Текст книги "Золотой Цветок"

В империи появляются города, развивается торговля, производство различных товаров. Я пишу книги, одну за другой. Открывается издательство, появляются много авторов. Население постепенно становиться грамотным, спрос на книги растёт. Я узнаю, что мой дядя умирает в глубокой старости. От нового императора, моего младшего двоюродного брата приезжают послы и просят меня вернуться на родину. Их предложения меня не устраивают. За долгие годы, я привык к жизни в своей деревне, которую сам сделал городом с десятитысячным населением. Меня тут любят и уважают. А менять что– то и окунаться в неизвестность в мои планы не входило. Вскоре умирает правитель и нашей страны. На трон восходит его сын – жёсткий, очень умный человек. При жизни императора, мы с ним встречались много раз. Он одобрял мою деятельность и ругал мягкость своего отца за то, что тот не мог навести порядок при дворе и пресечь воровство. При новом владыке половина советников оказывается в тюрьме, нескольких из них казнят, остальных отправляют в деревни учить людей грамоте. Меня вызывают к императору, и он приказывает мне оставаться у него в главных советниках. Положение при его дворе меня устраивает больше, чем при его отце. Воровство и коррупция пресекаются быстро. В советниках остались умные и честные люди. К себе в помощники мне позволяют набрать тех людей, кого считаю нужными. Но деятельность моя при дворе продолжается всего несколько лет, я умираю от остановки сердца, но и этих несколько лет хватило, чтобы наладить отношения с соседними и отдалёнными странами и дать толчок для создания более совершенного общества.

Моя душа предстала перед архангелами.

– Ты очень много трудился для людей, отдавая все силы на развитие страны, воспитал много умных и достойных людей, написал много книг, набрал много жизненного опыта, но так и не обратил своё сердце в сторону духовного развития. Все твои труды заключали в себе лишь материальную сторону жизни. Тебе предстоит приблизиться к духовному миру.

Глава 26

У Василия Александровича запищала рация.

– Слушаю! – вышел он на связь.

– Догнали нас, восемь человек. Четыре иностранца и наши четыре, все вооружены, автоматы есть. Мы их увели километров на пять, не меньше. Долго нас утюжили, обыскивали, расспрашивали. Поняли они что лоханулись, обратно побежали. Наши похожи на вояк, наёмники наверно, может быть под наркотой все, налегке и подвижные очень…

– Понятно, – отозвался Василий Александрович. – Возвращайтесь к поляне. С пилотом свяжемся… Как сможет – заберёт…

– Добро!

– Нас бы забрал… – проворчал Синицын.

– Нужно найти место, откуда он нас смог бы забрать, – отозвался Дед, выключив рацию.

– Пока погода есть, надо искать! По всей видимости, парашютисты наши —иностранные гости. Они поймут, где их развели, и поторопятся за нами, – резюмировал Синицын.

– Тяжеловато им будет нас найти! – сказал Толик.

– Это если у них проводника нету… – Василий Александрович достал телефон и начал звонить. После разговора вид у него изменился не в лучшую сторону.

– До завтра вертолёта не будет, – обратился он к нам. – Пилот – никакой… Спит… Разбудить невозможно.

Синицын крепко выругался.

– Не будем тормозить, до темноты успеем к проходу в скале, а оттуда уже рукой подать. Пару дней ходу, – попробовал подбодрить я всех.

– Тогда не тормозим! – поддержал меня Дед.

Повыше, у скалы, дорога стала полегче – без подъёма, почти по прямой по небольшим камням.

Погода часто менялась – то начинало проясняться, ветер то затихал, то снова налетал порывами, готовыми сдуть с горы неумелого и неосторожного путника. Временами шёл сильный дождь или висела в воздухе морось, но иногда всё же небо будто бы жалело нас, и отрывалось солнце, позволяя нам подсушить одежду.

Как только начало смеркаться, мы достигли назначенной на сегодня точки, до прохода между скалами к перевалу.

Две горы, между которыми мы оказались, напоминали пирамиды со ступенями в виде скал и с разломами в них, как будто специально сделанными природой, чтобы любознательные туристы могли пройти между ними дальше – в самое сердце горного массива. На месте входа в проход, напоминавшем собой огромные ворота в таинственный город, мы нашли уютное место для отдыха, спрятанное от ветров и дождей под нависшей и закрученной по спирали скалой.

Пока мы раскладывались, готовили ужин, стемнело. Скалы-ворота казались ещё более таинственными, даже жутковатыми. Казалось, что из-за них вот-вот кто-то выскочит.

После того, как поужинали, ко мне подошёл Василий Александрович и спросил:

– Ты знаешь, как мне их найти?

– Кого? – не сообразил я, увлечённый мечтами о светлом будущем.

– Кого, кого… Тех, кого ты видел… Детей моих… Внуков…

Я отрицательно замотал головой.

– А если открыть его ещё раз сможешь узнать?

– Думаю что да, – ответил я.

Василий Александрович вопросительно-просящим взглядом, посмотрел на Синицына.

– Но не сейчас же! – понял Синицын. – На подходе, где безопасно будет… Или если потеряемся опять…

– Хоть бы потерялись… – Дед грустно опустил голову.

– Я в детском доме с Зоей познакомился, – заговорил Василий Александрович после минутного молчания. – Мне тогда пятнадцать лет было… Её тётя, сестра репрессированной матери, привела… Отец её тоже был репрессирован. Я в том детском доме уже полгода жил, родителей моих тоже забрали, в лагерях они и умерли. Я, как только Зою увидел, её золотые волосы, милое веснушчатое личико, так сразу и влюбился, понял, что она моей женой будет, несмотря на юный возраст, ей четырнадцать было… К ней много кто клеился, обижали, дразнили, а я всегда заступался, много дрался из-за неё, битый бывал. Но ни разу не отступился. Мы всё время вместе проводили, с ней было легко и весело, про всё забывалось. Мне, когда шестнадцать исполнилось, я на завод устроился работать, помощником токаря. Быстро научился, и через год я уже работал токарем, получал приличную зарплату. Из детского дома мы с Зоей переехали в съёмную комнатушку. Она тоже подрабатывала швеёй. Жили скромно, но были по-настоящему счастливы. Мечтали о детях, домике в деревне, хозяйстве. А тут как-то на работе, разговорчик у нас завязался, за бутылочкой в коморке, политический. Я, разгорячённый, высказался – за отца, за мать, за родителей Зои и за всё вместе. Как следует сказал. В тот же вечер к нам в комнатушку гости пожаловали. Я сразу понял, что за мной пришли и понял почему. Только не мог понять, кто сдать мог – все свои были. Через много лет узнал, кто сдал. На пересылке встретил мужика с завода нашего, он мне и рассказал, что как только меня закрыли, к Зое друг мой, с детдома ещё, стал ходить, успокаивать. Я его с детдома на работу устроил помощником себе. Он, оказывается, в Зою влюблен был… Тайно. Вот и решил меня сплавить. Да не получилось у него ничего, ходил пару месяцев, без толку. Потом говорит, Зоя пропала. Я думал – тоже в лагере. А я по пятьдесят восьмой статье поехал в Сибирь, правда, ненадолго. С моими документами, что-то напутали и, вместо расстрела, меня на фронт отправили, как раз война началась. Мне семнадцать тогда было, в штрафной батальон направили. Там я и понял, что жизнь – это движение: как только остановился – сразу умер. За три месяца четыре раза весь состав нашего батальона менялся, я всё жив был, ни царапины. Командиры отметили мою живучесть и боевые способности, отправили меня в диверсионный отряд. Задание дали в один конец – на вражеской территории мост взорвать, в глубоком тылу. В один конец не получилось – задание выполнили, но один всё же вернулся. Это был я. С того первого задания началась моя диверсионная жизнь. Каждое задание – как последнее, прощались насовсем, а я возвращался, с отрядом или один. Быстро командиром стал, в девятнадцать лет обучал молодёжь, и не только. Так войну и прошёл всю – диверсантом особого назначения. Особое назначение у нас и значило – в один конец. А как война закончилась, про меня не забыли. Мои заслуги на войне сделали меня особо опасным врагом народа, отправили обратно в лагерь. Отпустили в сорок восьмом году, по какой-то ошибке, должны были добавить с моей статьёй. Я начал искать Зою, но безрезультатно. Десять лет прошло, а я всё любил её, сердце всё болело. На воле недолго я пробыл. На тот момент я блатным уже стал, после войны в лагерь как вернулся, авторитет быстро заработал. Работать было не положено, нашёл с кем денег лёгких заработать, да недолго нам везло. Взяли нас и по десяточке каждому влепили. В шестидесятом освободился, а Веру встретил в шестьдесят пятом. Что за женщина была – богиня! Любовь закрутилась сумасшедшая. Завязать хотел ради неё, но не мог сразу всё бросить. Группировку я организовал, очень серьёзную, большое дело было, по всему союзу работали: сберкассы, заводы, фабрики брали. На мне всё держалось, не мог просто развернуться и уйти, подготовить всё хотел, но не успел. У нас стукачок завёлся, вор карманный, его с поличным взяли, а у него подруга только двойню родила. Он договорился наверно, завяжу, сдам всех, только отпустите. Он и сдал всех. Взяли нас, когда деньги делили, после сберкассы и двух заводов. Восемнадцать человек сразу приняли и двадцать шесть ещё в процессе расследования. Мне как организатору двадцать лет впаяли. Вера писала сначала около года, потом перестала. Сам я настоял на том, чтобы время на меня не тратила, а начинала новую жизнь. Двадцать лет – это срок серьёзный, всё равно ждать столько не будет. Про ребёнка-то она мне ничего не сказала. Если бы я знал, так и жизнь по-другому сложилась бы. Я ведь убежал в этот срок, спустя два года. Взяли потом по глупости, через год, в Крыму. У меня и деньги сбережены были, забрал бы её с ребёнком и свалил бы за бугор. Ай… Почему она мне не сказала? Я её не хотел мучить, а она, видать, меня… Обязательно её найду!

Василий Александрович замолчал, обречённо опустив голову.

– Тоску ты, Дед, навёл… жуткую… – произнёс Синицын.

– Найдёшь! Обязательно найдёшь! – подбодрил своего наставника Валера.

– Теперь, ребятки, давайте спать. Завтра с солнцем подъём, и – в путь, – проговорил археолог, залезая в палатку.

Я укутался в спальный мешок, но сон не шёл, несмотря на усталость. В голове копошился рой разнообразных мыслей. Сильное впечатление оставил рассказ Василия Александровича, он зацепился за мозг, как тучи цепляются за горы и будоражил сознание. Человек столько пережил в своей жизни, столько видел, и всё равно остался жизнерадостным, весёлым и энергичным человеком. А у меня, что было в жизни? Что я знаю кроме истории? Как Дед сказал профессору: «Забери у тебя науку, ты же умрёшь с голоду». То же самое, наверное, относится и ко мне. При этих мыслях у меня появился лёгкий дискомфорт и раздражение внутри. Сначала я связал это с мыслями о своём немощном положении, в котором я мог бы пропасть без истории, но немного подумав об этом, внутренним чутьём понял, что ошибаюсь. Я стал перебирать возможные варианты причин появления дискомфорта, и когда мои мысли коснулись моего прошлого, пережитого в этой жизни, чувство неловкости и раздражение усилились. Похожие ощущения я испытывал при разговорах с людьми, у которых все темы общения связаны с минувшим, с тем, что они уже прожили, но никак не хотели отпускать от себя пережитое, и продолжали переживать его ещё много раз – в мыслях и разговорах о тех событиях. Я – историк, и прошлое – моя профессия. Но меня раздражает, когда люди ведут себя, как страусы, прячут голову в былое, отказываясь думать о будущем, и не видят настоящего. Прошлое для них известно, в нем жить проще, а будущее – неизвестно, и оно пугает. Менять что-то в настоящем из-за неведомого будущего – страшно. Сейчас объектом раздражения был я сам. О чём-то я подумал, что вызвало раздражение. Может быть, о том, что я ничего не умею и не знаю, кроме истории? Конечно. Это ведь всё тот же страх перед будущим. Если я думаю, о том, что я ничего не умею, значит, я боюсь оказаться в ситуации, перед которой я буду немощен. Немощным перед ситуацией меня делает не то, что я ничего не умею, а страх перед ней. Стоит мне только перестать её боятся и почувствовать себя сильным, как ситуация станет простой. Если я не могу по своей неопытности изменить ситуацию, я могу изменить взгляд на неё, и для меня она станет другой. Я прислушался к своим ощущениям – дискомфорт пропал. Значит, я договорился с собой. Изменил взгляд на ситуацию, и теперь я умею всё, что я захочу. Я улыбнулся сам себе. Как сильно изменилось моё мышление – буквально за пару дней. Стоит увидеть свой внутренний мир – и мир внешний уже воспринимается иначе. Даже понимание того, что мы можем остаться в этих горах, перестало пугать. Если в начале пути, пока мы ехали сюда, мысль о возможной смерти пугала, то теперь она воспринимается легко, после того как увидел, что после смерти жизнь ещё более хороша, чем теперь. Вместо страха перед смертью появилось благоговение, состояние радости, что, возможно, скоро отстреляюсь в этой жизни и начну следующую.

В полной темноте, я разглядел маленький, еле заметный квадрат, с лёгким свечением. Я поднялся на ноги и увидел, что квадрат – это маленькое окошко в прямоугольной комнате.

– Бога нет! – услышал я свой голос.

Это уже было. Я видел это место.

– Если бы он был, то не допустил бы чтобы невиновного человека, честного и стремящегося помочь людям, наказали. Бога нет. Справедливости нет! – опять слышу я свои слова.

В заточении я отрёкся от Бога, – понимаю я происходящее. Поэтому советник и не стремился к духовному развитию. Он был уверен, что высших сил, справедливых и благородных нет.

– Мы не знаем, что для нас хорошо, и что – плохо, до тех пор, пока не пройдет время или не увидим происходящее объективно. Высшие силы дали советнику шанс познать Бога в самом себе. Если мы Богу нужны, и он нас любит, то посылает нам испытания, благодаря которым мы становимся сильнее, мудрее. Если мы не поймём испытания, то, возможно, отречёмся от Бога, как это сделал советник. Но опыт свой всё равно получим, – звучит знакомый голос.

Глава 27

– Собрались уже все, вставай!

– Что ты говорил? – спросил я разбудившего меня Толика.

– Я говорю, собрались уже все, вставай!

– Нет, до этого что ты говорил? Про испытания, которые нам посылают высшие силы?

– Ты чё тёзка? Какие силы? У нас с рассвета только одна сила, которая всех будит и тормошит, Дедова. На тебя одного, по всей видимости, она не действует. Ты – с высшими силами…

– Снилось мне что-то. Подумал – ты мне говоришь… – объяснил я, протирая глаза.

– Я понял. Вставай! В дорогу пора. – и голова Толика вынырнула из палатки.

– Смотрите: две скалы, с одной стороны черная, с другой белая, – раздался голос Василия Александровича. – Добрая и злая… Скалы словно поссорились и разошлись, не смогли вытерпеть друг друга… Прямо как у людей – добрый человек со злым ужиться не могут…

Я вылез из палатки и посмотрел в сторону обсуждаемых Дедом скал. И верно: с одной стороны прохода скала была светлой, с другой – тёмной и действительно казалась более злой и мрачной, чем её подруга напротив. Изгибы скал говорили о том, что когда-то они были вместе, каждый изгиб с одной стороны в точности повторял изгиб с другой стороны.

– Я с тобой не согласен, – возразил Синицын. – Есть семьи, где муж добрый, а жена злая, и наоборот. Вот у меня есть знакомый мужик, так он просто светиться добротой, слова от него плохого не услышишь. А жена у него – ведьма ведьмой, глаза злющие, в лице желчь. Бррр… – Синицын передёрнул плечами. Как вспомню, так трясёт… Что не слово, то чернуху прёт. И ничего – живут вместе.

– Ты хочешь сказать – они живут? – в голосе Деда послышался вызов на спор.

– Живут… – невозмутимо ответил Синицын.

– Они существуют рядом… Сосуществуют… Терпят друг друга из-за детей…

– Я разве сказал, что у них есть дети?

– Это и так понятно. Другой причины здесь быть не может…

– Да. У них есть дети, но я думаю, что не это главная причина их совместной жизни. Когда они вместе, мне кажется, что они счастливы….

– Вот именно – тебе кажется! Если они такие, как ты говоришь, то между ними даже симбиоз трудно себе представить. Я считаю, что в промежутке между добром и злом может быть только страсть, которая делает людей слепыми и безмозглыми, а когда страсть проходит, возвращается зрение и ум, но тогда уже поздно сетовать, что в бездумье наделаны дети. Между добрым и злым может быть лишь сосуществование – ради детей, но никак не жизнь в том понимании семейной жизни, как вижу её я – в счастье и любви. Попробуй от такой ведьмы уйди вместе с детьми, она же вместе с мужем и детей порежет со злобы… Или оставить детей у неё… Кто вырастет? Она всю свою злость на детей будет выливать! Сейчас муж буфером работает, на себя всё принимает, а оставь их с нею, —воспитает потенциальных маньяков, которые всю полученную злобу от матери выльют на своих жертв. Нет, я считаю, что добро со злом жить не может. И эти скалы – тому безмолвное подтверждение.

– Возможно, ты прав, – согласился археолог после минутного молчания, глядя на скалы.

– Похоже, что нас очень сильно кто-то хочет увидеть, – спокойно произнес Валера, вглядываясь вдаль, туда, откуда мы пришли.

Действительно, вдалеке виднелись еле различимые точки, двигающиеся вдоль скал по тому же пути, что прошли мы вчера. Василий Александрович достал бинокль, чтобы получше разглядеть непрошенных гостей.

– Похоже – это парашютисты… – сказал он после тщательного разглядывания. – Их появление похоже на мистику. Во-первых, чтобы найти правильный путь так скоро, они должны быть с проводником. Возникает вопрос: где они его взяли? Я уже не говорю про то, что они так профессионально нарисовались. Прямо ниндзя какие-то. А во-вторых – как они нас так быстро догнали? Им до нас максимум час ходу. Они ночью шли, что ли?

– Не знаю – ниндзя там, или кто. Нам ноги надо делать, не разбирая их способности! – воскликнул Синицын, закидывая последние вещи в свой рюкзак.

Спустя пять минут, мы шли по проходу между двух поссорившихся скал. Если все предыдущие дни мы шли довольно быстрым шагом, но и не очень торопясь, то сейчас нам пришлось поднапрячься и значительно увеличить темп ходьбы. Проход постепенно становился уже, скалы уменьшались и, наконец, совсем слились с горой, перейдя в крутой подъем. Вдалеке, справа и слева, виднелись две белые горные вершины. Между ними и находился наш перевал.

К середине дня, когда мы почти достигли третьей, созданной природой ступени, представлявшей собой очередную скалу, тянувшуюся вдоль гор, послышался звук вертолёта. Мы находились на крутом склоне горы, ближайшим укрытием для нас могла быть лишь скала, метрах в двухстах, наверх по горе. Идущие впереди рванули вперед, но в этот момент звук усилился, и вертолёт выскочил из-за горы. Все замерли, наблюдая за большой зелёной военной машиной. Появилось сильное волнение, смешанное с надеждой на то, что, может, не нас ищут… Или, если всё же нас, может – не заметят…

Вертолёт резко развернулся в нашу сторону и пошёл на снижение.

– Заметил, – прокомментировал его манёвр Василий Александрович.

Приблизившись, он завис на одной высоте с нами, в метрах в двадцати. Открылась боковая дверь, и на нас уставилось наглое, чернявое лицо, словно сканируя каждого из нас. За спиной чернявого находилось шесть или семь персон, не менее нагло нас разглядывающих – кто-то с усмешкой, кто-то со злобой. Чернявый глянул вниз, потом опять поднял взгляд на нас. В этот самый момент с нашей стороны в вертолёт полетел довольно большой камень и угодил чернявому прямо в лоб. Тот не удержался на ногах и завалился назад. Стоявшие сзади, подхватили его на руки, не дав командиру упасть. Моментально вскочив на ноги, тот гневно уставился на нас. По его лбу уже струилась кровь, заливая всё лицо. В руках у него появился автомат. «Всё, – подумал я. —Нагулялись!»

Вдруг раздались выстрелы, и чернявый отлетел назад, ещё несколько человек в вертолёте упали, начался переполох. Военная машина резко наклонилась на бок и стала отдаляться от нас, набирая высоту. Все обернулись к стрелявшему. Толик, как ни в чём не бывало, вытащил пустую обойму из пистолета и вогнал в него новую.

– Что? – спросил он у всех, в ответ на вопросительные взгляды. – На него так смотрите, – он кивнул головой на Василия Александровича.

– А что я? Вы видели, как он смотрел на нас? Как на жертв безгласных… – оправдывался Дед.

– Мы из-за твоего ребячества с камушками, чуть ими не стали, – осудил Васин поступок Толик. Если бы я не успел, полоснул бы очередью по нам…

– Да не стал бы он… – отмахнулся Василий Александрович. – Побоялся бы в цветок попасть…

– Я по взгляду его так и понял, что он испугался, и автомат он хотел, наверное, в тебя просто кинуть… В ответ на твой камень….

– Да ладно тебе… Всё обошлось ведь. А рука всё ещё не забыла, как кидать, – Дед повеселел. – В своё время я постовых с одного броска снимал. Если бы этому чучелу наглому в затылок или висок попало, Толяну и добивать не пришлось бы…

– Это чучело наглое Сан Саныч был… – сказал Синицын. – И, по всей видимости, он нам мешать больше не будет…

– Это может быть заблуждением, – возразил Толик. – Я ему, как мне показалось, в руку или в плечо попал. Если навылет или задело по касательной – перевяжется и вернётся.

Вертолёт тем временем повисел какое-то время поодаль от нас и стал удалятся.

– Как бы там ни было, на какое-то время он с дистанции снят, поэтому давайте поторопимся, пока не вернулся. И эти клиенты, что позади, всё ближе и ближе… – Василий Александрович посмотрел в бинокль.

Несколько часов мы наблюдали преследователей, которые неотступно следовали за нами, и возможности скрыться от них не представлялось возможности, так как мы двигались по ровному склону. На подходе к скале, перед нами стал вырисовываться проход, похожий на тот, через который мы недавно шли – с такими же скалами, светлой и темной по разным сторонам, только поменьше. Не отдыхая и не сбавляя ходу, мы быстро миновали эти скалы, и вышли почти к горизонтальному, с лёгким подъемом в гору, перевалу.

Дорога проходила между двух вершин и местами покрыта снегом.

– Вот отсюда нас смогут забрать, – сказал Вася, увидев, что местность позволяет вертолёту приземлиться.

Он достал телефон и стал звонить своим парням. После двухминутного разговора с криками и руганью он положил трубку и обратился к нам:

– Мы идём дальше. Пилота у нас нет. С самого утра в коме прибывает. Спрятали от него всё пойло ещё вчера, так он нашёл где-то пузырь. Наверное, заначка где-то своя была, в вертолёте… Полдня пробуют его привести в порядок, уже вроде начал очухиваться, но умудрился втихаря ещё пол-литра вдуть. Прозевали его раззявы. Сейчас его наручниками пристегнули… Пока не отойдёт, никуда не двинется…

– Идём, так идём… – Синицын, как всегда, всех подгонял. Теперь на это был веский довод, «товарищи» позади нас шли с меньшим багажом и поэтому быстрее нас.

Через несколько часов очень интенсивной ходьбы мы перешли на другую сторону хребта и остановились на краю десятиметрового обрыва. Перед нами открылся потрясающий вид на горы и скалистую долину. Некоторое время любовались этой красотой. Две горы, между которыми мы проходили, давали начало двум длинным грядам, тянувшимся на многие километры вдаль. На некоторых горах сияли белые шапки снега, облака, зацепившиеся за вершины, местами обращались в фантастические картины.

– Только ради того, чтобы увидеть такое, сюда стоило забраться, – произнёс поражённый Вася.

– Отдохнули, и хватит… Идти надо… – как всегда, первым очнулся Синицын.

– Нам надо спуститься вниз. Там между вон тех скал есть проход, – указал я рукой на виднеющиеся скалы.

Мы стояли на краю огромной ямы, диаметром метров в триста. Её окружали отвесные скалы, слева и справа, переходящие метрах в ста от нас в горы. В одном месте скалы расступались, образуя проход, ведущий вниз к ущелью.

Вдалеке послышался знакомый, уже ставший неприятным и пугающим, звук летящего вертолёта. Мы разбежались по сторонам в поиске удобного спуска. Пока искали, вертолёт появился из-за горы и завис над противоположным спуском. Повисев там минуту, он направился в нашу сторону.

– Над учёными висел, – сделал вывод Синицын.

Через несколько минут он тарахтел над нами, затем покружил немного над ближайшими горами и скрылся в ущелье за скалами – там, куда мы направлялись. Через несколько минут появился снова и скрылся в том же направлении, откуда появился.

– Вот теперь мы обложены со всех сторон. Позади учёные, впереди – неизвестно кто. Но уж что не друзья, это точно! – посетовал Толик.

С другой стороны ямы, махал руками Василий Александрович, подзывая всех к себе.

– Есть идея! – сказал он, когда все подошли. – Как вы заметили, впереди, по всей видимости, высадились и уже приготовились нас встречать гости. Поэтому сейчас быстро спускаемся в котлован и прячемся, а те, кто позади, пусть проходят вперёд…

– Если это одна и та же компания… – предположил Валера.

– Это не одна и та же компания! – убеждённо отрезал Синицын.

– Может быть, и так… Но они могут и подружиться, когда встретятся, – сказал мой тёзка.

– Будем надеяться, что, когда они встретятся, те, что впереди, примут их за нас и, зная, что мы можем дать сдачи, не станут жалеть, – с этими словами Василий Александрович умело закрепил верёвку на огромном камне.

– А может, откроем Цветок и посмотрим другой путь? – предложил я.

Дед с недоумением посмотрел по сторонам, показывая своим взглядом, что тут не может быть другого пути.

– Если идея не сработает, тогда и будем искать другой путь, – археолог скинул рюкзак и стал спускаться по привязанной Васей верёвке.

– В любом случае, пропустив наших «товарищей» вперёд, мы выиграем время, а если идти вперёд самим… Неизвестно, что нас там ждёт… Пусть пройдут, тогда, может, и откроем… – Василий Александрович подмигнул мне.

Все по очереди спустились по верёвке, Дед, оставшийся последним, спустил нам рюкзаки, взялся за верёвку и спрыгнул с края обрыва вниз. Я замер в ужасе, думая, что он разобьётся, но он затормозил перед самой землёй и плавно опустился на камни.

– Не забыло ещё тело, где нужно собраться… – повернулся он к нам с улыбкой.

– Ты в своём уме?! – воскликнул Синицын, оправившись от шока, вызванного прыжком Василия Александровича. – А если бы забыло? Собирали бы тебя сейчас на камнях…

– Не боись, всё под контролем, – бодро ответил Дед. – Видишь – я ещё в форме…

– Ведёшь себя, как пацан, хоть и дед уже… – проворчал археолог.

– Кто дед? Я?!

Василий Александрович ловко запрыгнул на камень и принялся вытанцовывать в присядку. Закончив танец, прыгнул, прогнулся назад, стоя на руках, и выпрыгнул обратно.

– Ааа!.. Слабо? – он спрыгнул с камня, как акробат в цирке, хлопнул в ладоши и подмигнул Синицыну.

– Нет слов – ловок! – археолог одобряюще покачал головой.

Вся компания дружно захлопала в ладоши.

– То-то же. А ты говоришь – дед… – Василий Александрович ловко накинул на плечи рюкзак, сразу став серьёзным и собранным. – Нужно искать укрытие!

– Давайте разойдёмся, так быстрее найдём, —предложил Валера.

Компания молча разошлась по котловану, включив рации для связи. Через минут десять по рации стал вызывать Толик.

– Нашёл местечко! – заговорил он. – Идеальное! Только девок не хватает, а так – можно жить.

Вскоре все собрались в найденном Толиком месте – между огромных валунов образовалось подобие комнаты с крышей из обломка скалы.

– Идеально… Идеально… – приговаривал Василий Александрович, мастеря что-то из камней, складывая их вокруг большой щели между валунами.

Закончив работу, он устроился между сложенными камнями с биноклем. Но ненадолго. Через пару минут он подозвал меня к себе, вручил бинокль и уступил место на импровизированном наблюдательном пункте, откуда был виден весь перевал. Расстояние до того места откуда мы недавно пришли, из-за склона горы, было невелико, и здесь в бинокле не было нужды. Тех, кого мы ждали, пропустить на таком расстоянии было просто невозможно.

В Дед, уступив мне место, принялся за приготовление еды, и это в то время, когда все лежали еле живые от усталости после безостановочного, стремительного перехода и не в состоянии были даже словом перекинуться, не говоря уже про то, чтобы что-то делать.

– Вот скажи мне Василий Александрович, – заговорил Синицын. – У людей под старость замедляются все процессы, появляются болезни, многие после шестидесяти лет передвигаются с трудом. А ты ведь вдвое старше меня, но пройдя такое же расстояние, что и я, в том же темпе, даже не присел. А я вот даже встать не могу от усталости… Да что я! Вон – даже спортсмены по стенке сползли, – он кивнул в сторону Валеры с Толиком, которые, не снимая рюкзаков сидели, облокотившись о камень. – Как такое возможно? Как у тебя это получается? Я не понимаю…

Дед лукаво усмехнулся:

– Наверное, надо начать с того, что я с собой не делаю… Я никогда не пил и не курил… Это я категорически не приемлю и не понимаю. Люди заставляют себя начать курить, и потом они же заставляют себя бросить эту привычку. Это глупо. Сигареты абсолютно ничего не дают кроме вреда и зависимости. Про алкоголь я понимаю ещё меньше. Заливать в себя горечь, чтобы начало мотать из стороны в сторону, перестала работать голова, и утром – жуткое похмелье. Это всё мне кажется, по меньшей мере, глупо, – он сделал маленькую паузу и продолжил. – А что касается того, что я с собой делаю, так я ещё в штрафбате понял, что жизнь – это движение. Как только остановился, перестал двигаться – всё! Смерть не заставит себя долго ждать. Я убеждался в этом десятки и сотни раз – тот, кто быстрее и больше двигается, живёт дольше и счастливее. И нет разницы – война ли идёт или мирное время пришло. Закон этот работает всегда. Когда мы шли в наступление, не было ни одного случая, чтобы я прятался или пережидал. Если куда-нибудь спрячешься, туда обязательно залетит снаряд… И как только я понял, что жизнь – это движение, раз и навсегда для себя решил: что бы ни случилось, я всегда буду двигаться. Когда не было наступления, я начал бегать, упражняться, учиться кидать нож, камни, стрелять из всех видов оружия… Приёмы всякие мы с мужиками разучивали… Не обращая внимания ни на голод, ни на усталость, заставлял себя двигаться… Ну. А как в диверсанты перевели, так там уже по работе остановиться было некогда – постоянно в движении. Там я понял, насколько наш физический запас зависит от нашего сознания. Ведь когда мы устаём, голодны или у нас что-то болит, мы концентрируемся на том, что нас мучает, тем самым увеличивая нашу невмоготу. В один момент, когда я уже почти сдался от усталости и голода и готов был умереть, у меня в голове появилась мысль, что если во мне есть что-то, что меня может убить, то должно быть и что-то такое, что может спасти. Сейчас для вас, и для меня тоже, эта мысль ничего не значит. Но в тот момент, когда меня в болоте засасывала трясина, и единственным спасением была ветка хилого деревца, когда уже казалось, что сил себя вытащить больше нет, эта мысль пронзила моё сознание, как током. Я понял, что я буду жить, несмотря на усталость, голод, проклятое болото. Я осознал, что во мне есть что-то, что меня спасёт. И я всё-таки вылез из трясины и побежал дальше, уже не думая про усталость и голод. Я думал о том, что буду жить. При каждом шаге я думал, что именно этот шаг наполняет меня энергией и жизнью. В тот раз я преодолел семьсот километров по пересечённой местности за шесть дней. Меня, когда в части увидели, расстрелять хотели – не поверили, что сам добрался, думали – фашисты высадили, завербовали. Вот и сейчас мы идём, а я думаю не о том, что устал, а о том, как моё тело наполняется силой. Это работает, поверьте мне.