Текст книги "Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления"

Экономический коллапс

Вечно повторяющаяся, словно мантра, идея мировых рынков – одержавшая верх в период между окончанием холодной войны и началом мирового экономического кризиса, обещавшая вечное царствие рыночной экономики, – гласит, что экономический рост спасет нас всегда и от всего.

Но после кризиса 2008 года некоторые историки и экономисты-иконоборцы, изучавшие то, что они называли капитализмом ископаемых, предположили, что вся история быстрого экономического роста, относительно внезапно начавшегося в XVIII веке, произошла не в результате инноваций или развития свободной торговли, а в результате открытия ископаемого топлива и его энергетической мощи – разовой инъекции этих «ценностей» в систему, до этого перманентно находившуюся на минимально необходимом для выживания уровне. Среди экономистов такие взгляды непопулярны, но все равно крайне интересны. До эпохи ископаемого топлива каждое следующее поколение имело примерно такой же уровень жизни, как предыдущее и даже их предки пятисотлетней давности, за исключением периода сразу после окончания эпидемий вроде бубонной чумы, дававших возможность выжившим заполучить ресурсы, высвободившиеся из-за массовой гибели людей.

В странах Запада особенно сильна вера в то, что мы нашли способ уйти от постоянной нехватки ресурсов и тяжелого выживания «в ноль» – как с помощью конкретных инноваций вроде парового двигателя или компьютера, так и благодаря созданию динамичной системы капитализма для поощрения этих инноваций. Но некоторые исследователи, например Андреас Малм, считают иначе: мы вылезли из этого болота благодаря одной-единственной инновации, созданной не руками талантливых представителей рода человеческого, а за миллионы лет до того, как первый человек начал копать землю, – самим временем и геологическим весом, которые много тысячелетий назад спрессовали останки ранних углеродных форм жизни (растений и небольших животных) в нефть, словно лимон в соковыжималке. Нефть – это наследие далекого прошлого нашей планеты; запакованная энергия, которую может создать Земля, если ее долгое время не беспокоить. И как только люди обнаружили эти запасы, они кинулись их разграблять – да так быстро, что в прошлом столетии аналитики несколько раз панически предрекали, что нефть «скоро» закончится. В 1968 году историк рабочего движения Эрик Хобсбаум писал: «Когда люди говорят о промышленной революции, они говорят о хлопке» (389). Сегодня хлопок можно заменить на «ископаемое топливо».

Период экономического роста почти идеально совпал со сжиганием этого топлива, хотя классические экономисты утверждают, что факторов было намного больше. Жизнь поколения длится не так долго, а историческая память коротка, и несколько столетий относительно стабильного и растущего благополучия наделили экономический рост аурой постоянства: мы ожидаем, по крайней мере на некоторых континентах, что он должен происходить всегда, и ругаем наше правительство и элиту, когда роста не происходит. Но история планеты очень длинная, как и история человечества, хотя вторая и несравнимо короче. Ошеломительная скорость сегодняшних технических изменений, называемых нами прогрессом, еще может спасти нас от опасностей изменения климата; нетрудно представить, впрочем, что столетия благополучия, приведшие к этому прогрессу несколько народов-колонизаторов, были не нормой, а исключением. У каждой древней империи был свой период бурного расцвета.

Не обязательно верить, что экономический рост – это чудо, созданное сжиганием топлива, чтобы сделать вывод о том, что изменение климата представляет для него угрозу – на самом деле такое предположение формирует опорные точки, вокруг которых за последние десять лет сформировалось целое направление академической литературы. Наиболее впечатляющее исследование «экономики потепления» провели Соломон Сианг, Маршалл Бёрк и Эдвард Мигель. Они не историки ископаемого капитализма, но предлагают свой крайне мрачный анализ происходящего: в относительно теплой стране каждый градус дальнейшего потепления снижает рост в среднем примерно на один процентный пункт (390) (это очень много с учетом того, что повышение роста на малое одноразрядное число в данном случае считается «сильным»). Это блистательная работа в своей сфере. По сравнению с траекторией экономического роста в отсутствие климатических изменений их средний прогноз потери дохода на душу населения составляет 23% к концу текущего столетия (391).

Если пройти дальше по кривой вероятностей, станет еще страшнее. Согласно этому исследованию, изменение климата с вероятностью в 51% снизит глобальное производство более чем на 20% к 2100 году по сравнению с миром без потепления (392), а ВВП в расчете на душу населения с вероятностью в 12% уменьшится на 50% или более, если выбросы не сократятся. Для сравнения, в период Великой депрессии глобальный ВВП упал, по разным оценкам, примерно на 15% – тогда показатели были не очень хорошими. А относительно недавний мировой экономический кризис снизил его на 2% одним ударом; по оценкам Сианга и его коллег, с вероятностью один к восьми к 2100 году текущие изменения станут необратимыми и приведут к 25-кратному падению. В 2018 году группа под руководством Томаса Сторка предположила, что эти оценки могут быть сильно заниженными (393).

Нам трудно осознать масштаб подобных экономических разрушений. Даже в богатых постиндустриальных странах Запада, где экономические показатели вроде уровня безработицы и роста ВВП преподносятся так, как будто в них содержится весь смысл мироздания, подобные цифры воспринимаются с трудом; мы так привыкли к экономической стабильности и устойчивому росту, что весь наш спектр понимания происходящего умещается от сокращений на 15%, которые мы изучаем до сих пор как историю Великой депрессии, до вполовину меньшего роста – около 7%, который мир в последний раз продемонстрировал в период глобального бума 1960-х годов (394). Все это были однократные скачки и падения, длившиеся всего по несколько лет; большую часть времени мы измеряем флуктуации нашей экономики в десятых долях процента – в одном году на 2,9%, в другом на 2,7%. Изменение климата предполагает экономический провал совсем иных масштабов.

Еще большее беспокойство вызывает распределение по странам. На севере есть места, где потепление может повысить эффективность сельского хозяйства и экономики: Канада, Россия, Скандинавия, Гренландия (395). Но в средних широтах, где расположены страны с наибольшей долей экономической активности – США и Китай, – продуктивность упадет почти вдвое. Потепление в странах ближе к экватору скажется сильнее. От Мексики до Бразилии, а также в Африке, Индии и Юго-Восточной Азии потери приблизятся к 100%. Согласно одному исследованию, только на долю Индии придется почти четверть всех экономических страданий, обрушившихся на мир в результате изменений климата (396). В 2018 году эксперты Всемирного банка опубликовали прогноз, согласно которому при текущей динамике углеродных выбросов произойдет резкое ухудшение уровня жизни 800 миллионов человек в Южной Азии (397). Сообщается, что еще 100 миллионов скатятся за черту бедности из-за изменений климата уже в ближайшее десятилетие. Наверное, правильнее было бы сказать «скатятся обратно за черту бедности» (398): многие из наиболее уязвимых людей – это как раз те, кто совсем недавно выбрались из нищеты благодаря росту развивающихся стран посредством индустриализации и ископаемого топлива.

И для снижения или торможения этих эффектов у нас нет никакого продуманного Нового курса[67]67
  Новый курс (англ. New Deal) – экономическая политика администрации Франклина Рузвельта, проводимая с целью выхода из Великой депрессии. – Прим. ред.


[Закрыть] или Плана Маршалла[68]68
  План Маршалла – план по восстановлению Европы после Второй мировой войны. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], которые облегчили бы нашу судьбу. Двукратное снижение экономических ресурсов будет перманентным, поэтому мы станем воспринимать его не как лишения, а как жестокую норму, в сравнении с которой крохотные шаги роста на доли процентов покажутся новым уровнем благополучия. Мы уже привыкли к спадам на нашем хаотичном пути по кривой истории экономического развития и воспринимаем их именно как спады, после которых ожидаем плавного восстановления. Но изменение климата принесет нам нечто совсем другое – не мировой экономический кризис или Великую депрессию, а в экономическом смысле Великое Вымирание.

Как такое может произойти? Частично ответ дан в предыдущих главах: природные катастрофы, наводнения кризис здравоохранения. Все это не просто трагедии, а трагедии очень дорогие, и они начинают накапливаться беспрецедентными темпами. Вот пример с сельским хозяйством: более трех миллионов американцев работают на более чем двух миллионах ферм; если урожайность снизится на 40%, вместе с ней снизятся и доходы; во многих случаях полностью исчезнут небольшие фермы и кооперативы, и даже гиганты агробизнеса утонут[69]69
  Under water (тонуть, пойти ко дну) – американская идиома, обозначающая потерю операционной прибыльности. – Прим. ред.


[Закрыть] (выражаясь странно уместным языком бухгалтерии) под грузом долгов перед теми, кто владеет этими высохшими полями или работает на них – многие из этих людей еще помнят плодородные времена. А еще будут реальные наводнения: 2,4 миллиона американских домов и малых бизнесов, стоимость которых сегодня оценивается более чем в триллион долларов, к 2100 году будут страдать от хронических наводнений (399), согласно исследованию Союза обеспокоенных ученых от 2018 года. 14% недвижимости в Майами-Бич может затопить уже к 2045 году. И это по всей Америке, а не только в Южной Флориде; на самом деле за несколько следующих десятилетий ущерб недвижимости составит почти 30 миллиардов долларов только в одном штате Нью-Джерси (400).

Экономический рост, как и здравоохранение, имеет свою цену, выраженную в степени потепления. Некоторые из этих эффектов мы наблюдаем уже сейчас, например, деформацию железнодорожных рельсов или отмену авиарейсов из-за столь высокой температуры, что при ней уже не действуют законы аэродинамики, позволяющие самолетам взлетать, – сейчас это стало обычным явлением (401) в измученных жарой аэропортах, как, например, в городе Феникс (не забывайте, что каждый перелет туда-обратно из Нью-Йорка в Лондон обходится Арктике в три кубометра льда (402)). От Финляндии до Швейцарии волны жары привели к необходимости закрытия электростанций (403), поскольку охлаждающие жидкости нагрелись настолько, что перестали справляться со своей задачей. В Индии в 2012 году 670 миллионов остались без электроснабжения (404), когда электросети страны оказались перегружены фермерами, орошавшими свои поля в ожидании сезона дождей, который так и не пришел. За исключением самых дорогих проектов в самых богатых странах мира, инфраструктура нашей планеты попросту не рассчитана на изменение климата и уязвима со всех сторон, откуда ни посмотри.

Менее очевидные эффекты также заметны – к примеру, продуктивность труда. Последние несколько десятилетий экономисты недоумевают, почему цифровая революция и интернет не привели к заметному повышению продуктивности труда в промышленно развитых странах. Таблицы, базы данных, электронная почта – казалось бы, уже только эти инновации должны были повысить эффективность использующего их бизнеса и экономики в целом. Но выгоды так и не материализовались; мало того, экономический период, в котором появились эти инновации, наряду с тысячами других компьютеризированных систем, характеризуется, особенно на развитом Западе, стагнацией продуктивности и оплаты труда, а также замедлением экономического роста. Есть такая версия: компьютеры повысили наши продуктивность и эффективность, но в то же время изменение климата дало противоположный эффект, существенно снизив или даже нивелировав развитие технологий. Как такое возможно? Согласно одной теории, потепление и загрязнение воздуха оказали негативное воздействие на когнитивные способности, что все больше подтверждается различными исследованиями. И независимо от того, объясняет ли эта теория великую стагнацию последних десятилетий, мы знаем, что в целом повышение температуры снижает продуктивность работников.

Это утверждение кажется одновременно преувеличенным и интуитивно понятным, поскольку, с одной стороны, сложно представить, что какие-то колебания температуры повергнут экономики целых стран в стагнацию, а с другой стороны, вам самим наверняка приходилось сидеть на работе в жаркий день без кондиционера, и вы знаете, как это сложно. Представить это в более масштабной перспективе еще сложнее, особенно поначалу. И пусть это прозвучит как географический детерминизм, но Сианг, Бёрк и Мигель определили оптимально эффективную для экономической продуктивности среднюю ежегодную температуру: 13 °C, что, по любопытному совпадению, исторически является средней температурой для США и нескольких других крупнейших экономик мира (405). Сегодня климат в США находится на отметке в 13,4 °C, что означает потерю менее 1% ВВП – хотя, подобно проценту по вкладам, эффект накапливается со временем. Разумеется, из-за того, что за последние десятилетия страна разогрелась, в некоторых регионах произошло повышение температуры, кое-где от неоптимальных значений она приблизилась к идеальным. Например, в районе Сан-Франциско средняя температура сейчас составляет ровно 13 °C.

Вот что значит постулат, согласно которому изменение климата – это развивающийся кризис, затрагивающий все аспекты нашего существования на планете. Но будущие страдания, равно как и прибыли, распределятся по миру неравномерно, что создаст огромные различия как между странами, так и внутри них. Больше всего пострадают уже разогревшиеся страны (406), такие как Индия и Пакистан; в США основные проблемы лягут на Юг и Средний Запад, где отдельные регионы могут потерять до 20% дохода на округ (407).

В целом, хотя последствия изменений климата будут тяжелыми, Соединенные Штаты занимают позицию, позволяющую хорошо их перенести, – за счет своего богатства и географического положения Америка только начала замечать эффекты изменения климата, которые уже вовсю бушуют в более теплых и бедных странах. Но, отчасти из-за того, что им есть что терять, и отчасти из-за того, что они так агрессивно развивали свои длинные побережья, США более уязвимы для климатических ударов, чем любое другое государство, за исключением Индии, и экономические потрясения не останутся в рамках ее границ. В глобализованном мире существует то, что китайский ученый Чжэнтао Чжан и другие называют экономической цепной реакцией (408). Эффект смогли рассчитать количественно и установили, что он нарастает вместе с потеплением. При одном градусе потепления и снижении американского ВВП на 0,88% глобальный ВВП должен упасть на 0,12%, поскольку потери Америки отдадутся каскадом по всей мировой системе. При двух градусах потепления цепная реакция утраивается, хотя в разных странах она проявится по-разному; по сравнению с американскими потерями при 1 °C, при 2 °C эффект в Китае будет в 4,5 раза выше. Аналогичные эффекты от других стран будут слабее из-за меньшего экономического влияния, но они будут исходить почти от всех стран мира, словно радиосигналы, испускаемые глобальным лесом радиовышек, транслирующих экономические страдания.

Так или иначе, в странах богатого Запада мы выбрали экономический рост как наилучшую, пусть и не совершенную, метрику для измерения состояния нашего общества. И, конечно, эта метрика фиксирует изменение климата – с его пожарами, засухами и голодом, и фиксирует очень отчетливо. Потери уже астрономические, поскольку теперь одиночные ураганы приносят ущерб на сотни миллиардов долларов. А если планета нагреется на 3,7 °C, то, по некоторым оценкам, ущерб от изменения климата может достигнуть 551 триллиона долларов – это почти вдвое больше всех существующих сегодня в мире богатств. И мы все еще движемся в эту сторону.

Сложившийся за последние несколько десятилетий политический консенсус предостерегает, что мир примет меры по реагированию на изменение климата только в том случае, если они будут бесплатными или, что еще лучше, откроют новые экономические возможности. Эта чисто рыночная логика, наверное, всегда была недальновидной, но за последние несколько лет по мере того, как стоимость зеленой энергии значительно снизилась, ситуация кардинально изменилась: теперь мы знаем, что гораздо дороже будет не действовать, чем предпринять даже самые агрессивные меры как можно скорее. Если цены на акции или гособлигации не кажутся вам непреодолимым барьером для получения дохода по ним, то, наверное, и стоимость адаптации к новому климату не должна показаться высокой. В 2018 году авторы одной статьи подсчитали, что глобальная стоимость быстрого перехода на новые источники энергии до 2030 года составит 26 триллионов долларов (со знаком минус) (409) – иными словами, переустройство энергетической инфраструктуры всего мира принесет нам именно столько денег по сравнению с неизменной системой и всего за десять лет.

С каждым днем бездействия издержки аккумулируются и показатели растут. Сианг, Бёрк и Мигель взяли свое значение в 50% с самой верхней границы возможного – наихудшего сценария экономического роста в условиях изменений климата. Но в 2018 году Бёрк и несколько его коллег опубликовали большую статью, в которой рассмотрены последствия роста при некоторых сценариях, близких к нашей нынешней ситуации (410). Они проработали один допустимый и довольно оптимистичный сценарий, в котором мир выполнил Парижские соглашения, ограничив потепление в интервале от 2,5 до 3 °C. Пожалуй, это наилучший сценарий потепления, на который можно реально рассчитывать; глобально, в сравнении с миром, где не будет дальнейшего потепления, такой сценарий предполагает сокращение экономического эффекта на душу населения к концу столетия, по расчетам Бёрка и его коллег, на 15–20%. При четырех градусах потепления – а это нижняя отметка интервала потепления при нашей текущей динамике выбросов – сокращение составит не менее 30%. Потери будут вдвое больше тех лишений, через которые прошли наши бабушки и дедушки в 1930-е годы и которые спровоцировали возникновение волны фашизма, авторитаризма и геноцида. Но назвать это падением можно будет, лишь когда мы выберемся из ямы и с облегчением взглянем на прошлое с новой вершины. Однако от климатических лишений никакого облегчения или передышки может и не быть, хотя, как и при любом коллапсе, всегда найдутся те, кто придумает, как на нем поживиться, большинство будет чувствовать себя как шахтеры, навеки запертые на дне шахты.

Климатический конфликт

Климатологи с большой осторожностью говорят о Сирии. Они хотят, чтобы мы поняли, что, хотя изменение климата и привело к засухе, внесшей свой вклад в гражданскую войну, конфликт не стоит считать прямым результатом потепления; например, соседний Ливан пережил такие же потери урожая и сохранил стабильность.

Войны не вспыхивают только из-за изменений климата, точно так же как ураганы не формируются исключительно из-за глобального потепления, – этот фактор просто делает их возникновение более вероятным. Если изменение климата повышает вероятность конфликта в отдельно взятой стране на 3%, не стоит считать этот эффект незначительным: в мире существует почти 200 стран, на количество которых следует умножить эту вероятность, то есть при повышении температуры частота войн может увеличиться в три, четыре или даже шесть раз. За прошедшее десятилетие исследователям удалось количественно оценить соотношение между температурой и насилием: на каждые полградуса потепления (411), говорят они, вероятность вооруженного конфликта в обществе повышается от 10 до 20%. В климатологии нет простых решений, но такая арифметика шокирует: при четырех градусах потепления в мире может происходить вдвое больше войн, чем сейчас.

Как и в случае с почти каждым аспектом климатического хаоса, выполнение Парижского соглашения не спасет нас от кровопролития, отнюдь: даже при самых невероятных, невозможных усилиях по сдерживанию потепления до 2 °C мы все равно получим, согласно этим расчетам, рост числа войн на 40% как минимум, а может, и на 80%. Иными словами, вот наш оптимистичный сценарий: минимум в полтора раза больше конфликтов, чем сегодня, – после просмотра вечерних новостей вам вряд ли придет в голову мысль, что мы живем в мирное время. Уже сейчас из-за изменения климата вероятность конфликтов в Африке выросла более чем на 10% (412); к 2030 году прогнозируемые на этом континенте температуры могут привести к дополнительным 393 тысячам смертей в сражениях (413).

«Сражение» – это слово сегодня кажется архаичным. В богатых странах Запада мы привыкли делать вид, что война – это просто некая аномалия современности, и нам кажется, что она исчезла из нашей жизни так же, как и полиомиелит. Но прямо сейчас в мире происходит 19 вооруженных конфликтов, достаточно интенсивных, чтобы забирать больше тысячи жизней в год. Девять из них начались позже 2010 года, равно как и множество менее кровопролитных конфликтов.

Ожидается, что количество конфликтов и их жертв резко возрастет в ближайшие десятилетия, и это одна из причин, почему почти каждый климатолог, с которым я общался, указывал на одержимость Вооруженных сил США изменением климата. Пентагон регулярно проводит оценку изменений климата и готовится к новой эпохе конфликтов в условиях глобального потепления (это справедливо и для эпохи Трампа, когда и другие госорганы, например Счетная палата, предоставляют мрачные предупреждения о климате). Затопление американских военно-морских баз из-за подъема уровня морей – это еще полбеды (414), ведь таяние Арктики обещает открыть совершенно новый театр военных действий, когда-то казавшийся почти таким же далеким, как космическая гонка (и здесь Америку опять ждет противостояние с ее давним конкурентом, Россией, вернувшейся на арену).

При определенном стратегическом складе ума можно увидеть агрессивное осваивание Китаем островов в Южно-Китайском море, где в военных целях создаются искусственные острова, как подготовку сверхдержавы к существованию на затопленной планете. С позиций военной стратегии это вполне понятно, поскольку многие из нынешних опорных баз – как острова в Тихом океане, через захват которых Соединенные Штаты в свое время установили контроль в данном регионе, – могут исчезнуть к концу столетия, если не раньше. Например, Маршалловы острова, оккупированные США в ходе Второй мировой войны, из-за подъема воды могут стать необитаемыми уже к середине столетия, предупреждает Геологическое бюро США; и эти острова уйдут под воду, даже если мы выполним Парижское соглашение (415). Страшно представить, что уйдет под воду вместе с ними. Острова атолла Бикини сразу после войны стали для США испытательным полигоном атомных бомб; и за все время после этого военные США провели «очистку» всего лишь одного острова, что делает архипелаг крупнейшим захоронением ядерных отходов в мире (416).

Но для военных потепление климата – это не просто вопрос усиления соперничества на меняющейся карте мира. Даже для тех из них, кто считает, что американская военная гегемония продлится вечно, изменение климата становится проблемой, поскольку роль мирового полицейского исполнять сложнее, когда уровень преступности удваивается. Но климат внес свой вклад в конфликт не только в Сирии. Существует мнение, что общее обострение ситуации на Ближнем Востоке за последнее поколение отражает натиск глобального потепления – довольно жестокая гипотеза с учетом того, что потепление начало ускоряться, когда развитые страны извлекли из этого региона нефть, а затем сожгли ее. От «Боко харам» до ИГИЛ , от Талибана[70]70
  «Боко харам», ИГИЛ и Талибан – международные экстремистские террористические организации, запрещены в России. – Прим. ред.


[Закрыть] до военизированных групп исламистов в Пакистане (417) засуху и падение урожаев связывали с радикализацией, и этот эффект может быть особенно ярко выражен при этнических распрях: с 1980 по 2010 год, согласно исследованию 2016 года, 23% конфликтов в этнически диверсифицированных странах начинались в месяцы с погодными бедствиями (418). По одной оценке, 32 государствам – от Гаити до Филиппин, от Индии до Камбоджи, зависящим от фермерства и сельского хозяйства, – грозит «чрезвычайный риск» (419) возникновения конфликтов и беспорядков из-за климатических последствий в следующие тридцать лет.

Что связывает климат и конфликты? (420) Отчасти – сельское хозяйство и экономика: когда урожаи и продуктивность снижаются, общество страдает, а когда приходят жара и засуха, шок проникает еще глубже, накаляя политические противоречия и создавая или обнажая новые, о которых никто и не думал беспокоиться. Кроме того, конфликты могут быть связаны с вынужденной миграцией (421), которую эти потрясения могут спровоцировать, с политической и социальной нестабильностью, вызванными миграцией; когда ситуация ухудшается, те, кто может, обычно бегут, и не всегда туда, где их ждут, – на самом деле, как показывает недавняя история, их там совсем не ждут. Современная миграция уже достигла рекордных показателей – сейчас по планете скитаются почти 70 миллионов вынужденных переселенцев (422). И это внешнее проявление процесса, а внутреннее обычно гораздо сильнее. Те, кто остался жить в регионах, разрываемых экстремальной погодой, часто обнаруживают себя в совершенно новых социально-политических условиях, если им удается выжить. Не только слабые страны могут стать жертвами климатических репрессий – в последние годы ученые составили длинный список империй, павших, по крайней мере отчасти, из-за климатических событий: Египет, Аккад, Рим (423).

Сложность этих процессов удерживает исследователей от того, чтобы обвинить во всех бедах климат, но потепление их усугубляет. Как и цена экономического роста, война не является дискретным результатом глобального повышения температуры, а скорее чем-то вроде всеобъемлющей совокупности самых страшных потрясений и каскадных эффектов от изменений климата. Центр изучения климатической безопасности, государственная аналитическая организация, распределил климатические угрозы для стран мира по шести категориям (424): «безвыходные», те, где правительства реагируют на локальные климатические события – в сельском хозяйстве, к примеру, – обращаясь к глобальным рынкам, которые сейчас как никогда уязвимы для климатических ударов; «устойчивые», с виду стабильные, но лишь из-за удачной ситуации с климатом; «уязвимые», такие как Судан, Йемен и Бангладеш, где воздействие климата уже подорвало доверие к государственной власти, если не хуже; «спорные территории», такие как Южно-Китайское море или Арктика; «исчезающие» в буквальном смысле, например Мальдивы; и «негосударственные субъекты» вроде ИГИЛ, которые могут захватывать локальные ресурсы, например пресную воду, для оказания давления на органы власти или местное население. В каждом случае климат является не единственной причиной проблем, а искрой, от которой может воспламениться набор взаимосвязанных социальных событий.

Комплексный характер происходящего может быть еще одной из причин, по которой мы не видим отчетливо угрозы эскалации войн, предпочитая думать, что конфликты определяются в первую очередь политикой и экономикой, хотя и конфликты, и политика, и экономика, и все остальное зависят от условий, сформированных нашим стремительно меняющимся климатом. За последние десять лет или около того лингвист Стивен Пинкер сделал себе вторую карьеру на предположении о том, что мы, особенно на Западе, не способны оценить прогресс человечества (425) – и словно не замечаем всех этих колоссальных стремительных улучшений, произошедших в мире: меньше насилия и войн, снижение уровней бедности и младенческой смертности, возросшая продолжительность жизни. И это правда. Если посмотреть на цифры, траектория прогресса выглядит неоспоримой: намного меньше мучительных смертей и крайней бедности, а мировой средний класс прирастает сотнями миллионов. Но, опять же, все это благополучие – результат индустриализации, изменившей общество благодаря достижениям, основанным на ископаемом топливе. В основном это относится к Китаю и в меньшей степени к остальным развивающимся странам, которые развились через индустриализацию. И ценой большей части этого прогресса, общим счетом за всю индустриализацию, сделавшую средний класс реальностью для миллиардов людей в южных странах, стало изменение климата – и мы все, включая Пинкера, относимся к этому слишком оптимистично. Что еще хуже – потепление, порожденное всем нашим прогрессом, опять возвращает нас в эпоху насилия.

Даже когда речь заходит о войне, наша историческая память оказывается предательски короткой, все ее ужасы и их причины становятся частью фольклора за время жизни одного поколения, если не быстрее. Но большинство войн, и об этом важно помнить, велись за ресурсы и часто начинались из-за их нехватки, обусловленной высокой плотностью населения, – именно это несет нам глобальное потепление. И войны, как правило, не увеличивают количества ресурсов; в большинстве случаев они их уничтожают.

Конфликт в государстве имеет далеко идущие последствия – он разрывает на части лоскутное одеяло народов, оставляя за собой лишь разруху и страдания. Климат тянет и за ниточки индивидуальных конфликтов: личную неприязнь, разногласия, домашнее насилие.

Жара не знает пощады. Она повышает уровень тяжких преступлений (426), грубости в соцсетях (427) и вероятность того, что питчер[71]71
  Подающий в бейсболе. – Прим. пер.


[Закрыть] из высшей лиги, идущий к питчерской горке после того, как его партнера по команде стукнуло отбитым мячом, в отместку врежет бэттеру[72]72
  Отбивающий в бейсболе. – Прим. пер.


[Закрыть] из другой команды (428). Чем жарче, тем дольше гудят водители, стоя в пробках (429); даже на тренировках полицейские чаще открывают огонь по «нарушителям», когда учения проводятся в жаркую погоду (430). К 2099 году, по непроверенным данным одной статьи, изменение климата в Соединенных Штатах приведет к росту числа убийств на 22 тысячи (431), случаев изнасилования – на 180 тысяч, разбойных нападений – на 3,5 миллиона, ограблений, краж со взломом и воровства – на 3,76 миллиона. Статистика прошлых лет более убедительна, и даже появление в развитых странах кондиционеров в середине прошлого века не решило проблему летнего всплеска преступности.

И не только из-за температуры. В 2018 году группа исследователей, изучавшая статистику по девяти тысячам американских городов, выяснила, что уровень загрязнения воздуха позволяет предсказать количество случаев в каждой рассмотренной категории преступлений (432): угон машин, кража со взломом, воровство, а также нападение, изнасилование и убийство. И климатические осложнения всегда порождают каскадные эффекты, так или иначе приводящие к насилию. Между 2008 и 2010 годами на Гватемалу обрушился тропический шторм «Артур», ураган «Долли», тропический шторм «Агата» и тропический шторм «Гермина» – эта страна уже была одной из десяти наиболее пострадавших от экстремальной погоды, и в тот же год там произошло извержение вулкана и локальное землетрясение. Таким образом, для почти трех миллионов человек сложилась неблагоприятная ситуация с продовольствием (433), и как минимум 400 тысяч нуждались в гуманитарной помощи; только от бедствий в 2010 году страна понесла ущерб на общую сумму свыше миллиарда долларов, или примерно четверть своего бюджета; дороги и пути сообщения были разрушены. В 2011-м на Гватемалу обрушился тропический шторм категории 12Е, и, чтобы компенсировать потери, фермеры стали выращивать опиумный мак; организованная преступность, которая и без того была огромной проблемой, резко подскочила (434) – что, наверное, не должно нас удивлять с учетом недавних исследований, показавших, что сицилийскую мафию породила засуха (435). Сегодня Гватемала находится на пятом месте в мире по числу убийств (436); по данным ЮНИСЕФ, это вторая по опасности для детей страна в мире (437). Исторически Гватемала зарабатывала на продаже кофе и сахарного тростника; скорее всего, в грядущие десятилетия выращивать эти культуры станет невозможно (438).