Текст книги "Ревность"

10

Три года назад самой характерной чертой Икитоса был запах. Дым, нечистоты и сладкий запах гнили. Она и Ивен сошли с самолета, и оба сморщили носы.

Они сели на такси, сказав шоферу название своего отеля. Гид из местного питомника должен был зайти за ними утром и повести в джунгли. Шон уже мечтала о том, как она выберется из этого городка и окажется в дождливом лесу. Поскорее бы закончился этот этап их путешествия.

Они сидели на заднем сиденье, слишком усталые, чтобы разговаривать. Пружины сиденья напоминали о синяках, которыми накануне наградил ее Дэвид. Теперь ей казалось, что тот сладкий вечер в лодке был давным-давно. Ивен внезапно схватил ее руку и прижал к своим губам. Она знала, что это был знак чистого восторга по поводу того, что они здесь, но горячая волна прошла по всему ее телу. Она подумала о том, как легко было бы переспать с ним сегодня ночью.

Прошло четыре с половиной года с тех пор, как пожар в каньоне уничтожил большинство красноухих и изменил характер их отношений, которые основывались теперь на странном сочетании вожделения и сдержанности. Шон не покидало чувство вины, но и желание тоже не оставляло ее. В разговорах друг с другом они никогда не упоминали того кануна Рождества, говоря при случае об «огне», и в глазах Шон это слово приобрело двойное значение. Иногда она убеждала себя в том, что их близость той ночью была не более чем сном. И тогда она ловила на себе его взгляд, и было в этом взгляде нечто настолько грубое и неутоленное, что она понимала: забвение дается ему не легче, чем ей.

– Ивен.

– Да. – Он прижался щекой к ее ладони.

– Я хотела бы, чтобы у меня не было совести. Он понял ее мгновенно и выпустил ее руку, как будто она обожгла его.

– Но она у тебя есть, – сказал он. – У нас обоих. Она кивнула.

Он улыбнулся.

– Каждый раз, когда я думаю о нашей близости, я вспоминаю о том, как тебя рвало в туалете. Вот что заняло место романтических мыслей в моей голове.

Она засмеялась.

– Неадекватное поведение. – Немного поколебавшись, она спросила: – Как часто ты думаешь о нашей близости?

Он посмотрел на нее:

– Хочешь, чтобы я ответил так, чтобы ты смогла с этим жить, или правду?

– Правду.

Он прислонил голову к обивке сиденья.

– Я думаю о нашей близости, когда я ночью один. Я думаю о нашей близости, когда я занимаюсь с кем-нибудь любовью. И я думаю о нашей близости, когда вижу тебя в питомнике… и не имеет значения, что ты в этот момент делаешь – ведешь наблюдение, занимаешься бумажной работой, пьешь мой кофе… – Его голос затих, и он посмотрел в окно. – Боже, какое дерьмовое местечко.

– О, Ивен!

Они обменялись тревожными взглядами, когда выбрались из машины возле убогого здания маленького отеля. Когда-то, во времена каучукового бума, это, возможно, было неплохое здание. Маленькие балконы и подъезд были украшены завитками кованого железа, покрытыми ныне толстым слоем потрескавшейся белой краски. Пустые ящики для цветов повисли на стенах, и со всех сторон надвигалась волна горячего влажного воздуха, перенасыщенного запахом уже увядающих цветов.

– Надеюсь, внутри пахнет приятнее, чем снаружи, – вслух подумала Шон, когда они поднимались по ступенькам к парадной двери. Она ощущала какой-то несвежий привкус во рту и надеялась найти в своем номере бутылку с водой; тогда она сможет почистить зубы.

У женщины, сидевшей за регистрационным столиком, цвет кожи напомнил Шон свежевыпеченный хлеб. Складки кожи свисали с ее щек. Она говорила с ними на испанском языке, которого они не знали. Она схватила Ивена за запястье и протянула ей клочок бумаги. На нем был нацарапан номер. 619-555-1555. Шон поразила его симметричность.

– Это номер в Сан-Диего, – сказала она Ивену. Он тебе не знаком?

Он покачал головой.

– Чей это номер? – спросил он женщину громким голосом, как будто так его легче было понять.

Женщина тараторила по-испански, тыкая оплывшим пальцем в руку Шон. Затем она показала пальцем в темный проем холла.

– Телефоно, – сказала она, подталкивая Шон по направлению к холлу.

В конце холла она и Ивен засмеялись в темноте, пока она пыталась нащупать телефонный аппарат. Они оба были настроены несколько легкомысленно. Эйфория Шон была следствием недосыпания. Улыбка Ивена была усталой, но такой доброй и нежной, что она снова подумала о том, как легко будет сегодня заполучить его в свою постель. Неужели это такой тяжкий грех – просто спать вместе, сжимать друг друга в объятиях?

После долгой серии пощелкиваний и скрипов в трубке прозвучал отдаленный женский голос.

– НСП, – отозвалась женщина.

«НСП? Наверное, название какой-то фирмы», – подумала Шон.

– Алло.

– Да, – сказала женщина.

– Я нахожусь в Перу и точно не знаю, зачем я должна вам позвонить…

Ивен хихикал и тер глаза, пока она говорила.

– Я остановилась в отеле, и мне дали этот номер…

– Это миссис Райдер? – спросила женщина.

– Да. С кем я говорю?

– Подождите минутку, миссис Райдер. Не вешайте трубку.

– Кто это? – спросил Ивен. Шон пожала плечами.

– Ты не знаешь, что может означать НСП? Ивен помрачнел.

– Ты имеешь в виду больницу? Неотложную «скорую помощь»?

– Да нет, наверное, это название какой-нибудь фирмы или… – Слова застряли у нее в горле. Она посмотрела на Ивена и увидела, что все следы смешливости стерлись с его лица. Неотложная «скорая помощь». Может быть, это отец? Нет, он не мог быть в больнице Сан-Диего.

– Шон? – Это был голос Дэвида, донесенный до нее потрескивающей телефонной линией.

– Дэвид?

– Ты в отеле? – Его голос звучал теперь отчетливо и уверенно, несмотря на расстояние. Ничего страшного случиться не могло.

– Да. Ты звонишь из больницы? Что происходит?

– Дорогая, послушай. Здесь Хэзер. Я…

– Хэзер? Но почему?

– Тс-с. Послушай меня. После того, как ты уехала, мы с детьми отправились купаться, и Хэзер… хлебнула слишком много воды, и она…

– Что это значит, что она хлебнула воды? – Шон почувствовала, как пальцы Ивена сжали ее руку.

– Я имею в виду, что она оказалась под водой, и они… они ее спасли, и теперь она здесь.

– Боже мой, Дэвид. Она жива?

Молчание, как будто телефон умер, но это прервался голос Дэвида.

– Дэвид?

– Она очень больна.

– О Боже! – Круглый диск телефона стал расплываться перед ее глазами, и Ивен обхватил ее за талию.

– Ты можешь вернуться следующим рейсом, дорогая?

– Что говорят врачи? Она будет жить? Долгая пауза.

– Они не знают.

– Дэвид, пожалуйста, скажи мне, что все будет в порядке.

– Я звонил в аэропорт. Есть рейс из Икитоса в два по вашему времени. Ты можешь успеть на него?

Ее часы показывали десять минут первого.

– Да. – Она подумала, что Дэвиду нелегко там одному. – С тобой все в порядке, Дэвид?

– Со мной все в порядке. Поспи в самолете, дорогая. Не волнуйся, от этого лучше не будет. Будет лучше, если ты немного поспишь.

Было сущей пыткой возвращаться на самолет, с которого она только что сошла. Заснуть оказалось невозможно. Шон говорила себе, что будет теперь особенно внимательной по отношению к дочери. Она видела перед собой Хэзер, бледную и ослабевшую, в постели, слишком большой для нее. Она немного покашливала, плакала, потому что у нее болело горло. Она выглядела испуганной, потому что рядом с ней не было матери. Шон сгорала от нетерпения обнять ее, почувствовать мягкость волос Хэзер на своих губах, ощутить прикосновение ее слабеньких ручек к своей шее.

Но ее представления о Хэзер, страдающей в больничной палате, оказались наивными. Это была вина Дэвида. Он нагромоздил гору лжи. Когда он говорил ей по телефону, что Хэзер «хлебнула воды» и что «ее спасли», Хэзер в бессознательном состоянии лежала в НСП, подключенная к аппарату, который дышал за нее, но не мог вернуть жизнь в ее мозг. Дэвид попросил врачей не отключать аппарат, пока не вернется Шон, чтобы дать ей возможность в последний раз увидеть Хэзер, потрогать ее еще теплую кожу. Но присутствие Шон ничего не могло изменить. Для Хэзер это было уже безразлично.

Дэвид встретил Шон в аэропорту. Он не был уже тем самым человеком, с которым она рассталась день назад, не тот мужчина, который занимался с ней любовью на дне лодки. Ей трудно было общаться с ним. Он не дотрагивался до нее, ни по пути из аэропорта, когда он вел себя отстраненно, как шофер, ни в больнице, где стоял с сухими глазами, пока женщина-врач объясняла ей, что, как бы то ни было, Хэзер умерла уже в воде. Это врачиха поддерживала ее, когда она плакала. Дэвид все это время стоял неподвижно, как статуя, в другом конце комнаты, опустив глаза. Почему он стоял там, когда она нуждалась в том, чтобы ее поддерживали его руки?

– Я знаю, что вам трудно думать об этом сейчас, – сказал врач, – но нам нужно знать, дадите ли вы разрешение на донорское использование ее органов?

Она посмотрела на Дэвида. Его глаза встретились с ее глазами и снова опустились. Он покачал головой.

Смехотворный образ поросячьего эмбриона возник у нее в мозгу. Нет, конечно нет. Дэвид не вынесет мысли о том, что Хэзер будут расчленять таким вот образом.

– Извините, – сказала она врачу.

После того как респиратор был отключен, они с Дэвидом сидели в ожидании у постели Хэзер. Она не могла выкинуть из головы мысль о том, что пока Хэзер умирала, она мечтала переспать с Ивеном. Значит, в этом была и ее вина, разве не так? Это было наказание. Неужели Бог распорядился таким образом? Нет, должно быть какое-то более простое объяснение того, что произошло.

Как бы то ни было, она умерла уже в воде. Как это могло случиться? Какое может быть объяснение тому, что четырехлетняя девочка тонет, когда с ней находится ее отец? И этот отец – Дэвид, в свое время участвовавший в соревнованиях по плаванию. Где он был? И где он, ее муж, был теперь? Разумеется, тот чужой человек, который сидел рядом с ней, не был Дэвидом.

В течение примерно года после того, как умерла ее мать, Шон воображала, что ее отец на самом деле был не ее отцом, а чужим человеком, который каким-то образом вселился в тело отца. Ей было тогда пять лет; после внезапного исчезновения матери у нее в голове все перепуталось. Однажды отец приехал встретить ее после школы, и она отказалась садиться в его машину. Учительница в конце концов заманила ее на заднее сиденье, но оба они, Шон и ее отец, были тогда в слезах. Он водил ее к психиатру, который сказал, что это реакция на потерю матери, что она боится теперь потерять еще и отца и что со временем это пройдет.

Она испытала схожее чувство теперь, сидя у постели Хэзер. Некто чужой завладел телом Дэвида и сидел сейчас рядом с ней, претендуя на то, чтобы быть ее мужем.

– Я не знаю тебя, – громко произнесла Шон.

– Что?

– Кто ты?

– Шон…

– У тебя есть синяки на спине?

Казалось, он находился где-то далеко отсюда, этот человек с полузакрытыми глазами, и у Шон было такое чувство, что за процессом угасания жизни в ее дочери она наблюдала одна.

Дэвид повез ее к Линн, где мальчики ждали, что они заберут их домой и будут жить дальше как настоящая семья. Она плакала в машине, но не горько, зная, что слезы нереальны, потому что во всем ее существе не было ни одной частички, которая поверила бы в то, что Хэзер мертва. Это были неглубокие слезы, неуверенные и недоуменные.

Дэвид стоически сидел за рулем, глядя на дорогу, костяшки его пальцев белели на рулевом колесе.

– Скажи мне, как это произошло, – сказала Шон после долгого молчания.

Он задержал дыхание; она знала, что он ждал этого вопроса.

– Я взял Хэзер и мальчиков на берег и…

– На какой берег?

– Ла-Джолья-Ков.

– В бухту? – Когда она спрашивала об этом, ей уже было ясно, что он повез детей не в бухту. Ребенок не мог утонуть в этих защищенных водах. Вот почему она настаивала, чтобы они купались там, и только там.

– Нет, – сказал он. – Я взял их на Уинданси-Бич. Она представила себе крутые скалы и пенистую поверхность Уинданси, и если бы она уже не возложила вину за смерть Хэзер на Дэвида, она сделала бы это теперь.

– Мы искупались вместе, она действительно наслаждалась купанием. Она очень гордилась собой, ты ведь знаешь, как она боялась воды… – Он посмотрел на жену, и она отвернулась к окну.

– Потом мы легли на одеяло, и когда я открыл глаза, ее не было.

– Как долго твои глаза были закрыты?

– Несколько минут. Я заснул, но только на несколько минут. Я думал, что она тоже спит.

Шон представила себе, как Хэзер лежит на одеяле рядом с Дэвидом, в желтом купальничке, со светлыми локонами на щеках. Возможно, она играет неподалеку.

– Ты должен был знать, что там она не уснет. Дэвид на несколько секунд отпустил руль, чтобы протереть руки. – Я думал, что с ней все в порядке, – сказал он.

Как он мог не плакать?

– И что случилось потом?

– Спасатели нашли ее за считанные секунды. Она была недалеко от берега, но там были водоросли, они запутались вокруг ее… – он потрогал себя за икру, – …вокруг ее ног. Они пытались восстановить ее дыхание, но не смогли. Они все время пытались что-то сделать, пока везли ее в больницу, потом с ней пару часов занимались в реанимации, но…

– Почему ты не сказал мне, что она была фактически мертва, когда я говорила с тобой по телефону? Ты ввел меня в заблуждение. Ты заставил меня считать, что у нее еще есть шанс.

Дэвид вздохнул.

– Я не знал, что тебе сказать. Врач посоветовал сказать, что дела плохи, но не говорить, насколько они плохи, чтобы подготовить тебя.

До дома Линн оставался еще один квартал, кровь стучала у нее в висках. Через минуту-другую они должны будут сказать мальчикам, что Хэзер мертва.

– Пожалуйста, остановись, – сказала она. Дэвид послушно остановил «бронко» у края дороги и выключил зажигание. Он зажег задние фары, хотя машин на дороге не было.

Она нашла в сумочке платок и высморкалась.

– Я не знаю, как сообщить близнецам, – сказала она.

– Они все знают. Они знают, что, когда мы придем, респиратор будет уже отключен и что она… что все будет кончено.

– Она действительно мертва?

Дэвид кивнул, и Шон сама ужаснулась той ненависти, какую она к нему испытывала и посмотрела на него пустыми глазами.

– Хорошо еще, что я не отсутствовала полных три недели, ты бы успел потерять их всех, – сказала она.

Он опустил глаза слишком быстро, чтобы она могла увидеть, какую причинила ему боль. Шон могла бы сказать вещи и похуже, если эта не сработает. Ей хотелось говорить дерзости. Она посмотрела в переднее стекло.

– Я хочу видеть моих сыновей.

Он завел машину, и они проехали оставшийся квартал в молчании.

Мальчики в одночасье утратили свою самонадеянность и дерзость, свойственную их возрасту. Увидев ее, они стали называть ее «мамочка». Они не плакали при ней, но бледность и припухлость щек выдавала их.

Когда они уходили, Лини отвела ее в сторону.

– Шон, Дэвид меня очень беспокоит, – сказала она. Ее волосы, такие же светло-каштановые, как у Дэвида, были собраны в хвост, на ней был спортивный костюм и кроссовки. – Он замкнулся в себе. Он так тяжело это переживает. Винит себя… считает, что все случившееся – это его вина.

– Чья же это еще вина, как не его? Линн охватила тревога.

– Это был несчастный случай, Шон, ради Бога… Шон повернулась, чтобы уйти.

– Я хочу забрать Кейта и Джейми домой. Линн схватила ее за руку.

– Ты не можешь так думать. Я испытывала бы то же самое, я знаю. Но, дорогая, Дэвид был готов ради Хэзер на все. Ты это знаешь. В глубине души ты знаешь это, Шон, разве не так?

Двое чиновников из комитета по защите прав ребенка пришли вечером к ним домой поговорить с Дэвидом. Он принял их в кабинете, закрыв за ними дверь. Она хотела, чтобы они признали его виновным, чтобы забрали его для наказания. Но они ушли со скорбным видом. И выразили ей свои соболезнования.

В этот вечер, когда она укладывала мальчиков, Дэвид был на работе. Он ничего не сказал ей перед уходом, и это ее обрадовало. Ей не о чем было с ним разговаривать.

Она сидела на краю постели Кейта, гладя его руку через простыню.

– Вы понимаете, что произошло? – спросила она. – Хотите задать какие-нибудь вопросы?

Минуту они молчали. Потом Джейми спросил:

– Где она сейчас?

– Она в больнице. Ее продержат там до похорон. – Это было не совсем так. Хэзер отвезли в морг, но Шон не хотела говорить это мальчикам.

– Нет, я не имею в виду ее тело, – сказал Джейми. – Я спрашиваю о ее душе.

У Шон не было ответа на этот вопрос. Она не решила его для себя и теперь жалела об этом. Хэзер должна где-то быть. Ивен знал, что ответить. Что-то насчет небес. Она не верила в небеса, но в этом ответе было что-то утешительное. Сейчас она нуждалась в И вене. Пройдут еще долгие две недели, прежде чем она сможет поговорить с ним.

– Я не знаю, Джейми. – Она покачала головой. – Я просто не знаю.

Шон посмотрела на Кейта. При свете уличного фонаря она смогла разглядеть синяк у него на щеке.

– Откуда это у тебя, малыш? – Она легонько дотронулась до него кончиком пальца.

– Папа меня ударил, – сказал он.

– Что?

Кейт заплакал. Он показался ей вдруг очень маленьким. Кейт перебрался из-под простыни к ней на колени. Он старался прижаться к ней всем телом, вздрагивая от рыданий. Под пальцами Шон колыхались его тонкие, гибкие ребра, и острое чувство жалости охватило ее. Она должна защитить мальчиков.

Джейми сел на своей постели.

– Папа стукнул его за то, что он плакал, – сказал он.

Шон судорожно сжала рукой рот. Что здесь происходило? Стоило ей на секунду отвернуться, и семья, которую она знала, исчезла, превратившись в разрозненную группу людей.

Джейми проснулся около полуночи, о плакал, ловя ртом воздух после увиденного во сне кошмара. Когда он успокоился, проснулся Кейт. Он попытался добраться до уборной, но дошел только до коврика в гостиной. Шон проводила его в туалет, прежде чем он успел помочиться еще раз. Она сидела на краю ванны, наблюдая за ним. Полосатые штаны пижамы были ему велики, его лопатки, как острые лезвия, проступали сквозь тонкую кожу спины. Она осмотрела круглый голубой синяк у него на щеке, задумавшись над тем, какой частью своей большой руки ударил его Дэвид.

К тому времени как Дэвид вернулся, она уложила обоих мальчиков в постель, коврик – в стиральную машину.

– Почему ты не спишь? – спросил он. Мальчики в порядке?

– Они в порядке, – сказала она, проходя мимо него в спальню. – Лучше не бывает.

Он лег в постель только через час, но Шон еще не спала. Она молчала, пока он раздевался и устраивался на своей половине постели. Он лежал на боку.

– Шон, мне очень жаль, – сказал он тихо. – Я знаю, что допустил много ошибок, я не знал, что мне делать. Вчера вечером я думал, что, когда ты вернешься, все будет в порядке. Но все оказалось не так. Совсем не так.

Она смотрела в потолок.

– Кейт сказал, что ты ударил его.

– Да, я… это была ошибка.

– Тебе не кажется, что вчера ты превысил допустимую меру ошибок?

Он ничего больше не сказал. Встал с кровати, натянул одежду и вышел из комнаты. Она услышала, как дверь соседней комнаты – комнаты Хэзер – открылась и закрылась. Услышала знакомый скрип пружин матраса.

После этой ночи муж отдалился от нее. По утрам его голос будил ее по радио, рассказывая о том, где особенно перегружена трасса, каких маршрутов следует избегать. Она лежала в постели, изнуренная после ночных хлопот с детьми, и прислушивалась, стараясь уловить хотя бы малейшее изменение в его голосе. Он был точно такой же, как всегда. Тот же ритм, та же тональность; само звучание его голоса говорило: я-помогу-вам-выбраться, вы-можете-положиться-на-ме-ня – то, за что любили его радиослушатели.

Голос звучал точно так же даже в день похорон, равно как и на следующий день. Может быть, его голос изолировал от боли его самого? Шон стояла рядом с мальчиками на краю могилы Хэзер, потея в потоке горячего ветра, окруженная соседями и друзьями. Линн со своим мужем и сыном, заплаканная учительница из подготовительной школы… Дэвид сказал, что ему нехорошо. Он ждал в машине с включенным кондиционером, пока маленький гроб не опустился в землю. Шон старалась не встречаться глазами с Линн. Она держала руки на плечах сыновей, как будто боялась, что они могут ускользнуть от нее.

Ей пришлось все делать самой. Это ей пришлось обзванивать родных и друзей, чтобы оповестить их о случившемся; это ей пришлось заниматься приготовлениями к похоронам. Она была одна с мальчиками ночью и днем. Люди говорили ей, какая она сильная. Она не была сильной. Она была покорной. Просто делала то, что должно быть сделано. Какой у нее был выбор? Дэвид просто отсутствовал в любом отношении, хотя трудно сказать, отдалился он сам или она его оттолкнула. Как бы то ни было, между ними установился непреодолимый барьер.

Однажды она поймала себя на мысли о ружье. Она завладела Шон, стала навязчивой идеей. Мысль о том, что в доме есть ружье, была ее единственным утешением. Если бы не мальчики, можно было бы застрелить Дэвида и себя. Шон находила какое-то мрачное удовлетворение, представляя себе, как пуля пронзает сердце Дэвида, хотя иногда ей приходило в голову, что это будет слишком легкая смерть; он заслуживал более жестокого наказания.

Тика родилась через две недели после похорон. Сэм, смотритель питомника, позвал Шон.

– Анни сегодня утром родила тройню, – сказал он. – И она отказывается кормить одного детеныша.

Шон позвонила Линн и попросила взять мальчиков к себе – она не могла оставить их с Дэвидом, – собрала вещи: зубную щетку, несколько смен белья – и переехала жить в кабинет Ивена. Он был еще в Перу. Она могла спать на его диване, имея возможность всегда прийти детенышу на помощь.

Она и Ивен дошли до буквы «X» в порядке алфавитного крещения новорожденных медных эльфов, но Шон не могла заставить себя думать об именах, начинающихся с этой буквы. Она вздохнула с облегчением, когда ей пришло в голову имя Тика. Пускай Ивен сам подыскивает имена для двух ее братьев.

Она проснулась среди ночи – это была вторая ночь, проведенная ею в питомнике, – и увидела перед собой Ивена. Он сидел рядом с ней на диване, скрестив босые ноги.

– Мне так жаль, – сказал он.

Она села, прижалась к нему, заставила его обнять себя. Впервые за это время она почувствовала себя защищенной.

– Я позвонил тебе домой, как только прилетел сегодня ночью, и Дэвид рассказал мне, что случилось. Я пообещал зайти к вам утром. И вот я здесь. Я так хотел увидеть тебя, узнать, как ты…

Она дала волю слезам, зная, что сдерживала их до поры, пока не почувствует себя в безопасности, пока не появится кто-то более сильный, чем она, кто не согнется под ношей ее горя. Он долго обнимал ее, не говоря ни слова, ощущая ее спину под майкой, гладя ее волосы.

– Как это случилось? – спросил он.

Она все подробно ему рассказала, замечая, как углубляются морщины у него на лбу.

– Дэвиду сейчас не позавидуешь, – сказал он. Шон отпрянула от него.

– Как все торопятся сочувствовать Дэвиду. Человек берется за очень простое дело – посидеть с четырехлетней девочкой на берегу, и он топит ее. Он утопил ее среди бела дня.

– Тс-с. Успокойся. – Он снова обнял ее и усадил к спинке дивана. – Это не выглядело так серьезно, когда ты разговаривала с ним по телефону из Икитоса.

– Он лгал мне.

– Чтобы защитить тебя.

– Ты придаешь слишком много веры его словам.

– Вы двое нуждаетесь друг в друге – и теперь больше, чем когда-либо.

– Боже, я презираю его. Ивен вздохнул.

– Шон, опомнись, ваш брак с Дэвидом – лучший из всех, какие я знаю. Не позволяй этому несчастью разрушить его.

Она молчала, и он снова заговорил:

– Знаешь, о чем я вспомнил, когда ехал сюда?

– О чем?

– Как ты вышла на сцену для получения награды от Зоологического общества, перед телекамерами и всей зоологической элитой, и в это время Хэзер закричала из зала: «Мама, вернись сейчас же! Мне нужно по-маленькому».

Шон улыбнулась, уткнувшись ему в плечо. Никто не говорил с ней о Хэзер. Казалось, все уже забыли ее.

– Как трудно поверить, что ее нет, – продолжал Ивен. – Она была такой живой малышкой. – Он сжал плечи Шон. – Мой любимый маленький примат…

– Ивен… Я хочу, чтобы она вернулась.

– Я знаю.

– Я все время пытаюсь себе представить, каково ей было умирать. Как ей, наверное, было страшно.

Он сказал после минутного колебания.

– Я слышал, что тонуть не так страшно, как может показаться. В первый момент человека охватывает паника, но она скоро проходит, и тогда… смерть наступает плавно.

– Если бы не мальчики, я сама хотела бы умереть такой смертью.

Она почувствовала, как напряглось его тело.

– Не смей даже думать об этом.

– Я не могу думать ни о чем другом.

– Дэвид знает, что ты чувствуешь?

– Дэвид как лед. Он не разговаривал со мной. Он не дотрагивался до меня. Может быть, это оттого, что я не выношу его вида. Я чувствую себя менее одинокой здесь, с эльфами, чем дома.

Ивен отпустил ее плечо и встал. Он начал расстегивать рубашку, и она посмотрела на него снизу вверх, желая понять, прочел ли он в ее глазах облегчение от того, что она больше не испытывает угрызений совести. Она откинулась на диван и стала ждать его.

Они занимались любовью, и она снова почувствовала себя в безопасности. Но потом, когда Шон ощутила его слезы на своем плече, она не знала, были ли это слезы по Хэзер или слезы раскаяния.