Автор книги: Дэйзи фон Плесс
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
IV
Нет необходимости дальше описывать приемы и разные мероприятия в Англии и Германии, потому что, в конце концов, все они очень похожи. Однако я должна вкратце описать один из приемов, который мы давали в Фюрстенштайне в честь императорских военных маневров. Они считались очень важным событием, и вокруг них всегда поднимался большой шум. Именно в том, 1906 году маневры проходили в середине сентября; на них присутствовал герцог Коннаутский, которому очень шел германский гусарский мундир. Нашими главными гостьями стали его племянницы, кронпринцесса Румынии и ее сестра, принцесса Гогенлоэ-Лангенбург. Кроме того, на приеме присутствовали сестра кайзера, герцогиня Спартанская (позже королева Греции), которой ее брат так и не простил перехода в православную веру через три года после замужества; Милдред Челси (позже Милдред Мо), Артур Коук, генерал сэр Лоренс Олифант, сэр Иен Хэмилтон и Энтони Дрексел. Маневры предоставили всем хороший предлог нарядиться; разумеется, все немцы им воспользовались. Бедный Ганс днем и ночью расхаживал в тесной гусарской форме и сапогах, при всех орденах; трудно представить более нелепое зрелище. Несколько дней в нашем доме проживало тридцать с лишним человек, в том числе две фрейлины, румынка и гречанка, чьи имена я никак не могла запомнить; были Фриц и Нэнси Хохберги, Пэтси и папуля, сэр Сеймур Фортескью, генерал Билли Лэмтон и графы Эстерхази и Аппони из Венгрии.
Был и Уинстон Черчилль, но он не останавливался у нас дома, так как, по приглашению кайзера, жил в принадлежавшем моему мужу зальцбруннском отеле. Он приезжал к нам только дважды, а все остальные всегда приходили обедать и ужинать. Помню, я думала, что Уинстон, как и кайзер, рад возможности нарядиться и тайно восхищается собой в тесном мундире – кажется, оксфордширских гусар. Венгры – единственные, кто способен носить гусарскую форму с шиком и кому она идет. Герцог Коннаутский обедал в Фюрстенштайне в тот день, когда объявили, что кайзер сделал его фельдмаршалом Пруссии, и все мы выпили за его здоровье.
Каждый день мы ездили в Бреслау на поезде особого назначения, чтобы посмотреть маневры. Они окончились торжественным парадом, к которому мы все нарядились и нацепили на лица самые радостные улыбки. Вот что написано в моем дневнике:
«Герцогиня Спартанская уехала до парада в Бреслау, а еще две княгини остались не очень довольны тем, как их приняли кайзер и императрица после парада. Императрица не жалует румынских кронпринцесс; и я подумала, что ее неудовольствие может отразиться на мне, когда мы все отправились к ней, но, к моему изумлению, она была очень мила, любезна и больше говорила со мной, чем с другими.
Я дважды ездила смотреть маневры верхом; они продолжались всего три дня, и последний день стал самым забавным: я получила общий пропуск для всех моих гостей, и граф Ойленбург и князь Линар, которые, разумеется, были в форме и оставались с нами, везде нас водили. В последний день мы обедали в лощине в нескольких шагах от кайзера и его свиты, которые расположились на вершине холма.
Позже кайзер увидел нас и, желая познакомиться с сэром Иеном Хэмилтоном и сэром Лоренсом Олифантом, спустился с холма и заговорил с нами – он подошел к моей лошади сбоку и поцеловал мне руку. Я тогда была единственной дамой среди присутствующих; немного побеседовав со мной, он обратился к двум генералам.
После обеда наши гости, сидя в автомобилях, провожали его – я оставалась верхом, потому что знала, что ему приятно будет прогарцевать мимо нас на коне. Ему действительно было приятно; к нашему удивлению, он остановил процессию, пересек дорогу, назвал меня Дейзи, попрощался и заговорил с папулей, с которым, как я напомнила, он встречался на крестинах Гензеля».
Именно тогда нашу компанию окрестили «Веселые виндзорские вдовушки», потому что мужей не взяла с собой ни одна знатная дама!
V
Встречать Новый, 1907 год я должна была в Англии, так как в Четсуорте ожидался большой прием: король, королева, все обычные придворные и пестрая смесь разных умных людей. Принцесса Виктория так и не получила широкой известности. Несмотря на ее сдержанность, разборчивость и природную застенчивость, она по природе очень любит веселиться и всегда желанная гостья на любой домашней вечеринке. Другие же члены королевской семьи способны испортить любое сборище, как бы тщательно ни были подобраны гости, о чем мне, к сожалению, хорошо известно. Зато люди другого сорта – настоящий дар Божий и очень помогают создать настроение. Милая Шарлотта Ноллис была фрейлиной королевы, а сэр Фриц Понсонби (его женой была Риа Кеннард, одна из признанных красавиц в те дни; ее и сейчас можно назвать одной из красивейших женщин в Лондоне) был камергером короля и, как всегда, идеальным гостем. Кроме них, были лорд и леди Десборо, леди де Грей, девочки Ачесон, их родители, лорд и леди Госфорд, мистер Эван Картерис и Джордж Холфорд. Мистер Бальфур был вежлив, улыбчив, весел; он проявлял на удивление живой интерес ко всему происходящему. Как-то не ожидаешь, что великий философ, государственный деятель и писатель окажется человеком! И милая Элис Кеппел была неподражаема. Какие она проявляла воодушевление, остроумие и находчивость! В дневнике я достаточно подробно описала прием – гораздо лучше, чем могла бы сделать по памяти:
«Январь 1907 г.
Представление в Четсуорте 5 января прошло с большим успехом. Я вышла последней для усиления эффекта и спела три арии в костюме, с игрой и кинематографом между ними, чтобы можно было без помех переодеться. Моя первая ария была из „Микадо“; на мне был каштановый парик, который выглядел гораздо красивее, чем мои глупые желтые волосы. Затем я спела американскую негритянскую песню в нищенском фартуке и большой голубой фетровой шляпе; я исполнила короткий танец с красным зонтиком. А для последней, французской песни „Снег“ Бемберга надела новое белое платье для катания на санях, белую шапочку с веткой падуба, омелой на белой меховой муфте и высокие красные сапоги; вокруг меня стояли елки, покрытые ватой, а сверху падали кусочки белой бумаги, создавая видимость снега, пусть и ненастоящего.
Во время своего визита король был в очень хорошем настроении (если не считать раздражения по поводу отношения кайзера и императрицы к его племянницам, когда они были со мной в Бреслау). Стрелял он тоже хорошо, и с погодой повезло, было прохладно, свежо, выпало немного снега. Королева была очаровательна и мила, как всегда; она подарила мне на Рождество милую брошь с опалом и бриллиантами; она просто душка. Все шло как обычно, только Соверал был в ярости; он казался лишним, чего, как правило, никогда не случается! Королева после ужина играла в турнире по баккара, и нам тоже пришлось играть, чтобы угодить ей. Соверал то и дело выходил и курил сигару в одиночестве в курительной, а после того, как королева ушла в свои комнаты, я сыграла в покер с Вайолет Мар, Келли, Моди Уоррендер, ее сестрой, Поклевски; лорд Элко, лорд Десборо и Мюриэль Уилсон играли в домино с леди де Грей».
Из Четсуорта мы поехали в Итон, где встретили Бендора и Шилу, которые только что вернулись из путешествия по Южной Африке; с ними приехали Мэй Роксберг, Вайолет Поуис, Адель Эссекс, лорд Кеньон и еще несколько гостей.
Всю ту зиму и весну я была очень слаба и не переносила силезский холод.
Февраль и начало марта я провела в Ньюлендсе и Борнмуте. 21 марта уехала в Больё на Ривьере, где мы с детьми прекрасно проводили время. Мы виделись с друзьями и родственниками. Джордж и Дженни жили неподалеку, у Адель Эссекс. В апреле мы с Дженни и герцогом Мальборо совершили чудесную автомобильную поездку в Авиньон, Арль и Каркассон, откуда мы вернулись в Больё. Весной французская провинция бывает чудесной.
Во всем остальном жизнь на Ривьере была такой же, какой была и будет всегда. Привожу отрывок из своего дневника. Он представляет интерес, потому что тогда я впервые услышала несравненного Шаляпина.
«23 марта 1907 г. Вилла „Эспальмадор“, Больё
Сижу в гамаке с множеством подушек, укрывшись меховой полостью, так как солнца нет и очень ветрено, но я в тени бамбука и большой пальмы. Небо серое. Надеюсь только, что, если пойдет дождь, он прольется и закончится до завтрашнего утра, когда приедет Ганс; я хочу, чтобы для него все выглядело наилучшим образом, чтобы он не был разочарован. Он должен был приехать сегодня, но не смог найти свободных мест в поезде.
Вчера вечером я впервые ужинала в Монте-Карло. Ужин устраивал мистер Дрексел; герцогиня Девонширская, бедняжка, очень бодра и очень нарумянена; кроме них, присутствовали Эмили Изнага (сестра Консуэло, герцогини Манчестерской), мистер и миссис Дерек Кеппел и лорд Чарли Монтэгю. Мы с мистером Дрекселом после ужина поехали в Оперу; конечно, все засиделись за кофе, поэтому, когда мы приехали, двери были закрыты; но я назвалась и очень настойчиво попросила нас впустить; тогда нас провели в маленькую смешную ложу рядом со сценой; она была обнесена проволочной сеткой, словно ледник для мяса, какой можно видеть в парках при маленьких домиках. Задержись я там, я бы просто растаяла, потому что было очень жарко. В казино я не ходила – и, хотя мне очень хотелось немного выиграть, я не верила, что выдержу тамошнюю атмосферу. Я еще очень хриплю, и нос у меня заложен – я не могу громко говорить и не пела с самого Четсуорта; голос у меня совсем пропал. Как же мне хочется поскорее выздороветь! По-моему, легче болеть по-настоящему, чем ходить в таком половинчатом состоянии, как я с января, – если не считать февраля, когда я тяжело болела в Ньюлендсе.
Опера вчера была превосходной; пел молодой русский, Шаляпин; он настоящее чудо и необычайный актер, хотя роль в „Севильском цирюльнике“ не позволяла ему раскрыться до конца, даже там все внимание зрителей было сосредоточено на нем. Миссис Клейтон (Жанна де Фужере)… повела меня за сцену после спектакля; она хотела попросить Шаляпина спеть у нее дома в Каннах. Мне его представили. Он очень высок; к нам он вышел с приклеенным носом и подбородком, в грязной старой одежде (в костюме священника) и с очень грязными руками. С ним был его двухлетний ребенок. Мне не хотелось спрашивать, где его жена – ведь она, возможно, умерла, или они развелись, или она всего лишь его метресса. Наверное, в личной жизни он человек благородный и достойный. Он подарил нам цветы, которые держал в руке. Ему всего двадцать шесть лет.
Какое у него лицо, представить себе не могу из-за ужасного грима и костюма; в прошлом году я видела его в жуткой пьесе, в которой людей сжигали на костре и пытали во время религиозных войн! Но его игра была просто потрясающей».
На обратном пути в Фюрстенштайн мы на несколько прекрасных дней остановились в Париже. Ганс был очарователен. Я накупила платьев и побывала на великолепном приеме, который давала принцесса Мюрат. У нее мы встретили великого князя Владимира Александровича с женой и многих старых друзей. Все дамы были в тиарах и самых лучших своих нарядах. Принц Мюрат возглавляет французскую партию империалистов; на более официальных приемах Мюрата царит атмосфера, схожая с королевскими приемами.
У меня были английские представления об обязанностях, прилагаемых к моему положению в Силезии; у Ганса, как у немца, имелись свои представления на этот счет, то есть наши мысли не сочетались. Однажды в Плессе, когда у нас гостила Пэтси, я хотела после ужина спеть для нее. Ганс возразил:
– Чушь! Вы когда-нибудь слышали, чтобы королева пела после ужина?
– Нет, – ответила Пэтси, – потому что она не умеет петь; зато принцесса Уэльская[35]35
Мария, королева Англии.
[Закрыть] – превосходная пианистка и часто играет для гостей после ужина.
Бедный милый Ганс; при его почти полном отсутствии чувства юмора и соразмерности он сравнил меня с королевой Англии!
Однако я славлюсь своим упорством, и к 1907 году мне удалось немного сломить его сопротивление. Он никогда не поощрял и не поддерживал разные виды моей деятельности; в лучшем случае он их просто терпел. Бедняга, чтобы по-настоящему понимать меня, ему пришлось бы «переделать себя», как говорят американцы. Я достаточно хорошо понимала его и его позицию, просто не собиралась «замирать на месте». Вот как все происходило:
«14 июня 1907 г. Фюрстенштайн
Мой первый концерт: надеюсь, он пройдет успешно. Я устроила бы его много лет назад, только Ганс ни за что не позволил бы мне петь, потому что „немецкие княгини не поют на публике“. Но последнее время он стал разумнее. Я как раз читаю книгу „Фрейлейн Шмидт и мистер Анструтер“ графини фон Арним, американки[36]36
Элизабет фон Арним – британская писательница австралийского происхождения.
[Закрыть], которая, как я слышала, замужем за немцем; она написана изящно, как и все ее произведения, особенно „Элизабет и ее немецкий сад“[37]37
В английской и американской прессе неоднократно утверждалось, что автором этой очаровательной книги была я. (Примеч. авт.)
[Закрыть]. Как я жалею, что не могу выразить на письме все, что иногда чувствую! Мне кажется, я испытала бы облегчение, если бы могла быстро излагать свои мысли на бумаге. Даже последующее прочтение идет мне на пользу, показывая, насколько глупы, скучны, неблагодарны, насколько слепы, преувеличенны или безнадежны мои мысли; все равно что мерить платье, которое не подходит по размеру, а затем покупать его, распарывать или нашивать блестки. То же самое и с мыслями; не стоит их раскрашивать, дабы они стали интереснее для наших ограниченных умов, ведь сама их простота делает их куда полезнее и намного лучше успокаивает!
22 июля 1907 г. Фюрстенштайн
Наивысшая точка недели пришла и прошла успешно: концерт, который состоялся в прошлую субботу, 20-го, в Зальцбрунне в пользу школы для инвалидов и бедного круглого Вальденбурга; такого концерта в Бреслау никогда не было[38]38
Бреслау – третий по величине город Пруссии (первый с торговой и образовательной точек зрения) и один из четырех или пяти самых крупных городов Германской империи.
[Закрыть]. Сборы оказались самыми крупными для всей Силезии, где большой суммой считалось 300–500 марок! Кажется, два года назад радовались, собрав 400 марок, я же собрала 1900 марок. В зале не было ни одного свободного места, даже стоячего, а места в первых рядах уходили по шесть марок, несмотря на то что директор в Зальцбрунне утверждал, что шесть марок – слишком дорого и билеты никто не купит. Сцена и зал были украшены белыми лилиями и алыми вьющимися розами из Фюрстенштайна. В число „артистов“ входили фрейлейн Штайгерманн, очаровательная девица и большая модница, которая приехала из Лейпцига и согласилась выступить бесплатно. Фрейлейн Зуттес, которая немного ее знает, попросила ее принять участие в концерте; предполагалось, что я оплачу ее расходы, но, уезжая, она не взяла у меня ни пенни, уверяя: она была здесь по-настоящему счастлива, и концерт доставил ей подлинную радость. Она очаровательно пела, надев все медали от королей и императоров, что, конечно, произвело на зрителей сильное впечатление. Затем пел граф Пюклер-Лимбург; некий месье Ферлоэ из Фрай-бурга[39]39
Здесь и далее имеется в виду Фрайбург-им-Брайсгау.
[Закрыть] очень хорошо играл на виолончели; декламировал Герлах, настоящий профессионал; он проходит курс лечения в Зальцбрунне, но приехал из Бреслау. Герлах тоже не взял гонорара за свое выступление. Пел молодой Шиммель, баритон; ему я заплатила сто марок, поскольку мы договорились заранее. Потом играл оркестр; я тоже пела, мой голос сейчас звучит в полную силу. Все блистали, радовались, и, хотя у меня ужасно болела голова и я весь день провела в постели, пела я хорошо и не боялась, когда увидела перед собою полный зал нарядных зрителей. К нам с ночевкой приехали Хатцфельдты, а также их второй (женатый) сын со своей маленькой женой-японкой (ее отец японец, а мать немка), Штрахвитцы, Готтфрид Гогенлоэ и Фриц, а также старая графиня Пюклер с мужем».
Я планировала устроить в Фюрстенштайне прием по случаю начала осени и написала герцогине Спартанской, пригласив ее приехать. Она была очень мила и тактична на приеме в честь маневров годом ранее, несмотря на то что ее брат, кайзер, держался не слишком приветливо; она же не осталась на парад, чтобы избежать неловкостей на публике; поэтому я чувствовала себя немного виноватой и очень хотела, чтобы она снова приехала. Думаю, при написании книги воспоминаний необходимо постараться и объяснить все мелочи, чтобы показать исторические личности в истинном и правильном свете. Во время войны упорно ходили ложные слухи о том, что королева Греции настроена против Англии, что она втянула мужа и Грецию в войну против Англии, более того, все время действовала как орудие кайзера. В таких слухах нет ни слова правды. Как все дочери императора Фридриха, она испытывала подлинную привязанность к Англии. Какими бы ни были влияния и соображения, вынудившие Грецию занять сторону Германии, личные чувства и желания королевы не имели к ним никакого отношения.
Мои слова доказывают ответ королевы (которая тогда была еще герцогиней Спартанской) и другие сходные происшествия, записанные в этой книге:
«Отель „Эспланада“, Сифорд, Суссекс. 14 июля 1907 г.
Дражайшая княгиня Плесская… позволите ли называть Вас Дейзи?
Воображаю, какой грубой Вы меня считаете! Как мне просить у Вас прощения за то, что я раньше не ответила на Ваше очень доброе письмо, за которое сердечно Вас благодарю?
Я получила Ваше письмо, еще находясь в Афинах. После того мы провели несколько дней в Париже, затем в Фридрихсхофе с моей сестрой; теперь я здесь, в моей любимой Англии, единственном месте, где мне нравится больше всего. Мы пробудем здесь до начала августа, а потом вернемся в Грецию. К сожалению, в нынешнем году не может быть и речи о нашем приезде в красивый Фюрстенштайн, хотя мне бы так этого хотелось! Времени не осталось. Как замечательно было в прошлом году и как мне все понравилось! Никогда не забуду Вашу огромную доброту. Как бы мне хотелось снова увидеть замок и новый парк. Здесь ужасно холодно; мы разжигаем камины в комнатах, чтобы согреться; сейчас немного лучше, хотя погода совсем не летняя; впрочем, такая погода бодрит и мне по душе.
Мне очень нравится эта маленькая тихая усадьба; здесь мне так хорошо! Завтра я на несколько дней еду в Лондон! 22-го старый Меттерних дает ужин и бал; как мне будет там Вас недоставать! Вы все так замечательно устроили в прошлом году, помните? Надеюсь, сейчас Вам уже лучше и лечение помогло.
Прошу, приезжайте в Афины, когда сможете, и побудьте с нами, мы будем Вам так рады! Еще раз спасибо за доброе приглашение; надеюсь, Вы простите мой запоздалый ответ.
С наилучшими пожеланиями и с приветом Вашему мужу, искренне Ваша, София».
VI
Мой дорогой свекор уже довольно давно плохо себя чувствовал, но никто не предвидел серьезных последствий. Поэтому я испытала потрясение, внезапно узнав, что он опасно болен. Я была всемерно предана свекру и горевала глубоко и искренне, когда в начале августа 1907 года он умер в замке Альбрехтсбург возле Дрездена в возрасте 74 лет. В политике он был сторонником Свободной консервативной партии; в 70-х годах XIX века несколько лет заседал в рейхстаге; но его политическая деятельность главным образом ограничивалась верхней палатой рейхстага Пруссии, членом которой он являлся более сорока лет.
В молодости отец, как я всегда его называла, служил в Прусском гвардейском полку, но вышел в отставку в 1857 году, после того как женился на графине Марии фон Кляйст. Его первая жена, мать Ганса, Фрица и Конни, умерла в 1883 году, а в 1886 году свекор женился на Матильде, графине фон Дона-Шлобиттен, которая родила ему сына и дочь, Виллуша и Анну. Все они живы и здравствуют.
Во время Франко-прусской войны свекор возглавлял добровольческий санитарный корпус с титулом королевского комиссара; после окончания войны он еще 20 с лишним лет возглавлял этот корпус. Он много лет был великим канцлером ордена Черного орла. В 1873 году он стал Великим магистром королевской охоты и сохранял этот пост до своей смерти. Кроме того, он был Великим магистром одного из наименее известных рыцарских орденов в Европе, благородного ордена Белого оленя Святого Губерта, знак которого кайзер всегда надевал на охоте. Орден учредил принц Фридрих Прусский. Его получали немногие, потому что на него смотрели как на более или менее связанный с домом Гогенцоллернов.
Запись в дневнике показывает, как проходили феодальные похороны в Германии 21 год назад. Церемония разделялась на две части: прибытие тела во Фрайбург из Дрездена и собственно похороны два дня спустя:
«16 августа 1907 г. Фюрстенштайн
Сейчас семь часов, и идет проливной дождь; так было весь день. В 8 утра мы с Гензелем выехали из Берлина и добрались сюда в 14:50, незадолго до Матильды и Анны, Лулу, тети Анны Рейсс и Хайне Рейсса. Час спустя приехали Ганс с братьями и зять, Фриц Зольмс.
Все егеря, старшины горняков, слуги, лесничие, приходящие слуги и депутации шли из Фрайбурга за каретой (открытым катафалком), на которой стоял гроб.
Остальные плакальщики прибыли на станцию Зальцбрунн, поэтому не видели приготовлений во Фрайбурге, в том числе красивую арку, под которой несли отца. Вдоль улиц выстроились шахтеры и солдаты; у одних на фуражках были белые и красные плюмажи, у других – петушиные перья. Кайзер вызвал эскадрон кавалеристов из Плесса; на Линденаллее будет салют, потому что мой свекор какое-то время был кавалерийским офицером.
Матильда держится великолепно; она лишь немного всплакнула, а иногда даже улыбается. Лулу тоже величественно сдержанна и спокойна. Я восхищаюсь и изумляюсь их самообладанием и способностью подавлять чувства.
Когда маленький гроб, накрытый зеленым егерским сукном, внесли в биллиардную (простой гроб и егерское сукно в соответствии с пожеланием отца), я не представляла, как Матильда может так держаться; священник произнес несколько молитв, и мы вышли. Если бы умер Ганс, я бы этого не вынесла; я бы хотела, чтобы меня оставили одну с моим покойником в комнате и с отвратительным чувством, что он лежит там и не может выйти, – я даже не могу его потрогать, он покинул меня навсегда… Ах! Такие мысли свели бы меня с ума. Правда, я эмоциональна и часто преувеличиваю. В каком-то смысле я себя презираю. Когда я вспоминаю лицо дорогого отца, его доброту, его любимые шутки, охотничьи приемы, которые он обычно устраивал для меня в Плессе, я все больше страдаю. Мой дорогой Ганс так промок после долгого похода из Фрайбурга в своей форме и лентах! Матильда все время хвалит Ганса, говорит о том, какой он милый и как ей помогал. Я горевала, что он попал в Дрезден с опозданием на два часа и не застал отца в живых, но это не имело большого значения, потому что отец как раз попытался встать из постели, а потом упал и час спустя тихо скончался; после того как упал, он уже не открывал глаз и не разговаривал, но накануне он знал, что Ганс приедет, и радовался. Утром в день смерти ему как будто стало лучше. Странно, что мать Ганса умерла примерно так же – во сне, в своей постели.
Биллиардную превратили в часовню, завесили черным, поставили туда большие серебряные свечи. Завтра прибудут многочисленные лилии, которые я заказала в Берлине, и я сделаю большой крест, который можно повесить за распятием, и разложу лилии между пальмами и белыми гортензиями.
Позже.
Одиннадцать часов; все женщины уже легли спать; мужчины еще внизу, разговаривают в большом салоне. Странный вечер, и я не могу как следует все объяснить и изложить мои впечатления словами. Впервые в жизни, хвала небесам, я ношу траур, оплакиваю усопшего и присутствую на похоронах, если не считать детства; тогда, насколько я помню, Пэт-си не было, и я в огромном волнении заказала для себя, по собственному почину, черное платье с розовато-лиловыми бантами; мне было лет десять… Сейчас в доме покойник, но, судя по тому, как мы себя ведем, можно подумать, что отец уехал на охоту или тихо лежит в постели. Никто не отказался от ужина; мы даже разговаривали и смеялись за столом. После ужина я услышала чей-то громкий смех – смеялась Матильда вместе с Гансом, дядей Болько и некоторыми другими. Я тоже притворялась и, как могла, старалась переменить их мысли. За ужином я занимала брата свекра, дядю Болько, рассказывала о своих впечатлениях в путешествиях – о Хайлигендамме и острове Рюген. После ужина мы с Лулу снова смеялись, вспоминая Гарсула, знаменитого доктора, который видит духов и сразу понимает, когда человек умрет, болен ли кто-то и тому подобное; более того, вечер казался похожим на другие вечера, если не считать того, что все мы были в черном. Моя горничная Мария очень удивилась, что на Лулу и Матильде жемчужные серьги, а на Анне – розовато-лиловый кулон. По-моему, в каждой стране средний класс больше стремится носить полный траур, чем мы.
Возможно, траур – признак их состоятельности, или им нравится демонстрировать, что они могут себе позволить купить креп, черные серьги и цепочки, как сделали сейчас Мария и эконом Фридрих…
17 августа 1907 г.
Восемь часов; я только что поднялась наверх. Почти все мужчины, которые приезжали на похороны, уехали – для них заказали поезд специального назначения. Кронпринц (он приехал вместо кайзера, который был занят, так как провожал короля Англии)[40]40
Король Эдуард посетил Берлин в августе 1907 г.
[Закрыть] уезжает только в одиннадцать и остается на ужин; мы скоро садимся за стол.
День был ясный, солнечный, и только примерно в половине восьмого, когда мы покинули мавзолей, солнце село и небо за замком окрасилось в розовый цвет; мы шли за гробом колонной по четыре, а потом дамы поехали домой. Все было очень красиво; вдоль всей улицы стояли шахтеры в праздничной одежде. За гробом шли егеря; они же подняли гроб на катафалк и внесли его в склеп. Мы зашли следом. Матильда шла с кронпринцем, Ганс – с тетей Анной Рейсс, затем Лулу с дядей Болько и я с герцогом фон Шлезвиг-Гольштейн. В конце церемонии исполнили охотничий сигнал Jagd vorbei – так трогательно, ведь отец обожал охотиться! Потом стреляли из пушек и протрубили „Последний пост“. Эскадрон из Плесса не смог приехать, было слишком далеко, поэтому кайзер вызвал кавалерийский эскадрон из Швайдница. Похороны были трогательные и, как ни странно, мирные (может быть, все похороны такие, не знаю; я еще не была ни на одних); молитвы перемежались пением хора; иногда тишина не нарушалась даже рыданиями. Не знаю, как они сдерживались. Мне все время казалось, будто отец где-то рядом с нами. В склепе я не испытывала ни ужаса, ни страха…»
Слава богу, я умею всегда замечать смешное и в целом могу смеяться и плакать одновременно. В первый раз, когда увидела свекровь после похорон свекра, я совершила ужасную ошибку. Одна родственница, которая присутствовала на похоронах, носила огромное количество крупных красных камней, что показалось мне странным. Поэтому я, не подумав, выпалила Матильде: «Ах, дорогая моя, она была вся покрыта карбункулами!» Конечно, я имела в виду драгоценные камни, которые тоже так называются, но Матильда и все остальные вначале подумали, что я имела в виду отвратительные прыщи, которые бывают у некоторых и которые считаются смешными и вульгарными. Не сомневаюсь, что моя бабушка Оливия ни за что не позволила бы человеку рангом выше младшей горничной ходить с карбункулами. Но времена изменились; позавчера я встретила принца крови, который не только не стеснялся своих прыщей, но даже как будто гордился ими.
«23 августа 1907 г.
Я сказала Гансу, что нам нужно ясно представить, сколько денег нам можно тратить в год, и если в конце года останется более крупная сумма – в этом году мы потратили на сто пятьдесят тысяч больше, чем в прошлом, – что-то можно потратить на картины, лишние поезда, прогулки на яхтах и на все остальное, что ему нравится (например, на ремонт зданий, домов и так далее), но расходы на жизнь и общие расходы должны быть одинаковыми. Ганс считает, что мы можем тратить от 35 до 50 тысяч фунтов в год на домашние расходы. Я сказала, что разброс между двумя суммами довольно велик. Теперь граф Вико Восс и Готтфрид Гогенлоэ (с которым я тихо ужинала вчера вечером в Борхардте, где мы никого не видели) говорят, что подобные расчеты абсурдны и мы, скорее всего, тратим около 200 тысяч в год.
Что ж, я как-то не могу всего понять, я даже об этом не думаю и надеюсь только, что Ганс окажется прав и я смогу помочь ему в его делах. Я очень хочу помочь ему, бедняге. По-моему, он очень переживает смерть отца, ведь он по-настоящему любил и уважал его, и я не сомневаюсь, он собирается делать все так же хорошо и правильно, насколько это возможно. Но, по-моему, трудно сразу найти в себе достаточно самоуверенности; позже, когда уже разбираешься в делах и в том, как все работает, уверенность приходит, иначе правление будет смеяться и делать что хочет, и окажется, что нами правят наши же служащие. О том, как такой крупной собственностью управляют за границей, никто в Англии и понятия не имеет. Ганс платит жалованье девяти с лишним тысячам человек; одних только шахтеров пять тысяч.
Дорогой отец! Как замечательно он распорядился имуществом, которым управлял пятьдесят лет… Он был самым правдивым человеком на свете. Честный, благородный, достойный любви, добрый, остро чувствовавший справедливость. Он был добр ко всем, кто, по его мнению, старался поступать правильно. Я очень благодарна, что он оставил все в таком образцовом порядке и обо всех позаботился. Впрочем, его завещание вскроют только через две недели».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?