Текст книги "Дом за порогом. Время призраков"

– Давай-ка вернемся к законам природы и прочему, – сказал я, потратив битых полчаса на то, чтобы ее улестить. – По-моему, я неправильно представлял себе устройство Границ и Цепей. – И я рассказал ей, как поначалу попался в замкнутый круг миров. – Я проходил одни и те же миры в одном и том же порядке. И еще: к каждой Границе выходит только три Цепи. В конце концов я заметил, что попадаю в большинство миров через какой-то из трех входов.

– Наверное, тебе крупно не повезло, – сказала Хелен. – Порталы, ну, Границы, бывают разные, как и миры. Видимо, тебя затянуло в тройную Цепь. Это самая маленькая разновидность. Если бы по этим порталам вас ходило четверо, было бы всего три способа их пройти, и тогда двоих из вас отправило бы в один и тот же мир.

– Была бы компания, и то хлеб, – сказал я. – Значит, ты можешь подсчитать, какого размера Граница, по количеству выходящих на нее Цепей?

– Нет, – сказала Хелен. – Бывают только тройные, а еще повсеместные порталы – по ним можно попасть куда угодно, и линии от них ведут по всем направлениям.

– Ты имеешь в виду рандомы? – спросил я.

– Не знаю, – ответила Хелен. – У вас все как-то иначе называется.

– Эти названия знают все граничные скитальцы, – сказал я. – Но по-моему, никто из нас не понимает, как устроена система миров.

– Давай я расскажу тебе, как меня учили, – предложила Хелен.

Лицо у нее снова высунулось из-за завесы волос. Я решил, что это добрый знак. На самом деле нет, то есть не обязательно. Иногда она убирает волосы, чтобы атаковать тебя по всем фронтам. Но в тот раз это был признак мирных намерений.

– Ты сидишь в комнате со стеклянными стенами, – начала она. – Кругом одни стекла, но темно. Теперь зажги в стеклянной комнате свет. Тут же со всех сторон от тебя появятся отражения, бесконечно уходящие вдаль, и твоя стеклянная комната повторяется в них много-много раз. В каком-то смысле так и с мирами. Но не совсем, потому что тебе надо вообразить во всех отражениях своей стеклянной комнаты других людей, и в некоторых отражениях независимо от тебя кто-то зажигает свет, и ты видишь не только свет у себя в комнате, но и отражения всех других светильников, и внутри и снаружи, много-много раз. И вот перед тобой уже много миллиардов стеклянных комнат, и все они освещены и перекрываются, и ты не знаешь, какие из них настоящие, а какие только отражения. Вот так и миры. Только все это настоящее – и свет, и отражения. И мы переходим из одного мира в другой, будто свет.

Хелен умолкла и ненадолго задумалась:

– Только в наши дни сквозь стекло никому не пройти. Мне предложили два варианта, почему это так. Первый – когда ты сидишь в своей стеклянной комнате посреди всех этих огней, ты знаешь, что все это реально. Так что это для тебя Реальное Место. А второе объяснение – что посреди бесчисленного множества миров есть настоящее Реальное Место, а настоящее оно потому, что Уквар знает, что оно реальное. Мне сказали, что Реальное Место – это где живет Уквар.

Она снова умолкла. И вдруг пришла в форменное неистовство.

– Не верю я в это Реальное Место! И в Уквара я больше не верю! Все говорят только про Уквара, а про Них – ни слова! По-моему, Они все эти годы притворялись Укваром и всех обманули! Но я Их видела. Видела, что Они делают. Больше Они меня не обманут! Они почти что спрятались за отражениями Дома Уквара и других миров, так что вокруг Них все было мутное и белесое, но я Их видела. И сразу все поняла. И очень сильно разозлилась!

Она еще немного побушевала. Как я понял из ее слов, случилось вот что: Хелен послали за какой-то ее учительницей в Дом Уквара, а когда она пришла, учительница была занята. Хелен не из тех, кто любит сидеть сложа руки и ждать. Она рассердилась, пошла бродить и попала в какую-то часть Дома Уквара, где никогда раньше не бывала. По ее словам, это был огромный зал. И там она увидела какой-то угол, видимо, святилище, где стена вдруг превратилась в огромное затуманенное окно. А за окном Хелен разглядела Их и как Они работают на своих машинах. А поскольку она была Хелен, то подошла и прижала свой острый нос к окну и раздвинула волосы, чтобы лучше видеть. Они повернулись и посмотрели на нее, но Хелен ничуть не испугалась. И смотрела сквозь отражения, пока не поняла, чем Они заняты.

– Я так разозлилась! – рассказывала она. – Они расстелили карту нашего мира на столе и двигали по ней людей, играли нами в какую-то игру! Их было семь или восемь, а то и больше, и Они играли нами, будто фишками!

– Семь? Восемь? У меня было только двое, – сказал я.

– Есть же всякие игры – настольные или там карточные, – сказала Хелен. – В некоторые можно играть хоть вдесятером. И вот в такую игру Они с нами и играли! И я разозлилась, потому что поняла, что это Они насылают на нас наводнения и динозавров, и устраивают пустыни, и превращают нас в разбойников ради собственного удовольствия!

Когда учительница Хелен разыскала ее, то, видимо, решила, будто Хелен сердито тычет пальцем в глухую стену. По словам Хелен получалось, что никто из ее учителей Их не видел. Учителя не понимали, что с ней, и беспокоились.

Почти сразу после этого Хелен притащили к Персту Уквара. А он и говорит:

– Дорогая моя, тебе настала пора перейти ко второй части обучения. Теперь ты должна отправиться в изгнание и пройти по порталам через миры, пока не узнаешь столько, чтобы искупить свой грех.

Похоже, он был очень огорчен таким поворотом.

– В чем дело? – спросила Хелен. – Что за грех?

– Поругание священного имени Уквара, – ответил он.

– А, это да, – сказала Хелен. – По-моему, Уквара не существует.

– Да нет же, нет! – воскликнул Перст. – Ты называла свою руку, свой дар, уродством.

– Да, называла, – сказала Хелен. – Но ведь вы не поэтому отправляете меня в ссылку, правда? Когда Они позволят мне вернуться?

– Рано или поздно ты окажешься Дома, – сказал Перст, – и это будет знамением, что твой грех искуплен.

Потом он рассказал ей, чего ожидать от Границ, то есть от порталов, как они их называли. Они там очень много знали.

– А тогда я сказала ему прямо в глаза, что очень рада, что уйду. Уж лучше быть изгнанницей, чем пешкой в игре, в которую играют Они. Но он меня не слушал.

– Никто не слушает, – сказал я. – А меня изгнали совсем по-другому. Это сделали Они сами, сказали, сбрасывают меня в Цепи, потому что я рандом, то есть случайная помеха.

– Так гораздо больше похоже на игру, – заметила Хелен. – Но когда я отомщу Им, они у меня увидят, что это им не игра. Я не позволю, чтобы с моим миром так обращались!

Она все бушевала, когда я уснул. Наверное, в конце концов она тоже уснула. Но на рассвете мы вскочили как укушенные. Граница звала. Это было ужасно. Мы вскочили и навалились на дверь, но она была крепко заперта и даже не дрогнула.

– Что же нам делать? – проговорила Хелен. По-моему, я ни до, ни после не видел, чтобы она была так близка к панике. – А что бывает, если не успеешь на Границу?

– Понятия не имею, – ответил я. – Я же тебе говорил – я еще ни разу не попадал в такую передрягу!

– А все ты виноват! – сказала она, отошла и села.

Делать и в самом деле было нечего, тут не поспоришь, но сесть я не мог. Зов был очень силен. Я стоял, прислонясь к двери, и чувствовал, как меня тянет за нее, а кроме того, хотите верьте, хотите нет, я ужасно проголодался. Чем больше ешь на ночь, тем голоднее ты наутро. Из-за зова Границы и лютого голода я чуть с ума не сошел.

Прошло битых два часа, прежде чем дверь открылась. Я тут же вывалился за нее спиной вперед. Те, кто стоял за дверью, подхватили меня и крепко вцепились, а еще несколько человек хотели войти в комнату и схватить Хелен. Но они тут же остановились и попятились. Я обернулся посмотреть, в чем дело.

Хелен была вся покрыта пауками. Наверное, полночи их собирала. Прямо не Хелен, а копошащаяся серая куча из длинных паучьих лап и коротких паучьих лапок и круглых паучьих телец всех оттенков от грязно-белого до черного. Вдобавок от макушки к плечам у нее тянулась паутина. Хелен встала, и все женщины, которые пришли за ней, тут же отпрянули. Это была просто жуть. Но Хелен сказала: «А теперь лучше уходите» (это она паукам). И они ушли – совсем как змеи тогда на Границе. Они побежали с нее со всех сторон и врассыпную бросились прочь по полу целыми толпами. Женщины аж повизгивали, туго обернув длинные юбки вокруг ног.

– Дурочки, – сказала им Хелен. – Пауки не кусаются.

А потом дала себя увести. Мы ведь ничего не могли поделать. За нами пришла почти вся деревня. И Хелен оказалась права. Теперь уже никто не улыбался и не кивал. Все вели себя очень деловито.

Что делали с Хелен, я не знаю. Мои отвели меня в какую-то комнату вроде ванной, где заставили как следует помыться. Верно, они любили, чтобы мясо было гигиеничное. Потом мне дали чистую беленую рубаху, такую же, как у них у всех. Я не стал возражать. Пока я был в мире Хелен, одежда у меня совсем истрепалась.

Все это время меня звала Граница – сильнее с каждой минутой. В результате я то и дело пытался удрать. Шарахался в стороны раз за разом, а все без толку. Впал в такое отчаяние, что мне стало все равно, настигнет ли их Правило номер два за то, что мешают мне. И каждый раз они меня хватали, крепко и деловито, как будто им было не впервой. Когда они схватили меня в последний раз, то вывели из здания совета и повели через площадь к джунглям. Мне даже стало немного легче. Граница звала меня именно оттуда. Оставалось решить две задачи: раздобыть поесть и самому не пойти на корм. Ну и, разумеется, узнать, что там с Хелен.

За Хелен можно было не волноваться. Мы толпой прошли по тропе через джунгли на ту самую полянку, где была Граница, и там нас нагнали женщины, тащившие Хелен. Я так и не узнал, что у них там было, но сомневаюсь, что они сумели искупать ее. Заставить ее переодеться они точно не смогли. Она была все в том же грязном черном наряде. И вид у Хелен был все тот же – как будто у нее не было лица. А еще вокруг плеч у нее обвилась огромная змея, которая шипела и грозно бросалась на окружающих. Поэтому все держались на почтительном расстоянии. Я сначала подумал, что змея – это очередной фокус Хелен с ее рукой. Оказалось, нет. Змея была настоящая.

Потом некоторое время нам было очень скверно. На самом краю поляны нас окружили, а мы с Хелен при этом просто рвались на Границу, которая была по центру. Но нас не отпускали от шеста, вкопанного рядом с деревьями. Я в жизни не видел такой мерзости, как этот шест. Верхушка у него была покрыта резьбой и раскрашена, так что получилось много злобных мелких личиков. Все они грызли друг друга. По лицам и вниз по шесту стекала нарисованная кровь. У подножия шеста стоял тот самый приветливый, цивилизованный человек, который поджидал нас у кустов накануне. Теперь его нельзя уже было назвать приветливым. Он был довольный. Стоял там, голый по пояс, а в поднятой руке держал красивый острый медный топорик.

– Может, еще и обойдется, – сказал я Хелен, сам не веря своим словам. – Если он бросится на нас с этим тесаком, с ним случится что-то плохое.

– Ага, – отозвалась Хелен. – Только к этому времени он уже разрубит нас напополам. Держи меня за руку, а когда я скомандую, беги.

Мне не очень хотелось приближаться к ее змее, но я подошел и взял ее за левую руку. Змея выбросила в мою сторону язык, но в остальном не обращала на меня внимания. Хелен правой рукой убрала волосы с лица и долго и пристально глядела на гнусный шест. Потом подняла правую руку и превратила ее в палку с такой же резьбой, как на шесте. Только у нее резьба была живая.

На каждом пальце, как почки, набухли и проклюнулись маленькие злобные головки, а проклюнувшись, они извернулись и вцепились зубами в соседок. Из ладони проросли еще две головки, из запястья – три, и все вгрызлись друг в друга белыми клыками. Еще до того, как рука превратилась в шест, по ней заструилась кровь – на вид настоящая, – а злобные рты все жевали, и кровь все текла. Хелен покрутила рукой туда-сюда. Все, кто стоял рядом, попятились в полном ужасе, и я их понимаю. От всего этого я даже забыл, что проголодался.

Когда вокруг нас расчистилось пространство, змея, обвивавшая Хелен, сползла на землю, отчего все попятились еще дальше. Не попятился только человек с топориком. Он двинулся на нас.

– Бежим! – крикнула Хелен.

И мы побежали, как ошпаренные, на середину поляны, – Хелен держала над головой свою жуткую руку, а тот человек прыгнул за нами следом и замахнулся топором. Что он подумал, когда мы исчезли, не знаю. В следующий миг мы очутились в гуще карнавала.

В этом смысле с Границами просто беда. Частенько не успеваешь перевести дух. Я еще думал, что меня сейчас разрубят пополам, – и тут меня увлек в танце огромный белый кролик, над головой у которого подпрыгивали воздушные шарики. Кругом плясали и хохотали другие странные персонажи. Я сосредоточился, чтобы не потерять Хелен в толпе, но она была огорошена гораздо больше меня и выпустила мою руку. Отвязаться от кролика я не мог целую вечность. Думал, что уже нипочем не найду Хелен. В полном ужасе проталкивался сквозь хохочущую пляшущую разряженную толпу. В ушах дудела и бухала карнавальная музыка, меня постоянно пытались втащить в хоровод, совали пирожные, тянучки и апельсины, и что я все-таки нашел Хелен – это чистое везение. Она сидела на ступенях уличной эстрады, трясла правой рукой и разминала пальцы.

– Надеюсь, больше так делать не понадобится, – сказала она мне, будто я никуда и не отлучался. – Больно.

– Еще бы, – ответил я. – Спасибо. На, возьми тянучку.

– Да уж, тебе есть за что сказать мне спасибо, – буркнула Хелен, но тянучку взяла. – Еще раз в такое влипнешь – уйду и брошу тебя. Что будем делать теперь?

– Веселиться, судя по всему, – сказал я.

Мы и правда повеселились в этом мире на славу. Потом мы прозвали его «Крима-ди-лима» – так назывался коктейль, от которого все там были такие веселые. Похоже на густой апельсиновый сок со сливками. От него не пьянеешь, а просто становишься довольным и смешливым. Мы его пили, конечно. Там все его пьют, даже младенцы. Нельзя не пить. Его вливают силой. Думаю, те Они, кто играл в старую добрую Крима-ди-лиму, считали, что будет забавно, если держать всех постоянно под хмельком. И все равно приятнее мира я, наверное, не видел – прямо как праздник длиной в месяц.

Поскольку я все время был слегка пьяненький, то научился грубить Хелен в отместку. Оказалось, что именно так с ней и надо. Мы с ней постоянно задирали друг дружку. Я перестал ее бояться, а до этого, честно говоря, побаивался, очень уж она была странная. А еще мне здорово помогло, что в Крима-ди-лиме Хелен постоянно ошибалась. Оказалось, не такая уж она и всезнайка, к тому же она никак не могла понять, что к веселью здесь относятся очень серьезно. Все-таки ее воспитывали слишком строго.

Чаще всего ошибки Хелен были связаны с ее властью над всякой ползучей гадостью. Она твердила, что это как раз не дар, а просто она любит всякую живность. Хелен ее и правда любила. Если мне случалось поругаться с Хелен, а потом хотелось ее успокоить, проще всего было найти какого-нибудь червяка, уховертку или крысу и дать ей. Тогда она заправляла волосы за уши и склонялась над подарком, сияя от уха до уха и приговаривая: «Ой какая красотулечка!»

– Никакая не красотулечка, – говорил я. – Я просто хотел тебя развеселить.

Беда в том, что в мире пьянчужек со змеями и пауками нужно быть очень осторожным, да и со слоновьими хоботами тоже. Местных стариков они вовсе не радовали. За долгие годы у них в организме накопилось столько крима-ди-лимы, что они уже видели змей там, где их нет. Поэтому к настоящим относились без особого восторга.

Мы с Хелен нашли работу в пантомиме, играли переднюю и заднюю половину лошади. Выступали мы каждый вечер на Эспланадо-ди-Популо, пока акробаты переодевались. Ходить в ногу мы так и не научились, но это считалось даже забавным.

Зрители слышали, как мы считаем: «Раз-два, раз-два, меняем ногу, да с левой, дурында!» – и просто падали со смеху.

За неделю мы заработали столько, что смогли купить Хелен новую одежду. Нам пришлось обойти уйму магазинов, потому что в Крима-ди-лиме черного не носят, а Хелен требовала именно черное. В конце концов она взяла их измором. Еще через неделю я тоже смог переодеться из людоедской рубахи, которая уже надоела мне хуже горькой редьки. Мой новый костюм был однотонный, красивого яркого темно-красного цвета. Продавцы считали, что он такой же строгий, как у Хелен.

В честь моих обновок Хелен раздобыла змею, скользкую, черную с ярко-красными пятнами, – тайком от меня. И протащила ее в тот вечер в свой конец лошади (задний). Я узнал про змею, когда она проползла по спине моей красной рубашки. Я высунулся по пояс из передней половины лошади, весь красный, и грязно выругался. Публика визжала от хохота, пока я вытряхивал проклятую змею из одежды, а потом она, шипя, сползла со сцены в толпу. После этого публика визжала уже не от хохота.

– Это же не змея! – заорала на меня Хелен. – Это разновидность ящерицы!

– А мне плевать! Не смей больше так делать! – зарычал я в ответ. – Залезай обратно в лошадь! Левой, правой, левой, правой!

Но нас освистали и прогнали со сцены. И потом чуть не уволили.

Еще одну крупную ошибку Хелен совершила, когда я пустил ее для разнообразия в переднюю половину лошади. Она говорила, что ничего не видит и это нечестно. А из передней половины лошади все было прекрасно видно – из пасти. На сцене Хелен застыла и уставилась на публику.

– Работаем! – рявкнул я на нее. Когда согнешься в три погибели внутри лошади, обхватив того, кто впереди, становится жарко и противно.

Но Хелен вскрикнула и бросилась к краю сцены. Такого я не ожидал. Сел и потянул на себя переднюю половину лошади вместе с Хелен. Хелен брыкалась, хотела выбраться, но не могла. Публика была в восторге. Я – нет.

– Пусти меня! – кричала Хелен. – Там на площади мама! Я ее с пяти лет не видела!

Она вскочила и побежала со сцены. Я еще сидел, поэтому меня поволокло следом. Я ехал по помосту и вопил:

– Это не она! Прекрати! Послушай! Это не может быть твоя мама!

К счастью, публика решила, что в жизни не видела ничего смешнее: лошадь разломалась напополам, и передняя половина в ярости развернулась к задней.

– Что ты несешь?! – закричала Хелен. – Это моя мама, это она!

– Нет, не она! Замолчи! – прошептал я. – Твоя мама осталась в твоем мире. Как же иначе? Она не умеет ходить по Цепям. Это та, кем стала бы твоя мама, если бы родилась здесь. Возможно, у нее даже есть здесь дочка, похожая на тебя, но я надеюсь, что нет, иначе мне ее очень жалко!

– Я тебе не верю, – проговорила Хелен.

– Сама подумай, – сказал я. – Ты же лучше меня знаешь, как устроена система миров.

И рассказал ей, как в мире скотоводов наткнулся на печатника, который был там волосатым всадником.

– И вообще, у бедной женщины удар случится, если ты набросишься на нее, нацепив пол-лошади! А потом лошадь лопнет, и оттуда выскочишь ты во всей своей красе! Напугаешь ее до смерти! Замолчи. А то нас снова освищут.

– Ладно, – надулась Хелен. – Я тебе верю. Но ты все равно не прав.

Передняя половина лошади развернулась и наделась на заднюю, причем с размаху, потому что Хелен никому спуску не давала, и представление продолжалось. Потом Хелен несколько дней была в прескверном настроении. И я ее понимаю. Я бы тоже расстроился, если бы вот так увидел маму. Более того, это напомнило мне о Доме с новой силой, и я теперь думал о нем так же неотвязно, как Хелен. Несколько дней мы вообще не могли разговаривать друг с другом как нормальные люди.

Но все же мы остались добрыми друзьями – и когда Граница позвала снова, я держался за Хелен. По-моему, мне было бы грустно, если бы стало некого подкалывать.

VII

Следующий ход мы сделали за час до темноты. Уходить нам очень не хотелось. На Эспланаде как раз стало оживленно – все готовились к ночному веселью. Кругом бродили толпы смеющихся гуляк, угощавших друг друга очередным бокальчиком крима-ди-лимы, загорались разноцветные огни. Это было очень красиво, потому что небо здесь было желтое, и на нем мерцали белые звезды, а на желтом фоне тянулись гирлянды красных, зеленых и синих лампочек. Почувствовав зов, мы в последний раз отхлебнули крима-ди-лимы и двинулись по Эспланаде. Я уже говорил, что крепко держал Хелен за рукав. Мы точно не знали, где тут Граница, и я решил не рисковать.

– Богатыми будем, – сказала Хелен. – Я скопила приличную сумму.

– Раздай, – посоветовал я. – В следующем мире над тобой только посмеются. Уж деньги-то точно везде разные. Единственное, что ценят везде, – это золото.

Мы раздавали деньги горстями всем встречным детишкам. За это нам подарили по два воздушных шара, свисток – ну, такой, что если в него подуть, выскочит длинная бумажная трубка с розовым пером на конце, – и кулек карамелек. Вообще-то, мы ничего не просили, но такие уж они, жители Крима-ди-лимы.

Все это оказалось нам совершенно ни к чему. Граница захватила нас прямо напротив эстрады, и мы угодили в самую гущу войны. Мы увидели то же желтое небо с теми же мерцающими звездами. Разноцветных гирлянд, конечно, не было, мы оказались в чистом поле, там, где только что были дома́, росли кусты. Когда мы там очутились, справа послышался вой и появилась цепочка грозных красных вспышек. Над головой – фью-фью – свистело что-то маленькое.

– Ложись! – велел я, швырнул Хелен наземь и рухнул сам.

Мы уткнулись носом в землю, шарики полопались. В точности как выстрелы со всех сторон.

В ответ на вой послышался оглушительный свист и мощный взрыв, стало светло, как днем. Я видел, как вокруг нас фонтаном летит в небо земля и какие-то горящие ошметки. Поэтому и заметил, что через Границу одновременно с нами прошел еще один скиталец. Его силуэт был виден на фоне взрыва, и было ясно, что этот парень совершенно огорошен, да к тому же еще и весь в белом – идеальная мишень.

Я рванулся к нему, схватил его и повалил:

– Ложись, болван! Что, не видишь? Война!

Я его толком не разглядел, но первое впечатление о человеке складывается практически сразу. С виду он был примерно на год старше меня. И еще он был, похоже, паинька. Совсем как маленькие аристократы из «Академии королевы Елизаветы», которых мы дразнили. У него было узкое белое серьезное лицо, все в веснушках, и красивые светлые кудри. Да и весь он был вылитый аристократ, если вы меня понимаете. Я вот вечно взъерошенный, и ноги у меня тощие и кривоватые. А он был прямой – как говорится, ладно скроенный и крепко сшитый, – прямой весь с головы до ног, и устремленный на меня взгляд серьезных голубых глаз тоже был прямой.

– Война? – спросил он, шлепнувшись на землю рядом со мной. Я только охнул, потому что ушибся. А он нет. Он был спортивный. – Что происходит?

Мне захотелось его стукнуть. Но из его голубых глаз текли самые настоящие слезы.

– Ну вот опять! – воскликнул я. – Новенький скиталец, да? Я вам в няньки не нанимался!

Тут раздался жуткий лязг, из-за которого с минуту никто ничего не мог сказать. Все кругом взрывалось, и в желтом небе тоже, будто гигантские фейерверки. Мы слышали, как куски металла от взрывов втыкаются в землю вокруг нас. Я прямо пожалел этого мальчишку: ничего себе первый переход через Границу! Боевое крещение, ни дать ни взять.

Потом, когда все немного стихло, я сказал:

– Со мной такое бывает часто, я уже привык. Вот в чем беда с Границами. Они сплошь и рядом бывают в чистом поле, а поле – самое то для сражения двух армий. А мы, похоже, угодили как раз туда, где две армии ведут войну. Сейчас для нас главное – узнать, насколько крупная эта война. Поглядите на солдат. Если они в яркой форме, значит война маленькая и у нас есть шанс проскочить между ними. Но если у них форма болотного цвета, пиши пропало. Болотный цвет тянется на много миль во все стороны.

Хелен показала влево. Там были кусты, и их прочесывал взвод солдат. У них были длинные ружья, и в желтом свете мы разглядели, что одеты они в самый что ни на есть тусклый болотный цвет.

– Спасибо, Хелен, – сказал я. – Ты настоящий друг. Да, теперь мы знаем самое худшее. Надо найти убежище, чтобы пересидеть до утра.

– Чем плохи вон те кусты? – предложил наш новенький.

– Давайте туда, и поскорее, пока не стемнело, – подхватила Хелен.

– Да, – сказал я. Умник попался, не лучше Хелен. Да чтоб им провалиться! – Кстати, как тебя зовут?

– Джорис, – ответил он и приподнялся от земли, чтобы поклониться.

Я увидел, что спереди на его белой одежде намалеван черным какой-то знак. Очень похожий на знаки скитальцев, но я такого раньше не видел. Вот уже второй неизвестный знак. Мне это не понравилось. Я начал чувствовать себя неучем.

– Ложись! – рявкнул я. – Ты же в белом. Тебя застрелят. Нам сейчас придется некоторое время ползать по-пластунски. Меня зовут Джейми. А ее – Хелен Харас-Уквара, я ее проводник-туземец. Ползи, Хелен.

Мы поползли. Хелен, у которой лицо было занавешено волосами, стала практически невидимкой. Моя красная одежда при таком свете тоже не особенно бросалась в глаза, но за Джориса в белом мне было тревожно. Я все время оборачивался посмотреть. Но у него ползти получалось даже лучше, чем у меня. Даже если война была ему в новинку, прятаться он привык. Я каждый раз, как оборачивался, сперва принимал его за камень.

Не люблю умников-аристократов, подумал я.

Примерно тогда же будто из ниоткуда появилась огромная рычащая махина и переехала половину кустов и солдат, которых мы видели. Джориса едва не вырвало, да я и сам, наверное, выглядел неважно. Гнусная штука война.

Когда мы доползли до остатков кустов, снова поднялась стрельба. Мы с Хелен застыли. Но Джорис и правда был умный. Он пополз дальше и нашел под кустами землянку, где раньше прятались солдаты. Это была довольно глубокая яма, накрытая железными листами, присыпанными землей. Вход загораживал еще один железный лист и занавешивала мешковина. Внутри были мешки с песком, а на мешке посередине стоял какой-то фонарь.

– Отлично! – сказал я с немножко преувеличенным восхищением: мне хотелось, чтобы Джорис почувствовал, что мы ему рады. Когда он показывал нам землянку, вид у него был такой смущенный, будто он считал, что бывалые скитальцы вроде нас ожидают увидеть что-то получше. – Давайте забаррикадируем вход. Тогда можно будет зажечь лампу и устроиться со всеми удобствами.

Как выяснилось, Хелен и правда ожидала увидеть что-то получше.

– Что тогда неудобства, по-твоему? – поинтересовалась она, забравшись в землянку. – Здесь воняет. И чем мы зажжем лампу?

Признаться, это поставило меня в тупик.

– Кстати, об этом, – сказал Джорис. И пошарил в своей одежде где-то за намалеванным знаком. – У меня есть зажигалка. Только сначала, если можно, проверьте, хорошо ли закрыта дверь. А то как бы кто-нибудь не выстрелил на свет.

Мы с Хелен задвинули вход железным листом, Джорис защелкал этой своей зажигалкой, и вскоре в лампе загорелся уютный огонек. Я осмотрел землянку – вдруг найдется что-нибудь съестное, – но тут нам не повезло.

– Еды тут нет, – сказал я и сел на мешок.

– Кстати, об этом, – снова сказал Джорис и снова пошарил в одежде спереди.

Я с интересом посмотрел на его снаряжение, благо его было хорошо видно при свете лампы. Оказалось, что это такая же форма, как болотная одежда солдат. Белая, с просторными рукавами и просторными штанами, из какого-то странного плотного материала, на котором не осталось ни следа после ползания в грязи. На ногах у Джориса были высокие белые сапоги. А та часть, на которой был нарисован черный знак, была из белой кожи, вроде облегающего белого кожаного колета. И вот за пазуху этой штуки Джорис и запустил руку и вытащил три шоколадки.

– Не очень много, но хоть что-то, – сказал он.

– А ты подготовился к путешествию, как я погляжу, – заметила Хелен. – И пища, и огонь.

Джорис смотрел на нее с тем же изумлением, с каким глядел я на первых порах. Ему было видно только завесу черных волос и кончик носа. Он вежливо поклонился носу.

– Я охотник на демонов, – сообщил он, будто это все объясняло.

Снова затрещали ружья. Так близко, что я встал и проверил, не виден ли свет в щели входа. От выстрелов Джорис поежился.

– А войны – это часто бывает? – спросил он.

– Примерно в каждом шестом мире, – сказал я. – Иногда мне кажется, что Они больше всего любят играть именно в войну. А в половине других миров война или вот-вот начнется, или только что кончилась.

Джорис кивнул. Его прямое лицо стало очень прямым.

– А, – сказал он. – Они.

По тому, как он это сказал, стало ясно, что он и вправду новичок в Цепях. В его голосе звучала новенькая свежая ненависть, как у Хелен, а не усталая застарелая, как у меня.

Мы сосали карамельки, ели шоколад Джориса – по крошечке, чтобы надолго хватило, – и слушали треск выстрелов. Наблюдать за Джорисом было забавно: он все поглядывал на части лица Хелен, которые показывались, когда она раздвигала волосы, чтобы поесть, а потом отворачивался, будто пугался, что ее лицо священно, – как я поначалу.

– Ничего-ничего, – сказал я. – Ее лицо не священно. Просто она со странностями.

Хелен заправила волосы с одной стороны за ухо, чтобы сердито посмотреть на меня, и вздернула голову: сверху послышался шум.

– Нам сегодня дадут поспать спокойно?

– Да вряд ли, – сказал я. – Эти болотные никогда не спят. Всегда воюют по ночам.

– В таком случае давайте лучше поболтаем. – И Хелен заправила за ухо волосы с другой стороны, после чего направила на Джориса всю заостренную ярость своего священного лика. – Расскажи, кто ты такой и за какой такой проступок Они тебя сослали. Потом мы расскажем о себе.

Я сказал Хелен, что нельзя спрашивать у скитальцев, кто они такие, и упоминать о Них тоже нельзя. Но она ответила презрительным взглядом. А Джорис испуганно смотрел то на нее, то на меня, не зная, кто прав.

– Ладно, валяй, – сказал я. – Хочешь говорить – говори. А на меня не обращай внимания. У меня на счету всего триста миров, а у нее – целых три.

Вид у Джориса стал такой, будто он и хотел бы все рассказать, но не знает, с чего начать. Поэтому я, чтобы подтолкнуть его, сказал:

– Я вижу, что ты в Цепях новенький. Но в твоем мире тоже говорят по-английски, правда?

Он растерялся, но потом сказал:

– По правде говоря, я родился в Кардсбурге, поэтому немного знаю катаякский. Но когда мне было семь, меня продали Ханам, и с тех пор я говорю по-английски…

– Что с тобой сделали? – не понял я.

– Продали. – Он даже удивился. – Понимаете, я раб. Разве не видно?

– Как это может быть видно? – спросил я. – Ты меня разыгрываешь!