Текст книги "Влюбленные женщины"

Он бормотал про себя, как человек, приговоренный к смерти:

 
Где безмятежные краски заката разлились
На мили и мили…
 

Джеральд, чуткий, с обостренным восприятием подался вперед, спросив с улыбкой:

– Что ты там шепчешь?

Беркин посмотрел на него, засмеялся и повторил:

 
Где безмятежные краски заката разлились
На мили и мили
Над лугами зелеными, где облачка стад
Будто бы спят…
 

Теперь и Джеральд смотрел на сельский пейзаж. Беркин, вдруг почувствовав себя усталым и подавленным, сказал ему:

– Когда поезд приближается к Лондону, я всегда чувствую себя обреченным и впадаю в такое отчаяние, такое уныние, словно наступил конец света.

– Да что ты говоришь? – удивился Джеральд. – Значит, конец света пугает тебя?

Беркин нерешительно пожал плечами.

– Даже не знаю, – признался он. – Наверное, пугает, когда кажется неизбежным и в то же время не наступает. Но тягостное чувство, очень тягостное, порождают люди.

В глазах Джеральда мелькнула довольная улыбка.

– Вот как? – переспросил он, осуждающе глядя на другого мужчину.

Через несколько минут состав уже мчался по уродливым окраинам Лондона. Пассажиры в нетерпении ждали момента, когда смогут покинуть поезд. И вот он наконец въехал под огромную арку вокзала, ужасную тень, отбрасываемую городом. Теперь Беркин взял себя в руки.

Мужчины сели в одно такси.

– Ты не чувствуешь себя одним из этих изгоев? – спросил Беркин Джеральда, когда они сидели в маленьком, быстро мчащемся огороженном мирке, глядя на широкую и уродливую улицу.

– Нет, – засмеялся Джеральд.

– Тут сама смерть, – сказал Беркин.

Глава шестая. Crème de menthe[10]10
  Мятный ликер (фр.).


[Закрыть]

Через несколько часов они вновь встретились в кафе. Пройдя сквозь вращающиеся двери, Джеральд оказался в большом шикарном зале; в табачном дыму смутно вырисовывались головы и лица пьющих людей, повторяясь ad infinitum[11]11
  До бесконечности (лат.)


[Закрыть] в огромных зеркалах на стенах, так что вошедшему казалось, что он попал в призрачный мир, целиком состоящий из пьющих и создающих немолчный гул теней в атмосфере сизого дыма. Только обтягивающий сиденья красный плюш вносил некоторую основательность в этот легкомысленный веселящийся мирок. Джеральд медленно шел меж столиков, внимательно приглядываясь к сидящим, а те, в свою очередь, при его приближении тоже поднимали призрачные лица. Похоже, он вступил в особый мир, новый, сверкающий, до отказа забитый падшими душами, и это веселило и развлекало его. Он смотрел поверх расплывающихся, эфемерных лиц над столиками, залитых необычным светом. И тут он увидел Беркина – тот, приподнявшись, махал ему.

За столиком, рядом с Беркином, сидела девица с белокурыми, коротко подстриженными, как принято в артистической среде, волосами, слегка вьющимися за ушами. Миниатюрная, хрупкая, бледнолицая, с наивным выражением в огромных голубых глазах… Хрупкое сложение делало ее похожей на нежный цветок, что не сочеталось с обольстительно развязной манерой общения, и от этого контраста в глазах Джеральда зажглись искорки.

Беркин, который показался Джеральду тихим, нереальным и словно выключенным из ситуации, представил девушку как мисс Даррингтон. Та несколько неохотно протянула Джеральду руку, не сводя с него печального, откровенного взгляда. Его словно ударило током, и он сел.

Подошел официант. Джеральд бросил взгляд на бокалы Беркина и девушки. Беркин пил жидкость зеленоватого цвета. Перед мисс Даррингтон стояла маленькая рюмка для ликера, на дне которой оставалось не больше капли.

– Хотите выпить еще что-нибудь?

– Коньяку, – сказала девушка и, проглотив оставшуюся каплю, отставила рюмку.

Официант отошел.

– Нет, – продолжила девушка свой разговор с Беркином. – Он не знает, что я вевнулась. Увидев меня здесь, он очень вазгневается.

Иногда она произносила «в» вместо «р», и это делало ее речь похожей на детский лепет, придавая оттенок жеманности, что соответствовало облику девушки. Ее печальный голос звучал монотонно.

– А где он? – поинтересовался Беркин.

– Дает частное пведставление у леди Шеллгроув, – ответила девушка. – Уоренз тоже там.

Все помолчали.

– Ну и что ты собираешься делать? – спросил Беркин спокойным, покровительственным тоном.

Девушка угрюмо молчала. Вопрос ей явно пришелся не по вкусу.

– Ничего не собиваюсь. Попвобую завтра догововиться о сеансах позивования.

– Куда отправишься?

– Сначала к Бентли. Но боюсь, он злится на меня за то, что я сбежала.

– Когда он писал Мадонну?

– Да. И если даст мне от вовот пововот, пойду к Кармартену.

– Кармартену?

– Фредерику Кармартену. Он фотограф.

– А… Шифон и обнаженные плечи…

– Да. Но он очень повядочный человек.

Снова воцарилось молчание.

– А как у тебя дела с Джулиусом? – спросил Беркин.

– Никак, – ответила девушка. – Я пвосто его не замечаю.

– Вы окончательно разошлись?

Ничего не ответив, она отвернулась с угрюмым видом.

Еще один молодой человек торопливо подошел к их столику.

– Привет, Беркин! Привет, Минетта! Когда ты вернулась? – спросил он нетерпеливо.

– Сегодня.

– А Холлидею это известно?

– Не знаю. Мне на это наплевать.

– Ха-ха! Буря еще не утихла? Можно к вам присесть?

– У меня серьезный вазговор с Вупертом, – ответила она холодно, но по-детски просящим голосом.

– Ага, исповедуешься? Что ж, для души полезно, – сказал молодой человек. – Тогда до встречи.

И, бросив быстрый взгляд в сторону Беркина и Джеральда, отошел, вильнув полами пиджака.

Все это время на Джеральда совсем не обращали внимания. И все же он чувствовал, что девушка физически постоянно ощущает его соседство. Он выжидал, прислушиваясь к разговору и пытаясь связать воедино отдельные факты.

– Ты будешь жить в Доме? – спросила девушка Беркина.

– Три дня, – ответил тот. – А ты?

– Еще не знаю где. Я всегда могу остановиться у Берты.

Снова возникла пауза.

Неожиданно девушка повернулась к Джеральду и заговорила вежливо и сдержанно, как женщина, понимающая, что ее социальное положение ниже, чем у собеседника, и вместе с тем делающая попытку поскорее установить в общении с мужчиной camaraderie[12]12
  Дух товарищества (фр.).


[Закрыть]

– Вы хорошо знаете Лондон?

– Не сказал бы, – рассмеялся Джеральд. – Я бывал здесь достаточно часто, но ни разу не посещал это место.

– Значит, вы не художник? – спросила девушка тоном, который переводил его в разряд чужаков.

– Нет, – ответил он.

– Он солдат, путешественник и Наполеон в промышленности, – сказал Беркин, словно давал Джеральду рекомендацию для допуска в круг богемы.

– Вы военный? – спросила девушка с холодным, но живым любопытством.

– Теперь уже нет, несколько лет назад я вышел в отставку, – ответил Джеральд.

– Он участвовал в последней войне, – прибавил Беркин.

– Правда? – удивилась девушка.

– Еще путешествовал по Амазонке, а теперь управляет угольными шахтами, – продолжал Беркин.

Девушка смотрела на Джеральда, не скрывая спокойного любопытства. Он же, услышав эту характеристику, рассмеялся. И в то же время испытал прилив гордости, чувствуя, как его распирает мужская сила. Голубые проницательные глаза зажглись смехом, румяное лицо в обрамлении белокурых волос излучало довольство и жизненную энергию. Он заинтересовал девушку.

– Как долго вы здесь пробудете? – спросила она.

– День или два, – ответил Джеральд. – Но особой спешки нет.

Девушка по-прежнему неотрывно смотрела на него широко раскрытыми глазами – это интриговало и возбуждало. Джеральд остро и с удовольствием сознавал свою привлекательность, ощущая в себе силу и особый животный магнетизм. Он постоянно чувствовал обращенный к нему открытый и беззащитный взгляд голубых глаз. Ее распахнутые, похожие на цветы глаза были красивы, а устремленный на него взгляд ничего не скрывал. Глаза радужно переливались подобно тому, как нефть переливается на воде. В кафе было жарко, и девушка сидела без шляпки; ее скромная блузка свободного покроя была без всякого выреза – «под гор лышко», но пошита из дорогого желтого крепдешина, ниспадающего тяжелыми и мягкими складками от нежной юной шеи и гибких запястий. Она была действительно красива строгой, совершенной красотой, черты ее лица были правильные и соразмерные, блестящие белокурые волосы, разделенные прямым пробором, падали волнами по обе стороны головы, подчеркивая тонкую шею; простая по форме и чудесная по цвету блузка не скрывала изящных плечиков. Девушка держалась спокойно, почти отчужденно, была как бы сама по себе и постоянно настороже.

Джеральда тянуло к ней. Он радостно ощущал свою безграничную власть над девушкой, испытывая инстинктивное влечение, граничащее с жестокостью. Ведь она была жертвой. Джеральд знал, что девушка в его власти, и был великодушен. Его тело пронизывал ток, сила которого могла полностью ее разрушить. Она замерла в ожидании, сдавшись на милость победителя.

Некоторое время они болтали о пустяках. Неожиданно Беркин проговорил:

– А вот и Джулиус! – и поднялся из-за столика, подзывая жестом вошедшего мужчину. Девушка, не двигаясь с места, повернула почти злобным движением голову и бросила взгляд через плечо. Джеральд видел, как колыхнулись, прикрыв уши, ее густые белокурые волосы. Он понял, что она внимательно следит за приближающимся мужчиной, и тоже стал присматриваться к нему. Это был смуглый стройный молодой человек, длинные и густые темные волосы свисали из-под его черной шляпы; он неловко пробирался меж столиков, а на его лице играла простодушная, мягкая и какая-то бесцветная улыбка. Он шел к Беркину, торопясь поздороваться.

Уже у самого столика он заметил девушку, резко отпрянул, позеленел, проговорил высоким, почти визгливым голосом:

– Минетта, что ты здесь делаешь?

Услышав крик, посетители насторожились, как звери. На губах Холлидея мелькнула глупая улыбка. Девушка ничего не ответила, только остановила на нем ледяной взгляд, в котором отразилась безграничная горечь знания и определенное бессилие. Она была слабее его.

– Почему ты вернулась? – воскликнул Холлидей тем же визгливым голосом. – Я же велел тебе не возвращаться.

Девушка продолжала молчать, глядя все тем же тяжелым ледяным взглядом прямо в глаза мужчине, который продолжал стоять у соседнего столика, словно искал там защиту.

– Не притворяйся, ты сам хотел, чтобы она вернулась. Иди сюда и садись, – сказал ему Беркин.

– Ну уж нет, этого я не хотел. Я велел ей не возвращаться. Зачем ты вернулась, Минетта?

– К тебе это не имеет никакого отношения, – ответила девушка, кипя от возмущения.

– Тогда зачем? – визгливо выкрикнул Холлидей.

– Она поступает как хочет, – вступился Беркин. – Сядешь ты или нет?

– Нет. Рядом с Минеттой не сяду, – продолжал визжать Холлидей.

– Не бойся, я тебя не трону, – сказала девушка резко, но с покровительственной ноткой в голосе.

Подойдя к столику, Холлидей сел и, положив руку на сердце, воскликнул:

– Как я разволновался! Минетта, никогда больше так не поступай! Зачем ты вернулась?

– К тебе это не имеет отношения, – повторила она.

– Ты это уже говорила! – завизжал он снова. Девушка отвернулась от него, обратившись к Джеральду Кричу. У того блестели глаза: сцена его забавляла.

– Вы боялись дикавей? – спросила девушка спокойным и лишенным интонации детским голосом.

– Да нет, не очень. В целом дикари не опасны, они словно еще не родились, их нельзя по-настоящему бояться. Сразу ясно, что ими можно управлять.

– Вот как? Значит, они не свивепые?

– Не очень. К слову сказать, на свете не так уж много свирепых существ. И среди людей, и среди животных. Мало кто действительно опасен.

– Разве что в стаде, – перебил его Беркин.

– Неужели дикави не опасны? А я думала, они убивают тут же, не мовгнув глазом.

– Правда? – рассмеялся Джеральд. – Дикарей явно переоценивают. Они такие же люди, как и все остальные, и, познакомившись с вами, успокаиваются.

– Значит, быть путешественником не так уж и опасно? И особенной смелости не нужно?

– Можно сказать и так. Тут больше трудностей, чем опасностей.

– А вам никогда не было страшно?

– В жизни? Не знаю. Кое-чего я боюсь – быть запертым или связанным. Боюсь быть связанным по рукам и ногам.

Она не сводила с него глаз, и этот не отпускающий его наивный взгляд очень волновал Джеральда, хотя наружно он выглядел спокойным. Чувствовать, как девушка вытягивает правду о нем из самых глубин его существа, – в этом было особое наслаждение. Ей хотелось его узнать. Ее взгляд, казалось, проникал прямо под кожу. Джеральд понимал, что девушка в его власти, она обречена на связь с ним, должна видеть его и знать. И это пробуждало в нем необычное радостное волнение. Он также чувствовал, что она сама упадет ему в руки и подчинится. Девушка смотрела на него преданным, почти рабским взглядом, ничего другого не видя. Ее интересовало далеко не все, что он говорил, а только то, что он рассказывал о себе, ей хотелось проникнуть в тайну его существа, в его мужской опыт.

На лице Джеральда играла недобрая усмешка, за ней таились огонь и подсознательное возбуждение. Он сидел, положив руки на стол; эти загорелые, довольно зловещие руки, в которых, несмотря на их красивую форму, было нечто звериное, как бы тянулись к девушке. Его руки очаровали ее. Она поняла, что покорена.

К столику подходили разные мужчины, чтобы перекинуться парой слов с Беркином и Холлидеем. Джеральд тихо спросил Минетту:

– Откуда вы приехали?

– Из деревни, – ответила Минетта тихо, но достаточно отчетливо. Лицо ее напряглось. Время от времени она переводила взгляд на Холлидея, и раз ее глаза ярко вспыхнули. Но привлекательный молодой человек полностью ее игнорировал; похоже, он и правда побаивался девушку. Некоторое время Минетта не замечала Джеральда. Он, видно, еще не полностью завоевал ее.

– А какое отношение ко всему этому имеет Холлидей? – спросил он все тем же тихим голосом.

Она ответила не сразу. Наконец неохотно проговорила:

– Он настоял, чтобы я жила с ним, а теперь хочет вышвырнуть. И не позволяет уйти ни к кому другому. Хочет, чтобы я похоронила себя в деревне. И твердит, что я преследую его и что от меня нельзя избавиться.

– Сам не понимает, чего хочет, – сказал Джеральд.

– Чтобы понимать, нужно иметь голову, – сказала девушка. – Он делает то, что ему скажут. И никогда – что хочет сам: он просто не понимает, что хочет. Самое настоящее дитя.

Джеральд взглянул на Холлидея, на его мягкое, несколько порочное лицо. Эта мягкость была привлекательна, она говорила о доброй, нежной натуре, которая располагала к себе.

– Но у него же нет над вами власти, надеюсь? – спросил Джеральд.

– Понимаете, он заставил меня жить с ним, когда я этого совсем не хотела, – ответила она. – Пришел ко мне, плакал в три ручья и говорил, что если я не вернусь, он этого не вынесет. Говорил, что никуда не собирался уходить и останется со мною навсегда. И заставил-таки меня вернуться. Потом всякий раз это повторялось снова. А теперь, когда я жду ребенка, он дает мне сто фунтов, чтобы сплавить в деревню и больше никогда не видеть и не слышать меня. Но я не стану этого делать после того…

На лице Джеральда отразилось недоумение.

– У вас будет ребенок? – недоверчиво спросил он. Глядя на девушку, в это верилось с трудом: слишком уж молода она была, да и сам образ ее жизни плохо вязался с материнством.

Девушка внимательно посмотрела на Джеральда; в ее голубых детских глазах появилось новое, чуть заметное выражение, говорившее о том, что ей известен порок, темная бездна и безрассудство. Затаенное пламя коснулось его сердца.

– Да, – сказала она. – Разве это не свинство?

– Вы не хотите ребенка?

– Конечно, нет, – решительно заявила она.

– А какой срок? – поинтересовался Джеральд.

– Десять недель, – ответила девушка.

Все это время она не спускала с него глаз. Он же молчал, задумавшись. Затем, потеряв интерес к теме разговора и приняв равнодушный вид, спросил участливым тоном:

– Здесь хорошо кормят? Может, заказать что-нибудь?

– Спасибо, – отозвалась она. – Обожаю устрицы.

– Вот и отлично, – сказал Джеральд. – Будем есть устрицы. – И он подозвал официанта.

Холлидей никак себя не проявлял, пока перед девушкой не поставили тарелку. Тогда он неожиданно воскликнул:

– Минетта, нельзя есть устрицы, когда пьешь коньяк.

– Какое тебе до этого дело? – сказала она.

– Никакого, никакого, – выкрикнул Холлидей. – Но устрицы не совместимы с коньяком.

– Я не пью коньяк, – заявила девушка и выплеснула ему в лицо остатки спиртного. Холлидей пронзительно взвизгнул. Она же продолжала сидеть с безучастным видом.

– Минетта, что с тобой? – испуганно вскричал Холлидей.

У Джеральда окрепла догадка, что Холлидей боится девушки и еще – что он получает удовольствие от этого страха. Казалось, он наслаждается им, как и ненавистью к девушке, муссирует их, извлекая максимум удовольствия.

– Минетта, ты же обещала не мучить его, – обратился к девушке еще один молодой человек. Выговор выдавал в нем студента Итона.

– Я его не мучаю, – ответила она.

– Хочешь выпить? – спросил все тот же юноша, смуглый, с гладкой кожей, полный скрытой энергии.

– Я не люблю портер, Максим, – сказала девушка.

– Закажи шампанское, – тихо шепнул кто-то интеллигентным голосом.

Джеральд вдруг понял, что шепчут ему.

– А не выпить ли нам шампанского? – предложил он, посмеиваясь.

– Да, пожалуйста. И пвошу, если можно, сухого, – прошепелявила по-детски девушка.

Джеральд наблюдал, как она ест устрицы. Ее манеры за столом были безукоризненны; изящными пальчиками с очень чувствительными, по-видимому, подушечками, она мелкими, отточенными движениями управлялась с устрицами, ела их красиво, не торопясь. Джеральду доставляло удовольствие смотреть на нее; Беркина же, напротив, она раздражала. Все пили шампанское. Максим, серьезный русский юноша с гладкой смуглой кожей и черными блестящими глазами, – единственный среди всех сохранял спокойствие и был полностью трезвый. Беркин сидел с отрешенным видом, очень бледный; Джеральд улыбался, в его глазах по-прежнему сохранялся тот же холодный довольный блеск. Он покровительственно склонился к Минетте, очень похорошевшей и нежной, раскрывшейся, как прекрасный ледяной цветок в пугающей обнаженности цветения, самолюбие ее было удовлетворено, она раскраснелась от вина и восхищения мужчин. Холлидей выглядел по-идиотски. Он опьянел от бокала вина и глупо хихикал, сохраняя, впрочем, очаровательную наивность, которая делала его привлекательным.

– Я ничего не боюсь, только черных тараканов, – сказала Минетта, поднимая на Джеральда круглые, подернутые пеленой страсти глаза. Он рассмеялся, и этот смех, поднимающийся из самых глубин существа, таил в себе угрозу. Ее детские речи успокаивали его нервы, а обращенные на него горящие, затуманенные глаза, из которых ушла память о прошлом, как бы давали ему право идти дальше.

– Да, не боюсь, – упорствовала она. – Не боюсь всего остального. Но черные тараканы – брр! – Она содрогнулась от отвращения, словно сама мысль о них была непереносима.

– Вас страшит сам вид черного таракана или же вы боитесь, что он может укусить или принести еще какой-нибудь вред? – спросил Джеральд с дотошностью подвыпившего человека.

– А они еще и кусаются? – испугалась девушка.

– Гадость какая! – воскликнул Холлидей.

– Не знаю, – ответил Джеральд, обводя взглядом столик. – Кусаются ли черные тараканы? Не суть важно. Боитесь ли вы укуса или у вас к ним метафизическая антипатия?

Все это время девушка не сводила с него замутненного взгляда.

– Они гадкие, ужасные, – вскричала она. – От одного их вида у меня мурашки бегут по коже. Уверена, я умерла бы, если б на меня заполз хоть один. Не сомневаюсь.

– Надеюсь, что нет, – шепнул молодой русский.

– Говорю тебе, Максим, умерла бы, – настаивала девушка.

– Ни один из них никогда не приблизится к вам, – сказал Джеральд, сочувственно улыбаясь. По-своему он понимал ее.

– Это метафизический страх, как называет его Джеральд, – заметил Беркин.

Возникла неловкая пауза.

– И больше ты ничего не боишься, Минетта? – спросил молодой русский тихим голосом хорошо воспитанного человека.

– Почти ничего, – сказала она. – Кое-что меня пугает, но это совсем двугое. Квови я не боюсь.

– Не боишься крови? – воскликнул молодой человек с одутловатым и бледным насмешливым лицом. Он только что подсел к столу и пил виски.

Надувшись, Минетта бросила на него недовольный, совсем не красивший ее взгляд.

– Неужели ты действительно не боишься крови? – настаивал тот, широко усмехаясь.

– Да, не боюсь, – заявила она.

– А ты видела кровь где-нибудь, кроме как в плевательнице дантиста? – продолжал подначивать ее молодой человек.

– Я говорила не с тобой, – высокомерно отозвалась девушка.

– Но ответить, надеюсь, можешь? – сказал он.

Вместо ответа она неожиданно вонзила нож в его пухлую, белую руку. Молодой человек вскочил со своего места, грязно выругавшись.

– Вот сразу себя и показал, – презрительно заметила Минетта.

– Пошла ты к черту! – Стоя у столика, молодой человек злобно смотрел на девушку.

– Немедленно прекратите, – приказал Джеральд, повинуясь внутреннему инстинкту.

Молодой человек продолжал стоять, глядя на девушку сверху вниз с презрительной насмешкой; на одутловатом, бледном лице появилось выражение неловкости и страха. Рука окрасилась кровью.

– Какой ужас! Сделайте что-нибудь! – завизжал Холлидей, отворачивая вмиг позеленевшее лицо.

– Тебе нехорошо? – поинтересовался участливо молодой человек. – Тебе нехорошо, Джулиус? Не обращай внимания, парень, ничего особенного не произошло. Не доставляй ей удовольствия, пусть не думает, что совершила подвиг. Не доставляй ей такой радости – ведь именно этого она и хочет.

– О-о! – визжал Холлидей.

– Его сейчас вырвет, Максим, – предупредила Минетта. Учтивый русский юноша встал и, взяв Холлидея под руку, куда-то увел. Бледный, весь съежившийся Беркин с недовольным видом наблюдал за этой сценой. Раненый молодой человек отошел от их столика, подчеркнуто не обращая внимания на кровоточащую рану.

– На самом деле он страшный трус, – сказала Минетта Джеральду. – Джулиус находится под его сильным влиянием.

– Кто он такой? – спросил Джеральд.

– Да просто еврей. Терпеть его не могу.

– Впрочем, до него нам дела нет. А вот что случилось с Холлидеем?

– Джулиус – самый отчаянный трус на свете, – воскликнула Минетта. – Стоит мне взять в руки нож, и он тут же гвохается в обморок. Он меня ствашно боится.

– Гм, – хмыкнул Джеральд.

– Они все меня боятся, – продолжала она. – Только еврей пытается хорохориться. Но он тоже большой трус: просто его волнует, что о нем подумают другие, а Джулиусу на это наплевать.

– Да уж, герои, – добродушно проговорил Джеральд.

Минетта посмотрела на него долгим, долгим взглядом. Она была очень красива, лицо ее пылало, и она была сведуща в темном, страшном знании. В глазах Джеральда вспыхнули два крошечных огонька.

– Почему тебя зовут Минеттой? Потому что ты похожа на кошку[13]13
  Так звучит по-французски слово «кошка».


[Закрыть]? – спросил он.

– Думаю, да, – ответила девушка.

Улыбка еще сильней обозначилась на его лице.

– Действительно, сходство есть… или с молодой пантерой.

– Господи, Джеральд! – с отвращением произнес Беркин.

Оба с тревогой посмотрели на Беркина.

– Ты весь вечер молчишь, Вуперт, – слегка пренебрежительно пожурила его Минетта, чувствуя себя под защитой другого мужчины.

Вернулся Холлидей, вид у него был несчастный и больной.

– Минетта, – проговорил он, – прошу, не делай больше таких вещей. Ох! – И Холлидей со стоном опустился на стул.

– Шел бы ты лучше домой, – посоветовала девушка.

– Я хочу домой, – сказал Холлидей. – Но разве другие не идут тоже? Поедем с нами, – предложил он Джеральду. – Я буду очень рад. Поедем – прекрасно проведем время. Эй! – Он оглянулся, ища взглядом официанта. – Вызови мне такси. – И вновь застонал. – Господи, как же мне плохо! Минетта, взгляни, что ты со мной сделала!

– Ну почему ты такой идиот? – произнесла она с угрюмым спокойствием.

– Но я вовсе не идиот! Ох, как плохо! Поедем, все поедем, это будет так чудесно. Минетта, ты едешь? Что? Нет, ты должна ехать, да, должна. Что? Девочка, дорогая, ну, не надо начинать все сначала. Я чувствую себя просто… ох, как же скверно, ох!

– Тебе нельзя пить, и ты это знаешь, – холодно произнесла она.

– Говорю тебе, выпивка здесь ни при чем, виной всему твое гадкое поведение, Минетта, и больше ничего. Как мне плохо! Либидников, давай поедем домой!

– Он выпил всего один бокал, всего один, – послышался быстрый приглушенный голос русского юноши.

Все направились к выходу. Девушка держалась подле Джеральда и, казалось, двигалась в такт с ним. Он это чувствовал, испытывая дьявольское наслаждение, что он определяет движения их обоих. Желание, рвущееся из темных уголков его существа, цепко держало ее на крючке, ему передавалось ее тайное, никем не замечаемое нежное волнение.

Все пятеро втиснулись в одно такси. Первым забрался Холлидей и опустился на сиденье у дальнего окна. Затем села Минетта и рядом с ней Джеральд. Было слышно, как русский юноша говорит шоферу, куда ехать. Они сидели в темноте, тесно прижавшись друг к другу, и физически ощущали быстрое и мягкое движение автомобиля. Холлидей стонал и высовывался из окна.

Джеральду казалось, что Минетта, сидя рядом, тает и нежно переливается в него темным, наэлектризованным потоком. Ее естество заполняло его вены притягательной тайной, оседающей у основания позвоночника источником невиданной мощи. В то же время ее голос, когда она обращалась к Беркину и Максиму с ничего не значащими словами, звучал звонко и беззаботно. Но ее и Джеральда объединяли тишина и некое темное, магнетическое ощущение друг друга во мраке. Она нащупала его руку и на краткий миг крепко ее сжала. Жест был таким откровенным и одновременно таинственным, что кровь в нем взыграла, а сознание помутилось – он уже не отвечал за себя. В то же время голос ее по-прежнему звенел, как колокольчик, с легким оттенком иронии. Когда она откидывала голову, ее роскошные волосы скользили по лицу Джеральда, и тогда его сотрясала дрожь, как от легкого электрического разряда. И все же, к его величайшей гордости, ему удавалось сдерживать у основания позвоночника неудержимо рвущуюся наружу силу.

Они приехали на тихую улицу, прошли по садовой дорожке к одному из домов. Им открыл дверь смуглолицый слуга. Джеральд изумленно воззрился на него, полагая, что тот может быть человеком их круга – к примеру, уроженцем Востока с оксфордским дипломом. Но нет, он был просто слугой.

– Приготовь чай, Хасан, – приказал Холлидей.

– Мне найдется комната? – спросил Беркин.

В ответ слуга только расплылся в улыбке и что-то пробормотал.

Джеральд чувствовал в отношении слуги некоторую неуверенность: высокий, стройный и сдержанный, он выглядел совсем как джентльмен.

– Кто ваш слуга? – спросил он у Холлидея. – Шикарно выглядит.

– О да! Это потому, что на нем чужая одежда. На самом деле он далеко не так шикарен. Мы подобрали его на улице, он голодал. Я привел его сюда, а один мой друг дал ему свой костюм. Он может быть кем угодно, только не тем, кем вам кажется; его единственное достоинство в том, что он не говорит по-английски и ничего не понимает и потому абсолютно безопасен.

– Он очень нечистоплотен, – быстро и тихо проговорил русский юноша.

В этот момент слуга появился в дверях.

– Что тебе надо? – спросил Холлидей.

Мужчина заулыбался и робко пробормотал:

– Хочу говорить хозяин.

Джеральд с любопытством наблюдал за этой сценой. Стоявший в дверях мужчина был красив, хорошо сложен, держался с достоинством, выглядел благородно и элегантно. И все же был наполовину дикарем, с глупым видом скалившим зубы. Холлидей вышел в коридор, чтобы поговорить с ним.

– Что? – послышался его голос. – Что? Что ты говоришь? Повтори. Как? Ты хочешь денег? Хочешь еще денег? Но зачем они тебе? – Араб что-то смущенно забормотал в ответ. Холлидей вернулся в комнату, тоже глупо улыбаясь.

– Он говорит, ему нужны деньги, чтобы купить нижнее белье. Может кто-нибудь дать мне шиллинг? Спасибо, шиллинга хватит, чтобы купить все необходимое. – Холлидей взял деньги, протянутые Джеральдом, и снова вышел в коридор, откуда донесся его голос: – Больше денег не требуй, ты и так получил вчера три шиллинга и шесть пенсов. Больше просить нельзя. Неси поскорее чай.

Джеральд огляделся. Обычная лондонская гостиная в доме, приобретенном вместе с обстановкой – разностильной, но не лишенной приятности. В ней находилось несколько деревянных скульптур с западных островов Тихого океана; необычный вид этих скульптур вызывал беспокойное чувство, в них было нечто от человеческих эмбрионов. Одна скульптура изображала сидящую в странной позе женщину с выпирающим животом, которая, похоже, испытывала сильную боль. Молодой русский объяснил, что она рожает, сжимая концы ремня, свисающего с плеч, и тем самым усиливая схватки. Искаженное, недоразвитое лицо женщины вновь вызвало у Джеральда представление о зародыше, мимика лица была очень выразительной, передавая впечатление от сильнейшего физического переживания, когда сознание отключается.

– Эти скульптуры довольно непристойны, – сказал Джеральд неодобрительно.

– Не знаю, – быстро пробормотал русский юноша. – Никогда не понимал значение слова «непристойность». Мне кажется, они очень хороши.

Джеральд отвернулся. В комнате висели также две современные картины, написанные в футуристической манере, стоял большой рояль. Завершала убранство вполне приличная мебель, обычная для сдаваемых лондонских домов.

Сняв шляпку и жакет, Минетта уселась на диван. Было очевидно, что она здесь давно своя, но сейчас чувствует себя не в своей тарелке, не совсем понимая свое положение. В настоящий момент она ощущала связь с Джеральдом, но не знала, как относятся к этому другие мужчины, и размышляла, как лучше вести себя в подобной ситуации. Она решила довести приключение до конца. Сейчас, в одиннадцать часов, отступать уже нельзя. Лицо ее пылало, словно в схватке, во взгляде были сомнение и одновременно сознание неизбежности происходящего.

Слуга принес чай, бутылку кюммеля и поставил поднос на столик перед диваном.

– Минетта, разлей чай, – попросил Холлидей.

Девушка не двинулась с места.

– Прошу тебя, разлей, – повторил просьбу Холлидей, предчувствуя недоброе.

– Теперь не то что раньше, – отозвалась она. – Я здесь не из-за тебя, а только потому, что меня пригласили другие.

– Дорогая Минетта, ты прекрасно знаешь, что сама себе хозяйка. Можешь пользоваться этой квартирой без всяких условий, я тебе много раз это говорил.

Ничего не ответив, она молча взяла чайник. Сидя вокруг столика, они пили чай. Девушка держалась спокойно и сдержанно, но Джеральд ощущал пробегавший между ними ток с такой силой, что перед этим отступали все условности. Его смущали ее молчание и сосредоточенность. Как к ней подступиться? И в то же время он чувствовал неизбежность грядущего, полностью доверяя этой магнетической связи. Его смущение было поверхностным: прежние представления об этикете были вытеснены; здесь каждый вел себя так, как ему хотелось, без оглядки на условности.