек в семидесяти фунтах брони подняться уже не мог. Поскользнуться или быть оглушенным ударом означало смерть. Погибли тысячи арбалетчиков, сотни рыцарей лежали, испуская дух от смертельных ран, а ни один из обороняющихся еще не пал. Французские латники отступили за пределы дальности стрельбы лучников, чтобы перегруппироваться. Воздух оглашали жалобные крики лошадей.

– Надобно пойти да прикончить несчастных тварей, – сказал Уилл Лонгдон. – Из милосердия.

– Ты же знаешь, что сказал король, Уилл: сегодня никакого милосердия, – отрезал Блэкстоун, пересчитывая оставшиеся стрелы. – Стрелы? – крикнул он бойцам.

– Три, – отозвался Уилл Лонгдон.

– У меня пять, – простонал Джон Уэстон. – Пара оперений выглядят так, что полетят в белый свет.

– Стрелять будем в упор, Джон. Целься и стреляй, – сказал ему Блэкстоун. У остальных бойцов роты стрелы были на исходе. Каждый выкрикнул, сколько у него осталось: две, три, одна, четыре, ни одной. Он увидел отроков и попов, бегущих из задних рядов со связками стрел, чтобы пополнить боезапас лучников.

– В следующий раз они подберутся ближе, – обернулся сэр Гилберт. – Их так много, что в конце концов они пробьются. Лучники, приготовьтесь отступить назад, у вас нет защиты от подобных.

– Мы не сдадим позиции, сэр Гилберт. Как только у нас будут стрелы, мы сможем принять их в лоб.

Сэр Гилберт кивнул, слишком устав, чтобы пускаться в порицания или похвалы. Из обоза прибежали отроки с бурдюками и ведрами воды. Бойцы черпали ее горстями, поднимали бурдюки, орошая животворной влагой свои пересохшие рты.

Короткая передышка дала людям пару минут, чтобы опереться на свои мечи, повалиться в траву и снять шлемы. Блэкстоуну, пропотевшему насквозь, чувствовавшему ломоту во всем теле, казалось, что эти люди в доспехах больше не выдержат избиения. Упавшие лошади и ловчие ямы замедлили французское наступление; они не смогли атаковать дисциплинированным строем. Рельеф заставил их маневрировать, рассыпавшись на сражающиеся кучки, что сделало их уязвимыми для нападения пехоты с боков. Толпы солдат, рыцарей и пикейщиков валили конников, неспособных обороняться со всех сторон разом. А потом французы нахлынули снова. Взмыленные лошади с покрытыми пеной уздечками и ногами ринулись галопом во весь опор; они смогут прорваться к позициям англичан одной лишь своей несметной массой. Англичане смотрели, как очередной дождь надрывной боли падает с небес на решительно настроенных атакующих. Рыцари, крепко сидевшие в своих седлах с высокими лука́ми, закачались и осунулись, но отважные кони понесли убитых и смертельно раненных вперед. Менее чем в пятидесяти ярдах от передней шеренги первые кони угодили в ямы футовой глубины, и хруст их костей был слышен даже там, где стояла шеренга.

Несмотря на кожаные напалечники, Блэкстоун почувствовал, что кожа на пальцах ссажена от постоянного шварканья отпускаемой тетивы.

Его силы отнюдь не шли на убыль; коли на то пошло, в его руках обнаружилась сила, о которой он и не подозревал. Он был выше боли. Такой кровавой бани не доводилось видеть еще ни одному человеку на свете. «Больших красот в сражении ты не узришь», – поведал ему сэр Гилберт, когда его рвало на перекрестке дорог в Нормандии, когда он убил своего первого человека. Чтобы покрыть это поле, всей блевоты на свете не хватит.

Ричард выпускал стрелы чаще всех остальных. Томас почти видел, как его стрелы попадают в цель. Хотя некоторые лучники и промахивались из-за кипящей свалки людей и лошадей, стрелы Ричарда попадали в цель каждый раз.

А французы все перли и перли. Через павших товарищей, мимо лошадей, таращащих в ужасе белки глаз, бьющихся в агонии, через град стрел, падающих под острым углом с такой скоростью, что не защитят даже пластинчатые доспехи. Ярдовые ясеневые деревяшки прошивали рыцарей насквозь, пригвождая к седлам.

Но они все шли и шли, ярость их не убывала, жажда крови была неутолима. Даже закаленные в сражениях английские рыцари волей-неволей восхищались столь ошеломительной доблестью. И убивали их. А французы все не могли прорвать ряды англичан. Рыцари гнали своих коней прочь от лучников на флангах, устремляясь прямиком на принца Уэльского. Его знамя и знамена дворянства служили маяком для французских взоров. Сюрко принца, разукрашенное квадратами со львами Англии и лилиями Франции, было на виду у каждого, и он бился в этом своем первом сражении с яростью юности, подстегиваемой его силой. Каждый раз, когда наставники повергали его наземь с попустительства короля, дабы обучить его наносить и отражать удары в фехтовании на мечах, теперь нашел доброе применение. Но настанет момент, когда французский атакующий авангард докатится до передовой линии, и масса следующей за ним конницы втиснет их в хлипкие ряды, до сих пор ухитряющиеся удерживать свои позиции.

Блэкстоун видел лишь неустанно надвигающихся коней. Земля дрожит, комья грязи летят из-под копыт; копья наклонены, мечи занесены высоко в воздух, щиты утыканы стрелами. Что могут эти люди разглядеть через узкие щели своих песьемордых бацинетов? – гадал он, направляя снаряд в рыцаря в сюрко с алым крестом на темно-зеленом поле. Теперь они стреляли по более пологой траектории, бронебойные наконечники врезались в пластинчатые доспехи с такой силой, что вышибали всадников из седел с высокими луками. Где-нибудь в безопасном месте писцы, запечатлевая сражение, напишут, что в ту минуту, когда граф Алансона и его рыцари атаковали вверх по склону, на них обрушилось свыше шестнадцати тысяч стрел. До вершины брат французского короля не дожил.

И все же они не дрогнули.

Может, это и есть доблесть и слава, о которых вещал сэр Гилберт?

Блэкстоун смотрел, как уцелевшие поворачивают обратно, чтобы собраться у подножия холма. Позади них собирались новые французские всадники. Уцелевшие перевооружались, решительно настроившись вернуться и одержать победу, в коей даже не сомневались. Томас отхаркался и сплюнул, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса во рту из-за смрада выпущенных кишок лошадей и людей. Поглядел на изнуренных стрелков своей роты, на лицах которых глубоко залегли морщины страха и напряжения битвы, будто оставленные рукой резчика по камню.

– Сегодня мы выкупили для короля сей кусок Франции, ребятушки. Так удержим же его еще малость, – сказал он им. Спустил тетиву с лука и приладил новую, не желая рисковать проиграть в силе из-за растянувшейся тетивы.

Джон Уэстон зачерпнул горсть воды из ведра, прежде чем отрок побежал дальше вдоль строя.

– Я лишь хочу, чтобы один из этих богатых ублюдков-рыцарей сдался на милость и выкуп за него дал бы королю столько сраной земли, сколько ему надобно. А мне бы тогда не пришлось лишаться кожи на перстах. Глянь-ка, – выставил он ладонь на всеобщее обозрение, – даже все мозоли напрочь посдирало.

– Это потому, как ты полбоя задницу свою чесал, – поддел Уилл Лонгдон.

Бойцы рассмеялись, радуясь развлечению. Уэстон напустил на себя уязвленный вид.

– Будь твоя задница так намята седлом, аки моя, ты бы нюни распустил, – огрызнулся он.

С той стороны по лону земному медленно полз вечерний туман. Август на исходе, и ночь принесет сырость и холод, которым солдаты будут только рады после изнурительных трудов жаркого дня. Те, кто доживет.

Блэкстоун поглядел на брата. Отрок прилег на сырую землю, посасывая травинку, будто дома на сенокосе наблюдал за вспорхнувшим полевым жаворонком. Томас опустился на корточки рядом с ним.

– Что видишь? – спросил Блэкстоун ласково, глядя на облака с розовой оторочкой. Скоро стемнеет, и тогда в рукопашной будет еще труднее отличить друзей от врагов.

Ричард перевел взгляд на него, не уразумев сказанного, как Томас и думал. Тряхнул головой, когда Ричард ворчанием выразил непонимание. Блэкстоун понял, что уже никогда не найдет в сердце место, которое брат занимал раньше. Похлопал Ричарда по плечу и жестом велел подниматься на ноги.

Передышка подошла к концу. Через долину прокатился торжественный зов фанфар. Литавры снова завели свой воодушевляющий рокот.

Томас оглядел исковерканные трупы людей и лошадей – нищенская могила, ощетинившаяся стрелами вместо надгробий. От представшего зрелища у англичан заняло дух. Рыцари сплотили ряды. Заслон короля Эдуарда в четыре ряда, растянувшийся почти на тысячу ярдов по склону, казался совсем ничтожным по сравнению с корпусом всадников, тронувших своих коней вперед неспешным, решительным шагом. В ряды тех, кто уже шел на англичан грудью, влилась свежая кровь. Знамена реяли на вечернем ветру, и многоцветье сюрко, щитов и флагов могло посрамить закатное солнце.

– Боже правый, – проронил Уилл Лонгдон, перекрестившись.

– Одних стрел нам будет маловато, Томас, – заметил Джон Уэстон. – Нужно окаянное чудо, а мы с церковью были врозь, сколько я себя помню.

Блэкстоун оглядел вымпелы. За истекшие недели он научился распознавать некоторые из геральдических символов благородных французских династий. Впрочем, чтобы углядеть герб д’Аркуров, дока не требовался. Брат и племянник сэра Готфрида шли в третьем эшелоне. Томас поглядел вдоль строя туда, где стояла наготове свита принца. Пятерней убрав волосы назад, принц надел на голову темный металлический шлем. Взмахнул десницей с мечом влево-вправо, снова разминая малость затекшие мускулы. И когда обернулся сказать что-то остальным, все глядевшие ясно увидели улыбку на его лице. Он радовался.

В паре шагов позади Ричарда Фитц-Саймона, крепко державшего знамя принца обеими руками, стоически высился в своем забрызганном кровью сюрко Готфрид д’Аркур обок сэра Реджинальда Кобэма. Прижав палец к носу, старый вояка выдул наземь соплю, спокойно дожидаясь тех, кто переживет предстоящий град стрел. Смертоубийство не трогало его чувств. Подобные сантименты он оставил на долю женщин. Он знал, что в бой идут члены рода д’Аркуров, но не ощутил ни малейшего сочувствия к маршалу армии. Врага надо убивать как можно более толково и расторопно, будь он родней или нет.

– Лады, ребята, построились, – призвал Блэкстоун, становясь в центре своей роты. Положив ладонь Ричарду на плечо, велел ему встать рядом. Отрок улыбнулся и отвернулся. Томас чуть не позвал его по имени, но вместо того протянул лук, коснувшись им спины отрока. – Здесь, – указал он на землю рядом с собой.

Ричард затряс головой, гортанным откликом и жестами поведав Блэкстоуну, что теперь считает себя мужчиной и будет сражаться вместе с другими мужчинами. Томас мог бы его остановить. Должен бы. Но, может статься, пробил час отпустить его. Разве король не поставил собственного сына в самое пекло, ожидая, что тот исполнит свой долг?

Блэкстоун кивнул, и отрок повернул прочь, чтобы встать в конце линии обороны лучников. Каждый из остальных поднимал руку, чтобы коснуться его плеча, когда он проходил. То был жест товарищества – а может, они все-таки считали его талисманом. Но стоило Томасу переключить внимание на вздымающуюся волну французских конников, поднимающихся по холму все ближе, как он понял, что Гилберт наблюдал за происходящим.

– Так оно и должно быть, Томас, – молвил тот. Подтянув змеиный узел на мече, поднял его над головой и выступил перед строем, обратившись лицом к врагу. И крикнул: – Святой Георгий!

– Святой Георгий! – взревели воины. А потом крик прокатился по рядам, Блэкстоун увидел, как принц и его дворяне поднимают свои мечи. «Святой Георгий! Святой Георгий!» – могучий боевой клич воспламенил английские сердца.

Передняя шеренга шагнула вперед, чтобы встать вровень с сэром Гилбертом.

Более ясного послания французскому королю и быть не могло.

Англичане не отступят.

* * *

На сей раз французские рыцари не ринулись в атаку очертя голову, смертельным галопом навстречу славе. Ряды конников сжимали щиты и копья, коленями соприкасаясь с соседями. Женская вуаль не могла бы порхнуть через этот строй, не напоровшись на острие.

Невозмутимо въехав в зону обстрела лучников, они подняли щиты, чтобы укрыться от смертоносной грозы. Но этого было мало. Стрелы нашли дорогу через доспехи и бока лошадей. Поднятые щиты сделали уязвимыми мягкие подмышки. Пластинчатые доспехи еще могут отразить стрелу, но кольчугу она прошивает, как нагую плоть. Ряд за рядом продолжали подступать, и снова любимые королевские лучники, чернь Англии, истребляли величие и славу европейской знати. Но место павших людей и лошадей занимал следующий ряд. На сей раз французов не остановить. Когда боль и жгучая жажда мести охватили их на сей раз, они устремились вперед могучим конным валом брони.

И когда они двинулись на передовую линию, настала пора остановить их роте Блэкстоуна.

– Пятьдесят шагов! Тридцать! – выкрикивал он команды. – Товсь… наложи… натяни… – Выждал еще десять ярдов. – Пускай!

За шепотом трепетно прошитого воздуха последовал грохот металла о металл. Инерция понесла раненых боевых коней вперед, а рыцари валились как подкошенные. Некоторые тщились выдернуть из доспехов стелы с бронебойными наконечниками, но порванные мышцы, связки и перебитые кости повергали их наземь в чудовищных муках в считаных шагах от рядов англичан. Пикейщики и латники выступили вперед, деловито приступив к убийствам. Покалеченные лошади падали, оставляя седоков беззащитными. Катаясь по земле, дестриэ подминали людей, а англичане поступали как повелел их король – не давали пощады.

А потом, в каких-то футах от Блэкстоуна, рыцари едва не прорвались. Линия подалась под их напором, прогнувшись, но, подкрепленная задними рядами, отважно продвигавшимися вперед, удержалась. Несколько выигранных врагом ярдов вернули обратно. Кряхтящие воины бросались друг на друга, обмениваясь ударами, пока один из них не валился от изнеможения или ран. Они бились насмерть. Об отступлении не могло быть и речи. Французы понимали, что должны выстоять или сложить головы здесь, потому что отступить по открытой местности, не став снова мишенью для смертоносного искусства лучников, просто невозможно.

– Ни шагу назад! – гаркнул Блэкстоун своим стрелкам, поспешившим назад, под защиту валлийских пикейщиков, двинувшихся вперед, чтобы принять участие в рукопашной. – Ищите цель! Неважно, как близко!

И выпустил две стрелы одну за другой, одной пронзив горло рыцаря, когда Гриффидд ап Мадок пронзил пикой его коня. Вес падающего животного вырвал пику из рук валлийца, и прежде чем он успел схватить другую, вторая стрела, прошелестев у него над ухом, угодила в рыцаря, замахнувшегося двуручным боевым топором. Выпучив глаза, валлиец оглянулся через плечо, увидел, что это убийство совершил Блэкстоун, и снова впал в боевой раж. Алебарды обрушивались на верховых рыцарей, попадая по плечам или затылку, заставляя качнуться вперед и подставить под удар незащищенные части бедер и ягодиц. Тогда острия алебард и пик вгоняли в мягкую плоть, калеча всадника и обрекая его на погибель от ударов мечей.

Рыцари и латники стояли плечом к плечу. Стена щитов в обороне почти не претерпела изменений со времен Римской империи. Эдуард, изучавший военное искусство по трудам военного историка четвертого столетия Вегеция, прибегал к ней частенько. Но сломить можно любую стену, и теперь один лишь вес всадников, переживших ловчие ямы и стрелы, тяжким бременем навалился на скорчившихся за щитами.

– Мечом и копьем! Разом! – разнеслась вдоль строя команда сэра Гилберта. Его способность биться без устали, несмотря на старые раны, влекла к нему солдат, готовых сражаться с ним плечом к плечу, зная, что они рядом с великим воином. Как только рыцари приближались к рядам пикейщиков, те кололи и тыкали стеганые барды жеребцов, нашаривая слабые места на груди и боках животных, протискивая клинки между конскими доспехами, пока плоть не уступала, заставив бестию взвиться от ужаса и боли на дыбы. Тогда мечники принимались рубить и тыкать доспехи француза. Низвержен, пронзен, ослеплен. Великие и могучие мира сего лежали на вывороченной траве, извиваясь, как вепри-подранки на охоте.

На принца обрушилась мощная кровопролитная атака. Рыцарей и пехотинцев перебили, латники образовали очаг сопротивления вокруг него, а принц размахивал мечом, с несокрушимым упорством разя всякого, кто ему грозил. Принц вступил в бой против врагов отца. Шаг за кровавым шагом он продвинулся на ярд, за ним на другой, обрушивая на атакующих свой меч. Как и большинство английских рыцарей, он бился с открытым забралом, желая ясно видеть врага, свободно вдыхая воздух, в котором так отчаянно нуждался. Угрозу со стороны арбалетчиков стальные подковы давным-давно втоптали в грязь. Драконово знамя собственного удела принца развевалось рядом с ним, и его знаменосец Фитц-Саймон крепко держался под натиском атакующих. Его положение было куда опаснее. Рядом с принцем он не мог постоять за себя. Валлийский дракон должен реять в высоте. Принц – трофей, и французам это ведомо. Когорта французских рыцарей в пешем, плотно сбитом строю, бившихся, как дисциплинированное подразделение, пробивалась все ближе и ближе к нему.

Увидев это, сэр Гилберт возглавил атаку с фланга, взяв с собой дюжину человек, прокладывая путь среди обезумевших лошадей и разящих мечей. На этом залитом кровью холме французская знать с лихвой окупила право на привилегированное житье. Людской вой соперничал с надрывным визгом животных. Крики «Montjoie! Saint Denis!»[20]20
  Святой Дионисий (Парижский), покровитель Франции. Именно его имя являлось второй частью девиза королевства.


[Закрыть] скликали французов, поддерживая их.

Строй прорвали, но он сомкнулся, затем прорвали вновь. Лучников вывели из боя. В воцарившейся свистопляске Блэкстоун увидел, как Джон Уэстон сцепился с французским латником. Несмотря на силу и вес доспехов, тому нелегко приходилось против широкоплечего лучника, но Уэстону было не за что ухватиться. Его руки скользили по доспехам, склизким от крови.

– Помогите! Христос всеблагий! Нет! – крикнул Уэстон, падая.

У Томаса осталось две стрелы, и он выстрелил в нападающего, даже не целясь. Стрела вошла в подмышку занесшей меч десницы. Откатившись в сторону, Уэстон на четвереньках ринулся прочь, но тут другой рыцарь обрушил свой меч ему на спину. Джон Уэстон задергался, давясь хлынувшей кровью и скребя руками по земле, как насаженная на булавку букашка. Спасти его у Блэкстоуна не было ни малейшего шанса. Линия выстрела была перекрыта. Его люди гибнут. «Господь милостивый, помоги нам!» – мысленно воскликнул он.

– Лучники! Построиться! Построиться! Отход! Отход! – Он хотел, чтобы они поднялись выше по холму и стреляли по французам сверху вниз. Некоторые, услышав его клич, обернулись, увидели, что он дает знаки убираться подальше от бесчинствующих французов, но слишком поздно. Не защищенные доспехами лучники уже ввязались в рукопашную. Потратив стрелы, они пошли против пластинчатой брони с ножами и мечами.

Блэкстоун уже наложил последнюю стрелу, когда перед взглядом у него сверкнул проблеск несказанной красоты. Над залитыми кровью людьми порхнула ласточка, ловившая в предзакатной дымке насекомых, промелькнув над болью и страданиями воплощением бесстрастной красоты. В этот миг Томас понял, где он видел такую птичку. Она была не только вышита на памятном подарке Христианы; она была эмблемой на сюрко рыцаря, убитого им на перекрестке дорог столько недель назад. Он порешил кого-то из родни Христианы.

Это осознание тотчас же отогнал грянувший в уши бедлам сражения. Блэкстоун выпустил стрелу, не опасаясь дать промашку, но его стрелков раскидало куда кого. Сэр Гилберт до сих пор пробивался вперед. Вокруг него царила неразбериха, но затем Томас увидел Ричарда.

Отбросив лук, здоровенный отрок молотил рыцаря подобранной здесь же алебардой. Забрало того смялось под зубодробительным ударом. До них было шагов тридцать. Блэкстоун перепрыгнул двоих людей в доспехах, покатившихся вниз по склону, пытаясь одолеть друг друга. Разобрать, кто где, по измазанным грязью сюрко было невозможно. Один воззвал к святому Георгию, так что Томас полоснул другого по шее своим длинным ножом. Его противник вырвался и, по-прежнему призывая английского святого, будто твердил молитву, довершил смертоубийство. Ричард с горсткой бойцов прорубал и прошибал путь к осажденному принцу, рядом с которым продолжали неустанно биться д’Аркур и остальные. Хромой барон и не знал, что знамя его рода втоптано в грязь не более чем в сотне ярдов от него, под его павшим братом, убитым лучниками Элфреда с фланга.

Блэкстоун чувствовал, что каждое мгновение может стать для него последним. Хватая воздух ртом, он с пылающими легкими несся через кавардак сражения к брату, оставшемуся без стрел, как и остальные бойцы роты. Перед глазами Томаса все плыло. Окраины сражения были лишь мазками цвета и движения. Каждое его чувство было сфокусировано на его участке битвы – площадке менее сотни шагов размером. Валлийцы разили туда-сюда алебардами и ножами, подрезая поджилки и выпуская кишки лошадям, а ликвидацию их седоков оставляя на долю латников.

А французы все шли и шли.

Уилл Лонгдон сражался собственным мечом и подобранным щитом. Том, Мэтью, все они держали строй, как и просил король.

А вот Томас Блэкстоун бежал.

Страх Господень сжимал его в своих тисках; стискивал всхлипывающие в ужасе легкие; наказывал за трусость, понудившую отринуть любовь к брату. Господь собирался забрать немого отрока, чтобы прижать к своему святому сердцу.

Ричарду грозила гибель.

Потому-то Томас Блэкстоун и бежал.