Текст книги "Под знаком черного лебедя"

– Вот видишь? – Это был Том Юэн, я его сразу узнал по голосу. – Я же тебе говорил, что надо самую чуточку еще пройти.

– Ага, ага, всего в двадцать раз дольше, – ответил женский голос.

– Ты же сама хотела в укромный уголок.

– Но не на полдороге до Уэльса.

Теперь я увидел, что это Дебби Кромби. С Дебби Кромби я ни разу не разговаривал, а Том Юэн – старший брат Ника Юэна, он служит на флоте и сейчас в отпуске. Я мог бы просто крикнуть «Эй» и соскользнуть вниз по веревке, и все было бы в порядке. Но мне нравилось быть невидимкой. Я залез обратно по ветке до развилки в стволе и стал ждать, пока они уйдут.

Но они не уходили.

– Вот оно. – Том Юэн остановился прямо у качелей. – Собственный распрекрасный каштан мальчиков Юэн.

– Тут, наверно, полно муравьев, пчел и всякого такого?

– Дебс, это называется природа. В сельской местности она часто встречается.

Дебби Кромби расстелила одеяло в ложбинке меж корней.

Даже сейчас я мог бы (и должен был) дать им знать, что я тут.

Я хотел. Но не успел я составить в уме извинение, в котором не было бы запинательных слов, Том Юэн и Дебби Кромби улеглись на одеяло и принялись целоваться. Он расстегнул пуговицы ее платья цвета лаванды – все, одну за другой, от коленей до загорелой шеи.

Если я теперь подам голос, то могу считать себя покойником.

Каштан скрипел, шелестел и покачивался.

Дебби Кромби сунула палец в ширинку Тому и пробормотала:

– Привет, морячок.

Оба захихикали так, что на минуту прекратили целоваться. Том полез в рюкзак, достал две бутылки пива и сковырнул крышки швейцарским армейским ножом. (У меня нож с красной ручкой. А у него с черной.)

Они чокнулись бутылками. Том сказал:

– За…

– …меня, хорошую и красивую.

– …меня, такого классного парня.

– Я первая сказала.

– Хорошо, за тебя.

Они принялись глотать жидкий солнечный свет из коричневого стекла.

– И за то, чтобы ты благополучно отслужил, – серьезно добавила Дебби.

– Конечно, со мной ничего не случится! Пятимесячный круиз по Адриатике, Эгейскому морю, Суэцкому каналу и Персидскому заливу. Самое страшное – обгорю на солнце.

– Да, но только ты взойдешь на борт «Ковентри», как сразу забудешь о подружке, что тоскует по тебе, и о скучном старом Вустершире. – Дебби Кромби надулась или только притворилась, что надулась. – В Афинах ты пойдешь по злачным местам и подцепишь какую-нибудь гадость от греческой искусительницы по имени…

– По имени?

– Яннос.

– Яннос – это мужское имя. Соответствует нашему Джон.

– Да, но ты об этом узнаешь, только когда он накачает тебя узо и привяжет к кровати.

Том Юэн, ухмыляясь, откинулся на спину и посмотрел прямо на меня.

Слава богу, что он смотрел, но не видел. Кобры замечают подвижную добычу за полмили. Но если не двигать ни одним мускулом, они тебя не увидят даже с пяти футов. Именно это спасло меня в тот день.

– Знаешь, когда Ник был еще малышом, мы с ним лазили на это самое дерево. Как-то летом построили древесный дом. Интересно, он еще там?

Дебби Кромби поглаживала его в паху:

– Этот малыш с тех пор точно вырос, Томас Уильям Юэн.

Она стянула с него футболку «Харлей-Дэвидсон» и отшвырнула в сторону. Спина у Тома оказалась блестящей и мускулистой, как у «Экшн-мэна». На плече татуировка, рыба-меч.

Дебби высвободилась из расстегнутого лавандового платья.

Если у Дон Мэдден груди как пара булочек с вишенками посередине, у Дебби Кромби – как два гимнастических мяча. Каждый – с пумпыркой-соском посередине. Том Юэн поцеловал каждый из них по очереди, и его слюна заблестела на апрельском солнце. Я знал, что подглядывать нехорошо, но не мог не смотреть. Том Юэн стянул с Дебби красные трусики и начал поглаживать волосы, которые кучеряво кресс-салатились там, внизу.

– Если вы, мадам Кромби, хотите, чтобы я остановился, то скажите мне сейчас.

– У-у-у, мистер Юэн, – проворковала она, – не смейте даже думать об этом.

Том залез на нее и стал вроде как елозить туда-сюда, а она ахнула, как будто он сделал ей «крапивку», и по-лягушачьи обвила его ногами. Теперь он двигался вверх-вниз, как Человек из Атлантиды. На шее у него болталась серебряная цепочка.

Ее шершавые пятки сомкнулись, как руки в молитве.

У него на коже выступил пот, как на куске свинины, который запекают в духовке.

Она издала звук – как будто пытают Муми-тролля.

Тело Тома Юэна судорожно задердердергалось, дрожа сложилось, как перочинный нож, и у него из груди вырвался звук, как будто лопается стальной кабель. И еще раз – словно ему заехали сапогом по яйцам.

Ее ногти впились ему в ягодицы, оставляя лососевого цвета рубцы.

Рот Дебби Кромби открылся идеальной буквой «О».

Водовороты ветра донесли звон с колокольни Святого Гавриила – час дня, а может, два. Дезертир Дуран наверняка ушел на много миль вперед по верховой тропе. Мне оставалось надеяться только на то, что он попадет ногой в ржавый барсучий капкан. Дуран будет умолять меня сбегать позвать кого-нибудь на помощь. А я скажу: «Что ж, Дуран, я это всесторонне обдумаю».

Дебби Кромби и Том Юэн так и не разлепились. Она слегка задремала, но Том храпел вовсю. Красная бабочка-адмирал присела ему на спину – попить из набежавшей в ложбинку лужицы пота.

Меня одолевали голод, нервы, тошнота, зависть, сонливость, стыд и еще тысяча разных чувств. Я точно не был горд, мне не было приятно, и вообще я решил, что этим заниматься меня как-то не тянет. Они во время этого занятия издавали какие-то совершенно нечеловеческие звуки. Ветер укачивал каштан, а каштан укачивал меня.

– ГААААААААААААААААА! – орал Том Юэн. – ВАААААААААААААА!

Дебби Кромби тоже заорала. Глаза у нее были широко распахнутые, совсем белые.

Он подскочил и свалился с нее на бок.

– Том! Том! Все хорошо! Все в порядке! Успокойся!

– Черт черт черт черт черт черт!!!

– Милый! Это я, Дебс! Успокойся! Тебе просто кошмар приснился! Плохой сон.

Голый, запеченный солнцем Том закрыл испуганные глаза, кивнул, чтобы показать, что он понял, скрючился у корня-щупальца и схватил себя за горло. Таким криком он наверняка сорвал связки.

– Все в порядке! – Дебби Кромби натянула свое лавандовое платье и обняла Тома Юэна, как мать ребенка. – Милый, ты дрожишь! Надень на себя что-нибудь. Все хорошо, успокойся.

– Прости. – Голос у него был какой-то мятый. – Я тебя напугал.

Она прикрыла ему плечи его же футболкой.

– Что тебе приснилось?

– Ничего.

– Черта с два ничего. Расскажи!

– Я был на «Ковентри». Под огнем противника…

– Ну, ну?

Том плотно зажмурил глаза и замотал головой.

– Продолжай!

– Нет, Дебс. Это слишком… слишком живой сон. Елки.

– Но, Том! Я тебя люблю. И хочу знать.

– Да, и я тебя тоже люблю – слишком сильно, чтобы тебе такое рассказывать. И все тут. Давай пошли уже обратно в деревню. Пока нас не увидел какой-нибудь пацан.

Между островерхими грядами росла аккуратными рядками цветная капуста. Я дошел до середины поля, когда с ревом налетели самолеты, раздирая в клочья небо над долиной Северна. «Торнадо» летают над нашей школой по нескольку раз на дню, так что я был готов зажать уши ладонями. Но к чему я не был готов, так это к появлению трех «хоукер-харриеров» с вертикальным взлетом – они пронеслись так низко, что казалось, можно бейсбольной битой достать. Шум был чудовищный! Я скрючился в комок и осторожно подглядывал. «Харриеры» заложили крутой вираж, врезались в Мальвернские холмы… почти… и с визгом ушли на Бирмингем ровно на такой высоте, чтобы их не мог засечь советский радар. Когда начнется третья мировая война, так будут летать МиГи с аэродромов в Варшаве и Восточной Германии – с визгом, на такой высоте, чтобы не засекли радары. Бомбить таких, как мы. Английские города и деревни – такие, как Вустер, Мальверн и Лужок Черного Лебедя.

Дрезден, Лондонский Блиц и Нагасаки.

Я лежал, свернувшись в комок, пока рев «харриеров» не затих наконец вдали, растворившись в шуме машин и шелесте ближних деревьев. Земля – это дверь, если только приложить к ней ухо. Вчера по телевизору миссис Тэтчер беседовала с какими-то школьниками о крылатых ракетах.

– Единственный способ остановить хулигана, который обижает других детей на площадке, – это показать ему: если он тебя стукнет, то в ответ получит сдачи!

Кажется, она так же не сомневалась в истине этих слов, как в том, что глаза у нее голубые.

Но ведь Росс Уилкокс и Грант Бёрч знали, что могут получить сдачи, и это не помешало им подраться. Разве не так?

Я стряхнул с себя солому и грязь и пошел дальше. В углу следующего поля я заметил старомодную ванну. Судя по истоптанной копытами грязи вокруг, ванна использовалась как кормушка. В ней лежало что-то прикрытое огромным мешком из-под удобрений. Меня одолело любопытство, и я сдернул мешок.

В ванне лежал замазанный грязью труп мальчика моего возраста.

Вдруг он сел и схватил меня за горло.

– ПРАХ ЕСИ И ВО ПРАХ ВОЗВРАТИШЬСЯ!!! – прохрипел он.

Прошла уже целая минута, но Дин Дуран все еще уссывался.

– Видел бы ты свою рожу! – хрипел он сквозь смех. – Видел бы ты!

– Ну хорошо, хорошо, – снова сказал я. – Поздравляю. Ты гений.

– У тебя была такая рожа, как будто ты обосрался!

– Да, Дуран. Считай, ты меня поймал. Успокойся уже.

– Классный розыгрыш! Я лучше и не припомню!

– Так чего ты свалил? Я думал, мы собирались искать туннель вместе?

Дуран перестал ржать:

– Ну… ты же знаешь…

– Нет, не знаю. Я думал, у нас уговор.

– Я не хотел тебя будить, – неловко сказал Дуран.

«Это что-то связанное с его отцом», – догадался Нерожденный Близнец.

Дуран спас меня от Гэри Дрейка, так что я решил его простить.

– Так что, ты все-таки идешь? Искать туннель? Или снова смоешься куда-нибудь в одиночку?

– Я же ждал тебя здесь, чтобы снова пойти вместе! Скажешь, нет?

Следующее поле оказалось заброшенным. Оно шло вверх, и дальнего края не было видно за взгорком.

– Ты ни за что не угадаешь, кого я встретил, – принялся я рассказывать Дурану.

– Дон Мэдден, на тракторе.

Эх.

– Ты тоже ее видел?

– Она психованная. Заставила меня залезть на ее трактор.

– Правда?

– Ага! И устроила матч по армрестлингу. Ее нож против моей булки.

– И кто выиграл?

– Я, конечно! Чтоб я еще девчонке проиграл! Но она все равно забрала мою булку. И велела мне убираться с земли ее отчима, а то, мол, натравит его на меня, а у него есть ружье. Психованная.

Представьте себе, что вы ищете рождественские подарки в середине декабря, находите все, что надеялись получить, но на Рождество ваша наволочка оказывается абсолютно пуста. Вот именно так я себя почувствовал в этот момент.

– Ну что ж, я видел и кое-что другое, гораздо лучше, чем Дон Мэдден на тракторе!

– Да ну?

– Я видел Тома Юэна с Дебби Кромби!

– Не может быть! – Дуран осклабился. – Она сиськами светила?

– Ну…

Я совершенно отчетливо представил себе, как разойдется эта сплетня. Я расскажу Дурану. Дуран расскажет своей сестре Келли. Келли расскажет Рут, сестре Пита Редмарли. Пит Редмарли расскажет Нику Юэну. Ник Юэн расскажет Тому. Том Юэн приедет к нашему дому на своем «судзуки», завяжет меня в мешок и утопит в озере.

– Что «ну»?

– Нет, они только целовались.

– Что ж ты не задержался там подольше? – Дуран показал свой коронный трюк – достал языком до носа. – Может, увидел бы ее хозяйство.

Лиловые колокольчики роились в лужицах света, натекших через дыры в кронах деревьев. Воздух был пропитан их запахом. Дикий чеснок пах поджаренной харкотиной. Дрозды пели так, словно от этого зависела их жизнь. Птичья песня – это мысль леса. Она прекрасна, но мальчикам запрещено говорить «прекрасный», потому что это самое что ни на есть педиковое слово. Тропа сузилась так, что идти можно было только гуськом. Я пропустил Дурана вперед – пусть закрывает меня своим телом. (Даром, что ли, я много лет подряд читал «Уорлорд» – кое-каким методам выживания научился.) Так что когда Дуран вдруг остановился, я налетел прямо на него.

Дуран прижал палец к губам. Шагах в двадцати от нас на тропе стоял сморщенный, как черносливина, человек в бирюзовом халате. Человек-черносливина смотрел снизу вверх, со дна колодца, полного ослепительной яркости и жужжания, – мы поняли, что этот колодец состоит из пчел.

– Что он делает? – прошептал Дуран.

Я чуть не сказал «молится».

– Понятия не имею.

– Над ним дикий рой, – шепнул Дуран. – На том дубе. Видишь?

Я не видел.

– Он что, пчеловод?

Дуран сначала не ответил. У пчелиного человека не было никакой сетки или маски, хотя пчелы облепили его халат и лицо. У меня самого лицо от одного этого зрелища зачесалось и задергалось. У человека был бритый череп со шрамами, напоминающими электрические разъемы. Рваные туфли больше походили на тапочки.

– Не знаю. Проскочим мы мимо него, как ты думаешь?

– А если они отроятся? – Я вспомнил фильм ужасов про пчел.

Прямо в том месте, где мы стояли, от верховой тропы ответвлялась едва заметная тропинка. Нас с Дураном осенило одновременно. Он пошел первым – это не так уж смело, если опасность за спиной. Тропинка петляла, и вдруг Дуран встревоженно повернулся ко мне и прошипел:

– Слушай!

Пчелы? Шаги? Становятся громче?

Определенно!

Мы помчались, спасая свои жизни, проламывая одну волну ветвей за другой – восковая зелень и когтистый остролист. Коренистая земля качалась, кренилась и вдруг ринулась вниз.

Мы с Дураном плюхнулись на землю в укромном болотистом кармашке, задушенном портьерами плюща и омелы. Мы задыхались и не могли больше сделать ни шагу. Мне здесь не нравилось. В такое место душитель вполне может привести свою жертву, чтобы задушить и закопать. Такая это была стремная лощина. Мы с Дураном прислушивались – не гонится ли кто за нами. Очень трудно затаить дыхание, когда у тебя колет в боку.

Но пчелы нас не преследовали. И человек, который был с ними, – тоже.

Может, это сам лес решил напугать нас, чтобы развлечься.

Дуран с хрюканьем втянул сопли из носа в гортань и проглотил их.

– По ходу, мы оторвались.

– По ходу, так. Но где же тропа?

Мы протиснулись в дырку там, где в замшелом штакетнике не хватало одной планки, и оказались в нижней части бугристого газона. Там и сям торчали кротовины. С пригорка за нами наблюдал большой молчаливый особняк, из которого торчали башнеобразные штуки. Солнце цвета грушевых леденцов растворялось в наклонном пруду. Перегретые мухи устроили гонки болидов над водой. У сгнившей эстрады деревья на пике цветения кипели темными сливками. Вокруг особняка шло что-то вроде террасы, на которой стояли складные столы с кувшинами лимонада и оранжада. Просто так стояли. Мы смотрели, как ветер свалил пизанскую башню бумажных стаканчиков. Несколько штук покатилось по газону в нашу сторону. Вокруг не было ни души.

Ни души.

– Боже, я готов жизнь отдать за стакан этого лимонада, – сказал я Дурану.

– Я тоже. Наверно, это весенняя ярмарка или что-то такое.

– Да, но где все?

Рот у меня был соленый и запекшийся, как чипсы.

– Может, она еще не началась. Давай подойдем и попьем. Если кто-нибудь увидит, скажем, что собирались расплатиться. Сколько там это будет стоить, два пенса, ну пять.

Дурану этот план тоже не нравился.

– Ладно.

Но нам ужасно хотелось пить.

– Ну пошли.

Пьяные помпоны пчел зависли над лавандой.

– Тихо тут как-то. – Бормотание Дурана раздавалось чересчур громко.

– Угу.

А где же столы с товарами на продажу? Колесо лотереи, в которой можно выиграть бутылку сидра? «Охота на сокровища» с зарытыми в песок яичными скорлупками? Аттракцион «Попади в бокал мячиком для пинг-понга»?

Окна особняка вблизи не выдали никаких зрелищ, кроме нас самих на фоне зеркального сада. В кувшине оранжада утонули муравьи, так что я стал наливать лимонад, а Дуран держал бумажные стаканчики. Кувшин весил целую тонну, и в нем звякали кубики льда. Он отморозил мне руки. Есть куча сказок, в которых герои едят и пьют чужую еду и питье, и это для них очень нехорошо кончается.

– Твое здоровье. – Мы с Дураном изобразили, что чокаемся, и выпили.

От лимонада у меня рот стал холодный и мокрый, как декабрь, и все тело вздохнуло: «Ах!»

Особняк лопнул по швам, и люди хлынули из дверей вслед собственной болтовне. Они уже отрезали нам путь к отступлению. Большинство обитателей особняка были одеты в бирюзовые халаты, как тот человек, который наблюдал за пчелами. Некоторые, скрюченные, сидели в инвалидных креслах, которые толкали медсестры, одетые в форму медсестер. Другие шли сами – но какими-то рваными движениями, как сломанные роботы.

Я с дрожью ужаса понял.

– Это дурдом в Малом Мальверне! – зашипел я Дурану.

Но Дурана уже не было рядом. Я едва успел заметить, как он стремительно пронесся обратно по газону и протиснулся через дырку в штакетнике. Может, он думал, что я бегу следом, а может, бросил меня в беде. Но если я попытаюсь смыться и меня поймают, получится, что лимонад мы сперли. Маме и папе сообщат, что я вор. Даже если меня не поймают, за нами могут послать людей с собаками.

Так что у меня не было выхода. Надо остаться и найти кого-нибудь, кому можно заплатить.

– Огастен Моунс убежал! – Ко мне подлетела медсестра с волосами, похожими на швабру. – Суп исходил паром, но Огастена нигде не было!

– Вы говорите о том человеке, которого мы встретили в лесу? – Я сглотнул. – О том, который смотрел на пчел? Он там, в обратную сторону по верховой тропе. Я могу показать, если надо.

Я махнул рукой в нужную сторону.

– Огастен Моунс! – Она разглядела меня хорошенько. – Как ты мог?

– Нет, вы меня не за того, – Вешатель перехватил «приняли», – вы обознались. Меня зовут Джейсон.

– Ты думаешь, я из чокнутых? Я точно знаю, кто ты такой! Ты сбежал в погоне за своей инфантильной мечтой в самый день нашей свадьбы! Ради этого идиота Ганаша! Ради обещания, данного в детской! А еще клялся, что любишь меня! А потом услышал совиное уханье в ветвях елей – и умчался прочь, оставив меня с ребенком и… и…

Я попятился:

– Я могу заплатить за лимонад, если…

– Нет, не можешь! Смотри! – Кошмарная медсестра очень крепко схватила меня за руку. – Последствия!

Она сунула мне в лицо свое запястье:

– Последствия!

Отвратительные шрамы, реально отвратительные, сеткой пересекали вены.

– Это, по-твоему, любовь? Это, по-твоему, значит любить, уважать и повиноваться?

С каждым словом мне на лицо летели брызги слюны, так что я отвернулся и закрыл глаза.

– Какое – ты – имеешь – право – так – обращаться – с кем бы то ни было?

– Розмари! – к нам подошла другая медсестра. – Розмари! Я вам сто раз говорила, чтобы вы не брали нашу форму. Говорила ведь?

У нее был успокоительный шотландский акцент. Она ободряюще кивнула мне.

– Розмари, он для вас чуточку молод, и я сомневаюсь, что он значится в официальном списке наших гостей.

– А я вам говорила, тысячу раз говорила, что меня зовут Ивонна! Мое имя – Ивонна де Галэ!

Настоящая живая сумасшедшая из дурдома в Малом Мальверне снова повернулась ко мне:

– Слушай меня. – У нее изо рта пахло дезинфекцией и бараниной. – Такой вещи, как «что-то», не существует! Почему? Потому что все, что есть, уже начало превращаться в нечто другое!

– Ну пойдемте. – Настоящая медсестра уговаривала Розмари, как уговаривают пугливую лошадь. – Давайте-ка отпустим мальца. Или вы хотите, чтобы я позвала больших ребят? Позвать больших ребят, а, Розмари?

Не знаю, чего я ждал, но только не этого. Из Розмари вырвался вопль – он взмыл ввысь, разверзнув ей челюсти, шире и громче любого человеческого крика, слыханного мною раньше; он рос, как полицейская сирена, но гораздо медленней и трагичней. Внезапно все психи, все медсестры и доктора на лужайке застыли каменными статуями. Вой Розмари все карабкался, все сильней сбивал с ног, сильней обжигал, одинокий в пространстве. Его услышат за милю, а скорей всего, и за две. По ком она воет? По Гранту Бёрчу и его сломанному запястью. По жене мистера Касла с ее замученными «нервами». По Дуранову папке, ушедшему в ядовитый запой. По мальчику из колонии, скормленному псам. По Подгузнику, что слишком рано вылез из своей мамки. По колокольчикам, что не переживут одного лета. И даже если я прорвусь через спутанные плети ежевики, процарапаю ногтями крошащуюся кирпичную стену и заберусь в забытый туннель – даже там, в гулкой пустоте глубоко под Мальвернскими холмами, этот вой меня достанет. Без сомнения. Даже там.

Роковой рокарий

Просто невероятно.

Газетам сперва не разрешали писать о том, который из наших военных кораблей пострадал первым, – все из-за Акта о неразглашении государственной тайны. Но теперь об этом говорят по Би-би-си и Ай-ти-ви. Корабль ее величества «Шеффилд». Ракета «Экзосет», пущенная с «Супер-Этандара», попала в эсминец и «вызвала неподтвержденное количество серьезных взрывов». Мама, папа, Джулия и я – мы все вместе сидели в гостиной (впервые за тыщу лет) и молча смотрели телик. Кинохроники битвы не было. Только мутное фото корабля, из которого валит дым. Брайан Хэнрахан в это время рассказывал, как выживших спасали корабль ее величества «Стрела» и вертолеты «Си-кинг». «Шеффилд» еще не затонул, но в условиях Южной Атлантики это лишь вопрос времени. Сорок наших моряков до сих пор считаются пропавшими, и по крайней мере столько же получили сильные ожоги. Мы все думаем про Тома Юэна на «Ковентри». Ужасно в таком признаваться, но весь Лужок Черного Лебедя вздохнул с облегчением, что это всего лишь «Шеффилд», а не «Ковентри». Просто кошмар. До сих пор война на Фолклендах была чем-то вроде мирового чемпионата по футболу. У Аргентины сильная команда, но с военной точки зрения они всего лишь производители мясных консервов. Три недели назад, когда вся страна смотрела, как флот выходит из Плимута и Портсмута, всем было ясно, что Британия из Аргентины котлету сделает. Духовые оркестры играли на эспланадах, женщины махали, на воду вышли сто тысяч яхт, все гудели, пожарные суда салютовали струями воды из брандспойтов. У нас были корабли «Гермес», «Непобедимый», «Сиятельный», Специальная воздушная служба и Специальная лодочная служба. «Пумы», «Рапиры», «Сайдвиндеры», «Линксы», «Си-скьюа», торпеды «Тайгерфиш» и адмирал Сэнди Вудвард. У аргентишек не корабли, а лоханки, названные в честь испанских генералов с дурацкими усами. Александр Хейг не может заявить об этом открыто – вдруг Советский Союз на стороне Аргентины, – но Рональд Рейган тоже за нас.

А теперь оказалось, что мы вполне можем и проиграть.

Наше Министерство иностранных дел пыталось возобновить переговоры, но хунта мидовцев послала. У нас кончатся корабли раньше, чем у них – «Экзосеты». Во всяком случае, они на это ставят. И кто скажет, что они ошибаются? У дворца Леопольдо Галтьери тысячная толпа скандирует раз за разом: «Мы видим твое величие!» Они шумят так, что я не могу спать. Галтьери стоит на балконе и упивается криком толпы. Какие-то юнцы кривляются в камеру: «Сдавайтесь! Убирайтесь домой! Англия больна! Англия умирает! История говорит, что Мальвинские острова – наши!»

– Стая гиен, – заметил папа. – Британцы вели бы себя достойней. Люди погибли, между прочим! Вот вам разница между нами и ними. Только посмотрите на них!

Папа ушел спать. Он теперь спит в гостевой комнате, потому что у него болит спина. Правда, мама мне сказала – потому, что он слишком много ворочается и лягается во сне. Наверно, и из-за того и из-за другого. Сегодня вечером папа с мамой опять поругались, прямо за ужином. При мне и Джулии.

– Я тут подумала… – начала мама.

– Главное, не увлекайся, – перебил ее папа – в шутку, раньше он часто так шутил.

– …сейчас, может быть, подходящее время, чтобы построить ту альпийскую горку.

– Какую еще… фигорку?

– Альпийскую, Майкл.

– Ты только что получила новенькую, с иголочки, кухню от Лоренцо Хассингтри. – В папином голосе слышалось «не выдумывай». – Зачем тебе куча грязи с камнями наверху?

– Я ничего не говорила о куче грязи. Альпийские горки делаются из камня. И еще я думала о том, чтобы добавить водяной элемент.

Папа делано засмеялся:

– А это еще что за зверь?

– Декоративный пруд. Может быть, фонтан или миниатюрный каскад.

– А… – Папа издал звук, который означал «подумать только».

– Майкл, мы уже много лет обсуждаем, что нужно что-нибудь сделать с тем клочком земли у розария.

– Ты, может быть, и обсуждаешь. Я – нет.

– Нет, мы с тобой говорили об этом перед Рождеством. Ты сказал: «Может быть, на следующий год». И в прошлом году ты то же самое говорил, и в позапрошлом. Кроме того, ты сам хвалил альпийскую горку Брайана.

– Когда это?

– Прошлой осенью. И Алиса сказала: «Альпийская горка будет замечательно смотреться в вашем саду за домом» – и ты с ней согласился.

– Твоя мать – просто какой-то диктофон в человеческом образе, – сказал папа, обращаясь к Джулии.

Джулия отказалась вступить в ряды его сторонников.

Папа глотнул воды из стакана.

– Уж не помню, что я там сказал Алисе, но я ничего этого в виду не имел. Говорил исключительно из вежливости.

– Жаль, что ты не считаешь нужным проявлять такую же вежливость по отношению к своей жене.

Мы с Джулией переглянулись.

– О каком масштабе мы говорим? – Папа устало набрал на вилку горошек. – Модель Озерного края в натуральную величину?

Мама взяла с тумбочки журнал:

– Что-то вроде этого.

– А, я понял. «Харперс базар» напечатал статью про альпийские горки, так что теперь мы обязаны завести себе такую же.

– У Кейт красивая альпийская горка, – нейтрально заметила Джулия. – С разными видами вереска.

– Везучка эта Кейт. – Папа надел очки и принялся разглядывать журнал. – Очень мило, но они использовали настоящий мрамор.

– Именно, – сказала мама. Это означало «я тоже собираюсь использовать настоящий мрамор».

– Ты имеешь хоть малейшее представление, сколько это будет стоить?

– Имею, очень даже неплохое. Я говорила с ландшафтным архитектором в Киддерминстере.

– А почему я должен выкидывать деньги на кучу камней?

Папа швырнул журнал на пол.

В этом месте мама обычно идет на попятную. Обычно, но не сегодня.

– Значит, когда ты тратишь шестьсот фунтов на членство в гольф-клубе, в который даже не ходишь, – это нормально? А мне нельзя потратить деньги на улучшение нашей собственности?

– Гольф-клуб, – папа старался не кричать, – как я тебе уже пытался объяснить, как я миллион раз повторял, и повторял, и повторял, и повторял, – это место, где заключаются сделки. Где зарабатываются повышения. Это может не нравиться тебе, это может не нравиться мне, но так обстоят дела. И Крейг Солт не играет в гольф в публичных гольф-клубах!

– Майкл, не тычь в меня вилкой.

Но папа не положил вилку.

– Эту семью содержу я! И имею право тратить по крайней мере часть моего дохода так, как я, черт побери все на свете, считаю нужным.

У меня остыло картофельное пюре.

– То есть ты, по сути, – мама сложила салфетку, – сообщаешь мне, что мое дело – варить варенье, а взрослые решения должен принимать тот, кто носит брюки?

Папа закатил глаза. (Меня бы за такое убили.)

– Хелена, побереги свои феминистские выступления для встреч женского кружка. Я тебя по-хорошему прошу. У меня был очень длинный день.

– Свысока ты будешь разговаривать со своими подручными в супермаркетах. – Мама с лязгом сложила тарелки в стопку и отнесла их на окошко, ведущее в кухню. – Но не пытайся этого делать дома. Я тебя по-хорошему прошу. У меня тоже был очень длинный день.

Она ушла на кухню.

Папа уставился на ее пустой стул.

– Джейсон, как сегодня школа?

У меня желудок завязался в «бабьи узлы». Я хотел ответить «неплохо», но Вешатель не позволил.

– Джейсон! – Папин голос раскалился докрасна. – Я спросил тебя, как прошел день в школе.

– Хорошо.

(День выдался дерьмовый. Мистер Кемпси отругал меня за то, что у меня в учебнике по музыке крошки. А мистер Карвер сказал, что от меня на хоккее не больше толку, чем от паралитика.)

Было слышно, как мама соскребает остатки еды с тарелок в мусорное ведро.

Нож по фарфору – скрип-стук.

– Превосходно! А у тебя, Джулия?

Не успела моя сестра ответить, как тарелка с лязгом разбилась о кухонный пол. Папа вскочил:

– Хелена? – Все его небрежное добродушие куда-то подевалось.

Мама в ответ только хлопнула задней дверью.

Папа вскочил и побежал за ней.

Вокруг шпиля Святого Гавриила каркали грачи.

Джулия надула щеки и выпустила воздух.

– Три звезды?

Я уныло показал четыре пальца.

– Ничего, Джейс, это просто период такой. – Джулия умеет очень храбро улыбаться. – И все. Большинство семей через это проходит. Честно. Не беспокойся.

Сегодня вечером на первом канале Би-би-си миссис Тэтчер просто в лепешку раскатала этого пискливого болтуна в галстуке-бабочке. Он сказал, что мы не имели права потопить «Генерала Бельграно» за пределами объявленной военной зоны – что это неправильно и с моральной, и с юридической точки зрения. (На самом деле мы потопили «Бельграно» несколько дней назад, но фотографии попали в газеты только сейчас, а после «Шеффилда» у нас нет ни капли сочувствия к аргентинским сволочам.) Миссис Тэтчер устремила на этого козла голубые глаза (они у нее такого цвета, как стекло на витражах) и напомнила ему, что вражеский крейсер весь день перемещался зигзагами, то заходя в военную зону, то выходя из нее. Она сказала что-то вроде: «Отцы и матери нашей страны не для того выбирали меня премьер-министром этой страны, чтобы я рисковала жизнями их сыновей из-за каких-то юридических тонкостей. Вы случайно не забыли, что мы ведем войну?»

Вся студия одобрительно кричала и хлопала, и вся страна, наверно, тоже. Кроме Майкла Фута, Красного Кена Ливингстона, Энтони Веджвуда Бенна и всех этих чокнутых леваков. Миссис Тэтчер крута как не знаю кто. Она такая сильная, такая спокойная, такая уверенная. От нее куда больше пользы, чем от королевы, которая за все время с начала войны даже не чирикнула. Кое-какие страны – Испания, например, – заявляют, что мы не имели права стрелять по «Бельграно», но, если бы другие корабли этого конвоя не разбежались, вместо того чтобы спасать своих людей, аргентишек утонуло бы куда меньше. Наш Королевский флот никогда, ни за что не бросил бы своих, чтобы они вот так потонули. И вообще, если человек пошел служить в армию или на флот – все равно, в какой стране, – ему платят за то, что он рискует жизнью. Как Том Юэн. Теперь Галтьери пытается усадить нас за стол переговоров, но Мэгги ему сразу сказала, что обсуждать будет только резолюцию ООН за номером 502 – безусловный вывод аргентинских войск с британской территории. Какой-то аргентинский дипломат в Нью-Йорке никак не унимался – все ныл, что «Бельграно» был за пределами военной зоны, и в числе прочего сказанул, что «когда-то Британия правила волнами – тогда ее и правила волновали». По мнению «Дейли мейл», чего еще и ждать от мелкотравчатого писаки-латиноса: речь идет о жизни и смерти, а он отпускает дурацкие шуточки. «Дейли мейл» пишет, что аргентишки должны были задуматься о последствиях до того, как воткнули свой паршивый бело-синий флаг в землю нашей суверенной колонии. «Дейли мейл» совершенно права. «Дейли мейл» пишет, что Леопольдо Галтьери вторгся на Фолкленды только затем, чтобы отвлечь внимание от страданий своих подданных, которых он пытает, убивает и сбрасывает с вертолетов в море. Тут «Дейли мейл» опять права. «Дейли мейл» пишет, что патриотизм, свойственный Галтьери, – последнее прибежище негодяя. «Дейли мейл» так же права, как Маргарет Тэтчер! Вся Англия гудит, словно динамо-машина. Люди стоят в очередях у больниц, чтобы сдать кровь. Недавно на биологии мистер Уитлок большую часть урока рассказывал нам, как «некие молодые люди, истинные патриоты» поехали на велосипедах в Вустерскую больницу, чтобы сдать кровь. (Все знали, что он говорит про Гилберта Свинъярда и Пита Редмарли.) Медсестра их прогнала – сказала, что они еще маленькие. И мистер Уитлок написал Майклу Спайсеру, нашему члену парламента, и пожаловался, что детям Англии не дают внести свой вклад в победу. Его письмо уже напечатали в «Мальверн-газеттир».