Текст книги "Под знаком черного лебедя"

– Что?

– Ты прекрасно знаешь что. Ты подслушивал сейчас, когда я говорила по телефону?

– Когда это? – ответил я слишком быстро и слишком невинным голосом.

– Вообще-то, – сестра пронзила меня таким взглядом, что у меня задымилось лицо, – все, чего я от тебя прошу, – это чтобы ты не лез в мои дела. По-моему, это не слишком много. Если бы у тебя были друзья и ты разговаривал с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. Те, кто подслушивает чужие разговоры, – это не люди, а черви.

– Я не подслушивал! – вышло очень пискляво.

– А почему тогда три минуты назад твоя дверь была закрыта, а сейчас – открыта?

– Я н… – (Вешатель перехватил «не знаю», так что мне пришлось, как полному калеке, оборвать предложение и начать новое.) – А тебе-то что? У меня в комнате было душно. Я ходил в туалет. Дверь открылась из-за сквозняка.

На этот раз Вешатель разрешил мне сказать «сквозняк».

– Из-за сквозняка? Да, у нас на площадке просто ураган дует. Я едва на ногах стою.

– Я тебя не подслушивал!

Джулия промолчала ровно столько, чтобы дать мне понять: она знает, что я вру.

– А кто разрешил тебе брать «Abbey Road»?

Ее пластинка лежала рядом с моим паршивеньким проигрывателем.

– Ты же ее все равно не крутишь.

– Врешь, а даже если бы и не врал, это не значило бы, что она теперь твоя. Ты вот не носишь дедушкины часы. Это же не значит, что они теперь мои?

Она вошла ко мне в комнату, чтобы забрать «Abbey Road», по дороге перешагнула мою сумку «Адидас» и кинула взгляд на пишущую машинку. Корчась от стыда, я попытался закрыть стихи своим телом.

– Так ты согласен, что каждый имеет право на капельку собственной тайны? – Намек был прозрачным, как треск ореховой скорлупы в щипцах. – Если я увижу на этой пластинке хоть одну царапину, считай себя покойником.

Но через потолочное перекрытие послышалась не «Abbey Road», a «The Man with the Child in His Eyes»[2]2
  «Сквозь глаза мужчины смотрит ребенок» (англ.).


[Закрыть] Кейт Буш. Джулия ставит эту песню, только если ее обуревают эмоции или когда у нее месячные. У Джулии, должно быть, не жизнь, а малина. Ей восемнадцать лет, через несколько месяцев она уедет из Лужка Черного Лебедя, у нее есть бойфренд со спортивным автомобилем, она получает вдвое больше карманных денег, чем я, и может заставить других людей делать что угодно просто словами.

Одними словами.

Джулия наверху поставила Fleetwood Mac – «Songbird»[3]3
  «Певчая птица» (англ.).


[Закрыть].

По средам папа встает еще затемно, потому что ему надо ехать в Оксфорд на еженедельное совещание в штаб-квартире «Гринландии». Гараж находится под моей спальней, так что я слышу, как взревывает, оживая, папин «Ровер-3500». Если идет дождь, то шины шшшшипят на покрытой лужами дорожке, а капли дождя шмяк-блямс-разбиваются на подъемной двери гаража. На моем будильнике светились техническим зеленым светом цифры: 06:35. Мне осталось ровно 150 минут жизни. И всё. Ряды лиц в классе уже выстроились у меня перед глазами, словно фигурки инопланетян в игре «Космические захватчики». Одни будут ржать, другие недоумевать, третьи ужасаться, четвертые – жалеть меня. Кто решает, какое уродство забавно, а какое – трагично? Никто ведь не смеется над слепыми или над людьми, которые дышат с помощью искусственных легких.

Если бы Бог сделал так, чтобы каждая минута продолжалась полгода, я бы достиг средних лет к завтраку и умер от старости к тому времени, как пора будет садиться в школьный автобус. Я готов был проспать целую вечность. Я попытался отогнать мысли о будущем: лег обратно в кровать и представил себе, что потолок – это неразведанная поверхность планеты G-класса, обращающейся вокруг альфы Центавра. На всей планете не было ни живой души. Мне бы не пришлось произносить ни слова.

– Джейсон! Пора вставать! – прокричала мама на лестничной площадке.

Мне снилось, что я проснулся в лесу, окутанном синей дымкой, и нашел дедушкину «Омегу», целенькую, в зарослях огненных крокусов. Тут во сне послышался топот бегущих ног, и появилась мысль, что это кто-то из «призраков» спешит к месту сбора, на кладбище при церкви Святого Гавриила. Мама снова закричала: «Джейсон!» – и я увидел, что уже 07:41.

Я сонно ответил «О’кей» и приказал ногам спуститься с кровати – остальное тело поневоле последует за ними. Вопреки моим надеждам, зеркало в ванной не отразило свежих признаков проказы. Я подумал, что, может быть, стоит прижать ко лбу горячую тряпку, а потом пожаловаться, что у меня температура. Но маму не так легко обмануть. Мои счастливые красные трусы оказались в стирке, и я надел бананово-желтые – физкультуры сегодня нет, так что это все равно. Внизу мама смотрела по первому каналу Би-би-си новую утреннюю передачу, а Джулия резала банан себе в мюсли.

– Добрутро, – пробормотал я. – Что это за журнал?

Джулия показала мне обложку «Фейс»:

– Если ты хоть пальцем до него дотронешься, пока меня не будет, я тебя придушу.

«Это я должен был родиться, а не ты, поганая корова», – прошипел Нерожденный Близнец.

– Ты что-то хочешь сказать? У тебя такое лицо, как будто ты сейчас обмочишься. – Джулия явно не забыла вчерашний вечер.

Я мог бы дать отпор, спросив Джулию, придушит ли она и Эвана тоже, если он тронет ее журнал, но это значило бы объявить себя подслушивающим червяком. Мои «витабиксы» были на вкус как опилки. Прожевав завтрак, я почистил зубы, положил сегодняшние учебники в сумку «Адидас», а ручки «Бик» – в пенал. Джулия к этому времени уже ушла. Она ездит в то отделение школы, где располагаются шестые классы, – за ней заезжает Кейт Элфрик, которая уже сдала на права.

Мама висела на телефоне – рассказывала тете Алисе про нашу новую ванную комнату.

– Алиса, погоди минуту. – Мама прикрыла трубку ладонью. – У тебя есть деньги на обед?

Я кивнул. Я решил сказать ей про классный час:

– Мама, я х…

Вешатель перехватил слово «хотел».

– Скорее, Джейсон! Опоздаешь на автобус!

На улице было мокро и ветрено, словно на Лужок Черного Лебедя направили дождевальную установку. От Кингфишер-Медоуз остались только заляпанные дождем стены, исходящие каплями птичьи кормушки, мокрые садовые гномы, переполненные прудики и блестящие от воды альпийские горки. Лунно-серая кошка наблюдала за мной с сухого крыльца мистера Касла. О, если б я мог превратиться в кошку! Я миновал перелаз у выхода на верховую тропу. Будь я Грант Бёрч, Росс Уилкокс или кто угодно из ребят, живущих в социальных домах на Веллингтон-Энд, я бы сейчас перемахнул через изгородь и пошел по верховой тропе, куда приведет. Даже посмотрел бы, не идет ли она к заброшенному туннелю под Мальвернскими холмами. Но для таких, как я, это невозможно. Мистер Кемпси тут же заметит, что меня нету в день классного часа, которого я так боялся. На первой перемене он позвонит маме. Мистера Никсона тоже поставят в известность. Папу вытащат с еженедельного совещания. По моим следам пустят школьных надзирателей с собаками. Меня захватят в плен, допросят, сдерут с меня кожу заживо, и потом мистер Кемпси все равно заставит меня прочитать отрывок из «Простых молитв для сложного мира».

Если начинаешь задумываться о последствиях – все, пиши пропало.

У «Черного лебедя» стояли девчонки под зонтами. Мальчикам так нельзя, потому что зонты – это для педиков. (Кроме Гранта Бёрча, который не мокнет, потому что приказал своему слуге Филипу Фелпсу притащить огромный зонт, с каким играют в гольф.) Я шел в куртке, поэтому верхняя половина тела у меня была почти сухая, но на углу главной улицы меня обогнал «воксхолл-шеветт», расплескал огромную лужу и промочил мне все ноги. Носки стали шершавые и мокрые. Пит Редмарли, Гилберт Свинъярд, Ник Юэн, Росс Уилкокс и вся их шайка устроили битву в луже, но, как раз когда я подошел, к остановке подъехал школьный автобус с глазами, как у Нодди. Норман Бейтс смотрел на нас с водительского места, как вечно бодрствующий мясник на загон, полный откормленных свиней. Мы залезли в автобус, и двери зашипели, закрываясь. На моих «Касио» было 8:35.

В дождливые утра школьный автобус разит парнями, отрыжкой и пепельницей. Передние сиденья занимают девочки, они садятся на Гарлфорд и Блэкмор-Энд и говорят только об уроках. Четкие пацаны сразу проходят назад, но даже ребята вроде Пита Редмарли и Гилберта Свинъярда сидят смирно, когда автобус ведет Норман Бейтс. Норман Бейтс – из людей, похожих на треснутые каменные статуи, с таким лучше не связываться. Как-то раз Плуто Ноук открыл аварийную дверь – просто так, от нечего делать. Норман Бейтс прошел назад, схватил Плуто за шиворот, протащил по всей длине автобуса вперед и реально вышвырнул наружу. Плуто Ноук заорал из канавы:

– Я на тебя в суд подам! Ты мне руку сломал, блин!

Норман Бейтс в ответ вытащил сигарету из угла рта, наклонился со ступенек автобуса, высунул язык, как индеец-маори, и медленно, сосредоточенно потушил о собственный язык еще горящий окурок. Раздалось шипение. Норман Бейтс щелчком отшвырнул окурок на парня, сидящего в канаве.

Потом сел за руль и поехал дальше.

С тех пор никто не трогает аварийную дверь в его автобусе.

Дин Дуран влез в автобус на Драггерс-Энд, на самом краю деревни.

– Эй, Дин, – сказал я, – садись со мной, если хочешь.

Он страшно обрадовался, что я назвал его по имени при всех. Осклабился и мгновенно плюхнулся рядом.

– Господи! Льет, прямо уссывается. Если и дальше так пойдет, то к послешколы Северн выйдет из берегов во всем Аптоне. И в Вустере. И в Тьюксбери.

– Определенно.

Я из кожи вон лез, стараясь быть дружелюбным, – не столько ради него, сколько ради себя. Вечером, в автобусе из школы домой, я могу считать себя везунчиком, если хоть Человек-невидимка захочет сесть рядом с Д-д-джейсоном Т-т-т-тейлором, ш-ш-школьным з-з-з-заикой. Мы с Дураном стали играть в «Четыре в ряд» на запотевшем окне. Дуран выиграл у меня одну игру, не успели мы и до Велланд-Кросс доехать. Дуран учится в классе мисс Уайч, 2У. 2У – второй с конца класс. Но Дуран на самом деле не глупый. Просто если бы он вдруг начал учиться слишком хорошо, ему бы ото всех досталось.

В болотистом поле стояла черная лошадь, очень несчастная. Но я буду гораздо несчастней через двадцать одну минуту, даже уже немного меньше.

Под нашим сиденьем был радиатор отопления, так что мои школьные брюки расплавились и прилипли к ногам. Кто-то вонюче пернул. «Подгузник запустил газовую бомбу!» – заорал Гилберт Свинъярд. Подгузник ухмыльнулся, показав бурые зубы, высморкался в пакет из-под чипсов и швырнул его. Пакеты из-под чипсов далеко не летают, так что он попал в Робина Саута, сидящего прямо позади.

Не успел я оглянуться, как автобус заехал на школьный двор, и мы все высыпали наружу. В дождь мы ждем начала уроков не во дворе, а в актовом зале. Школа сегодня утром, казалось, состояла из мокрых замызганных полов, исходящих паром сырых курток, учителей, ругающих учеников за крик, первоклассников, играющих в запрещенные салочки в коридорах, и третьеклассниц, которые прочесывали коридоры, сцепив руки и распевая песню Pretenders. У начала туннеля в учительскую, где учеников ставят на время обеда в наказание, висят часы. По этим часам мне оставалось жить пять минут.

– А, Тейлор! Превосходно. – Мистер Кемпси ущипнул меня за мочку уха. – Тебя-то я и искал. Следуй за мной. Я желаю поместить ряд слов в твои органы слуха.

Наш классный руководитель повел меня по мрачному коридору, ведущему к учительской. Учительская – это как Бог: кто ее видел, тот не жилец. Распахнутая дверь в учительскую брезжила впереди, и сигаретный дым вылетал оттуда клубами, как туман в Лондоне времен Джека-потрошителя. Но мы свернули, не дойдя до нее, и оказались в кладовке, где хранятся канцелярские товары. Кладовка служит чем-то вроде КПЗ для ребят, которые влипли. Я попытался сообразить, что я такое сделал.

– Пять минут назад ко мне был перенаправлен телефонный звонок. Содержание разговора касалось Джейсона Тейлора. Звонила некая персона, которую заботило твое благосостояние.

Мистера Кемпси не поторопишь, остается только ждать.

– Эта персона призвала меня к свершению акта милосердия в последнюю минуту перед казнью.

Мимо открытой двери кладовки промчался мистер Никсон, директор школы, источая волны гнева и пара от мокрого твида.

– Простите, сэр?

Мистер Кемпси поморщился, раздраженный моей тупостью:

– Правильно ли я понимаю, что ты ждешь сегодняшнего утреннего классного часа с трепетом, который можно описать как «ужас, парализующий мозговые функции»?

Я почуял белую магию миссис де Ру, но не смел надеяться на спасение.

– Да, сэр.

– Да, Тейлор. По-видимому, твой самоотверженный логопед придерживается того мнения, что, отложив испытание огнем, назначенное на сегодняшнее утро, мы поспособствуем росту уровня твоей уверенности в себе в приложение к искусству риторики и публичных выступлений в более долгосрочной перспективе. Ты разделяешь это убеждение?

Я понял, что он сказал, но он ждал, что я не пойму.

– Простите, сэр?

– Ты хочешь или не хочешь, чтобы тебя освободили от чтения сегодня утром?

– Да, сэр, очень хочу, да.

Мистер Кемпси плотно сжал губы. Люди всегда думают, что излечить человека от запинания можно по принципу «брось его в глубокую воду – поневоле выплывет». По принципу крещения огнем. Люди видят по телевизору заик, которых в один прекрасный день заставляют выйти на сцену перед тысячью зрителей, и глядь! – из уст бывшего заики вылетает идеальная речь. Все радостно улыбаются: «Видите, он все прекрасно может! Надо было его только по-дружески подтолкнуть! Теперь он совершенно излечился!» Но это полная чушь. Если такое случается, это просто Вешатель выполняет первую заповедь. Вернитесь к «излеченному» заике через неделю и посмотрите, что с ним будет. Сами увидите. На самом деле, если бросить человека на глубину, он просто утонет. А крещение огнем вызывает ожоги третьей степени.

– Тейлор, ты не можешь всю жизнь бегать, поджав хвост, от публичных выступлений.

«Поспорим?» – парировал Глист.

– Я знаю, сэр. Потому и делаю все возможное, чтобы этому научиться. С помощью миссис де Ру.

Мистер Кемпси делал вид, что еще не сдался, но я уже чувствовал, что спасен.

– Очень хорошо, Тейлор. Но я думал, у тебя больше мужества. Я вынужден заключить, что ошибался в тебе.

Я проводил его взглядом.

Будь я папой римским, я бы произвел миссис де Ру в святые. Прямо тут же, на месте.

Сегодняшнее чтение из «Простых молитв для сложного мира» мистера Кемпси было про то, как дождь лил сорок дней и сорок ночей, но Господь обещал человеку, что в конце концов на небе появится радуга. (Джулия говорит, это совершенно абсурдно, что в 1982 году детям до сих пор преподносят байки из Библии как исторические факты.) Потом мы спели гимн «Все, как есть, дары благие / Посылают небеса, / Скажем Господу спасибо / За любовь и чудеса». Я решил, что пронесло, но, после того как мистер Кемпси зачитал все распоряжения и послания директора, Гэри Дрейк вдруг поднял руку:

– Простите, сэр, мне казалось, что сегодня очередь Джейсона Тейлора читать вслух. Я очень ждал этого и надеялся его послушать. Он что, будет вместо сегодняшнего дня читать на следующей неделе?

Класс чуть не свернул себе шеи – все пооборачивались на меня.

Я вспотел в пятидесяти местах сразу. И только сверлил взглядом меловую туманность на доске.

Через несколько секунд, которые показались мне за несколько часов, мистер Кемпси произнес:

– Дрейк, твое проникновенное выступление в защиту установленного порядка весьма похвально и, без сомнения, продиктовано альтруистическими соображениями. Однако я располагаю информацией о том, что функционирование вокального аппарата Тейлора оставляет желать лучшего. Таким образом, твой одноклассник освобождается по квазимедицинским показаниям.

– Значит, он будет читать на следующей неделе, да, сэр?

– Алфавит марширует вперед, не считаясь с человеческими слабостями, Дрейк. Следующей по алфавиту у нас идет Мишель Тирли. «Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен».

– Мне кажется, это не очень справедливо – как вы думаете, сэр?

За что Гэри Дрейк меня ненавидит? Что я ему сделал?!

– Жизнь очень часто бывает несправедливой, Дрейк, несмотря на все прилагаемые нами усилия, – мистер Кемпси захлопнул крышку пианино, – и мы должны мужественно встречать невзгоды. Чем раньше ты это усвоишь, тем лучше.

При последних словах он пронзил взглядом не Гэри Дрейка, а меня.

Уроки в среду начинаются со сдвоенной математики, которую ведет мистер Инкберроу. Сдвоенная математика – это самый ужасный урок за всю неделю. Обычно я сижу с Алистером Нёртоном, но сегодня Нёртон сел с Дэвидом Окриджем. Единственное свободное место оказалось рядом с Карлом Норрестом, прямо перед учительским столом, так что у меня не было выбора. Дождь лил так сильно, что фермы и поля за окном как будто растворялись в белых пятнах. Мистер Инкберроу винтовым броском раскидал нам на парты тетради для упражнений с прошлой недели и начал урок с нескольких дебильно простых задач, чтобы «размять мозги».

– Тейлор! – Он заметил, что я избегаю его взгляда.

– Да, сэр?

– Тебе не помешает немножко сосредоточиться, а? Если а равно одиннадцати, b – семи, а х – произведение а и b, чему равен х?

Ответ прост, как два пальца обоссать: семьдесят семь.

Но «семьдесят семь» – это два слова на «с». Два запинательных слова сразу. Вешатель жаждал мести за отмененную казнь. Его пальцы скользнули ко мне в язык и принялись сжимать горло, перекрывая вены, питающие мозг кислородом. Раз уж Вешатель так разъярился, я выглядел бы полным калекой, если бы попытался выдавить из себя запретное слово.

– Девяносто девять, сэр?

Ребята в классе, кто поумнее, застонали.

Гэри Дрейк громко хрюкнул:

– Да он гений!

Мистер Инкберроу снял очки, подышал на них и протер широким концом галстука.

– Семью одиннадцать – девяносто девять, говоришь? А? Позволь, Тейлор, я задам тебе дополнительный вопрос. Зачем я вообще сюда хожу, а? Скажи мне! Зачем, блин, зачем я вообще сюда хожу?!

Родственники

– Они здесь! – заорал я, когда белый «форд-гранада-гиа» дяди Брайана вплыл на Кингфишер-Медоуз.

Джулия захлопнула дверь в свою комнату, словно говоря: «Тоже мне событие!» – но родители внизу зашебуршали и застучали, как всегда, когда в дом вот-вот войдут гости. Я уже снял со стены карту Средиземья, спрятал глобус и все остальное, что кузен Хьюго мог бы счесть забавой для малышей. Так что мне можно было не трогаться с подоконника. Вчера ночью ураган шумел так, словно Кинг-Конг пытался содрать с нашего дома крышу, и ветер до сих пор еще не затих окончательно. Мистер Вулмер, сосед напротив, разбирал у себя на участке куски поваленного забора. Машина дяди Брайана свернула на нашу площадку перед гаражом и встала рядом с маминым «датсуном-черри». Первой из машины вышла тетя Алиса, мамина сестра. Потом с заднего сиденья вылезли трое моих двоюродных братьев Лэм. Сначала Алекс – на нем была майка с надписью «THE SCOPRPIONS LIVE IN 1981», а на голове повязка, как у Бьорна Борга. Алексу семнадцать лет, у него прыщи, как чумные бубоны, и тело ему на три размера велико. За ним вылез Найджел, он же Сопляк-младший, полностью погруженный в кубик Рубика, который он вертел со страшной скоростью. Последним вышел Хьюго.

Тело Хьюго сидит на нем идеально, как перчатка. Он на два года старше меня. Для большинства ребят имя Хьюго было бы страшным проклятием, но моего кузена оно озаряет ореолом. (Кроме того, Лэмы ходят в независимую школу в Ричмонде, где травят не мажоров, а тех, кто недостаточно мажорен.) Хьюго был одет в черную кофту на молнии, без капюшона и без логотипов, «ливайсы» на пуговицах, эльфийские сапожки и плетеный браслет, какой надевают, чтобы показать, что ты уже не девственник. Хьюго – любимчик фортуны. За игрой в «Монополию», пока мы с Алексом и Найджелом еще лихорадочно вымениваем Юстон-роуд на Олд-Кент-роуд с доплатой в 300 фунтов и надеемся сорвать куш на клетке «Бесплатная парковка», Хьюго уже успевает обзавестись отелями в Мэйфере и на Парк-лейн.

– Наконец-то! – Мама пробежала по дорожке и обняла тетю Алису.

Я приоткрыл окно на щелочку, чтобы лучше слышать.

В это время из теплицы вышел папа при всем параде – в облачении садовода-огородника.

– Брайан, ну и ветерок вы нам привезли!

Дядя Брайан вылез из машины и при виде папы отступил в деланом изумлении:

– Только посмотрите на этого бесстрашного садовода!

Папа взмахнул совком:

– Чертов ветер просто сплющил все мои нарциссы! К нам ходит человек делать основную работу по саду, но он сможет прийти только во вторник, а как говорит древняя китайская пословица…

– Мистер Бродвас – этакий самобытный деревенский персонаж, – вмешалась мама. – Он стоит всех тех денег, что мы ему платим, и еще столько же сверх того – ему приходится исправлять все, что натворит в саду Майкл…

– …как говорит древняя китайская пословица, «Мудлец сказял: хосесь быть сясливым неделю, возьми зену. Хосесь быть сясливым месяс, забей свиню. Хосесь быть сясливым сю зизнь, посяди сяд». Правда, очень остроумно?

Дядя Брайан притворился, что это очень остроумно.

– Эту пословицу Майкл услышал в передаче «Вопросы и ответы для садоводов», и там свинья шла раньше жены, – заметила мама. – Но посмотреть только на твоих мальчиков! Они опять выросли! Алиса, что ты подсыпаешь им в еду? Мне надо бы дать Джейсону того же, да побольше.

Вот это был удар под дых.

– Давайте скорее в дом, пока нас не сдуло, – сказал папа.

Хьюго уловил мой телепатический сигнал и поднял голову.

Я слегка шевельнул рукой в знак приветствия.

Наш домашний бар открывают только к приезду гостей и родственников. Из него пахнет лаком и хересом. (Однажды, когда никого не было дома, я попробовал херес. Вкус был как у сиропа на основе «Доместоса».) Мама велела мне притащить стул из столовой в гостиную, потому что там не хватило посадочных мест. Стул весил не меньше тонны и всю дорогу колотил меня по щиколотке, но я сделал вид, что мне нипочем. Найджел плюхнулся на кресло-мешок, а Алексу досталось одно из обычных кресел. Он тут же принялся выбивать ритм на подлокотнике. Хьюго сел по-турецки на ковер, а когда мама принялась выговаривать мне за то, что я принес мало стульев, сказал: «Ничего-ничего, тетя Хелена, мне удобно». Джулия так и не вышла. Только прокричала сверху, уже двадцать часов назад: «Сейчас иду!»

Как обычно, вечер открыли папа с дядей Брайаном, заспорив, как лучше ехать из Ричмонда в Вустершир. (На каждом было джерси для гольфа, которое другой подарил ему на Рождество.) Папа заявил, что, если ехать по А40, можно сэкономить двадцать минут по сравнению с А419. Дядя Брайан не согласился. Потом дядя Брайан сказал, что, погостив у нас, он собирается поехать в Бат через Сайренсестер и А417, и лицо папы исказилось ужасом.

– А – четыреста семнадцать? Ты собираешься пересекать Котсуолды в праздничный день? Брайан, это будет настоящий ад!

– Майкл, я уверена: Брайан знает, что делает, – сказала мама.

– А – четыреста семнадцать? Да это преддверие ада! – Папа уже листал свой «Атлас Королевского автомобильного общества», и дядя Брайан взглянул на маму, как бы говоря: «Если ему это доставляет удовольствие, пусть себе». (Я очень обиделся за папу.) – Видишь ли, Брайан, у нас в стране есть такие недавно изобретенные штуки, они называются «автомагистрали»… Вот, тебе нужна Эм-пять, пятнадцатый съезд… – Папа с размаху ткнул в карту указательным пальцем. – Вот! А отсюда просто повернешь на восток. Незачем тебе торчать в бристольских пробках. Эм-четыре, восемнадцатый съезд, потом А – сорок шесть до Бата. И дело в шляпе.

– Последний раз, когда мы навещали Дона и Друзиллу, мы именно так и поехали. – Дядя Брайан подчеркнуто не смотрел на «Атлас Королевского автомобильного общества». – Обогнули Бристоль с севера по Эм-четыре. И угадай, что было дальше. Мы простояли, бампер к бамперу, два часа! Верно, Алиса?

– Да, мы довольно долго стояли.

– Два часа, Алиса.

– Но это было, когда строили новую полосу! – парировал папа. – А сегодня вы просто пролетите по Эм-четыре. Как на крыльях. Гарантирую.

– Спасибо, Майкл, – обиженно растягивая слова, сказал дядя Брайан. – Но я не особенный поклонник автомагистралей.

– Что ж, Брайан, – папа с грохотом захлопнул «Атлас Королевского автомобильного общества», – если тебе нравится торчать в пробках среди гериатрических водил с автоприцепами, А – четыреста семнадцать до Сайренсестера для тебя самое то.

– Джейсон, пойди-ка помоги мне.

«Помоги мне» означает «принеси вообще все». Мама показывала тете Алисе свою недавно переоборудованную кухню. Из духовки сочились мясные ароматы. Тетя Алиса поглаживала новую плитку и говорила: «Потрясающе!» – а мама в это время наливала три стакана кока-колы – Алексу, Найджелу и мне. Хьюго попросил стакан холодной воды. Я высыпал в вазу пакет твиглетов. (Твиглеты – это такая еда; она, по мнению взрослых, должна нравиться детям; на самом деле твиглеты на вкус как горелые спички, которые обмакнули в «Мармит».) Потом я составил все на поднос, поднос выставил на окно между кухней и гостиной, обошел кругом, взял поднос и отнес его на кофейный столик. Ужасно нечестно, что мне приходится делать абсолютно все. Если бы я застрял у себя в комнате, как Джулия, за мной уже давно послали бы команду спецназа.

– Вижу, мемсаиб тебя выдрессировала как следует, – заметил дядя Брайан; я притворился, будто знаю, что такое мемсаиб.

– Брайан? – Папа взмахнул графином. – Еще капельку хереса?

– Не откажусь, черт побери! Не откажусь!

Я выдал Алексу кока-колу, и он в ответ хрюкнул. И зачерпнул пригоршню твиглетов.

Найджел бодро прокричал: «Большое спасибо!» – и тоже набрал твиглетов.

Хьюго, получив воду, сказал: «Спасибо, Джейс», а на твиглеты – «Нет, спасибо».

Дядя Брайан и папа обсудили пункт «Обстановка на дорогах» и перешли к пункту «Рецессия».

– Нет, Майкл, ты в кои-то веки ошибаешься, – произнес дядя Брайан. – Бухгалтерия – это такая игра, которая более или менее неподвластна причудам экономики.

– Не хочешь же ты сказать, что твои клиенты не страдают от спада?

– Страдают?! Ёксель-моксель, Майкл, они забегали как муравьи! Банкротства, взыскания по закладным с утра до ночи! Мы уже затраханы работой, простите мой французский. Я тебе говорю, я благодарен этой бабе на Даунинг-стрит за эту финансовую, как ее теперь модно называть, анорексию. Наша бухгалтерская братия деньги просто лопатой гребет! А поскольку бонусы партнеров зависят от прибыли, ваш покорный слуга чувствует себя очень неплохо.

– Банкроты вряд ли станут постоянными клиентами, – подколол его папа.

– Ну и плевать, зато им нет конца! – Дядя Брайан вылил в глотку остаток хереса. – Так что я в этой ситуации боюсь за вас, розничных торговцев. Еще рецессия не кончится, как вы все положите зубы на полку. Помяни мое слово.

Папа задиристо потряс пальцем в воздухе:

– При хорошем управлении компания процветает не только в тучные, но и в тощие годы. Может, в стране и три миллиона безработных, но «Гринландия» только что взяла десять менеджеров-стажеров. Качественные продукты в розницу по оптовым ценам всегда найдут спрос.

– Расслабься, Майкл. – Дядя Брайан шутливо поднял руки, сдаваясь. – Ты не на слете директоров по продажам. Но мне кажется, ты прячешь голову в песок. Даже тори поговаривают о том, что надо затянуть пояса. Профсоюзы дохнут на глазах… хотя по мне, так это хорошо, а не плохо. «Бритиш лейланд» остается без заказов… доки затихают… «Бритиш стил» умирает… Все заказывают корабли в этой сраной Южной Корее, или где там, а не в доках Тайна и Клайда. Товарищ Скаргилл грозит нам революцией… Очень трудно поверить, что все это в конечном итоге никак не повлияет на сбыт замороженных блинчиков и рыбных палочек. Мы с Алисой за вас беспокоимся, знаете ли.

– Что ж, очень мило с вашей стороны, – папа откинулся в кресле, – но розничная торговля пока держится, и «Гринландия» прочно стоит на ногах.

– Рад слышать, Майкл. Честное слово, рад.

(Я тоже был рад это слышать. Папу Гэвина Коули сократили с фабрики «Металбокс» в Тьюксбери. День рождения Гэвина, который должен был пройти в парке аттракционов «Олтон тауэрс», отменили. Гэвин так осунулся, что глаза у него на несколько миллиметров запали в череп. Через год его родители развелись. Келли Дуран мне говорила, что его отец до сих пор сидит на пособии.)

У Хьюго на шее тонкий кожаный ремешок. Я тоже такой хочу.

Когда у нас гостят Лэмы, соль и перец волшебным образом превращаются в «специи». На ужин были: на закуску – коктейль из креветок в винных бокалах, на главное – бараньи котлеты в папильотках с картофелем «дюшес» и тушеным сельдереем, а на «десерт» (не на «сладкое») – «запеченная Аляска». Стол сервировали с салфетками в перламутровых кольцах. (Дедушка – папин папа – привез эти кольца из Бирмы, из той же поездки, в которой он купил «Омегу», разбитую мной в январе.) Перед тем как приступить к закуске, дядя Брайан открыл привезенное им вино. Джулия и Алекс получили по целому стакану, Хьюго и я – по полстакана, а Найджелу налили «только свисток смочить».

Тетя Алиса произнесла свой традиционный тост:

– За династию Тейлоров и Лэмов!

Дядя Брайан поднял свой традиционный тост:

– Выпьем за то, что я смотрю на тебя, малыш!

Папа притворился, что его это очень рассмешило.

Мы все (кроме Алекса) сдвинули бокалы и пригубили вино.

Папа непременно должен посмотреть свой бокал на просвет и воскликнуть: «Как легко пьется!» Вот и сегодня он не подвел. Мама пронзила его взглядом, но папа этого никогда не замечает.

– Умеешь ты выбрать выпивон, Брайан, этого у тебя не отнять.

– Я счастлив, что заслужил твое одобрение, Майкл. Я решил себя побаловать и купил целый ящик. Его делают на винограднике рядом с тем очаровательным коттеджем на озерах, где мы отдыхали в прошлом году.

– Вино? В Озерном крае? В Камбрии? Не может быть. Я уверен, окажется, что ты ошибся.

– Да нет же, Майкл, не на английских озерах. На итальянских. В Ломбардии.

Дядя Брайан крутанул бокал, ополаскивая вином стенки, понюхал и вылил в себя.

– Семьдесят третий год. С нотками ежевики, дыни и дуба. Впрочем, Майкл, с твоим суждением истинного знатока я согласен. Неплохое винцо.

– Ну что ж, – сказала мама, – налегайте на еду!

После первого раунда восторженных восклицаний тетя Алиса сказала:

– В школе было много событий в этом семестре, правда, мальчики? Найджел теперь капитан шахматного клуба.

– Президент, вообще-то, – поправил Найджел.

– Ах, пардоньте! Найджел теперь президент шахматного клуба. А Алекс делает что-то невероятное со школьным компьютером, правда, Алекс? Я вот даже видеомагнитофон на запись не умею включить, а он…

– Правду сказать, Алекс давно обскакал своих учителей, – сказал дядя Брайан. – Что ты там делаешь на компьютере, а, Алекс?