Текст книги "Ложь во благо, или О чем все молчат"

11
Джейн

Роберт поправил галстук и вошел в кухню. Я как раз снимала с плиты брусничные оладьи. Он нагнулся, чтобы чмокнуть меня в щеку.

– Держу пари, сегодня утром моя красавица жена чувствует себя уставшей, – сказал он.

– Это ты к чему? – спросила я, выключая конфорки.

– Кажется, ты полночи читала.

– Я тебя не разбудила, когда встала? Мне что-то не спалось.

Почитала книги, которые одолжила у Шарлотты, – целую стопку. От них было трудно оторваться, как от популярных романов.

– Садись, дорогой. – Я посмотрела на кухонные часы и поставила его тарелку на стол. У нас оставалось полчаса, потом мы расходились – каждый на свою работу. В дом вместо нас приходила горничная Анджелина. Мы ценили эти полчаса: нам необходимо было хоть немного побыть вместе. За четыре дня, что я проработала, у нас почти не было на это времени.

Он сел, и я, наливая ему кофе, положила руку ему на плечо. При этом я чувствовала себя героиней журнальной фотографии «Счастливая семья».

– Через пару недель в клубе будет бал. – Он достал бумажник и отсчитал восемь двадцаток. – В этот выходной, пока я буду на гольфе, займись покупками. Купи себе что-нибудь покрасивее, чтобы у всех глаза вылезли из орбит.

– Ты такой милый! – сказала я, садясь напротив него.

– Хорошо бы тебе пройтись по магазинам с кем-нибудь из жен членов нашего клуба. – Он развернул матерчатую салфетку и накрыл ею колени. – Знаю, они обожают совместные покупки.

– Скоро я до этого дозрею, – ответила я без особой уверенности. Недавно одна из жен заезжала ко мне с предложением присоединиться к Молодежной лиге. Я ответила ей правду: пока что у меня нет времени из-за работы. Потом я съежилась: она могла наябедничать своему мужу, а тот – раструбить остальным. Скоро все узнают, что жене Роберта Форрестера приходится так много вкалывать, что у нее не находится времени даже для Молодежной лиги.

– Прямо на балу я непременно постараюсь познакомиться с несколькими женами, – пообещала я. – Но в этот раз я должна пригласить на шопинг маму. Теперь, когда я от нее съехала, ей так одиноко!

Он проглотил кусочек оладьи.

– Что ты читала?

Я полила свои оладьи сиропом.

– Вчера – про правила ведения бесед с подопечными. Ну, чтобы расположить их к себе. Как принимать их такими, какие они есть, не осуждая. Все больше на эти темы.

– Постельная манера номер сто один. – Роберт вытер салфеткой губы. – Хорошо бы этому учили на медицинском факультете, так ведь нет!

– Наверное, у врача просто не хватает времени столько слушать пациента.

– Именно так.

– Мне так нравится, Роберт! – сказала я. – Нравится встречать столько разных людей.

– Я рад, – ответил он. – Серьезно, рад.

– Я волнуюсь, что будет, когда кончатся две недели с Шарлоттой. На меня навалится столько ответственности! – Я отпила кофе. – Мне нужно составить заявку по программе, о которой рассказала Шарлотта. Ты слыхал о евгенической программе?

Познакомившись с сестрами Харт, я не могла выбросить их из головы. Все с ними связанное, начиная с того, как я обозналась, впервые увидев в дверном проеме Мэри Эллу, кончая осознанием, что от меня зависит будущее Айви, занимало мои мысли без остатка.

– Вряд ли, – отозвался Роберт. – Евгеника – это что-то связанное с улучшением человеческой породы. Отрицательные черты долой, способствуем положительным. Это имеет отношение к твоей работе?

Предложенное им определение показалось мне не совсем верным.

– Социальные работники могут подавать в евгеническую комиссию заявки на операции по стерилизации своих подопечных, – стала я объяснять. – Но это не как в нацистской Германии, – поспешно добавила я. – Речи об улучшении человеческой породы здесь не идет.

Роберт нахмурился.

– У тебя огорченный тон.

Он не ошибся. Я уставилась в свою тарелку, пытаясь понять, что меня гложет.

– Наверное, меня задело твое определение евгеники. У тебя получилось… Даже не знаю, что подразумевается какая-то манипуляция и контроль.

– Ну, тогда то, как ты описываешь эту программу, не имеет связи с евгеникой. – Он разломил свою оладью вилкой. – Скорее это способ помочь людям ограничить размер их семьи. По-моему, привлекательная идея.

Это тоже было не вполне верно.

– Мне кажется, этим дело не ограничивается. – Мне было неудобно продолжать, но я пересилила себя. – Одной из девушек, которых стерилизовала Шарлотта, всего семнадцать лет. У нее двухлетний сын, у нее самой легкая степень умственной отсталости. У нее пятнадцатилетняя сестра-эпилептичка, которую Шарлотта тоже хочет стерилизовать. Заниматься этим придется уже мне.

– Наверное, все эти люди живут на пособие? – спро-сил он.

– Да.

– Тогда это замечательная программа, ты изменила мое мнение о Шарлотте. – Он допил свой апельсиновый сок и улыбнулся мне. – До этой минуты я видел в ней врага, заездившего мою жену.

– Почему ты назвал эту программу замечательной? – Я испытала облегчение, услышав его мнение, но мне хотелось объяснений.

– Потому что благодаря ей у вымени правительства не появляются лишние сосунки, извини за мой французский.

Я наморщила нос.

– Роберт, ты несправедлив. Эти дети голодали бы, если бы не…

– Ты знаешь мое прошлое, Джейн. Ты видела дом, в котором я вырос.

– Тебе совершенно нечего стыдиться, – ответила я. Его родители по-прежнему жили в скромном доме с тремя спальнями в Атланте.

Он проглотил еще кусочек оладьи.

– Мне пришлось потрудиться, чтобы добиться всего того, что у меня есть.

– Я это хорошо знаю.

– Мне никто не помогал. Я все сделал сам.

– Знаю! – У меня было такое чувство, будто я открутила кран, о существовании которого раньше не подозревала. – Но нельзя сравнивать твое происхождение с тем, как живут люди, с которыми я работаю.

Он потер себе затылок, как будто утомился от этого разговора.

– Мы не предоставляем им поблажек, а деньги даем просто так, ни за что. Чем меньше у них будет детей, тем лучше.

– Почему же ты каждый месяц работаешь бесплатно? Почему не берешь денег за лечение больных детей?

– Потому что не могу отвернуться от их страданий. Но говорю тебе, Джейн, им самим было бы лучше, если бы они вообще не появились на свет. Поэтому я и считаю, что твоя евгеническая программа – это отличная идея. – Он посмотрел на часы. – Все, мне пора бежать. – Он встал и сложил на столе свою салфетку. – А вот НАШИ дети ждут не дождутся, чтобы их зачали. – Он опять нагнулся, чтобы меня поцеловать. – Может, сегодня вечером?

Я думала, что за первые три дня «в поле» с Шарлоттой насмотрелась на нищету так, что хватит до конца жизни, но только на четвертый день у меня по-настоящему открылись глаза. Мы побывали в семье из десяти человек, ютившихся в одной-единственной комнате. Потом в еще одной, где обоих родителей сгубила пневмония, и семнадцатилетний сын пытался кормить нескольких младших братьев и сестер. Уезжая, Шарлотта предупредила меня, что этих детей предстоит раздать в приемные семьи. Надо было начинать искать варианты без промедления.

– Малышам вроде Уильяма Харта это тоже на пользу, а для детей постарше это просто спасение.

– Может быть, у нас получилось бы раздобыть достаточно денег и пожертвований, чтобы они остались вместе? – спросила я. Я была готова сражаться за сохранение семьи.

Шарлотта посмотрела на меня.

– Опять вы за свое! Хотите меня разжалобить, миссис Форрестер? – спросила она с улыбкой. – Вы нам нужны, так что боритесь с сантиментами. Но если вы не находите в себе сил, чтобы выполнять эту работу правильно, то сейчас самое время еще раз поразмыслить.

– Я справлюсь, – заверила я ее… и саму себя.

Шарлотта притормозила, чтобы свериться с картой. Мы находились на проселочной дороге, окруженной густым лесом. Уже минут двадцать мы не видели других машин. Когда мы попадали в такую глушь, я начинала сомневаться, справлюсь ли, когда буду предоставлена самой себе. Шарлотта работала одна много лет, напомнила я себе. Раз получалось у нее, значит, и у меня получится.

Она проехала еще немного и опять остановилась.

– Похоже, ближе к этому дому нам уже не подъехать, – сказала она. – Никогда раньше здесь не бывала. Мне рассказал об этой семье пастор местной баптистской церкви. Он же попросил меня их навестить. У них нет даже электричества, еду они готовят на костре.

– С ума сойти! – Я безуспешно попыталась представить себе такое. – Сколько у них детей?

– Отец-инвалид с женой и трое детей.

Она открыла дверцу машины и отвернулась, чтобы надеть галоши. Я последовала ее примеру. Теперь я ездила на работу в двухцветных кожаных туфлях. Раньше я подняла бы на смех того, кто предрек бы мне такую рабочую обувь, тем более галоши, но в полях и лесах графства Грейс иначе было нельзя.

– Сейчас посмотрим, что тут можно сделать, – сказала Шарлотта, выходя из машины.

Тропа, по которой мы пошли гуськом, напомнила мне тропинку к дому Хартов. Она привела нас к шаткому мостику над мелким оврагом.

– Боже всемогущий! – воскликнула Шарлотта. Не иначе она подслушала мои мысли. – За такую работенку надо требовать изрядной прибавки! Наверное, по этому мосту нельзя идти вдвоем. – Она опасливо сделала первый шаг и схватилась за перила из веток и сучьев, имевшиеся только с одной стороны.

– Вы уверены, что нам туда? – спросила я. Идти по мосту я не боялась: даже если бы он не выдержал, падать было бы невысоко. Но как семья могла регулярно им пользоваться?

– Туда, меня предупреждали про этот мост, если его можно так назвать…

Когда Шарлотта дошла до середины мостика, у нее под ногами треснула досочка. Я в ужасе увидела, как ее правая нога провалилась в дыру, а левая подогнулась с ужасающим треском.

– Господи! – крикнула она. – Я не могу двигаться. Нога!..

Я бросилась к ней по болтающемуся мостику со всей доступной мне прытью. Добравшись до нее, я поняла, что мы попали в настоящий переплет: нога у нее была согнута под неестественным углом, руки вытянуты вперед: она держалась за настил, чтобы совсем не провалиться в дыру. Она была похожа на сломанную куклу.

– Сейчас я вам помогу, Шарлотта! – крикнула я.

– Не трогайте мою ногу!

– Не буду, – пообещала я. На ее ногу я старалась не смотреть. Лучше было не думать о том, какую жуткую боль она испытывает.

– Сейчас я попробую вас приподнять, и вы дохромаете до конца моста.

– Нет, у вас не получится. Вам придется идти за помощью.

– Сначала я попробую. – Я зашла ей за спину, продела руки ей под мышки и потянула ее вверх. У меня напряглась спина. Я боялась, что мост сейчас развалится и мы обе окажемся на дне оврага, но этого не произошло. Я удивлялась собственной силе. Мне удалось достаточно ее приподнять, чтобы она вынула из дыры правую ногу. Потом я опустила ее так осторожно, как позволила моя собственная спина, но она все равно вскрикнула от боли.

– Полежите, Шарлотта, – сказала я.

У нее совсем не осталось сил, и она больше не сопротивлялась.

– Теперь я пойду за помощью, – сказала я. – Вы знаете, как далеко дом?

Она не ответила: ее лицо совершенно побелело, глаза были закрыты. Меня на какое-то мгновение посетила страшная мысль, что я убила ее, вытягивая из дыры в мосту. Я схватила ее за запястье. Пульс прощупывался, хоть и был слабым. У меня было тошнотворное ощущение дежавю: все было слишком похоже на аварию двухлетней давности. Я тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и встала. Смотреть на ее ногу, уже распухшую в лодыжке, я еще могла себя заставить, но тронуть ее я не осмеливалась.

– Я мигом! – сказала я, выбираясь с моста на тропу. С этой стороны заросли были еще гуще, но я пустилась бежать, надеясь, что семья обитает где-то поблизости. – На помощь! – крикнула я. – Помогите!

Вьющиеся стебли и толстые корни на земле заставили меня замедлить бег. Внезапно из чащи справа от меня выскочило какое-то существо. Я заорала от испуга. Это была собака – крупная, желтая, вполне дружелюбная. Где-то неподалеку наверняка находились ее хозяева.

– Эй! – крикнула я. – Помогите!

Собака побежала по тропе впереди, словно показывая мне путь.

Вырвавшись из чащи, я увидела хижину. Мой мозг не пожелал заметить ее плачевное состояние. Я впилась глазами в мужчину, сидевшего на пороге. Он целился в меня из дробовика.

Я остановилась как вкопанная и задрала руки.

– Не стреляйте!

– Чего тебе надо?

– Я из управления социального обеспечения, – сказала я. – Нас двое: я и моя подруга, она упала на вашем мосту и сломала ногу. Мне нужна помощь, чтобы отнести ее в нашу машину. Я отвезу ее в больницу. Кто-нибудь может мне помочь?

– Никакие социальные работники нам ни к чему, – ответил он, не опуская дробовик. Я так и стояла с задранными руками, представляя развитие событий. Шарлотта умрет на мосту, я – от огнестрельного ранения. Никто нас не найдет, Роберт никогда не узнает о постигшей меня судьбе…

– Прошу вас! – взмолилась я. – Сейчас главное – помочь моей подруге. Мне одной не отнести ее в машину.

Рядом с мужчиной появилась женщина. Мне показалось, что передо мной фотография из времен Великой депрессии: символ глубокой нищеты. Ее темные волосы были собраны в узел, на ней было выцветшее серое платье и драный фартук. На руках у нее был младенец, за подол цеплялись двое маленьких детей.

– Муж не сможет вам помочь, – сказала она. – У него самого сломанная спина.

– Может, вы сами?

Мужчина положил дробовик себе на колени.

– Тащи салазки, – велел он жене. – Привяжи детей.

Я уронила затекшие руки. Женщина сунула мужу младенца, потом обвязала двух других детей веревкой и дала мужу ее конец. Ее изобретательность вызвала у меня не ужас, а восхищение. Она зашла за дом и вернулась со старыми салазками. С одной стороны у них отсутствовали полозья.

– Где она? – спросила женщина, шагнув ко мне.

– На мостике, – ответила я. – Я очень вам благодарна. Сильно за нее тревожусь.

– Деваться-то некуда, – буркнула она.

Пока мы молча шли через лес, я вспомнила о цели нашего с Шарлоттой приезда.

– Мы могли бы назначить вам пособие на еду для детей, – начала я. – Привезти для них одежду, еще что-то, в чем вы нуждаетесь.

– Нам благотворительность ни к чему.

Я посмотрела на нее. Ее худое лицо выражало суровую решимость. «Подумай о своих детях!» – хотелось мне крикнуть. Но нет, превращать ее во врага было рано. Первым делом нужно было добиться от нее помощи Шарлотте. Тревогу о ее семье приходилось отложить на потом.

Мы достигли мостика. Бледная как смерть, Шарлотта лежала совершенно неподвижно.

– С ее ногой дело плохо, – сказала женщина – к счастью, догадалась сразу перейти на шепот. – Ровной ей уже не быть. Это как спина моего мужа.

Я опустилась на колени рядом с раненой.

– Шарлотта! – позвала я. – Вы меня слышите?

Она застонала, сильно морща переносицу. Я обрадовалась, что она способна реагировать, превозмогая боль.

– Мы положим вас на салазки и дотащим до машины. Я отвезу вас в больницу. Все будет хорошо. – Мне было нелегко ее обманывать. Я боялась, что женщина права, говоря, что нога Шарлотты изуродована навсегда.

Вдвоем с женщиной мы под скрипы и стоны моста перевалили Шарлотту на салазки. Они оказались коротковаты, ноги Шарлотты свисали с них, поэтому одной из нас надо было, нагнувшись, держать ее ноги, а другой тянуть салазки.

– Я буду тянуть, – сказала женщина.

Лесная тропинка вела вверх по склону, я не давала ногам Шарлотты волочиться по земле, и от напряжения у меня сразу заломило спину. Когда впереди появилась ее машина, я была готова кричать от радости. Снова действуя вдвоем, мы заволокли Шарлотту на заднее сиденье. Она к этому времени перестала стонать. Приглядевшись, я увидела, что она находится в полуобморочном состоянии. Шок? Я знала, что от шока можно умереть.

– Где ближайшая больница? – спросила я женщину, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба.

Она покачала головой и ответила:

– Никогда не была в больнице.

– Не знаю, как вас благодарить, – сказала я. – Что бы я без вас делала?

Она заглянула в машину.

– Ей уже не быть прежней, – повторила она свой диагноз и побрела назад, к своей семье.

12
Айви

Торопливо покидая дом перед полуночью, я сильно волновалась. Луна светила достаточно ярко, чтобы я выключила фонарь, но мне все равно казалось, что кто-то видит, как я бегу мимо темных табачных плантаций в одной ночной рубашке и шлепанцах. Я очень спешила, стараясь не обращать внимания на чувство, что я не одна.

Почему некоторые табакосушильни назывались так, а не иначе? Например, «Южная» – та, где как раз сейчас сушился табак и где Генри Аллену нужно было проверять горелки, – была вовсе не самая южная. А пустая «Зеленая» – та, где нам предстояло встретиться, – совсем не была зеленой. Смысл имело только одно прозвище – «Рождественская» сушильня, потому что ее построили давным-давно как раз под Рождество. Все они были некрашеные, однако в разговоре никто их не путал. Мы росли с этим знанием.

Справа от меня тянулись несчетные ряды блестящих под луной табачных растений. Я не могла не думать о маминых феях. В такие ночи я была готова поверить, что они бродят поблизости; уповала я на то, что они не злые, а добрые. Я припустила еще быстрее и, увидев впереди сушильни, обрадовалась, что почти добралась до места. Миновав «Южную» сушильню, я увидела, что из-под двери «Зеленой» пробивается свет. Он уже был там! Я бросилась бежать, не обращая внимания на бьющий меня по бедру фонарь.

Генри Аллен, наверное, услышал меня, потому что распахнул дверь, схватил меня за руку и поспешно втащил внутрь, чтобы никто не успел увидеть свет. Он стал меня целовать и ласкать, его руки почти подбирались к моей груди, но не трогали ее, иначе мы тут же набросились бы друг на друга.

– Ты уже проверил горелки? – спросила я, когда мы перестали целоваться. Мне хотелось утвердительного ответа, чтобы у нас было больше времени. Мне нравилось, когда потом мы с ним разговаривали.

– Придется проверить после твоего ухода, – ответил он. – Времени у нас в обрез. Папа еще не лег. Если я задержусь, он пойдет меня искать. – Он повернулся в сторону дома, как будто мог его увидеть сквозь стену. – Прости, что заставил тебя прийти. У меня даже книги нет, чтобы тебе показать.

– Замолчи! – Я снова принялась его целовать. Раз времени у нас было в обрез, жалко было тратить его на разговоры.

Я учуяла дым. Генри Аллен был во мне и двигался все быстрее. Мне пришлось крепко прижать его к себе, чтобы заставить остановиться.

– Генри Аллен! – Я тряхнула его, но он был как глухой. В эти моменты он всегда был таким. Я схватила его за плечи. – Генри Аллен! – почти крикнула я. Теперь он опомнился.

– Что?.. – прохрипел он, задыхаясь.

– Чувствуешь запах?

Он поднял голову и повел носом. Я сбросила его с себя. Где-то определенно горело.

– Черт! – Генри Аллен вскочил. – Одевайся!

Я нашарила на полу смятую ночную рубашку. Снаружи доносились голоса.

– Генри Аллен! – громко, испуганно звала его мать. – Генри Аллен!!! – Это уже походило на вопль, и я зажала себе рот ладонью, чтобы самой не заорать. Происходило что-то страшное.

Одевшись, Генри Аллен выбежал из сушильни с фонарем, оставив меня в кромешной темноте. Я не смела выйти, боясь попасть на глаза Гардинеру-старшему. Можно было бы попробовать выскользнуть из сушильни через другую дверь, но мне было страшно шелохнуться.

– Мама, я здесь! – крикнул Генри Аллен.

Высунув голову за дверь, я увидела объятую пламенем «Южную» сушильню. Похоже, она загорелась не только что, иначе в воздух не взлетали бы, как фейерверки, раскаленные головешки. Гардинер уже подбежал к горящей сушильне, в свете пожара я могла ясно его разглядеть. Он кричал и размахивал руками. Под вопли о горелках Генри Аллен получил от него по лицу. Потом он повернулся к «Зеленой» сушильне, и я отшатнулась, испугавшись, что он меня увидит. Стоя за дверью, я тряслась от страха: что мне делать? Если бы я бросилась наутек, меня увидели бы и поняли, чем занимался Генри Аллен. Чтобы загорелась «Зеленая» сушильня, где я пряталась, требовалось совсем немного – чтобы на ее крышу упал хотя бы один раскаленный уголек.

Сквозь треск пожара прорвалась сирена, и я представила себе машину добровольной пожарной бригады, сворачивающую с дороги Дохлого Мула на дорогу, делящую надвое поле табака. Сирена становилась все громче и в конце концов сделалась оглушительной, как будто звучала у меня под носом, здесь, в сушильне. Я зажала руками уши. Потом до моего слуха донеслись до того отчаянные крики, что я не сумела разобрать слова. Может, удастся удрать незамеченной, когда все смотрят только на пожар? Я распахнула дверь – и меня сбил с ног непонятный удар. «Зеленую» сушильню уже поливали водой, ее струя меня и опрокинула. От напора воды весь сарай трясся, как былинка, шум был такой, что я не слышала собственный голос: забывшись, я умоляла прекратить и выпустить меня. Вода лилась с потолка, текла по стенам. За какую-то минуту у меня вымокли волосы. Я попробовала найти местечко посуше, но как это сделать в такой темноте? Я метнулась в глубь сарая и стала дергать вторую дверь. Она оказалась заперта снаружи. Я в отчаянии забарабанила по ней кулаками.

– Выпустите меня! – заорала я. – На помощь! – Я знала, что в шуме воды, треске пожара, среди всех этих воплей никто меня не услышит. Оставалось сесть, прижаться спиной к стене, накрыть руками голову и ждать, когда всему этому придет конец.

Вода перестала литься так же внезапно, как начала. Я опять услышала крики и решила, что пожарные принялись поливать следующую сушильню, если не сам дом. Облепленная мокрой ночной рубашкой, я шагнула к двери. Прежде чем я коснулась ручки, дверь открылась, и мне в лицо ударили лучи сразу двух фонарей, такие яркие, что мне пришлось загородить глаза.

– Айви! – раздался голос Генри Аллена.

– Ах ты маленькая шлюха! – крикнула его мать. – ШЛЮХА! – Она вошла в сушильню, схватила меня за руку и дернула, как мухобойку, которой она намерена прихлопнуть муху.

– Не трогай ее, мама! – взмолился Генри Аллен, но она насильно вытянула меня из сушильни. От рывка я бы упала, если бы она не вцепилась в меня намертво.

– Убирайся! – прокричав это, миссис Гардинер ослабила хватку. На меня обрушились удары. Я бросилась наутек. – Убирайся, мерзкая тварь! – настиг меня ее голос.

Я бежала изо всех сил. Догорающая «Южная» сушильня осталась у меня за спиной. Мои шлепанцы разбрызгивали оставшуюся от пожарных шлангов жидкую грязь. Фонарь я забыла в сушильне и теперь бежала в кромешной тьме, мимо полей и безмолвных фей, потом по лесу и по лугу. В дом я проникла по возможности бесшумно, стараясь не потревожить спящих своим хриплым дыханием, способным мертвого поднять из могилы.

Нонни спала на кушетке, Мэри Элла и малыш Уильям тоже смотрели десятый сон. Мне повезло, что их не разбудили пожарные сирены. Моя ночная рубашка так вымокла и так прилипла к телу, что я боялась, что она стала невидимой и я предстала перед миссис Гардинер все равно что голой. От одной этой мысли мне хотелось умереть. Я стащила с себя мокрую тряпку и натянула единственную оставшуюся – зимнюю, в которой мне было бы жарко, если бы я не дрожала от сырости и унижения. Забравшись в постель, я, растянувшись рядом с Уильямом, расплакалась. Я старалась плакать тихо, но ничего не могла с собой поделать. Что теперь будет? Мать и отец Генри Аллена все знают! Неужели этой ночью у нас с ним все кончилось?

Если миссис Гардинер все скажет Нонни, то… Я зажмурилась. Об этом даже подумать было страшно. Получалось так, что в эту ночью пришел конец всей моей жизни.