Текст книги "Путеводные звезды. Секреты навигации мореплавателей островов Тихого океана"

Таким же извилистым путем мы проследовали на следующий день, снявшись в рейс на Таумако. Очень быстро я проникся непоколебимой верой в искусство судовождения Теваке, полностью позабыв свои тревоги, связанные с передачей неповоротливого старого «Исбьерна», к которому я прикипел всем сердцем, в руки другого капитана, чтобы он вел мой кеч без приборов среди рифов и островов, чьи координаты я представлял весьма и весьма смутно. У меня ни разу не появилось оснований для того, чтобы изменить это мнение.

Мы недолго полежали в дрейфе, пока два члена экипажа сплавали на берег к близлежащему острову, чтобы забрать свои вещи. Затем пошли прочь от берега, и «Исбьерн» ожил на океанской зыби – гладких холмах между дождевыми колоннами, спускавшимися из неподвижных грозовых облаков. Среди членов экипажа находился человек средних лет по имени Маталау (Matalau), возвращавшийся с нами к себе домой на Таумако. Как и Бонжи, он был одним из учеников Теваке.

«В прошлом месяце я добирался от Таумако до островов Риф в каноэ», – между делом сообщил он. Оказалось, что он совершил переход длиной 60 миль не на большом аутригере те пуке, а во главе конвоя из четырех маленьких долбленых каноэ-аутригеров со шпринтовым вооружением. Теваке научил его совершать плавание по путеводным звездам. Маталау привез свою дочь туда, где рассчитывал отдать ее в школу. Он взял «прокатиться» и своего восьмилетнего сына.

Когда, словно занавес, на море упала тропическая ночь, я впервые приобрел опыт плавания по звездному пути под командованием мореплавателя с тихоокеанских островов. Так как мы шли на восток, использовались восходящие звезды. Когда путеводная звезда поднималась над горизонтом слишком высоко, восходила следующая, прямо впереди или чуть в стороне, и служила ориентиром для удержания на курсе.

Идентификация звезд для меня оказалась более сложным делом, чем может показаться из моего рассказа. Теваке, который ни разу не ушел с палубы за все время нашего перехода, сидел, скрестив ноги и жуя бетель, в носовой части яхты, а я держался у переднего люка рядом с ним. Моими инструментами были пластмассовый планшет звездного неба, карманный фонарик, блокнот, шариковая ручка и очки для чтения. Для записей или сверки с планшетом мне были нужны очки; для того чтобы смотреть на звезды, очки нужно было снять. Периодически судно резко кренилось, и все мое до этого сдержанно раскачивающееся добро летело в шпигаты, откуда я неумело его выуживал. Порыв ветра переворачивал страницы блокнота, а как только я приводил его в порядок, опять ускользали очки, ручка и фонарь.

Торговое каноэ Теваке – те пуке – на островах Санта-Крус (снимок Judith Huggins Balfe, сделан незадолго до того, как каноэ погибло в 1960 году; из книги Men, Ships and the Sea, National Georaphic Society, Washington, 1973)

Все еще стояла ночь, хотя рассвет уже близился, когда своим острым зрением Бонжи и Маталау обнаружили очертания Таумако.

По возвращении на острова Риф даже Теваке, с его железной выносливостью, требовалось время для того, чтобы восстановиться после тягот плавания к Таумако, поэтому прошла неделя прежде чем мы начали, опять в конце дня, наше следующее путешествие – на Ваникоро. Между тем, без всяких просьб с моей стороны или Барри, наши бывшие пассажиры вежливо, но настойчиво препроводили нас на берег, а затем досконально помыли и отскребли всю яхту.

Ваникоро лежит в ста милях к юго-востоку от островов Риф. На этом пути через 60 миль затаился в ожидании остров Утупуа, чей окаймляющий риф шириной в две мили может погубить судно задолго до того, как в темноте откроется сам остров.

Наш выход в море под полностью незарифленным парусом был ускорен попутным северным ветром те токелау (te tokelau). (Мореплаватели с островов Санта-Крус архипелага Риф, как и полинезийцы, микронезийцы, древние греки и персы, для обозначения и определения направлений применяют разбитый на восемь румбов «ветровой компас», а также висящие над горизонтом звезды). Обратные пеленги на уходившую вдаль сушу тщательно отмечались до тех пор, пока земля не была поглощена наступавшей темнотой, в которой южная звезда Канопус указала нам курс.

Однако через два часа после приглушенного диалога с Теваке, Бонжи начал изменять курс судна влево до тех пор, пока Канопус не спрятался за кливером. «Почему, – поинтересовался я – мы подвернули на добрых 20°?» Теваке указал на круто вздымавшиеся за кормой волны. Они оставались крутыми, несмотря на то что ветер стихал. Он объяснил, что такая форма волн говорила о действии сильного северо-восточного течения, и курс он изменил с поправкой на него. Расчеты оказались верными, когда в три часа утра, в темноте, шум прибоя подтвердил, что слева по носу находятся рифы Утупуа – ориентир, который мы бы оставили миль на десять в стороне, если бы Теваке не учел течение.

Обычно течения ощущаются моряком не более чем снос свободного аэростата его пассажирами. Очень давно полинезийские и микронезийские мореплаватели верно заметили, что большинство тихоокеанских течений идут в направлении преобладающих ветров. По завершении кругового плавания становились известны средние значения такого течения, и эта информация передавалась из поколения в поколение. Более того, пока еще видно землю, тихоокеанскими островитянами визуально обязательно замечаются обратные пеленги для определения направления и силы течения. Но в нашем случае течение начало действовать только после того, как земля растаяла в темноте. Как Теваке обнаружил его?

На мелководье, скажем, в районе Большой ньюфаундлендской банки, след течения отчетливо обнаруживается в виде волнистых водоворотов. Хотя глубина океана у Санта-Крус большей частью не менее мили, я уверен, что и там действовал тот же механизм с той лишь разницей, что поверхностное течение шло не над мелководьем, а над слоем постоянного или встречного течения, находившегося несколькими саженями глубже. Как показывают гидрографические исследования, этот феномен широко распространен: форма волны. Именно на нее указывал мне Теваке, на это в последующие месяцы обращали мое внимание и другие мореплаватели в далеко отстоящих друг от друга районах Тихого океана.

Пока мы обходили обманчивый риф Утупуа, по уже начинавшим бледнеть ориентирам Ваникоро велось очень тщательное наблюдение. Вскоре в дневном свете из морских глубин перед нами возник и сам остров, а сразу после обеда, искусно пройдя между коралловыми островами в лагуну Ваникоро, мы стали на якорь на глубине одиннадцати саженей у деревни Лале (bale).

Не успело еще затихнуть эхо грохота якорь-цепи, как рой мальчишек и девчонок в маленьких каноэ, а также зацепившихся за бревно или просто вплавь, понесся к нам. К тому времени, как взрослые довольно спокойно догребли от берега на веслах и расселись с нами в каюте, во всех восьми иллюминаторах уже торчали детские рожицы. Большие круглые глаза двигались, отслеживая каждое наше движение, и все наши действия сопровождались непрерывно льющимися комментариями этих восьми соглядатаев, предназначенными для оравы, собравшейся на верхней палубе.

Кишащие москитами мангровые болота, полные суетливых, пучеглазых рыб-амфибий, а также редких застенчивых морских змей, закрывают устья рек Ваникоро. Далее простираются джунгли, перемежающиеся с кокосовыми рощами и плантациями папайи. Еще глубже к центру острова, где всегда полно вездесущих комаров, начинается подъем в оливково-зеленый полумрак древовидных папоротников, свернувшихся кольцами лиан, окруженных изгородями баньянов, и молодых новозеландских агатисов. Когда-то теперь уже не существующая компания вырубила здесь все взрослые деревья. Глядя на сильно заросшую просеку, я решил, что она была заброшена не менее десяти лет назад, но на самом деле оказалось, что прошло всего два с половиной года.

И здесь, Ваникоро, мы не обошлись без родственных связей. Наш кузен Чарли Кован (не путать с Туму Корерос острова Раротонга), в 30-х годах владелец-шкипер торговой шхуны «Наванора» (Navanora), работал бригадиром в лесозаготовительной компании, исполняя свои должностные обязанности на Фенуалоа, одном из островов Риф. В Новой Зеландии шхуну «Наванора» переоборудовали, и во время последующих ходовых испытаний в заливе Хаураки на ней можно было заметить серьезного вида мальчишку, с упоением цеплявшегося за снасти на фок-мачте. Чарли, надо полагать, проникся расположением к своему юному родственнику, так как привез мне с острова Санта-Крус настоящее каноэ, лук и отравленные стрелы (к моему разочарованию, конфискованные матерью и подаренные музею Окленда).

«Здесь в реке очень много крокодилов», – обронил как-то староста деревни Дале, и это замечание напомнило мне историю, случившуюся с нашим покойным кузеном. Оптимистично надеясь приручить детеныша крокодила, пойманного в рыбацкие сети, он привязал его к ножке стола в доме на Ваникоро, который снимал на пару со своим партнером по имени Сарич (Sarich). Тот и рассказал мне с грустным видом, как, ничего не подозревая, пришел домой и почувствовал, что кто-то больно и крепко ухватил его за лодыжку. Сарич скакал вокруг стола, безуспешно пытаясь освободиться от маленького злобного крокодильчика до тех пор, пока его черствый напарник, с трудом справившись с хохотом, не разжал стальные челюсти бестии с помощью какого-то рычага.

Никогда не видевшие крокодила в естественных условиях, мы с Барри после ремарки старосты сгорали от любопытства. Поэтому той же ночью в составе группы из семи человек, запасшись фонарем, сели в большое каноэ в надежде найти хотя бы одного крокодила. Увы, хотя, крадучись, мы проплыли вплоть до самой границы действия прилива, нам не встретился ни один из этих «ящеров», возможно, потому что сияла большая тропическая луна. Только резко менявшие направление полета летучие лисицы и изредка выпрыгивавшие из воды рыбы нарушали бесконечно мирную обстановку. Но красота безмолвных пространств, окруженных высокими стенами джунглей, была достаточной компенсацией за наши нывшие руки и натертые мозоли. Когда мы гребли назад вдоль края лагуны, гигантский скат проскользнул под нами, словно монструозная черная летучая мышь, а когда на поверхность воды поднялся дюгонь, рядом с каноэ образовалась воронка.

Ранним утром третьего дня мы покинули Ваникоро и направились назад на острова Риф, ориентируясь по волнам и солнцу. В полдень за кормой в мерцавшем тумане исчез Утупуа, и земли не стало видно. Уже примерно час Теваке дремал у леерного ограждения. Как только старый моряк проснулся, я спросил его, в каком направлении находится остров Ндени. Ни на секунду не задумавшись, он точно указал направление слева по носу. Никто из нас (включая и самого Теваке, который в тот момент спал) до этого момента визуально не обнаружил Ндени, но остров, проступив из мглы, оказался именно в том направлении, куда указал Теваке.

Способность Теваке мгновенно ориентироваться напомнила мне о когда-то прочитанном рассказе путешественника из девятнадцатого столетия по фамилии Кут. На борту миссионерской шхуны «Сазерн Кросс» (Southern Cross) он встретил трех ребят. Старший из них учил остальных названиям звезд и удивил Кута числом известных ему светил. Особенно путешественника впечатлило то, что в любое время дня и ночи, независимо от курса судна и многих сотен миль, отделявших их от дома, каждый из них мог показать направление на острова Санта-Крус.

«Какими бы дальними ни были плавания Теваке, они все равно не шли ни в какое сравнение с прежними временами», – размышлял я, вспоминая фрагменты старых преданий. Из девятнадцатого века известны истории о плаваниях те пуке на остров Санта-Ана (Santa Ana) в южной части Соломоновых островов, лежащий в 200 милях перехода по пустынному морю от ближайшего к нему острова из архипелага Риф, и на Реннелл, еще на 100 миль западнее. Оба этих острова были за пределами кругозора Теваке, но наверняка были знакомы мальчишкам со шхуны «Сазерн Кросс».

Нам известно, что давным-давно, в далекие времена полинезийской родовой культуры Лапита (см. следующую главу), торговые пути с островов Риф уже проходили по этому 200-мильному участку и простирались намного дальше. На острове Санта-Крус мой приятель Роджер Грин (Roger Green) нашел на раскопках поселения 1000-х годов до н. э. вулканическое стекло, химический анализ которого показал – оно было перевезено на 2400 миль вдоль цепи Соломоновых островов из Новой Британии (New Britain).

По счастливой случайности, в 1606 году францисканец Педро Фернандес де Кирос (Pedro Fernandez de Quiros) расспросил вождя Туман (Tumai) с острова Таумако о его географических познаниях. И оказалось, что тогда было известно намного больше островов, чем столетие назад, так как Туман указал направление на 72 из них, включая «великую страну» Маниколло или Маликолло (Manicollo, Malicollo), в которой побывали его люди. Предполагалось, что вождь имел в виду архипелаг Фиджи, расположенный в 1000 милях от Таумако, но более вероятно, что он говорил о лежащем от Таумако в 350 милях острове Малекула (Malekula) из центральной части Новых Гебрид. В любом случае, это значительно выходило за границы мира, известного на Таумако в более поздний период. Кирос видел на Таумако каноэ, вмещающее полсотни человек, что в пять раз больше, чем любое из те пуке, известных в последние полтора столетия.

Во времена Кироса, похоже, существовали контакты с изолированной частью Полинезии – атоллом Сикаиана, расположенным в 250 милях в противоположном (северо-западном) направлении. В действительности, наиболее достоверную информацию Киросу сообщал один военнопленный солдат, бывший ткач с атолла Сикаиана. Интересно, что предания Сикаианы, записанные в 1906 году, и подобные им, собранные мной в 1968 году, включают истории о нескольких круговых плаваниях между островами Сикаиана и Таумако, а также о посещениях Сикаианы мореплавателями с островов Тонга и Самоа примерно в то время, когда жил Кирос. На Таумако эти предания забыты.

Настала ночь. Теваке прервал мои мысли, обратив внимание на то, как наши путеводные звезды под углом опускались на северо-западный горизонт, и предупредил, что каждая из таких звезд может использоваться только весьма короткий период времени. Сам Теваке очень хорошо ориентировался по этим, неудобным для наблюдения заходящим звездам. Он, например, мог с их помощью уверенно определить изменение ветра на 10°. Я очень сомневался, что такая точность возможна, до тех пор пока Канопус, появившийся прямо у нас по корме, не подтвердил, что мы находились точно на курсе, и направление ветра действительно изменилось именно так, как сообщил Теваке.

«Исбьерн» раскачивался и кренился под безразличными тропическими звездами, а Теваке задумчиво стоял у леерного ограждения.

«Конечно, – с изрядной долей сомнения в голосе сказал он, глядя на меня вполоборота, – тебе должно быть известно все о те лапа (te lapa)». Я честно признался, что совершенно ничего не знаю об этом.

«Тогда смотри, – указал Теваке в сторону борта. – Нет, не вверх, в глубину. Ты видишь подводные молнии». Его определение было вполне уместным. Полосы, всполохи и время от времени ярко сияющие диски постоянно появлялись на глубине примерно в одну сажень от поверхности. Теваке пояснил, что светящиеся полосы, те лапа, приходят по линии направления на остров. Это явление отчетливее всего проявляется на расстоянии 80-100 миль от земли и исчезает, когда низко л ежащий атолл хорошо просматривается. Он подчеркнул, что этот феномен отличается от обычного свечения поверхности. Еще Теваке сказал, что, как правило, по этому свечению ориентируются в облачные ночи.

Следующей ночью, когда мы, спустив парус, лежали в дрейфе в ожидании дня, чтобы пройти коварный риф Матема (Matema), облака еще больше сгустили темноту, сделав явление те лапа еще заметнее. Вспышки мерцали по двум разным направлениям.

Одна группа, утверждал Теваке, шла «из» вулканического острова Тинакула (Tinakula), другая – «из» Ндени. Утром нам открылись и величественный Тинакула, и массивный Ндени, оба примерно в двадцати милях от нас в тех направлениях, которые указал Теваке.

Какова природа этого явления? Океанографы считают, что это должна быть одна из разновидностей биолюминесценции, возможно, вызываемой обратной волной. В любом случае, Абера (Abera), ученый-мореплаватель с островов Гилберта, позднее растолковал мне то, что сам он обозначил термином те мата (te mata), а Теваке на тонганском наречии Ве’етуту (Ve’etutu) называл те лапа – «слава моря, уло’аэтахи (ulo’aetahi)». Насколько мне известно, никогда ранее это явление не описывалось.

Нашим заключительным плаванием с Теваке стал короткий тридцатимильный переход в Карлайл Бэй (Carlisle Вау) на Ндени, где мы планировали кренговать «Исбьерн», чтобы очистить его от ракушек и водорослей и покрыть краской от обрастания. Наш кеч с поднятыми носовым, кормовым и штормовым парусами следовал на юг с девятью членами семьи Теваке на борту и буксировал каноэ, в котором находилась одинокая свинья. Я полагал, что Теваке покинет нас в Карлайл Бэй, зная, что он торопится начать посадку кокосовых деревьев. Но Теваке обиделся на это предположение и твердо заявил: «Нет, сначала я помогу с судном».

Карлайл Бэй – это место, где коммодор Гудинаф умер насильственной смертью от рук воинов Ндени почти столетие назад. В 1932 году здесь был убит мой кузен, Чарли Кован. Меланезийские женщины известны нетерпимостью в вопросах нравственности и морали. Со стороны Чарли было неосмотрительно привезти на своей шхуне домой прекрасную полинезийскую девушку с острова Реннелл. Когда-то служивший у кузена боцманом Габриель Паикаи (Gabriel Paikai), с которым мы подружились на Фенуалоа, печально покачал головой: «Лично я свою подругу оставил на Реннелле. Чарли следовало хорошенько подумать». Конечно, следовало, потому что жена Чарли с острова Ндени отравила его.

Хотя в газетах об этой трагедии сообщалось, как о последствиях «солнечного удара», многие из нас знали об истинных причинах происшествия. Теперь, оказавшись в Карлайл Бэй, я поговорил с одним престарелым вождем племени и другом Теваке, который рассказал мне, как он безуспешно пытался помочь жертве отравления, отпаивая его отваром на основе растении из джунглей. От него же я узнал, что супруга, которая так решительно защищала моральные устои своей семьи, недавно ушла в мир иной.

Шестидесятилетняя плоскодонная шхуна «Наванора» прожила куда больше, несмотря на то, что однажды была посажена на мель и пережила взрыв в машинном отделении. Во время Второй мировой войны ее захватили японцы, и в итоге она была потоплена самолетом союзников в Бука (Buka)[4]4
  Подробнее о заключительном периоде жизни шхуны «Наванора» можно прочитать в книге Р. Струбена (R. Struben) “Coralandth е Colorof Gold”, Faber, London.


[Закрыть].

Период наступления малой воды вынуждал нас ночью проводить большую часть работ по очистке днища и покраске судна. Все поужинали тало и солониной у бивачного костра на приливной полосе берега, в то время как огромные черные и белые бабочки уступали место стремительным летающим летучим лисицам и пищащим комарам. Свинья, нашедшая наконец-то свое счастье, довольная ковыряла корни в кустах. Внуков Теваке, с большим запасом сладостей, с трудом уложили спать на импровизированных койках в углу каюты между качающейся палубой и бортом судна. И мы расположтлись у костра, ожидая отлива.

«Моим самым трудным плаванием был переход на Тикопию. Второй переход», – умело катая бетель в банке лайма, заметил Теваке, словно припоминая. Он рассказал, как подходил к Таумако со стороны островов Риф, оставив позади около 50 миль, но из-за мглы еще не обнаружил Таумако визуально, как вдруг на его те пуке с востока налетел жестокий штормовой ветер. В тисках этого шторма добраться до Таумако было бы также тяжело, как до луны. Остров Тикопиа, который он до этого посещал только однажды и подходил к нему совершенно с другого направления, находился не менее чем в 160 милях от места каноэ, но Теваке без малейших сомнений повернул и направился к нему. Его точный выход к берегам Тикопии после извилистого пути длиной от 210 до 220 миль, без каких бы то ни было визуальных ориентиров, явился великолепным образцом навигации. Не такой опытный мореплаватель, возможно, был бы обескуражен, увидев тяжелую прибойную волну, делавшую высадку на берег Тикопии невозможной, но не Теваке! Он направился к Новым Гебридам, чей звездный пеленг запомнил во время своего предыдущего посещения Тикопии и, успешно преодолев еще 110 миль, нашел, наконец, безопасную гавань.

К тому времени отлив был уже достаточно большим, и можно было начать работу. Снарядив тали, ранее снятые с мачты, мы накренили «Исбьерн» на борт.

Сначала пришлось энергично отскребать открытую подводную часть корпуса кокосовой скорлупой, а затем, после небольшого отдыха, наносить краску при свете керогаза. Таинственные всплески в окаймленном мангровыми зарослями эстуарии реки за пределами освещенного лампой круга сопровождались «ободряющими» выкриками моих друзей: «Акула!» или «Крокодил!». Я находил этот юмор довольно мрачным.

Когда работа была окончена, взрослые устроились как можно удобнее в рулевой рубке и у планширя на палубе. Теваке, вытянув ступни, торчавшие из-под прямого паруса, спал так крепко, что его храп не прервался даже во время краткого тропического ливня.

Следующим утром Теваке не захотел принять даже наш старый подвесной мотор в качестве неравноценного подарка за все услуги, которые он нам оказал.

Я попрощался со своим другом на фоне упирающейся в небо идеальной вершины священного вулкана Тинакула. В прощальных словах старого моряка было что-то символичное. Указав рукой на кружившую в воздухе птицу фаэтон, он сказал с гордостью и сожалением: «Меня зовут Теваке, так же как и ее. Когда-то я был молод, свободен, как эта птица, и улетал далеко».

 
«Я – перелетная птица,
Несущаяся на крыльях над опасностями Океана,
Вечно следующая по вековому пути
Странствующих волн…..»
 

Так на Туамоту говорится в священном песнопении фангу (fangu). Но сегодня, по словам Те Ранджи Хироа (Те Rangi Hiroa), наиболее известного ученого-маори из Новой Зеландии, «Слава Каменного Века покинула Полинезию».

Через несколько месяцев после того, как я вернулся в Австралию, пришла весточка от Теваке, где он спрашивал, все ли, чему он учил меня, было записано, добавляя, что начинает чувствовать себя очень старым и быстро слабеет. Я немедленно ответил ему подбадривающим письмом.

Спустя несколько месяцев я узнал, что было дальше. Дух Теваке, умирающей птицы фаэтон, не мог оставаться взаперти, а должен был приобрести абсолютную и окончательную свободу. Ветеран-мореплаватель провел соответствующий обряд прощания со своей семьей и давними друзьями на Нуфилоле, а затем, сев в одноместное каноэ, ушел на веслах в любимый им океан, ушел в плавание, из которого нет возврата. С его уходом всемирное племя мореплавателей осиротело на одного человека.