Текст книги "Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны"

III

Осенью мы устроили несколько приемов как в Фюрстенштайне, так и в Плессе. В октябре в Плессе состоялся довольно забавный семейный прием в честь молодого кронпринца Вильгельма Прусского, который, уходя, разразился плохими виршами и написал в книге для гостей:

 
Всегда счастлив и без стресса
Я в гостях у Дейзи в Плессе.
 

Стихи свидетельствуют скорее о вежливости, чем о поэтическом даре; как показали последующие события, их нельзя назвать правдивыми.

Хотя я часто виделась с кронпринцем в Берлине, по-настоящему я ничего о нем не знала, так как тогда он посетил нас впервые. Ему было всего двадцать лет. Чтобы лучше понимать последующие события, думаю, стоит вспомнить то, что происходило во время его визита. Это дает ключ к пониманию характера кронпринца и сказывается на важных событиях, которые сыграли свою роль в истории. Вот что я тогда записала в дневнике:

«18 октября 1902 г., Плесс

Кронпринц приехал в половине второго. Это высокий светловолосый мальчик с умными глазами и лбом и довольно слабым подбородком. Его рот не свидетельствует о силе характера (сейчас), у него длинный нос. Он очень мил, держится со спокойным достоинством. Проявляет большой интерес к жизни, в основном к ее активной стороне; его молодость и душа бунтуют против ограничений, которые накладываются на каждый самый мелкий его поступок. За обедом он насмешил меня, сказав: „Я очень люблю Англию и злюсь, потому что мне не позволяют поехать туда сейчас с отцом и побывать на коронации; но отец больше меня туда не пустит[20]20
  Кронпринц посещал Англию в январе 1901 г. и вместе с отцом присутствовал на похоронах королевы Виктории. По такому случаю ему был пожалован орден Подвязки.


[Закрыть], потому что, по его словам, я слишком много флиртовал. А мама пришла в ярость, когда я показал ей галстук и пояс, который связали мне какие-то английские дамы“».

Я посочувствовала бедному кронпринцу. Ведь я и сама часто чувствовала себя туго перевязанным пакетом, который лопается изнутри! Думаю, он инстинктивно это понимал, потому что много откровенничал со мной. На том этапе его жизненного пути он хотел найти всего лишь кого-то, кто его понимает; он лучился молодостью и силой; поэтому мы решили не устраивать официального приема и пригласили нескольких из его молодых близких друзей из Бонна, где он тогда учился в университете. Я пела; мы танцевали; играли в игры и вели себя как дети – хотя многие из нас в то время в самом деле были детьми. Однажды кронпринц передал мне слова его адъютанта: тот считал, что кронпринцу не следует столько танцевать со мной. С кем же ему следовало танцевать? С другими юношами! Я очень разозлилась и сказала бедняге, что ему не следует позволять адъютанту говорить такие вещи. Подобные замечания еще допустимы, если бы речь шла о какой-нибудь «даме» в Винтергартене[21]21
  Наверное, самый известный берлинский мюзик-холл, где «дамы» не всегда были настоящими леди.


[Закрыть], но совершенно неприемлемы, когда речь идет обо мне. В глазах юного принца полыхнул настоящий огонь; он прищурился и сказал: «Знаю». Я считала, что третьеразрядный придворный должен знать свое место! В конце концов, он имел дело не только с немецкой княгиней, но и с английской знатной леди!

Когда кронпринц уезжал, мы проводили его из Плесса до самого Бреслау в нашем частном поезде, где и поужинали. У меня ужасно разболелась голова, и я прилегла в купе для адъютантов. Ложиться в своем купе мне не хотелось, так как его мы предоставили в распоряжение кронпринца. За ужином мы хорошо поговорили; я поняла, что кронпринц по-настоящему умен и обладает широким кругозором. Вот что я записала в дневнике:

«Он много думает над каждым вопросом и во многом разбирается. Он не склонен принимать за чистую монету все, что ему говорят. Он обладает широкими взглядами даже в вопросах религии, что меня удивляет, поскольку императрица – строгая лютеранка, а кайзер даже верит в вечное проклятие! Сегодня утром я получила от него письмо; оно такое милое и юношеское, что я должна привести его здесь полностью. Наверху страницы он собственноручно нарисовал большую маргаритку.

Его английский в те дни был поистине очень плох.

„Дорогая княгиня Дейзи!

После нашей вчерашней приятной поездки на поезде у меня возникло чувство, что я должен Вам написать. Не могу передать, как мне понравилась наша беседа, и было так мило с Вашей стороны выслушивать весь вздор, который я нес. Надеюсь, Вы не слишком заскучали. Вы оставили свой Taschentuch[22]22
  Носовой платок (нем.).


[Закрыть] (не знаю, как по-английски) в купе, поэтому, по примеру брата[23]23
  Один из его братьев, недолго гостивший у нас, присвоил один из моих носовых платков. (Примеч. авт.)


[Закрыть], я спрятал его в карман… Пожалуйста, напишите, как называются Ваши духи. Они мне очень нравятся, а аромат от Taschentuch продержится не дольше двух недель. Не забудьте фото!

Вечно Ваш, В.“».

За письмом последовала открытка, также с подписью «Вечно Ваш».

Получив письмо и открытку, я выждала несколько дней, а потом написала кронпринцу милое, довольно разумное письмо, в котором советовала ему так не поступать:

«Дорогой сэр!

Должна просить Ваше императорское высочество простить меня за то, что не ответила на Ваше очень милое и любезное письмо раньше, мне не терпелось написать, что я думаю, но я несколько дней обдумывала ответ. Не сердитесь на меня, но Вы так понятливы, что, полагаю, Вы простите меня и, может быть, оцените мою смелость. Я не напишу Вам названия моих духов, потому что уверена: Вы уже узнали название у кого-то другого, а мой носовой платок лежит в ящике комода со столькими другими платками, что Ваше императорское высочество не в состоянии отличить, где чей! Это не грех с Вашей стороны, это даже не флирт (вы сами написали, что Вам не позволяют ехать в Англию, потому что Вы там флиртовали). Это не совсем правда. Вы очень молоды и не совершаете никакой ошибки; многие завидуют Вашему обаянию; надеюсь, Вы сохраните свое юношеское очарование еще много, много лет. Как и некоторые иллюзии, ибо, когда иллюзии нас покидают, земля кажется очень голой и очень холодной.

Но я прошу Вас вот о чем. Сдерживайте Ваши мысли и рассказы в своей голове и сердце. Никому не стоит их знать. Это горькая истина, – но кто-то из тех, кому Вы могли писать об аромате и носовом платке, покажет Ваше письмо другим и станут говорить о Вас только потому, что Вы – кронпринц Прусский. В Англии, я знаю, Вы писали и посылали открытки (их было слишком много), и получатели не считали их большой честью для себя! Некоторые только улыбались, и, хотя они не знали Вас по-настоящему, мне было очень жаль Вас, и я сердилась, когда слышала, как они рассказывают о Вас. Тем не менее многие улыбались от радости, когда видели Вас; все очень хорошо отзывались о Вас, о Вашей стрельбе. Ваше императорское высочество пользовались всюду большой любовью! Я уверена в том, что Вы есть и будете достойны своих благородных родителей. Думай я по-другому, не взяла бы на себя труд сказать Вам правду; но Вы умны, сообразительны, видите все таким, какое оно есть; и Вам не терпится познать мир. Иногда такие знания приносят боль и разочарование; но всему надо смотреть в лицо, пройти испытания с честью и с храбрым сердцем до самого конца.

У Вас светлая голова, и Вы любите думать; прошу, государь, думайте обо мне по-доброму, без злобы, и поймите, что я пишу Вам только для того, чтобы поделиться некоторыми мелочами… потому, что я верная подданная их величеств и, следовательно, хочу слышать, чтобы имя кронпринца произносилось только с уважением; или если кто-то улыбается, то лишь оценивая его поступки и слова.

Передайте Вашему адъютанту, что ему нечего бояться, если он случайно увидит это письмо на английском языке; все в порядке – хотя в письме нет никакого „флирта“.

Да благословит Вас Бог, государь, и да хранит он Вас всегда. Посылаю Вам свою фотографию, о которой Вы просили.

Покорная слуга Вашего императорского высочества,

Дейзи фон Плесс».

IV

В ноябре Ганс поехал в Америку в качестве особого представителя кайзера на какой-то праздник, организованный Нью-Йоркской торговой палатой. Можно было подумать, что для этой роли с таким же успехом подошел бы и германский посол в Соединенных Штатах, ведь короля Эдуарда представлял британский посол, покойный сэр Майкл Херберт. Однако тогда кайзер очень любил американцев и вскоре отправил туда своего брата, принца Генриха Прусского, со специальным заданием: популяризировать в Соединенных Штатах Германию и германскую продукцию.

Я очень хотела поехать с Гансом, но устроить это оказалось невозможно, и я была разочарована, ведь у меня была бы такая прекрасная возможность посмотреть Соединенные Штаты, о чем я всегда мечтала. Кроме того, я увидела бы все под наилучшим покровительством. Я никогда не оставляла мысли о том, что Гансу следует вернуться в дипломатию, и уговорила князя фон Бюлова обещать, что он отдаст ему посольство в Вене. Это Гансу понравилось бы, и австрийцы, очень обаятельные, наверняка были бы нам рады. Однако назначения мы так и не дождались – не помню почему, – хотя в то время я записала в дневнике: «Не стоит доверять князьям».

Американская поездка Ганса прошла с большим успехом. Президент Рузвельт принял его в Белом доме и постарался выразить восхищение кайзером – искренне или нет, Ганс не понял. На публике Ганс специально многозначительно вспоминал недавний визит принца Генриха и упомянул о теплых чувствах императора по отношению к американцам – они были совершенно неподдельными. И как мы все смеялись дома, когда я получила американскую газету, в которой громогласно объявлялось, что Ганс мечтает стать преемником доктора фон Холлебена в должности посла Германии в Вашингтоне, «потому что его жена-англичанка, самая красивая представительница королевской семьи [так!] в Европе, высоко ценит американцев». Далее в статье бедный Ганс описывался в таких интимных терминах, что это было невыносимо. Статья покровительственно заканчивалась словами, что он «прекрасно сложен, ростом выше шести футов и довольно красив». Затем журналист добавил: «Он держится как закаленный ветеран» (Ганс к тому времени пробыл в армии минут десять, не больше). Лучше всего было окончание, в котором провозглашалось: «В каждом его движении чувствуются изящество, непринужденность и благородное происхождение». Мне захотелось вырезать статью и послать ее кайзеру, но мужу не хватило бы чувства юмора на то, чтобы позволить мне такой поступок!

Когда Ганс вернулся, мы, как обычно, поехали на Рождество и Новый год в Четсуорт; большой, уютный дом был почти полон. Там были герцогиня Маргарет и герцогиня Патриция Коннаутские; конечно, милая Луиза Девонширская и герцог, Долли Текская и Мег, Вайолет Мар и Келли, де Соверал, Тео Ачесон, Джульет Лоутер, мистер Бальфур, лорд де Грей и Гледис, Эвелин Кавендиш[24]24
  Дочь покойного лорда Лансдауна, позже герцогиня Девонширская.


[Закрыть], Молли Снейд, сэр Дуглас Доусон, Гарри Стонор, Эвелин Фицджеральд, Сирил Фоли, Хедуорт Лэмтон, Этти Гренфелл[25]25
  Позже леди Десборо.


[Закрыть], Фрэнсис Майлдмэй и Моди Уоррендер. Думаю, не приходится говорить, что мы ставили спектакли. Я исполняла музыкальный монолог Лизы Леман под названием «Вечная женственность», а также играла с Мюриэль Уилсон, Фрэнком Майлдмеем и Лео Тревором в одноактной пьесе Роберта Маршалла под названием «Тени ночи».

V

В марте 1903 года я поехала в Ньюлендс; я так хорошо запомнила поездку, потому что тогда папуля только что купил свой первый автомобиль! Как мы волновались и какой опасности подверглись, сами того не понимая, когда опробовали его! Из Ньюлендса мы все поехали в Ритин. Там собрались в основном члены семьи, в том числе бабушка Оливия, Гледис Дикон, впоследствии герцогиня Мальборо, Чарли Вуд и Джералд Кадоган. Оттуда мы отправились в Итон, чтобы встретиться с принцем и принцессой Уэльскими (королем Георгом V и королевой Марией).

Самым забавным стал бал-маскарад, который в мае давала миссис Адэр в Лондоне. Хозяйка была великолепна в платье в индийском стиле; Фрэнсис Уорик изображала красивую и яркую Семирамиду; герцогиня Харцфельд была Эсфирью, нынешняя леди Лондондерри – живописной крестьянкой, а я появилась в очень красивом и эффектном платье, в котором, впрочем, было не очень удобно танцевать.

По моим воспоминаниям, выдающимся событием того сезона стал маленький бал в Букингемском дворце, доставивший большую радость королю Эдуарду и королеве Александре. Цветы выглядели просто великолепно; королева Александра излучала красоту, а король выглядел и красивым, и импозантным в бриджах с орденом Подвязки. Если король как правитель и поздно появлялся на европейской сцене, его выход был ярким. Подлинная его сущность проявится позже.

С 24 по 29 июня мы были в Киле. По какой-то причине кайзер приехал не сразу, что вызвало неловкость, поскольку мы принимали морскую эскадру Соединенных Штатов. 24 июня состоялась церемония, на которой мы с Гансом представляли императора и императрицу. Тысяча человек посетила флагманский корабль Соединенных Штатов «Кирсардж»; на борту гостей приветствовали командующий эскадрой адмирал Коттон и посол Соединенных Штатов в Германии Тауэр. Помню, через день или два на корабле устроили танцы в честь императора; там я танцевала с капитаном Чарльзом Хасси, тогда военным атташе Соединенных Штатов в Берлине; после войны он стал военно-морским атташе в Лондоне.

Императору очень хотелось разрекламировать Киль; однажды он даже попросил нас приехать туда и сделать из Киля подобие Кауса – как будто что-то подобное можно сделать за неделю! Он сказал, что я получу самую красивую каюту на «Гогенцоллерне» и что все будет сделано в точности как в Англии. Приехав, мы с мужем очутились в ужасных, тесных апартаментах, где не хватило места для моей горничной; правда, потом все исправили. Помня великолепные приемы в королевском яхт-клубе в Каусе, я попросила кайзера приехать и выпить со мной чаю в Имперском яхт-клубе; я собиралась устроить прием, на котором соберутся владельцы яхт из Германии, Англии, Америки и других стран. Он сказал: «Чушь, я не могу так поступить; мы с Бюловом приезжаем сюда для серьезных дел, а не для чаепитий». Поскольку сам кайзер просил меня что-то предпринять, я, естественно, разозлилась и ответила: «Зато у вашего величества есть много времени, чтобы пить пиво». Так и было; всю неделю в Киле невозможно было залучить мужчину, женатого или холостого, чтобы он пришел к нам на ужин, поехал кататься или вообще участвовал в каких-то светских мероприятиях – все они обязаны были собираться на так называемых «пивных вечерах» в яхт-клубе Киля. Супруга принца Генриха Прусского, очаровательная женщина и сестра русской царицы, однажды устроила прием для женщин, чьи мужья были так заняты пивом. Мы играли в «Вверх Дженкинс» и другие детские незанимательные игры – потому что больше делать было нечего!

Уходя, я подумала, что легче превратить осла в корову, а потом заставить осла мычать, чем превратить Киль в Каус. Уникальная атмосфера и светское обаяние Кауса – не то, что можно купить в универмаге «Вулвортс».

Кстати, о Киле. Именно там я обнаружила единственный случай, когда женщины играли какую-то важную роль в жизни Германии. Во время регаты женщин считают «матросами», хотя ни в Англии, ни в Америке такого правила нет; конечно, во время регаты на яхту допускают лишь определенное количество матросов. Поэтому в Киле мы ни разу не ходили под парусом.

Киль нравился мне гораздо больше, когда король Эдуард и император были там вместе. Король вел себя настолько по-другому в таком окружении, что мне хотелось смеяться. Кайзер старался быть как можно более покладистым и говорил громким голосом; а императрица, скрестив руки на животе, добродушно улыбалась направо и налево, как каучуковая кукла. Но все мероприятия были довольно заурядными и ужасно скучными; возможно, мужчинам и нравилось ходить под парусом и неизменно пить пиво, но женщины чувствовали себя ужасно.

VI

Долгое время меня ужасно огорчало и возмущало антисанитарное состояние многих городков и деревень в Силезии; я поняла, что больше не выдержу. Антисанитария была невыносимой. Люди жили в хибарах без всяких удобств. Существовал ужасный обычай ставить кабинки, больше похожие на шалаши, по берегам ручьев и рек; загрязнялась не только вода для стирки, но даже и питьевая вода. Я выписала из Берлина знаменитого бактериолога и инженеров из Англии и сделала все, что в моих силах, чтобы довести свое мнение до местных властей. В Киле я воспользовалась удобным случаем и обсудила вопрос с рейхсканцлером, князем фон Бюловом. Он спросил у меня подробности; я выслала их и получила от него следующий ответ, отправленный из Нордерней, летней резиденции князя на Северном море:

«Нордерней, 9 августа 1903 г.

Дорогая княгиня!

Я с большим интересом прочел Ваше подробное письмо, настолько очаровательное, несмотря на его печальное содержание, что оно превосходно дополняет сведения, полученные от Вас в Киле, связанные с ужасным положением дел в городках в окрестностях Фюрстенштайна.

Ваше предложение употребить часть суммы, выделенной на пострадавшую от наводнения территорию провинции Силезия, на улучшение состояния, которое Вы подробно описываете, к сожалению, невозможно осуществить, потому что эти деньги предназначены только для тех, кто пострадал от наводнения.

Но я с радостью позабочусь о том, чтобы провести официальную инспекцию на месте, и надеюсь, что нам удастся отдать должное вашим похвальным предложениям, которые служат доказательством Вашей человечности. Жена очень благодарит Вас за добрые пожелания и шлет Вам свои.

Искренне преданный Вам Бюлов».

Осенью мы были в Гопсалле у Хоу, где играли в безобидные шарады. Один глупый корреспондент американской газеты узнал какие-то подробности происходившего, скорее всего, от пьяного слуги и дополнительно исказил их. Ни один здравомыслящий человек не предоставил бы материал для вульгарных заголовков и репортажей, которые появлялись в нью-йоркской газете. «Жена князя Генриха Плесского в роли Ромео», «Леди Сара Уилсон в килтах», «Тетушки Мальборо в кольчугах и килтах»! Как пример американской журналистики того времени привожу часть самой статьи: «Леди Хоу изображала рыцаря-тамплиера, в длинном черном плаще с белым крестом, двуручным мечом, блестящей кольчуге и в шлеме. Ее сестра, леди Сара Уилсон, более смелая, появилась в роли принца Чарли в килтах; из нее получился очень привлекательный и статный молодой человек. Княгиня Плесская изображала весьма грациозного, пусть и слишком высокого, Ромео. Считается, что она сделала бы честь любому хору; она замечательно сложена, а ее нижние конечности великолепны! Но исторически успехом вечера была миссис Джордж Корнуоллис-Уэст, в прошлом леди Рэндольф Черчилль, которая изображала беспутного испанского идальго. На ней были черное шелковое трико, дублет и лосины, темно-малиновый бархатный плащ, расшитый золотом; она держала меч, а в ее черном сомбреро, украшенном поникшими перьями, сверкал крупный бриллиант. Бриллиантовые пряжки украшали ее хорошенькие туфельки; она подвела гуталином черные усы… Вначале дамы немного стеснялись показываться на публике в своих смелых, но очень идущих им костюмах и безуспешно пытались спрятать ноги за юбками своих спутниц в женских платьях. Но вскоре они перестали стесняться, и вечер прошел очень весело. Странно было видеть, как дамы в мужских костюмах танцуют с партнерами-мужчинами. Вечер не должен был стать достоянием гласности, и все же история вышла наружу и вызывает величайший интерес».

Эти и другие сенсационные подробности передали по телеграфу в Нью-Йорк; новость напечатали во всем мире.

Единственно забавным во всем событии была мысль о Саре Уилсон в «килтах». Зачем надевать несколько килтов одновременно, знает только автор репортажа.

Другие американские газеты посвятили первые полосы еще более нелепым отчетам о деле, которого не было; они иллюстрировали свои измышления портретами леди Сары Уилсон, Дженни и моим.

Вспоминаю другой, куда более забавный инцидент в Аллоа-Хаус в октябре, когда мы были там с Вайолет Мар, а также Келли и ее мужем. Мы ставили «Репетицию пантомимы». В составе труппы были мистер Тревор, Чарли Вуд, лорд Шефтсбери, лорд Фредерик Гамильтон, Мюриэль Уилсон, леди Фео Старт, мисс Джерард, миссис Аркрайт и я; мы очень веселились, и никто не ссорился. А вот со мной случилось нечто ужасное. Выходя на сцену, я споткнулась, как мне показалось, об электрический провод. Я ничего не заметила. Но когда я ушла со сцены, Мюриэль Уилсон, которая шла следом за мной, с сочувствием заметила: «Дорогая, какой ужас!» – и вручила мне сверточек из шелка и кружев… даже не нижнюю юбку! Она увидела, как что-то висит у меня на ногах, но было уже поздно; мне пора было выходить на сцену; Мюриэль подтолкнула меня, и они слетели!

Как я могла выйти из них, ничего не заметив, – на самом деле не загадка, потому что, играя на сцене, я всегда забываю о себе.

Всю жизнь я была жертвой чрезвычайно изобретательных и на редкость неточных измышлений одного американского автора светской хроники. В мае 1903 года он превзошел себя (если, конечно, это он, а не она) в глупости, запустив в обращение нелепую и возмутительную историю, которая с тех пор преследует меня. Поскольку в последний раз я видела эту историю в прессе несколько месяцев назад, постараюсь ее опровергнуть, так как она наверняка многих раздражает. Отпустив мне несколько льстивых комплиментов и описав только что совершенный мною визит в Париж, автор пишет:

«Все сокрушаются из-за того, что княгиня красит волосы. Изначально они были угольно-черными, и она выглядела типичной ирландкой с синими глазами и волосами цвета воронова крыла. Но она пала жертвой моды на „медные“ волосы.

Жена князя Генриха – золовка миссис Корнуоллис-Уэст, в прошлом леди Рэндольф Черчилль. Она прекрасно ладит со своей невесткой-американкой. Княгиня уверяет, что обожает американцев, и многие нью-йоркские хозяйки с радостью принимали ее у себя. Однако всем известно, что ее общественное положение пошатнется после того, как королем станет нынешний принц Уэльский. Милая княгиня – единственная женщина, к которой когда-либо ревновала принцесса Уэльская, и враждебность к ней будущей королевы хорошо известна. Восемь лет назад, когда супруга князя Генриха, в прошлом Дейзи Уэст, приехала в Лондон, она „завоевывала всех, кого видела“. Внук Виктории, хотя и был женат, вошел в вереницу ее поклонников. Польщенная королевским вниманием, мисс Уэст не разочаровывала принца. Однако снобы из числа его королевской родни привели ее в чувство. Она отвергла принца и вышла замуж за Генриха фон Плесса, аристократа без большого состояния. Принцесса Уэльская так и не простила красавице бессонные ночи в те дни, когда ее муж демонстрировал преданность мисс Уэст».

Откровенные неточности в этом словоизвержении настолько нелепы, что их даже опровергать не стоит. Я перестала быть мисс Уэст не восемь, а двенадцать лет назад. Во время моего короткого пребывания в Лондоне незамужней девушкой нынешний король Георг служил во флоте. Я ни разу не то что не видела его, но даже не разговаривала с ним! И в довершение всего, его величество женился почти два года спустя после того, как я вышла замуж! Когда я должна была совершать все неблаговидные поступки, о которых пишет журналист, я тихо жила в Германии, полностью поглощенная новой жизнью. Назвать же Ганса, одного из самых богатых наследников в Европе, человеком «без большого состояния» просто нелепо! Все это можно было не учитывать, если бы статью то и дело не перепечатывали, выдавая за откровение. Должна сказать, что я собираю все нелепые измышления обо мне; у меня набралось большое количество газетных вырезок. Несмотря на опровержения, та же чушь наверняка появится и после моей смерти.

В начале сентября мы поехали в Клитчдорф, к моей невестке Лулу и ее мужу, князю Зольмс-Баруту. Был большой семейный прием, где присутствовали мой свекор и его вторая жена Матильда (вдовствующая герцогиня и княгиня фон Плесс). Мы собирались по случаю свадьбы старшей дочери Лулу и князя Отона Зальм-Хорстмара.

Мне очень повезло со всеми зятьями и невестками. Ни у кого не было лучших, более истинных и преданных и верных друзей, чем моя невестка Лулу Зольмс, и я рада сказать, что так же остается по-прежнему. У нее благородный характер, и я очень рада ее дружбе. Я еще расскажу о ней позже.