Текст книги "Весь мир Фрэнка Ли"

Я вдруг понимаю, что схватился за дверной косяк и внимательно вслушиваюсь в интонации ее голоса.

– Фрэнки-младший! – раздается снизу мамин голос. – Ужин готов!

– Мне надо идти.

– Я по тебе скучаю.

– Я скучаю сильнее.

– О боже, – стонет она, – до чего мы дошли!

Мы заканчиваем разговор. Я смотрю на небольшую сияющую люстру над лестничной площадкой.

– Блестяще, – говорю я люстре.

* * *

Ужин получился, так сказать, интернациональным: китайско-американская говядина с брокколи и жареным рисом, японские сашими и мисо, корейские чапче и даегу джорим и итало-американская лазанья. Папа приносит на наш «детский» стол еще пива. Мама опять протестует, но настроение у всех праздничное, и она сдается.

– Это хороший, – говорит папа, – называться бельгийский траппистский эль.

– Так ты его покупаешь по оптовой цене? – интересуется папа Джо.

Его английский на много световых лет опережает папин, хоть акцент никуда не исчез.

– Это самый дорогой из то, что мы продавать, – отвечает папа.

– Тогда, мистер Ли, я возьму три, – говорит папа Джо, доставая из бумажника стодолларовую купюру. Мне хочется закатить глаза и сказать: «Ну да, мы понимаем, что вы самый богатый, самый умный и самый трудолюбивый иммигрант за всю историю Америки».

– Айгу, сейчас же убирать деньги, – возмущается папа.

Они смеются, а потом папа Джо вежливо, двумя руками, берет одну бутылку со словами: «Спасибо большое, мой сонбэ».

– Пожалуйста, хубэ.

Папа Джо называет моего отца «сонбэ», то есть «старший, наставник», потому что тот приехал в Америку раньше. Мой папа называет его «хубэ», то есть «младший, ученик» – короче, нуб. Они уже несколько десятилетий так друг друга называют, превратив все это в комедию, которая им очень нравится. Мне кажется, это действительно забавно, потому что они на самом деле ровесники. Или, может, потому что папа Джо по всем параметрам перегнал своего «наставника»?

Джо наливает себе пива в бокал. Я испытующе смотрю на нее: «Может, тебе уже хватит?» В Джо вдруг что‐то меняется, она, можно сказать, начинает кокетничать. Она двумя руками берет бутылку и поднимает горлышко над моим пустым стаканом.

– Давай и тебе налью, юбс.

Все в комнате на мгновение замолкают, а потом издают дружное «А-а-а-ах!». «Юбс» – слово на конглише (то есть на разговорном корейско-американском английском), сокращение от йобо, что в переводе с корейского означает «дорогой». Но «дорогой» не как товар в магазине, а как обращение в паре – дорогой и дорогая.

Джо, конечно, молодец. Я наклоняю голову, давая ей понять, что принимаю ее предложение, и пододвигаю к ней свой стакан, словно игрок в покер, поднимающий ставку. Потом я беру стакан и делаю глоток. Вкус ужасный. Вообще не понимаю, зачем пить воду, в которой бродили хмель, солод и прочая дрянь.

Взрослые возвращаются к своим разговорам, а мы, лимбийцы, склоняемся над столом.

– Блин, Джо! – говорит Эндрю. – Тебе надо быть актрисой!

Джо невинно хлопает ресницами. Она разрумянилась от выпитого и стала еще красивее.

– Только если мне не придется все время изображать китайскую фарфоровую куклу, – отвечает Джо, расслабив лицо и снова став самой собой. Она улыбается уголком рта.

– Все работает! – восклицает Джон. – А собственно говоря, почему бы всему этому и не работать? Все ведь логично.

– Может, нам всем надо начать встречаться понарошку? – предлагает Элла. – Джон, будешь понарошку моим парнем?

– Зачем? Кто тебе на самом деле нравится? – спрашивает Джон.

– Сначала ты на мой вопрос ответь, – говорит она.

– Зачетно отбилась.

Мы с Джо переглядываемся, вопросительно подняв брови. Они что, флиртуют? Я машу руками, чтобы привлечь внимание лимбийцев.

– Послушайте, не хочу повторяться, но надо расставить все точки над «и». Пообещайте, что вы…

Рядом с нашим «детским» столом появляется моя мама:

– Вы все хорошо веселиться?

При этом ее внимательный взгляд мечется между мной и Джо в ритме ча-ча-ча. Мне нужно, чтобы мама поскорее отошла, и поэтому я говорю:

– Дайте слово.

– Как это – дать слово? – Мама понимает все буквально.

Джо внимательно смотрит на меня. Она все поняла.

– У нас происходит акт коммуникации, включающий всех собравшихся здесь.

– Что? – переспрашивает мама, чуть отклонившись назад.

Сленг нас выручает. Мы с Ханной часто разговаривали на нем, и я знаю, что и остальные лимбийцы пользуются им. Если тебе надо скрыть от мамы с папой суть деликатного разговора, то надо перейти на калифорнийский подростковый сленг. Он прячет смысл на виду у всех.

Мы с Ханной вообще много чего делали. Но она уехала, и вот теперь полюбуйтесь на меня – я властелин вселенной моих родителей. С точки зрения мамы с папой, я идеальный сын, хотя хитростью добился их расположения. А Ханна сейчас живет в ссылке. Как же это все‐таки называется? Комплекс вины выжившего?

Я поворачиваюсь к лимбийцам:

– Пока мы все не раздулись от этой жрачки, мне нужно, чтобы все члены команды устно подтвердили готовность хранить нашу тайну. Никаких постов в топе. Въезжаете?

Мама с непонимающим видом переводит взгляд с одного человека на другого.

– Конечно, въезжаем, бро, – отвечает Эндрю.

– Без вопросов, – добавляет Элла.

– Пасиб! Для нас это важно, – говорит Джо. – Хештег «пасиб».

– Что такое «пасиб»? – Мама хмурит лоб и уходит.

Нас оставили в покое.

– Хештег, на сто проц живем только раз, листай вправо! – говорит Джон.

Он сленга вообще не знает.

Мы все смотрим на него, пока он не понимает, что ему лучше помолчать. Эндрю протягивает руки и кладет ладони нам с Джо на плечи.

– Мы даем слово. Вы просто безумцы!

– Разве? – спрашивает Элла. – Мы просто хотим любить тех, кого любим.

Слова Эллы заставляют всех за нашим столом замолчать. Я задумался. И остальные тоже, ведь у всех нас глубоко в сердце есть свои секреты. И даже не важно, какие они. Гораздо важнее то, что они есть и их много. Мы сидим и молча киваем, обдумывая сказанное.

Мы просто хотим любить тех, кого любим.

Глава 13
Спасибо, Булит

На следующий день я звоню маме в Магазин и спрашиваю, не хочет ли она, ну, знаете, устроить небольшое барбекю в субботу. Даже не сказав «да», мама тут же переходит к практическим вопросам: ей надо будет пораньше уехать из Магазина, чтобы купить мяса, потом накануне вечером лечь попозже, чтобы успеть его замариновать и подготовить остальную еду, попросить папу почистить гриль и так далее. Она настолько увлеклась перечислением всего того, что нужно сделать, что буквально на полуслове кладет трубку.

Она ведет себя так, словно барбекю – это куча проблем. Но на самом деле мама рада тому, что к нам придут мои друзья. Она знает, что: 1) они не будут судить ее строго; 2) они американские подростки и потому обязательно будут хвалить еду; 3) она может открыто гордиться своими кулинарными способностями, а не принижать их, как это нужно делать с гостями-корейцами.

Я на мгновение задумываюсь, а потом начинаю набирать сообщение в телефоне.

«Привет! – пишу я. – У меня будет барбекю, но тебя я специально не приглашаю, потому что там будет объект». – «Ага, – пишет Джо, – объект». – «Просто хотел, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от кого‐нибудь другого». – «Принято. Вас понял, – отвечает она. – Конец связи».

Наступает суббота. Я просыпаюсь позднее, чем обычно, – около полудня. Спускаюсь вниз на кухню, ищу хлопья и молоко. Открываю холодильник и вижу огромную миску с мясом в маринаде.

Брит начинает забрасывать меня сообщениями: «В 5 часов, верно? Да?», «Что мне надеть?», «Уверен, что мне не нужно принести к столу десерт или еще что‐нибудь?». Каждое сообщение бьет по моему тяжелому, глупому черепу, словно камень, выпущенный из пращи каким‐нибудь маленьким волшебным чертенком, которого я никак не могу прогнать. Мои нервы на пределе. Рискуешь, Фрэнкли.

– Не надо мне тут этих Фрэнкли! – кричу я, ни к кому не обращаясь.

Мама возвращается с дневной смены в Магазине раньше, чем обычно. Папа остается в Магазине, потому что он – вы, наверное, уже догадались – ни разу не пропустил ни одного дня на работе с тех пор, как родились мы с Ханной. Мама надевает фартук. Это подарок от дистрибьютора пива. Рисунок на фартуке совершенно безумный: девушка в бикини и в меховой шляпе обнимает огромную бутылку. И надпись: «Grizzly Geer – пейте охлажденным».

– Умоляю, сними этот фартук, – говорю я маме.

Она смотрит на девушку в бикини:

– Почему? Он совсем новый. Мне его Мигель дать совершенно бесплатно.

– Можешь надеть его картинкой внутрь?

Мама развязывает завязки, переворачивает фартук на другую сторону и снова его завязывает.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Твой учитель прийти сегодня?

– Нет.

– Только друзья?

– Только друзья, – отвечаю.

Эти два слова звучат ужасно.

Только друзья, только друзья, толькодрузьятолькодрузьятолькодрузья…

– Помоги мне, – просит мама.

Я вынимаю из холодильника тяжелую железную миску с маринованным мясом. В голове мелькает мысль: что бы сегодня ни случилось, отвечать за это буду я.

Потом я помогаю маме выставить на стол миски с панчханом – корейскими закусками: кимчи, корень лотоса, кимчи с огурцом, желудевое желе, шпинат, пророщенная соя, картофельный салат, жареные анчоусы. В общем, разная вкуснятина. Просто калейдоскоп блюд, пир, ожидающий своих гостей. Пока мама режет салаты, я закрываю каждую мисочку с панчханом пищевой пленкой. Смотрю на часы – уже почти три. Ничего себе! Уже почти три часа!

– А я еще душ не принимал, – говорю я вслух.

– Айгу, вонючий мальчик, – говорит мама, – ты вонять.

Мама шутит, поэтому я улыбаюсь ей, как примерный сын. Но на самом деле я просто начинаю потихоньку паниковать. Скоро придут гости. Скоро появится Брит.

– Я скоро вернусь, – говорю я и взбегаю вверх по лестнице.

Ванная комната наполняется паром. Я не моюсь, просто стою под струями горячей воды. На запотевшем от пара стекле кабинки я пишу: «Б-Р-И-Т, Б-Р-И-Т».

Потом я смываю буквы водой. Но когда стекло запотевает снова, они снова проступают, пусть и едва заметно, потому что на стекле осталось кожное сало.

Это, наверное, должно что‐то значить. Брит Минз что‐то значит. И это значит, что, когда я выйду из густого пара, все изменится. Мама увидит Брит – по‐настоящему познакомится с ней, и Брит будет прекрасна, и они будут вместе смеяться. Вечером, лежа в кровати, мама скажет папе: «Брит такой хороший, такой большой глаза, как у Джо. Даже больше, чем у Джо». Папа сперва немного поворчит, но потом увидит во взгляде мамы принятие и смирится: «Американский девушки – они о’кей».

Когда мама с папой говорят «американские», они имеют в виду белых. Когда они говорят о себе или обо мне, то называют себя hanguksaram, то есть корейцами. Я никогда не называю себя просто корейцем, я всегда говорю, что я кореец американского происхождения. Азиат или кореец – это всегда на первом месте. И только потом – американское происхождение. Я никогда не называю себя просто американцем.

Белые называют себя просто американцами. Они рассказывают о своем этническом происхождении, только если их специально об этом спрашивают. Это, конечно, не очень честно. Мне постоянно приходится объяснять, откуда мои родители, а вот белым людям это делать совершенно не обязательно. Все сложно. Но при этом просто. Брит Минз не говорит, что она белая. Она называет себя американкой европейского происхождения, потому что Брит умная и деликатная.

Б-Р-И-Т.

Я выключаю воду и слышу голоса. Голоса! Быстро вытираюсь, приглаживаю мокрые волосы и одеваюсь. Бегу вниз. Мне все еще жарко после горячего душа. Слышу, как мама говорит на вежливом английском, на котором она обычно общается с гостями, не имеющими отношения к Сборищам.

– Зачем ты принести такой дорогой? Не надо это делать.

– Но это для всех.

– Что это?

– Это французский фруктовый тарт с… как его… crème pâtissière[27]27
  Заварной крем (фр.).


[Закрыть].

– Ты из Франция?

– Ха-ха, нет.

– Хорошо, очень-очень красивый. Спасибо, о’кей.

– Не за что. И вам спасибо за…

– Надо ставить холодильник.

Я вбегаю:

– Сейчас поставлю.

Мама кивает в сторону Брит:

– Булит? Блит? Простите.

– Да, Брит, совершенно верно, – говорит Брит.

– Сложный произносить, – заявляет мама и выходит с подносом на задний двор.

– Привет, – говорю я Брит.

– Привет.

Мы обнимаемся. Это чисто дружеские обнимашки. Худшие обнимашки в жизни. Я чувствую, что Брит напряжена. Я чувствую, что она осторожничает, потому что мама может повернуться и увидеть нас через раздвигающиеся двери. Потом мой мозг наконец немного успокаивается. И я наконец замечаю, в чем Брит. Она не в привычных джинсах и футболке с ироничным текстом. Она в… платье! Клянусь, она в платье. Простое хлопковое платье, ничего особенного, но для меня она прекрасна, я вот-вот растаю. Она надела платье как для ужина со взрослыми.

– Потрясающе выглядишь, – говорю я.

– А-а-а! – Она укоризненно качает пальчиком из‐за слова «потрясающий».

Мне ужасно хочется ее поцеловать и едва хватает сил противиться этому желанию. Я мысленно немного отступаю назад, чтобы насладиться этой сценой: благоухающая каким‐то экзотическим запахом Брит Минз на моей кухне.

– Ты выглядишь… обворожительно, – говорю я.

Брит с улыбкой смотрит на бронзовую статуэтку. Это удивленный маленький ковбой верхом на вздыбившемся необъезженном жеребце.

– У твоих родителей очень странный вкус, – замечает Брит.

– Я этого уже не замечаю.

– Способность привыкать к самому невероятному – величайший дар, доставшийся человечеству. А также причина его неизбежного падения.

– Браво, Брит Минз.

Она делает глубокий вдох для храбрости:

– А где твой папа?

– Он в Магазине. Он всегда в Магазине. Но ты познакомилась с мамой, и это уже хорошее начало.

Я прикасаюсь к ее плечу, потом чувствую на себе взгляд мамы из сада и принимаю более нейтральную позу. Мы просто друзья, только и всего. Брит мотает головой, словно прогоняя ненужные мысли, и широко улыбается.

– Я рада, что я здесь. С тобой. И с этим ребенком-ковбоем. Он и правда совсем ребенок.

Мне очень хочется ее обнять. Я словно мальчик, который считает, что одно объятье может изменить весь мир. Брит продолжает улыбаться.

– Очень хочу попробовать барбекю.

Раздается звонок в дверь. Это упэшники – Кью, Пол Олмо, Амели Шим и Найма Гупта. Приехала даже красавица сестра Кью, Эвон. Она внимательно осматривается вокруг, словно наемный убийца. Кью тоже осматривается. Возможно, он пытается понять, изменилось ли что‐то в моем доме с тех пор, как он был тут в последний раз. Странно видеть Кью у нас. Жаль, что странно. Я бы хотел, чтобы сейчас все было так, как оно обычно бывает, когда я прихожу к нему домой.

– Привет, Брит! Привет, Фрэнк! – кричит Найма Гупта.

Амели Шим показывает на почти полутораметровую бронзовую статую жирафа с пробковым шлемом на голове и говорит:

– Он одет как для сафари. На что он собирается смотреть на этом сафари? Видимо, на людей, потому что было бы странно, если бы жираф поехал на сафари для того, чтобы посмотреть на других жирафов.

– Ты прямо как Томас Уайетт[28]28
  Британский поэт и государственный деятель XVI века.


[Закрыть], – говорит Кью.

– Точно нет, – отвечаю я.

– Заткнись, – говорит он, все еще глядя на Амели.

Стеклянная дверь на задний двор отъезжает в сторону, и появляется голова мамы.

– Ужин еще не готовый. Вы пока играть.

– Мы пока играть, – шепчет Амели и тихо смеется.

Но меня это не задевает, потому что ее родители говорят на английском еще хуже моих.

Мы перебираемся на задний двор. Все, кроме Эвон. Она взяла у меня зарядку, чтобы можно было игнорировать весь мир, сидя с телефоном на диване. Во дворе Кью разворачивает сверток. В нем все, что надо для бадминтона.

Бадминтон – это спорт ботанов. Какое‐то время мы готовим площадку для игры. Еще какоето время мы готовимся играть. Я периодически бросаю взгляды на Брит. Она ловит эти «подачи» и незаметно бросает мне назад. В нас обоих проснулась нежность. И эта нежность сияет, несмотря на то что вокруг носятся упэшники. Мама просит ей помочь с раскаленной решеткой для гриля, которая сделана в виде колпака для колеса, чтобы лишний жир стекал во время готовки.

– Я помогу, – говорит Брит.

– Не надо, платье заляпаешь, – возражаю я.

– Ерунда.

– Какой ты внимательный, Фрэнк, – кричит нам Найма Гупта.

Сегодня она что‐то слишком много кричит.

– Брит, – говорит Кью, – бери ракетку и давай в нашу команду.

Брит бросает на меня взгляд: «Ничего, если я поиграю?» Я киваю: «Иди играй». Я подхожу к маме и помогаю ей перевернуть мясо.

– Ей надо надеть не платье, а футболка, – тихо говорит мама.

– Наверное, она хотела приодеться, это ее первое KBBQ, – тихо отвечаю я. Буква К значит «корейский», как в словах K-поп, K-мода или K-драмы.

Как вы сами понимаете, никто не говорит ABBQ, A-поп, A-мода или A-драмы, если хочет подчеркнуть, что это американское.

– В любой случай, – говорит мама, – красивый платье.

Я бросаю взгляд на Брит. Мне хочется крикнуть: «Мама сказала, что у тебя красивое платье!» Маме понравилось, а это что‐то да значит, да? Это не может вообще не иметь значения.

Кью подает, и воланчик взлетает белой молнией. Брит справляется со сложной подачей от Амели, Кью взмахивает ракеткой и тоже отбивает. Пол берет низко летящий волан, и Амели забивает очко.

– Это за Тотека, – кричит Пол Олмо.

Он хочет дать пять Амели, но не попадает по ее ладони. Тотек – это имя его мага в игре. Пол и Амели выигрывают игру. Кью подныривает под сетку и крепко обнимает Пола.

– Отличная игра, – говорит Кью.

– Я был не прав, не надо было мне подменять драгоценности, – тихо говорит Пол ему в плечо. – Теперь я понял.

– Все в порядке, – заверяет его Кью.

– Ужин готовый! – кричит мама и потом тихонько добавляет: – Почему она еще не здесь?

Я бросаю на маму вопросительный взгляд: «Кто?» Но я знаю, что она имеет в виду Джо.

– А-а-а! Она не смогла приехать. Ее очередь проводить вебинар по технологиям 3D-печати с использованием гибких биоморфных материалов.

Я как‐то читал, что чем больше подробностей, тем правдоподобнее ложь. Похоже, так оно и есть.

– Вот как, – нахмурившись, говорит мама.

Она внимательно смотрит на меня. Наверное, решила, что мы с Джо поругались. Потом мама пожимает плечами, улыбается и снова кричит:

– Ужин готовый!

Через несколько секунд мы все уже едим. Я в ужасе оттого, что мама предложила вилки только Полу Олмо, Найме Гупте и Брит (мама знает, что Кью и Эвон, которая пришла, когда всех позвали за стол, умеют есть палочками, несмотря на то что они афромериканцы). Все вежливо улыбаются, давая понять, что они, как бы невероятно это ни звучало, умеют есть палочками. Я знаю, что это прикрытое вежливостью презрение не заденет Пола Олмо и Найму Гупту, у них есть немало своих неловких историй из‐за того, что их родители – иммигранты.

Но перед Брит мне неудобно. Да, ее предки тоже когда‐то были иммигрантами, но время уже смыло эту историю, как вода смывает надписи на песке. Брит, конечно, может называть себя американской европейского происхождения, но для большинства людей в этом мире она просто белая. Она часть этого большинства и потому везде своя. И в то же время – везде чужая, потому что она дитя цивилизации, построенной за счет слияния многих культур.

Сейчас она хочет, чтобы за моим столом ее считали своей. Она берет палочками рис, типа: «Видите, я умею есть палочками», но потом роняет рис в тарелку. Наверное, немного нервничает. Складка ложится меж ее бровей. Чтобы поддержать Брит, я тоже беру палочками рис и тут же роняю его.

– Блин, – говорю я, собирая рис.

Я ловлю на себе взгляд Кью. Он как бы говорит: «Ты настоящий джентльмен». Брит встает:

– Кому‐нибудь налить еще?

– Я сейчас, – говорит мама.

– Нет, пожалуйста, сидите, – отвечает Брит. – Вы приготовили потряса… Грандиозный ужин. Настоящий пир!

Она подмигивает мне, и я чувствую себя на седьмом небе от счастья.

– Точно-точно, – говорит Пол Олмо.

– Да, спасибо вам большое, миссис Ли, – говорит Эвон.

В этот момент она само очарование, что ей обычно совершенно не свойственно.

Брит наполняет все стаканы холодным ячменным чаем из графина.

– Спасибо, Булит, – говорит мама.

– Не за что, миссис Ли, – отвечает Брит. – Можно называть вас по имени? Если вы, конечно, не возражаете.

Я замираю. Вот оно, ее воспитание. Большинство ребят, тем более корейского происхождения, никогда не интересуются именами родителей своих друзей.

– Юн Хи, – отвечает мама, – а английское имя – Диана.

– У вас очень красивые имена, – говорит Брит, и мама – обалдеть! – даже немного краснеет.

Благодаря Брит мама открылась для меня с неожиданной стороны.

Раздается звонок в дверь, и у меня внутри все обрывается. Я знаю, кто это.

– Здравствуйте, – говорит Джо Сонг.

– Айгу, – отвечает мама, подходя к ней. – Ты поздно.

– Знаю. Извините, миссис Ли, – отвечает Джо.

– Обувь снимать, – требует мама.

Джо понимает, что прошла в дом не разувшись и теперь ей надо вернуться ко входной двери.

– Блин, – бормочет Джо.

– Фрэнки-младший, Джо здесь, – громко кричит мама, а потом говорит Джо: – Садись рядом с Фрэнки.

Я прекрасно слышу их разговор. И все остальные тоже. Мама из‐за появления Джо перешла с официального вежливого английского на семейный разговорный. Брит смотрит на дверь, потом на меня. Она не понимает, что происходит. Клянусь моей неотросшей хипстерской бородой, я не понимаю, что сейчас в нашем доме делает Джо Сонг. Я закрываю глаза и молюсь о том, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.

Но земля не разверзается, и Джо садится рядом со мной. Все двигают стулья, чтобы ей хватило места.

– Всем привет! – говорит Джо. Она дрожит, словно ей в рукав заполз жук.

– Все знают Джо? – спрашиваю я, уставившись на стеклянные перечницу и солонку.

Они выполняют исключительно декоративную функцию, ими никто никогда не пользуется. Солонка и перечница молчат.

– Я знаю Джо, – отвечает Кью.

Я смотрю на него, он глядит на меня, и в его глазах я вижу страх.

– И я знаю Джо, – говорит Брит.

Мне кажется, что весь мир наклонился: стол и стулья скатываются в дальний конец комнаты, а растущие на улице деревья скрипят, опасно накренившись. Когда Брит появилась в Магазине, мне показалось, что столкнулись два мира. Сейчас она у меня дома вместе с Джо – и к тем двум планетам будто добавилась третья.

Мама восстанавливает равновесие вселенной, громко поставив перед Джо тарелку.

– Ты есть.

Я украдкой бросаю взгляд на Джо: «Что за хрень?» Вид у нее совершенно беспомощный: «Я тут ни при чем». Не заметили ли наших взглядов упэшники? Нет, они снова радостно принялись за еду. Эвон заканчивает первой, благодарит и пересаживается в поставленный спинкой ко всем нам шезлонг.

– Слушай, – обращается Брит к Джо, сопоставив факты, – ты что, тоже ходишь на Сборища?

– Ага, – отвечает та, – я этого парня с детства знаю.

– «Брит сказала, чтобы все от него отстали, придурки!» – говорит Брит с улыбкой.

Джо улыбается ей в ответ:

– Точно! Это была я.

– Здорово, что вы так давно дружите, – говорит Брит.

– Ну не то чтобы мы прямо дружили… – начинает Джо.

Лучше бы она этого не говорила, но слова уже вылетели у нее изо рта. И она продолжает, потому что видит, что моя мама внимательно ее слушает:

– Мы дружим семьями, мы почти что одна семья. Короче, можно сказать, что мы очень близки.

Кажется, мама осталась довольна таким ответом. Она улыбается и выходит из комнаты с двумя пакетами мусора.

Джо напустила такого густого тумана, что Брит не может его не заметить. Мне хочется стукнуть по столу, чтобы увидеть, насколько высоко подпрыгнут стоящие на нем тарелки, но вместо этого я наступаю Джо на ногу.

– Вау! – кричит Джо, ни к кому не обращаясь, потом она пытается наступить на ногу мне, но не попадает. – Вау, потрясающе вкусно!

Тупость ситуации зашкаливает. Я чувствую, что пора вставать из‐за стола.

– Кажется, сейчас самое время, – говорю я Кью.

Тот вскакивает и, покопавшись в рюкзаке, достает небольшую игровую приставку.

– А теперь пришло время Let’s Heart Dancing! – говорит он.

Все начинают стонать, но как только Кью подключает приставку и начинает танцевать в своей странной, но заразительной манере, как слепой шаман, народ выходит на танцпол. Брит берет в руки контроллер и начинает лупить локтями воздух. Она бросает на меня взгляд. Мне ужасно хочется стать ее партнером в этом нарисованном видеомире. Но тычок под ребра выбивает меня из мира фантазий и возвращает в реальность.

– Твоя мама позвонила моей, – шипит Джо. – Типа: «Фрэнки же пригласить тебя тоже?» Ну что я, черт побери, должна была делать?

– Могла бы больной прикинуться или что‐то типа того! – шепчу я в ответ.

– Ага! У меня не было гребаного выбора!

– Давай, Брит, жги! – орет Найма Гупта, перекрикивая громкую музыку.

– Ты должна свалить через пять минут. Я тут кое‐что пытаюсь сделать, – шепчу я.

– И что я, блин, скажу? Я же не могу просто поесть и свалить.

– Скажи, что тебе надо к тесту готовиться. Давай.

Я встаю, беру контроллер и начинаю танцевать с Брит. Мы стоим лицом к экрану и синхронно двигаемся. Краем глаза замечаю, что Джо, положив руки на переднюю сторону бедра, кланяется моей матери – жест глубокого, искреннего сожаления. Джо делает то, что должна: извиняется за то, что ей приходится уйти раньше других, вежливо, но твердо отказывается от пакета с оставшейся едой, убеждает мою маму в том, что не может заставлять ждать подругу, с которой договорилась сегодня позаниматься, а также сетует на свою невежливость и неорганизованность.

Джо прекрасно играет.

– Фрэнки-младший, – говорит мама, – прощаться с Джо.

– Пока, Джо, – говорю я, не сбиваясь с ритма танца.

– Айгу, Фрэнки, ты перестать играть и прощаться.

– Все в порядке, – уверяет ее Джо. – Какой он глупышка!

Она жестом показывает: «Позвони потом» и уходит.

Наш с Брит танец доходит до того момента, когда мы должны танцевать, прикасаясь друг к другу. Наши ладони соединяются. Это, можно сказать, пуританская по невинности поза, но мне кажется, что мы взялись за руки и идем под венец. Мы с Брит при свидетелях дурачимся, выставляя себя полными идиотами. Мама смотрит на нас и качает головой.

Танец заканчивается. Мы с Брит, тяжело дыша, смотрим на заработанные нами очки.

– Фрэнк – девяносто два, Брит – сто! – кричит Найма Гупта. – Прекра-а-а-асно!

Я так рад за Брит, что вскидываю вверх руки и ударяюсь о здоровую деревянную полку над камином. Брит хватает меня за руку.

– Осторожнее. Не ушибся?

– У меня все прекра-а-а-асно! – со смехом отвечаю я ей.

Я содрал кожу на костяшке среднего пальца, но разве это важно?

У меня такое чувство, словно я избежал удара огромного раскачивающегося маятника с острыми как бритва краями. Сегодня он просвистел совсем близко. Но оно того стоило. Мы сидим с ней рядом на диване, зажатые между остальными. Она положила свою потную ладонь на мою, и у меня даже получается помечтать о будущем, представить все таким, каким я хочу это видеть. Не другие, а я. Я, я, я.

Однажды я, сидя на этом самом диване, поцелую Брит как ни в чем не бывало. Брит вдруг вскакивает.

– Я помогу, – говорит она кому‐то.

Моей маме. Она увидела, что мама убирает со стола, и решила помочь, но мама ей в этом вежливо отказывает. Но Брит не сдается, ей всегда говорили, что нужно помогать. Занимательная вежливая перепалка начинается и тут же заканчивается тем, что мама дает Брит фартук и освобождает место у раковины. Брит молодец, просто молодец.

Я тоже пытаюсь помочь, но мама прогоняет меня.

– Ты идти играть, – говорит она.

– Да, иди играть, – повторяет Брит и рисует мыльной пеной на моей руке длинную линию. Во взгляде Брит можно прочитать: «Поверить не могу! Я мою посуду вместе с твоей мамой!»

Ненастоящие свидания и ненастоящее барбекю – я обманываю Брит, иначе не скажешь.

Я плохо обращаюсь с моей милой, умной и доброй девочкой, иначе опять же не скажешь. Но сейчас мне легко делать вид, что это совсем не так и что я ничего не замечаю. Легко, потому что я смотрю на маму и Брит, которые стоят рядом и вместе моют посуду. Ведь это, наверное, тоже что‐то да значит. Верно?

* * *

Все гости уходят одновременно. Я выхожу с ними на улицу. Мама в фартуке стоит на крыльце и машет им рукой.

– Спасибо, миссис Ли! – говорит Кью.

– Пожалуйста, Кью, – отвечает мама.

– Мясо было идеально замариновано, и на все эти закуски вы наверняка потратили массу времени, но результат того стоил! – говорит Амели Шин и вместе с другим упэшниками садится в машину Кью.

– , – неожиданно говорит Брит.

Именно так в Корее принято благодарить хозяина за прием. Chal mogosumnida, «я хорошо поел, спасибо».

– Обалдеть! – говорю я.

– О! – удивляется мама. – Ты говорить по‐корейски?

– Ну не я, – уточняет Брит, краснея, – интернет говорит.

– , – отвечает мама.

Cheonmanaeyo, «пожалуйста».

Брит мне лукаво улыбается. Я хмурюсь и поднимаю одну бровь. Ничего себе, кто‐то готов учить фразы на другом языке в ночь перед свиданием? Только ботан, удивительно красивый ботан.

Кью сигналит на прощание и выезжает задом на дорогу. И тут же к дому подъезжает папа. Он выходит из машины как раз вовремя, для того чтобы помахать рукой упэшникам, сидящим в машине Кью. Потом папа поворачивается к дому и видит нас с Брит.

– Привет, папа, – говорю я. – Как там в Магазине?

– А то же, то же, – отвечает папа. Это его вариант фразы «все то же самое». Папа улыбается Брит. – Приятно снова видеть. – Потом он заходит в дом.

Мы с Брит переглядываемся. На этот раз встреча с папой прошла лучше, чем тогда в Магазине.

– Доведу Брит до машины, – говорю я.

– Будь осторожен, – предупреждает мама.

– Да тут пятнадцать метров! – возмущаюсь я.

Мы доходим до машины. Мне страшно хочется обнять Брит. Я сейчас, кажется, упаду на землю и буду биться в истерике – вот как сильно мне хочется ее обнять. Она улыбается и молчит. Я украдкой бросаю взгляд на крыльцо – мама ушла, прямоугольник, залитый оранжевым светом, пуст. Указательным пальцем я беру Брит под подбородок и поворачиваю ее голову в мою сторону.

– Эй, – говорю я, – ты же знаешь, что ты мне всех важнее?

Она берет меня за руку. Я встаю так, чтобы с крыльца это нельзя было увидеть.

– Я понимаю, с чем мне предстоит столкнуться, – неожиданно говорит Брит.

Брит Минз совсем не глупая, но я все равно делаю вид, что не понял, о чем она.

– Это ты о чем?

– Твоя мама хочет, чтобы ты был с Джо.

– Она тебе что‐то сказала?

– А ей и не надо было, – отвечает Брит, теребя кожу между моим большим и указательным пальцами. – Честное слово, она этого очень хочет. Она знает, что Джо с Ву?

Не знает, потому что я делаю вид, что хожу на свидания с Джо, для того чтобы обмануть маму с папой. Конечно же, я этого не говорю, хотя где‐то в глубине души мне очень хочется. Но я знаю, что раню Брит этими словами, поэтому говорю совершенно другое:

– Прости за маму. Все это полная ерунда.

– Все в порядке, – отвечает Брит. – Просто… Ты же видел мою семью. Я не привыкла, чтобы меня держали на безопасном расстоянии. Ты сам знаешь, что от меня не может быть никаких проблем. Безопаснее меня и быть не может.