Текст книги "Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления"

Не далее как в 2016 году было подписано Парижское климатическое соглашение, которое установило порог глобального потепления в 2 °C как обязательную цель для всех стран мира, но результаты оказались печальными. В 2017 году, по данным Международного энергетического агентства, выбросы CO₂ выросли на 1,4% (25), после того как в течение пары лет оптимисты расценивали ситуацию как выполаживание или выход на плато; выбросы опять стали расти. Но еще до достижения нового пика ни одна крупная промышленная страна даже не начала выполнять условия Парижского соглашения (26). Конечно, эти условия всего лишь привели бы нас к потеплению на 3,2 °C; чтобы остановиться на 2 °C, все страны-подписанты должны были приложить гораздо больше усилий. В настоящее время таких подписантов 195, из них лишь несколько находятся в рамках целевых выбросов по Парижскому соглашению: Марокко, Гамбия, Бутан, Коста-Рика, Эфиопия, Индия и Филиппины. И намерение Дональда Трампа выйти из этого соглашения[40]40
  4 ноября 2019 года США официально подали заявку на выход из Парижского соглашения. – Прим. ред.


[Закрыть] в перспективе может оказаться полезным; на самом деле его упрямство может оказаться весьма продуктивным, поскольку отказ Америки от лидерства в вопросах климата выведет на первые позиции Китай – и Си Цзиньпин[41]41
  Си Цзиньпин (род. 1953) – генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Китая (с 15 ноября 2012 года), председатель Китайской Народной Республики (с 14 марта 2013 года). – Прим. ред.


[Закрыть] получит возможность занять более агрессивную позицию по изменению климата. Но, разумеется, заявления Китая пока так и остаются лишь заявлениями; страна уже имеет самый большой углеродный след в мире, и в первые три месяца 2018 года ее выбросы выросли на 4% (27). В Китае находится половина угольных электростанций мира, и они в среднем работают только половину времени, то есть их использование можно быстро нарастить. С 2000 года во всем мире выработка энергии на угольных электростанциях выросла почти вдвое (28). Согласно одной аналитике, если бы весь мир последовал примеру Китая, к 2100 году мы бы получили потепление на 5 °C (29).

В 2018 году ООН спрогнозировала, что при текущем уровне выбросов потепление превысит 1,5 °C к 2040 году, если не раньше; в 2017 году американское Национальное климатическое агентство сообщило, что, даже если концентрация CO₂ во всем мире вдруг стабилизируется, нам все равно не избежать дополнительного потепления на полградуса. И, наверное, поэтому, чтобы оставаться ниже 2 °C, надо не просто сократить выбросы, а прийти к «отрицательным выбросам»[42]42
  Отрицательные выбросы углекислого газа – технологии, в том числе в энергетике, которые при производстве поглощают больше углекислого газа, чем выбрасывают. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Здесь возможны два варианта: технологии по извлечению углекислого газа из атмосферы и новый подход к лесному и сельскому хозяйству, который даст растительной жизни достичь того же результата, но более традиционным способом.

Согласно ряду недавних статей, на данный момент обе эти технологии мало чем отличаются от фантазий. В 2018 году Консультативный совет Европейской академии наук установил, что существующие технологии отрицательных выбросов имеют слишком «ограниченный реальный потенциал» (30), даже чтобы замедлить повышение концентрации углекислого газа в атмосфере, не говоря уже о том, чтобы значительно снизить эту концентрацию. В 2018 году журнал Nature назвал все основанные на технологиях по извлечению углекислого газа сценарии «магическим мышлением» (31). Но даже оно не слишком радостное. В атмосфере содержится не так много углерода, говорили все, только 410 частей на миллион, но он везде, и для глобального сбора углерода потребуется создать соответствующие предприятия почти по всему миру – планета превратится в нечто вроде завода по очистке воздуха, летящего по орбите вокруг Солнца; промышленный спутник, описывающий параболу в Солнечной системе. (Совсем не это подразумевали Барбара Уорд и Бакминстер Фуллер под термином «космический корабль Земля».) И хотя развитие, несомненно, будет, издержки снизятся и появятся более эффективные технологии, мы не можем ждать достижений прогресса; у нас попросту нет времени. По одной оценке, чтобы надеяться на два градуса потепления, мы должны открывать новые заводы по улавливанию углерода (32) с частотой полтора завода в день в течение следующих 70 лет. В 2018 году во всем мире их насчитывалось лишь 18 штук (33).

Как ни печально, но безразличие в вопросах климата было всегда. Прогнозирование будущего потепления – глупое занятие, поскольку результат зависит от многих уровней неопределенности; но если по самому оптимистичному сценарию мы получим 2–2,5 градуса потепления к 2100 году, то самый вероятный вариант, самый жирный участок кривой вероятности находится на отметке в три градуса или чуть выше. Возможно, даже такой уровень потепления потребует значительных усилий по отрицательным выбросам с учетом того, что наше потребление углеводородов продолжает расти. Имеет место и некоторый риск научной неопределенности, вероятность того, что мы недооцениваем эффекты обратных связей в природных системах, которые мы слабо понимаем. Видимо, если эти процессы запустятся, мы можем получить четыре градуса потепления к 2100 году, даже при значительном снижении выбросов в грядущие десятилетия. Но время, прошедшее с момента подписания Киотского протокола, показало, что из-за недальновидности человека делать предсказания о том, что точно случится, непродуктивно; лучше рассматривать то, что может случиться. Здесь нас ничто не ограничивает.

В ближайшем будущем подавляющее большинство людей будет жить в городах, что лишь усугубит проблемы повышения температуры. Асфальт, бетон и все прочее (34), что делает города густонаселенными, в том числе человеческая плоть, поглощает тепло из окружающей среды и хранит его некоторое время, подобно медленно растворимой ядовитой пилюле; это ухудшает ситуацию, поскольку при сильной жаре ночной отдых жизненно необходим, чтобы тело охладилось. Когда этот отдых становится короче и хуже, плоть не успевает должным образом остыть. Бетон и асфальт в городах поглощают так много тепла в течение дня, что ночью, когда они остывают, прирост температуры может составить до 13 °C (35), и почти невыносимо жаркие дни становятся смертельно опасными – как это было с волной жары в Чикаго в 1995 году (36), убившей 739 человек, – это эффект от прямого воздействия тепла, усугубленный неадекватной инфраструктурой системы здравоохранения. Эти часто цитируемые цифры отражают лишь число прямых смертей; из тысяч обратившихся в больницы почти половина умерла в течение года. Другие отделались необратимыми повреждениями мозга. Ученые называют это эффектом «острова тепла» – каждый город является замкнутым пространством, и чем больше в нем населения, тем он горячее.

Мир стремительно урбанизируется, и, по оценкам ООН, к 2050 году две трети населения мира (37) будет проживать в городах – это 2,5 миллиарда новых горожан. Уже больше века люди видят в городах свое будущее, из-за чего определение мегаполиса постоянно масштабируется: больше пяти миллионов, больше десяти миллионов, больше 20 миллионов жителей. Изменение климата вряд ли сильно повлияет на эту тенденцию, но сделает связанное с ней переселение более опасным: миллионы самых решительных хлынут в города, где календари испещрены днями смертельной жары, собираясь в мегаполисах, подобно мотылькам, летящим к пламени.

В теории изменение климата может повернуть эту миграцию вспять, возможно, в большей степени, чем это произошло из-за роста преступности во многих городах Америки за последнее столетие, и городское население в некоторых регионах мира двинется в обратную сторону по мере того, как жизнь в городах будет становиться невыносимой. При сильной жаре асфальт в городах начнет плавиться и железнодорожные рельсы вздуются – это уже происходит сегодня, но в ближайшее десятилетие эти процессы многократно усилятся. В настоящее время в 354 крупных городах максимальная средняя температура летом составляет 35 °C или выше. К 2050 году их может стать 970 (38), а число жителей этих городов, подверженных смертельной жаре, может вырасти в восемь раз – до 1,6 миллиарда. Только в США с 1992 года 70 тысяч рабочих получили серьезные травмы от жары (39), а к 2050 году по всему миру от прямого теплового воздействия погибнет 255 тысяч человек (40). Уже сейчас тепловой стресс угрожает миллиарду людей, а треть населения мира испытывает смертельную жару (41) в течение не менее чем двадцати дней каждый год; к 2100 году эта треть увеличится до половины, даже если нам удастся сдержать потепление до 2 °C. Если нет, то она может вырасти и до трех четвертей.

В США тепловой удар воспринимают с усмешкой – о таких вещах детям рассказывают в летнем лагере, вроде судороги во время плавания. Но тепловая смерть – это жесточайшая пытка для организма, столь же болезненная и дезориентирующая, как переохлаждение. Сначала наступает «тепловая усталость» вследствие обезвоживания: обильное потоотделение, слабость, головокружение. После определенного момента вода уже не поможет: внутренняя температура растет, и тело направляет кровь к коже в отчаянной надежде охладить ее. Кожа краснеет; внутренние органы начинают отказывать. В итоге потоотделение может прекратиться совсем. Мозг перестает нормально работать, и иногда после периода беспокойства и борьбы может произойти смертельный сердечный приступ. «Что касается экстремальной жары, – как говорил Уильям Лангевиш, – пытаться спастись от нее – все равно что пытаться сбросить собственную кожу» (42).

Голод

Климат и растительность бывают разными, но главный принцип для основных злаковых культур, выращиваемых при оптимальной температуре, состоит в том, что на каждый градус потепления урожаи снижаются на 10% (43). По некоторым оценкам, даже больше (44). Это означает, что, если к концу столетия планета станет на пять градусов теплее, а, согласно прогнозам, население Земли вырастет на 50% и это население надо будет кормить, у нас также будет на 50% меньше зерна. А может, и еще меньше, поскольку с ростом потепления урожайность снижается быстрее. С белком дела обстоят еще хуже: для производства одного килограмма говядины нужно восемь килограммов зерна (45), скармливаемого корове, которая всю свою жизнь нагревала планету метановой отрыжкой.

Глобально продукция из зерновых составляет около 40% рациона человека (46); с учетом соевых бобов и кукурузы получается около двух третей получаемых человеком калорий (47). В целом, по оценкам ООН (48), в 2050 году нам потребуется вдвое больше еды, чем сегодня, – и, хотя это спекулятивный показатель, с ним можно работать. Фитофизиологи с неиссякаемым оптимизмом говорят, что расчеты по урожаям зерновых культур применимы только к регионам, где температура выращивания уже достигла пика, и они правы – в теории теплый климат упростит выращивание пшеницы в Гренландии. Но, как указано в прорывной статье Розамунд Нейлор[43]43
  Розамунд Нейлор (англ. Rosamond Naylor, род. 1958) – американская экономистка. – Прим. пер.


[Закрыть] и Дэвида Баттисти[44]44
  Дэвид Баттисти (англ. David Battisti, род. 1956) – американский климатолог. – Прим. пер.


[Закрыть], тропики уже стали слишком теплыми для эффективного выращивания зерна (49), и те районы, где производят зерно сейчас, уже достигли оптимальной для выращивания температуры, а это значит, что даже при небольшом потеплении их урожайность начнет снижаться. То же самое в целом справедливо и для кукурузы. При четырех градусах потепления урожаи кукурузы США, крупнейшего производителя этой культуры, могут снизиться почти наполовину. Для трех следующих крупнейших производителей – Китая, Аргентины и Бразилии – прогнозируемый спад не так велик, но в любом случае каждая из этих стран потеряет пятую часть своей продуктивности (50).

Десять лет назад климатологи могли бы сказать, что, хотя прямое воздействие тепла подрывает рост растений, дополнительный углерод в атмосфере дает обратный эффект, нечто вроде удобрения из воздуха. Наибольший эффект, впрочем, наблюдается у сорняков – у зерновых культур такого нет. При повышенных концентрациях углерода у растений появятся более толстые листья, что вроде бы неплохо. Но толстые листья хуже поглощают CO₂, вследствие чего к концу столетия мы получим дополнительные 6,39 миллиарда тонн углекислого газа в атмосфере (51).

Помимо увеличения концентрации углекислого газа, изменение климата приведет к тому, что растениям придется бороться с большим количеством насекомых – повышение их активности может дополнительно снизить урожаи на 2–4%, так же как грибок и болезни, не говоря уже о наводнениях. Некоторые культуры, например сорго, чуть более устойчивы, но даже в тех регионах, где выращивают подобные альтернативные сельхозкультуры, их урожайность недавно снизилась; и, хотя селекционеры надеются на выведение более устойчивых к жаре видов, за несколько десятилетий они так и не смогли достичь успеха. Естественный мировой пшеничный пояс каждые десять лет смещается к полюсам примерно на 250 километров, но нельзя так просто взять и сдвинуть пахотные земли на сотни километров на север, и не только потому, что будет сложно быстро освободить землю, занимаемую сейчас городами, скоростными шоссе, офисными зданиями и промышленными зонами. Урожайность в холодных удаленных областях Канады и России, даже если там потеплеет на несколько градусов, будет ограничена качеством почв, поскольку планете требуются столетия для формирования оптимально плодородной земли. Сейчас мы уже и так используем все плодородные земли, и климат меняется слишком быстро, чтобы ждать, пока подтянутся северные почвы. И эти почвы, хотите верьте, хотите нет, в буквальном смысле исчезают со скоростью 75 миллиардов тонн в год (52). В США темпы эрозии в десять раз выше естественных темпов восстановления (53); в Китае и Индии это происходит в 30–40 раз быстрее (54).

Даже при всех попытках адаптироваться мы движемся слишком медленно. Экономист Ричард Хорнбек специализируется на истории засушливых районов Америки; он говорит, что в прошлом фермеры, вероятно, могли бы адаптироваться к изменениям климата через возделывание новых видов культур. Но этого не происходило из-за нехватки необходимого кредитования (55), и, таким образом, они не могли преодолеть инерцию традиций и самобытного уклада. Поэтому урожаи гибли, каскадными волнами приводя к катастрофе целые штаты вместе со всем их населением.

Кстати говоря, аналогичные трансформации происходят на Американском Западе прямо сейчас. В 1879 году натуралист-естествоиспытатель Джон Уизли Пауэлл, во время осады Виксберга изучавший камни, заполнявшие окопы союзных войск, предугадал естественную границу (56), проходящую вдоль сотого меридиана в истинном северном направлении. Она отделяет влажные – а значит, пригодные для возделывания – естественные сельскохозяйственные земли, расположенные на Среднем Западе, от засушливых, величественных, но менее пригодных для сельского хозяйства земель истинного Запада (57). Линия раздела проходит через Техас, Оклахому, Канзас, Небраску и обе Дакоты и простирается на юг в Мексику и на север в канадскую провинцию Манитоба, отделяя более густонаселенные места с крупными фермами от малолюдных, открытых земель, которые так и не стали полезными для сельского хозяйства. Всего лишь с 1980 года эта граница сместилась на 225 километров восточнее, почти до 98-го меридиана, в процессе иссушив сотни тысяч квадратных километров сельхозземель. В мире существует лишь одна подобная граница (58), отделяющая пустыню Сахара от остальной Африки[45]45
  Границы между биомами могут быть довольно заметны, когда речь идет о смене типов растительности: леса и степи, леса и тундра, степи и пустыни. Особенность американской границы в том, что она протянулась вдоль меридиана, а не параллельно широтам, как в Евразии. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Пустыня тоже расширилась на 10%, а зимой это число увеличивается до 18% (59).

Привилегированные наследники промышленного Запада долгое время смеялись над предсказаниями Томаса Мальтуса, британского экономиста, считавшего, что долгосрочный экономический рост невозможен, поскольку любой рекордный урожай или период роста приведут к увеличению числа новых детей, которые будут потреблять этот урожай и нивелировать достижения, – и, как следствие, численность любого населения, включая население планеты в целом, будет испытанием для материального благополучия. В 1968 году лауреат Нобелевской премии Пол Эрлих выступил с аналогичным предупреждением, актуальным для Земли XXI века с многократно выросшим населением, в своей широко осмеянной книге The Population Bomb («Демографическая бомба»), предположив, что экономическая и сельскохозяйственная продуктивность планеты уже достигла своего естественного предела, – книга была опубликована, по случайному совпадению, как раз в тот период, когда начал проявляться рост продуктивности «зеленой революции». Этот термин, которым сегодня иногда описывают прогресс «чистой энергетики», впервые возник в период невероятного роста урожаев, полученных за счет инноваций в сельском хозяйстве в середине ХХ столетия. За следующие 50 лет население мира удвоилось, а число людей, живущих в условиях крайней бедности, сократилось примерно в шесть раз – с более чем половины всего человечества до 10%. В развивающихся странах недоедание снизилось с более чем 30% в 1970 году до 10% в наши дни (60).

Эти показатели внушают безразличие к любым проблемам экологии, и в своей недавней книге о значении сельскохозяйственного бума XXI века писатель Чарльз Манн назвал «чародеями» тех, кто противопоставляет кажущейся нехватке ресурсов рефлексивный оптимизм, и «пророками» тех, кто всегда считает, что коллапс наступит совсем скоро. И хотя успехи зеленой революции кажутся почти идеальными с точки зрения идеи и исполнения, чтобы опровергнуть алармизм Эрлиха, Манн и сам не уверен, какие уроки можно из этого извлечь. Возможно, еще рановато оценивать Эрлиха – или его вдохновителя Мальтуса, – поскольку почти весь ошеломляющий прирост производительности последнего столетия обязан своим существованием трудам одного человека, Нормана Борлоуга, что, возможно, является лучшим примером проявления гуманистического аспекта имперского столетия Америки. Норман Борлоуг родился в 1914 году в штате Айова в семье фермеров (61), окончил государственный университет, работал в DuPont, а затем, при содействии Фонда Рокфеллера, разработал ряд новых высокоурожайных и устойчивых к болезням сортов пшеницы, которые спасли от голода миллиард людей на планете. Но если этот прирост был разовым и был создан по большей части одним человеком, можем ли мы надеяться на подобные улучшения в будущем?

В науке предмет этих споров обозначают термином «предельная емкость»: какое количество населения может выдержать окружающая среда, прежде чем разрушиться или деградировать от чрезмерного использования? Но одно дело – рассуждать о том, каким может быть предельный урожай в конкретном регионе планеты, и совсем другое – понимать, в какой степени эти показатели зависят от окружающей среды, системы гораздо более крупной и неопределенной в сравнении с тем, чем могут эффективно управлять имперские «чародеи» вроде Борлоуга. Иными словами, глобальное потепление – это нечто большее, чем одна переменная в уравнении для определения предельной емкости; это целый набор условий, в рамках которых будут происходить все наши эксперименты по увеличению этой емкости. С этой точки зрения изменение климата уже кажется не просто одним из вызовов для планеты, и без того страдающей от гражданских конфликтов, войн, ужасающего неравенства и других негативных факторов, слишком многочисленных, чтобы перечислить их все, а всеобъемлющим этапом, включающим в себя сразу все вызовы планетарного масштаба; этапом, который вмещает в себя все будущие проблемы мира и все их возможные решения.

Удивительным и возмутительным образом может оказаться, что это одно и то же. Графики, отображающие достигнутый прогресс в развивающихся странах – по бедности, голоду, образованию, младенческой смертности, продолжительности жизни и гендерным вопросам, – это, по сути, те же графики, которые отображают резкий рост глобальных выбросов CO₂, приведших планету на грань общей катастрофы. И это один из аспектов того, что понимается под термином «климатическая справедливость». Нет сомнений, что тяжелейшие последствия изменения климата ударят по тем, кто меньше других защищен от климатической трагедии, но в крупном масштабе это можно рассматривать как гуманитарный рост среднего класса развивающихся стран с момента окончания холодной войны, произошедший за счет основанной на ископаемом топливе индустриализации; как кредит на развитие южных стран под залог экологического будущего планеты.

Это одна из причин, по которой наша общая климатическая судьба будет так сильно зависеть от характера развития Индии и Китая, которым выпала нелегкая доля по выведению многих сотен миллионов людей в глобальный средний класс, – с пониманием того, что легкий путь, доставшийся странам, развившим свою промышленность в XIX и ХХ веках, теперь является прямой дорогой к климатическому хаосу. Но это вовсе не означает, что они не пойдут по такому пути: ожидается, что к 2050 году потребление молока в Китае вырастет втрое от текущего уровня из-за более «западного» образа жизни развивающегося потребительского класса; и только из-за одного этого фактора в одной отдельно взятой стране глобальные выбросы парниковых газов от молочных ферм повысятся на 35% (62).

Уже сейчас глобальное производство еды дает около трети всех выбросов (63). По оценкам Greenpeace, чтобы избежать опасных изменений климата, мир должен сократить потребление молока и мяса на 50% к 2050 году (64); но все, что мы знаем о росте материального благосостояния стран, указывает на то, что это практически нереально. Однако отказ от молока – это сущие мелочи в сравнении с дешевой электрификацией, автомобилями или белковой диетой, на которую полагаются богатые люди всего мира для поддержания фигуры. И мы, живущие в промышленно развитых западных странах, стараемся не задумываться о цене этих благ, принесших нам столько преимуществ. А если такие мысли к нам и приходят, то часто в виде чувства вины за то, что критик Крис Барктус метко назвал «мальтузианской трагедией» (65), то есть нашей неспособностью увидеть хотя бы остатки безгрешности в каждодневной жизни благополучного Запада с учетом разрушений, которые это благополучие принесло покоренной природе, и страданий жителей остальных регионов планеты, оставшихся далеко позади в гонке за бесконечным материальным комфортом. И вынужденных, в сущности, за него платить.

Разумеется, большинство не разделяет этих трагических, наполненных жалостью к самим себе взглядов. Состояние полубезразличия и полуигнорирования – это гораздо более распространенный тип «климатической болезни», чем истинное отрицание или истинный фатализм. Это стало предметом большого двухтомника Carbon Ideologies («Углеродные идеологии») американского писателя и журналиста Уильяма Воллманна, начинающегося – после эпиграфа из Стейнбека «Преступление – это то, что совершает кто-то другой»[46]46
  Стейнбек Д. Зима тревоги нашей. М.: АСТ, 2016.


[Закрыть] – такими словами: «Однажды, возможно, в не очень далеком будущем обитатели более горячей, более опасной и биологически более бедной планеты, чем та, на которой я сейчас живу, спросят, о чем мы думали и думали ли вообще». В прологе своей книги он пишет в основном в прошедшем времени, из воображаемого мрачного будущего. «Разумеется, все это мы сделали сами; мы всегда были интеллектуально ленивыми, и чем меньше с нас спрашивали, тем меньше нам было что сказать, – пишет он. – Мы все жили ради денег и ради них же и умирали».

Засуха может стать еще большей угрозой для производства еды, чем жара, и лучшие пахотные земли мира быстро превратятся в пустыни. При двух градусах потепления засухи охватят средиземноморский регион и большую часть Индии (66), урожаи кукурузы и сорго во всем мире резко снизятся, что нарушит глобальные поставки пищи. При 2,5 °C, в основном из-за засухи, в мире может наступить глобальный дефицит еды – планета будет производить меньше калорий, чем нужно населению. При 3 °C засух станет больше – в Центральной Америке, Пакистане, западной части США и в Австралии. При 5 °C вся планета будет находиться в состоянии, которое эколог Марк Линас охарактеризовал как «два окольцовывающих планету пояса непрекращающейся засухи» (67).

Детально смоделировать осадки очень сложно, но все прогнозы на вторую половину текущего столетия очень похожи: нас ждут как беспрецедентные засухи, так и беспрецедентные дожди-наводнения. К 2080 году, если не произойдет значительного снижения выбросов, юг Европы будет находиться в состоянии перманентной экстремальной засухи, гораздо худшей, чем в самых засушливых районах США (68). То же самое справедливо для Ирака, Сирии и почти всех стран Ближнего Востока (69), некоторых наиболее населенных регионов Австралии, Африки и Южной Америки и зернопроизводящих районов Китая. Все эти места, ныне производящие значительную часть еды в мире, перестанут быть стабильно развивающимися источниками продовольствия. Что касается американской засухи прошлых лет, так называемой Пыльной чаши: засухи на равнинах и юго-востоке США будут не просто суровее, чем в 1930-е годы, как прогнозирует исследование НАСА от 2015 года, а более тяжелыми, чем любые засухи за тысячу лет – в том числе те, которые произошли в промежутке между 1100 и 1300 годами, когда иссохли все реки к востоку от гор Сьерра-Невада и, вероятно, погибла цивилизация Анасази (70).

Не забывайте, что даже с учетом всех достижений последних десятилетий мы так и не смогли победить голод во всем мире. До этого еще очень далеко: по многим оценкам, около 800 миллионов человек страдают от недоедания, и для 100 миллионов это происходит из-за климатических событий (71). Явление, которое называют «скрытым голодом», – микронедоедание и пищевая недостаточность – значительно масштабнее и охватывает более миллиарда людей. Весной 2017 года в четырех странах Африки и на Ближнем Востоке случился беспрецедентный голод (72); ООН предупреждала, что разрозненные эпизоды голода в Сомали, Южном Судане, Нигерии и Йемене могли убить в тот год 20 миллионов человек. Это был всего один год на одном континенте, которому нужно кормить миллиард человек и чье население, как ожидается, увеличится в течение XXI века до четырех миллиардов.

Остается надеяться, что с ростом населения в этом регионе появятся свои волшебники-Борлоуги, и чем больше их будет, тем лучше. Намеки на возможные технологические прорывы уже есть (73): Китай инвестирует в передовые сельскохозяйственные технологии для повышения урожайности и снижения использования удобрений, производящих парниковые газы; в Британии в 2018 году новый проект «безземельного сельского хозяйства» (74) дал свой первый «урожай»; в США уже говорят о перспективах вертикального фермерства, которое экономит сельхозземли за счет многоэтажных посадок в помещениях; и выращенный в лаборатории белок, дающий тот же эффект экономии места за счет выращивания мяса в пробирках. Но это все еще единичные передовые технологии. Распределенные неравномерно и очень дорогие, они пока недоступны для тех, кто больше всего в них нуждается. Десять лет назад были большие надежды на то, что ГМО-культуры произведут следующую зеленую революцию, но сегодня генные модификации используются в основном для того, чтобы сделать растения более устойчивыми к пестицидам, которые, в свою очередь, производятся теми же компаниями, которые производят ГМО-культуры. Культурное сопротивление достигло этапа, когда сеть супермаркетов Whole Foods выпустила газированную воду с пометкой «вода без ГМО».

Пока неясно, какую выгоду от этих передовых технологий получат те, кто сможет ими воспользоваться. В течение последних пятнадцати лет математик-иконоборец Ираклий Лоладзе обозначил непредвиденный фитофизиологами эффект от влияния углекислого газа на питание человека: растения могут стать больше, но чем больше их размер, тем ниже их питательные свойства. «Каждый лист и каждый стебель травы на земле производит все больше и больше сахара по мере роста уровня CO₂, – сказал Лоладзе в интервью Politico, озаглавленном „Великий коллапс питательности“. – Мы наблюдаем крупнейшее за всю историю человечества насыщение биосферы карбогидратами – и это насыщение ослабляет другие питательные вещества в нашем пищевом рационе» (75).

С 1950 года содержание полезных веществ в выращиваемых нами растениях – например, протеина, кальция, железа и витамина C – снизилось на треть, как показало комплексное исследование в 2004 году (76). Вся еда становится похожей на фастфуд. Даже в пчелиной пыльце содержание белка снизилось на треть (77).

Проблема усугубилась по мере роста концентрации углекислого газа. Согласно недавним исследованиям, к 2050 году не менее 150 миллионов человек в развивающихся странах подвергнутся риску нехватки белка (78) в результате коллапса питательности, поскольку самые бедные страны в качестве источника белка полагаются на растения, а не на животное мясо; 138 миллионов могут испытывать дефицит цинка (79), необходимого для здоровой беременности; и 1,4 миллиарда могут испытать катастрофическое снижение потребляемого железа (80), что может привести к эпидемии малокровия. В 2018 году группа ученых под руководством Чунву Чжу[47]47
  Чунву Чжу – профессор Института почвоведения Научно-исследовательского центра использования почв и экологических изменений, Нанкин, провинция Цзянсу, Китай. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] изучила содержание протеина в 18 сортах риса (81), основной сельскохозяйственной культуры для более чем двух миллиардов человек, и обнаружила, что с повышением содержания углекислого газа в атмосфере происходит комплексный спад питательности – снижается содержание белка, а заодно и железа, цинка, витаминов В₁, В₂, В₅ и В₉. Почти всего, кроме витамина Е. В целом исследователи выяснили, что только через одну эту культуру, рис, выбросы CO₂ могут подорвать здоровье 600 миллионов человек.

В прошлом империи создавались на урожаях. Изменения климата породят империи, основанные на голоде, выросшие среди беднейших слоев населения.