Текст книги "Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны"

Должно быть, императрица помнила мои к ней визиты, иначе перед смертью она не вспоминала бы обо мне с такой любовью. Наверное, она сравнивала меня с собой, ведь она тоже приехала в Германию красивой, юной, полной жизни девушкой семнадцати с половиной лет. Еще до свадьбы ей пришлось столкнуться с неприятностями. Семья ее жениха считала, что свадьбу необходимо устроить в Пруссии. Королева Виктория пришла в ужас при этом известии и довольно язвительно написала лорду Кларендону, тогдашнему нашему послу в Берлине: «Каковы бы ни были обычаи прусских принцев, не каждый день они женятся на старшей дочери королевы Англии! Следовательно, вопрос необходимо считать решенным и закрытым»[9]9
  Letters of Queen Victoria. V. III.


[Закрыть]. Примерно так же чувствовала себя и я. Семья Ганса, конечно, очень родовитая, но я считала тогда и считаю сейчас, что дочь знатного английского джентльмена – достойная спутница любого иностранного князя или принца.

Вспоминая свои собственные начальные трудности, императрица-мать опасалась за мое будущее. При жизни она всегда покровительствовала мне, а перед смертью попросила своего сына, императора Вильгельма II, защищать меня и помогать мне.

Мой свекор, в шелковом цилиндре и черном пальто, очень высокий, с прекрасной фигурой, великолепно выглядел в Берлине. По утрам он любил водить меня на прогулку по Вильгельмштрассе, улице, равнозначной нашему Уайтхоллу, где все могли нас видеть. Однажды я вышла к нему в очень красивом сером платье, одном из лучших творений Джея. Он очень по-доброму, но с грустью посмотрел на меня и спросил:

– Дитя, разве у тебя нет черного платья?

– Отец, но разве мы в трауре? – удивилась я. – У меня еще никогда не было черного платья.

И он ответил:

– Что ж, не важно, пойдем так. – И мы вышли.

В те дни ни одной даме в Берлине не позволялось гулять по берлинским улицам в платье любого цвета, кроме черного!

Мне бы ни за что не позволили оставаться «дома» наедине со свекром в его берлинском особняке; более того, скорее всего, мы даже не должны были разговаривать наедине. Конечно, иногда это было ужасно скучно, но лучше говорить слишком мало, чем слишком много, особенно если вы хорошенькая молодая замужняя дама. Однажды в нашем собственном загородном доме, в присутствии многочисленных гостей, в том числе моего свекра, я сидела на диване после ужина. Ко мне с чашкой кофе подсел принц Эйтель Фриц, тогда, как и я, молодой и застенчивый. Я не подумала ничего плохого – да и почему я должна была что-то подумать, ведь все выглядело вполне естественно. Но на следующий день свекор предупредил меня:

– Дитя, не делай так в Германии; молодому мужчине нельзя сидеть на одном диване с дамой. Он должен взять себе стул.

Его слова меня насмешили, но я его очень уважала и не стала спорить.

В Берлине мне даже не позволяли ездить одной в открытой коляске, а поскольку в доме очень часто было чрезмерно жарко, мне не хватало воздуха. Надо мною сжалилась милая старая тетушка мужа (она уже скончалась). Мы с ней ездили кататься вместе, потому что в одиночку мне бы этого не позволили.

Берлинское общество было и остается очень скучным. Иногда мне казалось, что я не вынесу в нем больше ни минуты. Немцы так и не овладели искусством перемешивать гостей. Все делается в соответствии с рангом и старшинством, неизбежным результатом чего становится невыносимая скука. Кому захочется постоянно сидеть за столом с одними и теми же соседями? Никто не смеет пригласить к ужину мужа без жены, иначе у обоих будет сердечный приступ – даже если они терпеть друг друга не могут! Хуже того, гостей неизменно разделяют по возрасту! Можно ли вообразить что-то более возмутительное и тоскливое? Даже сейчас на чайном приеме в Мюнхене «молодежь» сгоняют в одно помещение, а «стариков» – в другое; гости сидят за круглым чайным столом и не шевелятся. Тоска смертная! Я в самом деле не хочу сидеть рядом с человеком только потому, что он – князь или принц. Я знаю всех немецких принцев, императорской крови и других; я заранее знаю все, что они мне скажут, и буду благодарна, если моим соседом по столу окажется кто-то другой. Я часто забавлялась, размышляя, с какого возраста незамужнюю девицу уже не считают «молодой» и отправляют в комнату для «стариков». И считает ли сама девица, что ее «понизили»? Приветствуют ли ее в новом кругу словоизлияниями или притворяются, будто не замечают ее прихода, и ведут себя так, словно бедняжка всегда считалась «старой девой»? Я никогда не присутствовала и, надеюсь, никогда не буду присутствовать при подобных драмах.

Нелегко описать, как нас размещали при дворе. Справа от тронов императора и императрицы размещался дипломатический кружок; слева, по порядку, были зарезервированы места для владетельных княгинь и герцогинь, а затем – для графинь и баронесс. Часто нас, княгинь и герцогинь, было немного. Например, я редко видела при дворе старую тетушку Анну Рейсс. Дело в том, что княгини Рейсс требовали, чтобы при дворе их шлейфы носили пажи, на что не соглашался кайзер. Одна из племянниц императрицы некоторое время назад вышла замуж за Рейсса; по знатности Рейссы не уступают Гогенцоллернам. Однако времена изменились. Второй женой кайзера была урожденная княгиня Эрмина фон Рейсс; ее первый муж, князь Шёнайх-Каролат, состоял в родстве с Хохбергами.

Разумеется, при дворе существовали правила, связанные с дамскими платьями. По одному правилу на парадных приемах (так называемых Schleppencour, от слова Schleppen, то есть «шлейф», длина которого составляла около 15 футов) шлейфы должны были крепиться не на плечах, а только на талии. Найдя такое ограничение отвратительным, я заказала две широких полосы, сшитые из той же материи, что и мой шлейф, и накидывала их себе на плечи, чтобы они закрывали талию, но казались необходимым дополнением к фасону платья. Не знаю, догадались ли о моей уловке и заметил ли ее кто-нибудь. Я всегда набрасывала на плечи кусок тюля или шифона, голубого или белого. Однажды ко мне подошла правительница гардеробной и спросила:

– Зачем вы прячете плечи под накидкой? Их гораздо красивее открыть! – И она отдернула накидку.

Я сразу же вернула ее на место и ответила:

– Видите ли, графиня, при малейшем сквозняке я простужаюсь.

Мне не хотелось ходить с открытыми плечами, как на ранних портретах королевы Виктории, с низким декольте, которое, по-моему, выглядит довольно безобразно; к такому фасону идут только локоны.

Из танцев на придворных балах допускались только гавот и менуэт, и танцевать позволялось лишь тем, кто репетировал танцы заранее! Считая, что танцевать гавот и менуэт с кавалером в современной немецкой военной форме просто нелепо, я отказалась от всяких попыток участия. Будь кавалеры в атласных сюртуках и бриджах или нарядись мы все в маскарадные костюмы, все сочеталось бы, но в другом виде подобные балы не внушали мне никакой радости. Вспоминаю одного очень известного, очень высокого мужчину среднего возраста, которого жалели все его друзья. Он занимал пост егермейстера и должен был все время стоять навытяжку перед тронами в пышном напудренном парике с густыми кудрями и в черной треуголке; его зеленый бархатный костюм украшала очень красивая вышивка.

На «обычных» придворных балах гостьи наряжались в бальные платья без шлейфов; ужин подавали рано, в 22:30, за маленькими столиками. Однажды мне довелось сидеть между двумя почтенными старцами, и один из них поинтересовался, почему мы, приезжая в Берлин, ночуем в отеле, а не в нашем огромном и уродливом особняке на Вильгельмштрассе. Я ответила: мой муж так предпочитает, поскольку в нашем берлинском особняке нет ванных комнат.

– Mein Gott! – воскликнул мой собеседник. – Неужели ему непременно нужно принимать ванну каждый день?

Многие, конечно, очень стремились стать hoffähig, то есть получить доступ ко двору и попасть в высшее берлинское общество. Много лет назад я сказала мужу:

– Ганс, настанет время, когда ко двору попадут фрау Икс, фрау Игрек и другие; интересно будет на них взглянуть, ведь вход во дворец – не пропуск в рай!

Через несколько лет многие из тех, о ком я говорила, получили долгожданную приставку «фон» к фамилиям и щеголяли в красивых платьях при дворе. Одной из них была славная англичанка по имени фрау фон Вайнберг. У них с мужем роскошный дом под Франкфуртом, в котором много красивых вещей. В прежние времена к ним приезжали многие англичане и венгры, чтобы поиграть в поло. Ее муж и деверь, которые нажили состояния на красителях, владели одной из лучших конюшен скаковых лошадей в Германии.

В поздние годы император с удовольствием вводил в высшее общество видных деловых людей и даже евреев. Почему бы и нет? Во всех странах мира есть «резерв», из которого пополнялась и пополняется аристократия. Англия – единственная известная мне страна, в которой еврея считают в первую очередь не евреем, а англичанином; если он добропорядочный гражданин, его вера – личное дело и не касается никого, кроме него. В Берлине же евреи ко двору не допускались. Исключения случались, но, прежде чем получить дворянство и заветную приставку «фон», им приходилось креститься и становиться христианами!

III

Больше всего в замужней жизни меня радовали наши поездки в Англию. Мы ездили туда не каждый год, как обещал муж перед свадьбой, но все же довольно часто, и у меня не было повода жаловаться.

Обычно мы охотились в Лестершире. Там я с радостью училась ездить верхом, так как в детстве не уделяла верховой езде достаточно времени, в частности не умела прыгать через высокие ограды; постепенно я полюбила прыжки, а больше всего – через изгороди. Я часто занималась под руководством славного Гордона Вуда, одного из лучших наездников в Лестершире; сейчас я часто вспоминаю его уроки. Однажды я взяла небольшую гнедую лошадку и подъехала к невысокой ограде. В самый последний миг я испугалась, лошадка замерла на месте, и я изящно перелетела через ее голову, оставшись невредимой. Кажется, такое невозможно, но в защитной юбке для верховой езды падать не страшно. Как-то я училась въезжать в ворота в округе Питчли. Тогда я еще не знала, что многие лошади бывают агрессивны и бьют задом. Поэтому многие наездники вплетают в хвост лошади красную ленту, показывая, что лошадь бьет задом. Однажды я так приблизилась к ноге другого всадника, что у меня слетело стремя. Пришлось просить кого-то найти его, ведь без стремени я не могла безопасно перепрыгнуть через высокую ограду.

Больше всего я любила ездить на гнедом жеребце; он никогда не лягался и был дружелюбен. Еще одного моего любимого коня звали Пакет. Когда наставала пора пересаживаться на вторую лошадь и мы видели, что к нам приближается второй всадник, Пакет обычно поворачивал голову и легонько кусал – «целовал» – меня в ногу. Он терпеть не мог возвращаться домой. Однажды мы не очень много скакали галопом, и конь совсем не устал; когда он развернулся, чтобы, как обычно, «поцеловать» меня в ногу на прощание, я не захотела отпускать его и поскакала дальше. Как оказалось, последняя скачка была самой лучшей, и мы с Пакетом прекрасно провели время. Я не собираюсь утверждать, что конь или пес понимают человеческие мысли. Но если их любят и если они постоянно общаются с хозяином или хозяйкой, животные знают и разделяют все хозяйские сильные чувства, такие как радость, горе, злость или страх. Более того, их разум отражает мысли тех, кого они любят по-настоящему. Вот почему их общество часто бывает таким желанным и утешительным. Кроме того, это главная причина, почему не станет хорошим наездником тот, кто боится лошадей. Страх они всегда «считывают».

С самого первого мига, как приехала в Германию, я решила сделать все, что в моих силах, чтобы укрепить дружбу и взаимопонимание между двумя моими родинами, старой и новой. Одним очевидным способом этого достичь было постоянно напоминать о том, что жена императора Фридриха – урожденная британская принцесса, а кайзер Вильгельм II – старший внук королевы Виктории.

В конце 1896 – начале 1897 года я занималась тем, что собирала деньги у англичанок, вышедших замуж за немцев, на подарок любимой королеве Виктории по случаю ее бриллиантового юбилея. Я писала бесчисленные личные письма, хотя от самых скучных подробностей меня освободил Фрейтаг, главный управляющий Фюрстенштайна. Мой замысел увенчался большим успехом. Королева пожелала, чтобы собранные деньги передали на благотворительность, но мы настаивали на личном подарке. Наконец, все было устроено, и королева приняла браслет с бриллиантом и изумрудом и альбом, где все мы расписались. Я часто гадаю, где тот браслет сейчас. Надеюсь, он у милой, доброй любительницы музыки, принцессы Беатрис.

В августе 1897 года мы побывали в Ирландии, где жили в охотничьем доме вице-короля вместе с милыми Кадоганами. Там устроили большой прием, где присутствовал, в числе прочих, Фредерик, лорд Дафферин, один из самых утонченных и обаятельных джентльменов. Я попросила у него экземпляр «Поэм и стихотворений» авторства его матери. Вместе со стихами он прислал мне свою книгу «Письма высоких широт» и письмо. Стихотворный сборник принадлежит к числу моих любимых книг с автографами и по сей день стоит в моей личной гостиной.

«Кландебой, графство Даун, 31 августа 1897 г.

Дорогая княгиня!

В соответствии с Вашими милостивыми повелениями посылаю Вам две книги, которые Вы пожелали получить.

Я очень рад, что вчера вечером во время нашего пребывания в охотничьем доме вице-короля оказался Вашим соседом за ужином, ведь нет ничего более приятного, чем заканчивать визит в приятнейшем обществе, возможном при моем положении.

Искренне Ваш, маркиз Дафферин и Ава».

Никто не умел так делать комплименты и так изысканно писать, как лорд Дафферин. До конца дней своих он наслаждался обществом хорошеньких дам; я была лишь одной из многих молодых женщин, которые предпочитали его общество беседам с более молодыми мужчинами. Вот еще одно его письмо, написанное в том же году. Его стоило сохранить, потому что он писал и выражался крайне почтительно:

«Кландебой, Ирландия, 12 декабря 1897 г.

Дражайшая княгиня!

Не могу выразить словами, как я был рад получить Ваше письмо, тем более что в нем находилась фотография, которую Вы любезно мне обещали. Письмо я получил, когда находился с моей дочерью Хелен[10]10
  Виконтесса Новар. (Здесь и далее, если не указано иначе, примеч. пер.)


[Закрыть] в Райте, и вчера утром, прибыв в Кландебой, я первым делом увидел Ваше красивое лицо. Ваш портрет – настоящее произведение искусства; я собираюсь вставить его в рамку на радость всем, кто придет ко мне в гости. Однако не думаю, что Вам нужно бояться, что кто-либо из друзей Вас забудет; помимо того, что у Вас красивое личико, на которое приятно смотреть, Вы так добры и бодры, что солнце освещает любое место, которое Вы удостаиваете своим присутствием, и задерживается там даже после Вашего ухода.

Послушный Вашей просьбе, посылаю фотографии моей жены и мою.

Помимо прекрасной охоты в имении дочери я провел несколько дней у старого друга, герцога Аргайла в Инверери, хотя, по правде говоря, я терпеть не могу уезжать из дому, ведь я так глух, что мне трудно вращаться в обществе. Правда, я еще надеюсь получить удовольствие, нанеся Вам маленький визит тет-а-тет, когда Вы приедете в Лондон, ибо, беседуя с кем-то наедине, я забываю о своем недуге и слышу прекрасно.

Благослови Вас Бог, милая леди; мое почтение Вашему супругу.

Искренне Ваш, Дафферин и Ава».

Кажется, больше мы не виделись с автором этого очаровательного письма. Началась война в Южной Африке. Во время осады Ледисмита убили его симпатичного старшего сына, лорда Ава, а его второй сын, лорд Фредерик Блэквуд, наследник титула маркиза, был тяжело ранен. Лорд Дафферин умер в 1902 году, оставив в истории свое имя, свои достижения и добрую память, которая по сей день сохраняется в головах всех, кто его знал.

IV

Летом и осенью 1899 года мы жили очень тихо. Какое-то время мы провели в Ньюлендсе, а затем снова поехали в Ирландию, где сняли дом в Бри, в красивом графстве Уиклоу. Кажется, мы делили его с дядей Пэтом Фицпатриком. Если нет, он, во всяком случае, приезжал туда и жил с нами. Мне нравились море и живописные горы Уиклоу, в которые мы совершали много интересных вылазок. Я написала кайзеру письмо с благодарностью за вещи, которые он прислал мне для благотворительного базара; его написанный по-английски ответ объясняет, почему я «сидела тихо»:

«Киль, 2 июня 1899 г.

Дорогая княгиня Дейзи!

Весьма Вам признателен за ваше доброе письмо. Я так рад, что посланные мною мелочи принесли столько денег. Уверен, что по-настоящему посетителей привлекали не вещи, а белокурая владелица благотворительного киоска. Как я рад, что Вы ждете ребенка! Да пошлет Вам Господь славного младенца. Если у Вас будет мальчик, пусть он будет похож на своего деда, а если дочь, пусть она будет как можно больше похожа на свою красивую и обворожительную маму. Надеюсь, что все пройдет хорошо. Мне очень жаль мисс Каус! Но несчастный случай с моей женой еще серьезнее! Я выиграл Кубок королевы.

Искренне Ваш, император Вильгельм».

Вторая англо-бурская война и изменившееся отношение к Англии самого кайзера, прессы и широкой публики не упрощали жизнь англичанке, жене знатного немца, жившей в Германии в 1899–1902 годах. Сказывались последствия опрометчивой и безрассудной телеграммы кайзера Крюгеру после рейда Джеймсона в декабре 1895 года и всех последовавших грубых оскорблений Англии в германской прессе, что крайне затрудняло мне жизнь.

По-моему, примерно в то время я впервые поняла, что в официальной Германии бродят подозрительность и зависть к Англии; я боялась, что подобные чувства перерастут в активную ненависть, которая в конце концов приведет к войне. Если я и сознавала риск такого развития событий задолго до остальных, то этим я всецело обязана своим переживаниям в ужасные годы, когда все наши тревоги сосредоточились на Южной Африке. К счастью (или к несчастью), я наделена острой интуицией и иногда угадываю чужие мысли и чувства. То, что какая-то мысль, дружелюбная или наоборот, тщательно скрывается, лишь позволяет мне отчетливее догадываться о ее существовании. Всю мою замужнюю жизнь в Германии люди из вежливости или по другим причинам часто пытались обмануть меня, скрывая свое истинное отношение к Англии, что им никогда не удавалось. Слишком часто подобные противоречия отражались на моих семейных отношениях, на что и был расчет, и служили главной причиной многого, чему в ином случае не следовало происходить.

1900 год был богат на события. 2 февраля в Берлине родился мой старший сын, Ганс Генрих XVII, или, как мы его называем, Гензель. Его крестными стали кайзер и король Эдуард; поэтому он носит дополнительные имена Вильгельм Альберт Эдуард. Его рождение после девяти лет брака стало для меня источником большого счастья. До него у нас родилась славная девочка, но она умерла.

Естественно, рождение старшего сына и наследника перевесило для нас с Гансом все остальное. Я устроила жизнь так, что в Фюрстенштайне или Плессе каждый вечер проводила не меньше часа с малышом и всегда настаивала на том, что буду сама купать его и послушаю его молитвы, когда он подрос и смог их выучить. Этому правилу я не изменяла и впоследствии. Мой свекор очень радовался рождению маленького Гензеля; мне приятно было видеть его радость.

Мой брат Джордж, который служил в Шотландском гвардейском полку, как и многие его друзья, отправился в Южную Африку. После того, как его освободили от военной службы по состоянию здоровья (из-за брюшного тифа), он плыл на знаменитом госпитальном корабле «Мэн», который снарядила леди Рэндольф Черчилль; вскоре она и брат стали женихом и невестой. Джордж – ровесник Уинстона, старшего сына леди Рэндольф. Дженни Черчилль мне всегда нравилась; она была веселой, отважной и доброй. С ее сестрой, леди Лесли, мы дружим по сей день. Джордж и Дженни поженились в соборе Святого Павла в Найтсбридже; прием устроили в доме еще одной сестры Дженни, миссис Мортон Уруэн, на Чешем-Плейс, а медовый месяц они провели в чудесном старом доме лорда Сэя и Сили, в Бротон-Касле. Лорд и леди Алджернон Гордон-Леннокс, которые тогда снимали дом, уступили его молодоженам. Дженни дала понять, что не желает сохранять титул, и в одной ежедневной газете об этом написали так:

 
Вся семья в смятенье страшном,
Раздаются крики с мест:
Кем же стала леди Рэндольф?
Миссис Джордж Корнуоллис-Уэст.
 

О Дженни написано так много и она была так знаменита, что мне почти ничего не остается о ней написать. Несмотря на большую разницу в возрасте, все мы радовались их браку и надеялись, что молодожены будут счастливы. Благодаря браку Уинстон Черчилль связан с нами узами родства, к чему мы отнеслись со смешанными чувствами. Откровенно говоря, он мне не очень нравился. Во всяком случае, Уинстон, как и его друг, лорд Биркенхед, обладает живым характером и большой оригинал, что в наш век стереотипов уже много. Более того, он умен и не упускает удачные возможности; эти черты постоянно проявляются в семье Черчилль с тех пор, как Джон, великий герцог, дарил свою благосклонность придворным дамам, обладавшим властью и влиянием. Нынешний герцог Мальборо унаследовал мозги предков, но лишен своекорыстия и толстой кожи, в отсутствие которых трудно надеяться на успешную политическую карьеру, особенно в наш суматошный век.

В январе 1901 года умерла королева Виктория и на трон взошел король Эдуард. Конечно, смерть королевы оказала сильное влияние на весь мир. Германский двор погрузился в глубокий траур. Не могу сказать, что событие сильно затронуло меня лично, ведь я видела августейшую монархиню лишь несколько раз и помню ее лишь смутно. Более того, тогда все наши мысли занимало еще одно волнующее событие в нашей семье.

В феврале Шила вышла замуж за герцога Вестминстера. Их обвенчали в соборе Святого Павла в Найтсбридже. Из-за траура при дворе свадьба была очень скромной. Пажами были красивый сын Гая Уиндхэма, когда-то военный, а сейчас очень известный и самобытный художник, и Роберт, младший сын лорда Артура Гровенора. Им сшили костюмы, скопированные со знаменитой картины Гейнсборо «Мальчик в голубом», которая тогда составляла славу Гровенор-Хаус, а сейчас, увы, находится в Америке. Подружками невесты были сестра Бен-дора (так моего зятя называли с детства) Леттис Гровенор и леди Леттис Чамли. Их обвенчали доктор Эдвардс, тогда епископ Сент-Асафа, а теперь архиепископ Уэльский, и доктор Джайн, епископ Честерский. Помню только, что мистер Бальфур в церкви выглядел гораздо более рассеянным и не от мира сего, чем любой епископ; судя по его виду, он не мог понять, как он вообще туда попал. Помню также мать Бендора милую Сибелл Гровенор, которая вышла замуж за блестящего красавца Джорджа Уиндхэма; Долли (Адольфа), герцога Текского, и его жену Мег[11]11
  Впоследствии маркиз и маркиза Кембриджские.


[Закрыть], тетку Бендора, хотя по возрасту они почти ровесники! Герцог Долли – это старший брат королевы Марии![12]12
  Мария Текская (1867–1953), супруга короля Георга V, мать королей Эдуарда VII и Георга VI, бабушка Елизаветы II.


[Закрыть] Сибелл и Джордж устроили прием у себя в доме на Парк-Лейн; медовый месяц молодые провели в Итоне. Бендор осыпал Шилу подарками, достойными императрицы. Должна объяснить происхождение его прозвища, потому что так его часто называют люди, которые даже не знают, как он выглядит! Он родился в Итоне в марте 1879 года; в том году его дед, первый герцог, выиграл дерби на своем знаменитом коне по кличке Бендор. Лично я почти всегда называла его Бенни, но уменьшительным именем его называли только родственники.

Свадьба не стала сюрпризом ни для его, ни для нашей семьи. Он и его сестры, теперь Констанс Шефтсбери и Лет-тис Бошам, часто приезжали в Ритин, который находится недалеко от Итона, и играли с нами, когда мы все были детьми. Когда я была длинноногой и нескладной двенадцатилетней девчонкой, я однажды обмоталась скатертью из классной комнаты, изображая алтарь, взяла молитвенник и торжественно провела обряд венчания Шилы и Бенни; они отвечали так же серьезно. Подружками «невесты» стали две сестры «жениха», облаченные в какие-то старые платья моей матери; волосы они украсили перьями. Увидев в коридоре дворецкого и случайную горничную, я привела их в качестве свидетелей, а обручальное кольцо «позаимствовала» из комнаты нашей гувернантки. После того они много лет всегда называли друг друга «женушкой» и «муженьком» и нежно хранили все детские письма, которые они писали друг другу. Затем пришел возраст стеснения – Шила работала в школе, Бенни уехал в Итон и Оксфорд. Когда ему исполнилось восемнадцать, он приехал к нам в гости и попросил руки моей сестры. Конечно, им не позволили: и мой отец, и дед Бенни считали, что оба слишком молоды. На два года его послали за границу изучать французский язык. Вдруг он объявился в Фюрстенштайне с путеводителем и практически без багажа – в то время, когда там же оказалась и Шила. Предполагалось, что Бендор совершает двухнедельную верховую поездку по замкам на севере Франции!

– Мой камердинер и лошади, – сказал он, – ждут меня в какой-то деревне; когда я выучу этот проклятый путеводитель наизусть, мне придется ехать домой, притворившись, что я все время пробыл во Франции.

После того Бенни отправился на войну в Южной Африке, но, едва он достиг совершеннолетия, умер его дед, и Бендор вернулся домой и снова поговорил с моим отцом. Вскоре они стали женихом и невестой. Конечно, все говорили, что они еще слишком молоды; будь я старше, наверное, сказала бы то же самое. Тогда же я старалась по мере возможностей помогать им.

До свадьбы Шила подолгу жила у меня в Силезии; когда она вышла замуж, я почувствовала себя без нее абсолютно потерянной и часто думала: как повезло моему зятю!