Текст книги "Дорога ветров"

За порогом оказался Канден. Он цеплялся за косяк, чтобы не упасть. Митт его плохо видел, потому что лампа в руке Мильды тряслась, но он понял, что Канден или ранен, или болен – или и то и другое. У мальчика родилось чувство, будто та часть Кандена, которую заслоняют Мильда и дверной косяк, стала какая-то не такая. И его не удивило, когда мама издала жуткий сдавленный крик.

– И-и-и! Что? Я так и знала, что ничего не выйдет!

– Люди Харчада, – сказал Канден презрительно. – Они нас ждали. Доносчики. Дидео, Сириоль и Хам. Они на нас донесли.

А потом Канден содрогнулся от отвращения – и соскользнул по дверному косяку на пол. Мильда встала рядом с ним на колени, прижимая лампу к себе и причитая:

– О боги! Что же мне делать? Что мне делать? Почему никто не поможет?

После этого на всей лестнице начали тихо открываться и закрываться двери. Оттуда выходили матроны в ночных рубашках и старых пальто, с лампами и свечами. Потекли тревожные перешептывания и утешения, а Мильда все стояла на коленях и причитала. Митт окаменел от ужаса. Ему не хотелось смотреть на Кандена или на мать, и поэтому он лежал и изучал потолок. Суетящиеся дамы решили, что он спит, – и спустя какое-то время он, наверное, и правда заснул. Утром Кандена не оказалось. Но ночью он был у двери, это точно. На полу осталось пятно. И отец так и не пришел.

Митт догадался, что и папа, и Канден мертвы. Никто ему этого не говорил, но мальчик все равно знал. Не знал он лишь того, хочет ли он, чтобы ему рассказали, как это случилось. Мильда некоторое время не ходила на работу. Целыми днями она неподвижно сидела у окна и молчала. Лицо у нее так осунулось от тревоги, что складка на том месте, где раньше была ямочка, стала похожа не на морщину, а на неровный шрам. Митту страшно не понравилось, что у мамы сделалось такое лицо. Он присел на корточки у ее ног и попросил сказать, что произошло.

– Ты слишком мал, чтобы понять, – ответила Мильда.

– Но я хочу знать! – возразил Митт. – Что случилось с папой?

Он задал этот вопрос не меньше сорока раз, пока не получил ответа.

– Погиб, – пробормотала Мильда. – По крайней мере, я надеюсь, что это так, потому что все говорят, что лучше умереть, чем оказаться в руках Харчада. И я никогда не прощу им того, что они с ним сделали. Никогда, никогда, никогда!

– А что сделали Сириоль, Дидео и Хам? – спросил Митт, спеша услышать остальное.

– Отстань от меня, раз знаешь так много! – раздраженно отозвалась мама.

Но Митт продолжал расспросы, и в конце концов Мильда рассказала ему все, что знала.

Похоже, когда отец увидел, что в городе почти невозможно найти работу, он так озлобился на графа, что вступил в тайное общество мятежников. В Холанде было множество подобных кружков. Сын графа, Харчад, посылал своих солдат и шпионов выслеживать и ловить подпольщиков. Охота не прекращалась ни днем ни ночью. Но стоило ему найти одно тайное общество и перевешать его членов, как тут же возникало новое.

Мятежники, к которым примкнул отец Митта, звали себя обществом «Вольных холандцев». В него входили в основном рыбаки. Им казалось, что простой люд Холанда имеет право на лучшую и более справедливую жизнь. Они замыслили поднять весь город против графа, но, насколько женщина знала, никогда не шли дальше разговоров. Когда же ее и Митта выгнали с фермы, отец так рассердился, что попытался подвигнуть «Вольных холандцев» хоть на какие-нибудь действия. Почему бы им не поджечь один из складов графа, предложил он: пусть граф убедится, что намерения у них серьезные!

Канден и другие молодые заговорщики встретили его план на ура. Этак мы ударим графа по самому чувствительному месту – по кошельку, говорили они. Но те, кто постарше, а в особенности Сириоль, Дидео и Хам, выступили решительно против. Если поджечь склад, то люди Харчада начнут охоту на «Вольных холандцев», и как это поможет поднять город на мятеж и свергнуть графа? Заговорщики разделились. Часть «Вольных холандцев», самые молодые, отправились с отцом Митта поджигать склад. Старшие остались дома. Но когда мятежники пришли к складу, там их ждали люди Харчада. Сверх этого Мильда знала только, что кому-то все же удалось поджечь склад. А еще, что никто домой не вернулся – не считая Кандена, который сказал, что Сириоль, Дидео и Хам на них донесли. А Канден тоже погиб.

Митт подумал над маминым рассказом и спросил:

– Но почему Сириоль и остальные донесли?

Морщинка тревоги на щеке Мильды стала еще глубже.

– Потому что они боялись. Как и я.

– Боялись чего? – допытывался он.

– Вояк Харчада, – ответила Мильда, дрожа. – Они могут прямо сейчас прийти и постучать в нашу дверь.

Малыш задумался над тем, что ему было известно о солдатах. Они не такие уж страшные. Даже приводят тебя домой, когда находят бродящим по Флейту.

– А сколько всего солдат? Больше, чем всех остальных людей в Холанде?

Несмотря на все свое горе, Мильда улыбнулась. Митт с облегчением увидел, что складка у нее на щеке на миг снова превратилась в ямочку.

– О нет. Граф не может себе позволить так много. А за нами он вряд ли пошлет больше шестерых.

– Тогда, если бы все в этом доме или все жители Холанда были заодно, то они сумели бы помешать солдатам, правда? – поинтересовался Митт.

Мильда невольно рассмеялась. Она не могла объяснить, почему все в Холанде живут в страхе перед стражами и в еще большем страхе перед соглядатаями Харчада, поэтому сказала:

– Ах, Митт, ты у меня настоящая вольная птаха! Не знаешь, что такое страх… Как несправедливо, что Хадд и «Вольные холандцы» устроили нам такое, совсем несправедливо!

Мальчик понял, что ему удалось утешить мать. Он дважды прогнал с ее лица эту гадкую складку тревоги. А что еще лучше, он добился, чтобы Мильда утешала его, называя вольной птахой. Митт не был уверен, что понимает смысл этих слов. Ему и в голову не приходило, что мать об этом тоже понятия не имеет. Как бы там ни было, но «вольная птаха» – здорово звучало. И, стараясь быть достойным такого прозвища, он решительно сказал:

– Ну так больше не тревожься. Я о тебе позабочусь.

Она со смехом обняла его.

– Молодчина, мой Митт!

3

Удивительно, но за Мильдой и Миттом солдаты так и не пришли. Похоже, Дидео, Сириоль и Хам удовлетворились тем, что избавились от молодых лидеров «Вольных холандцев» и не потрудились включить в свой донос жен и родственников. Тем не менее Митту с мамой какое-то время приходилось трудно. Когда спустя примерно неделю Мильда отважилась вернуться на работу, то оказалось, что ее место уже занято. Сынишка страшно рассердился.

– В этом городе так заведено, – объяснила ему мать. – Здесь сотни женщин, готовых стирать пальцы до крови. А богачам занавески нужны вовремя.

– Почему? – спросил Митт. – Разве бедняки не могут собраться и сказать богачам, куда им проваливать?

Подобные вопросы и заставляли Мильду называть сына вольной птахой. Митт это знал и специально спрашивал о таких вещах. Было приятно чувствовать себя вольной птахой, которая не знает, что такое страх, пока мать ходила по разным мастерским. Сам Митт, голодный и несчастный, целыми днями крутился у черных дверей монетных лавок и рядом с доками, надеясь, что его пошлют куда-нибудь с поручением. Мальчику редко везло. Он был слишком мал, а в таких местах всегда болталась шайка более взрослых и быстрых городских ребят, которые отталкивали Митта и сами брались бежать с поручением. И конечно, они к тому же смеялись над чужаком. Но Митт говорил себе, что он – вольная птаха, это уж точно, и продолжал терпеливо ждать. Это очень ему помогало.

Ночами Митту снились ужасные сны. Например, что Канден снова шаркает на лестнице. А потом дверь распахивалась, и он видел Кандена, повисшего на косяке и медленно разваливающегося на части, как Бедняга Аммет в гавани. «Все погибли», – бормотал Канден, а куски от него все отваливались, и Митт просыпался с криком. И тогда он лежал и строго говорил себе, что не знает страха. Глубокой ночью в это не всегда верилось. Но иногда на крик сына просыпалась Мильда и рассказывала ему разные истории, пока он снова не засыпал.

Рассказы Мильды было интересно слушать. В них царили волшебство, приключения и сражения, а события происходили в Северном Дейлмарке в те стародавние времена, когда еще были короли. Хотя упоминались в сказках не только короли, но и графы, и простые люди тоже. Митт много размышлял о маминых историях. Он знал, что Холанд находится в Южном Дейлмарке, но этот Север, о котором говорила Мильда, казался настолько диковинным, что мальчик даже сомневался в том, существует ли он на самом деле.

– А на Севере и сейчас есть короли? – спросил он как-то раз, чтобы посмотреть на мамину реакцию.

Но Мильда знала о Севере до обидного мало.

– Нет, больше королей нет, – ответила она. – Я слышала, что на Севере у них графы, как и у нас, только те графы – борцы за свободу, каким был твой отец.

Митт не мог понять, как граф мог быть таким. А Мильда этого объяснить не могла.

– Знаю одно: я бы хотела, чтобы у нас снова были короли, – бросила она Митту. – От графов никакого толку. Посмотри на Хадда: мы, простые люди, для него лишь ходячая арендная плата. Стоит любому из нас попасть к нему в немилость, и он бросает такого человека в тюрьму, а то и хуже.

– Но он не может посадить в тюрьму всех! – возразил Митт. – Тогда некому будет ловить ему рыбу и шить одежду.

– Ох, ты – умница! – воскликнула Мильда.

Митт не мог сказать, когда или как это случилось, но во время этих ночных разговоров с Мильдой между ними было решено, что когда-нибудь он отомстит за своего отца и исправит все несправедливости, которые творятся в Холанде.

Наконец Мильда нашла работу в другой швейной мастерской, потому что была действительно очень хорошей вышивальщицей. Им удалось вовремя внести плату за комнату, так что хозяин их на улицу не выставил. Но еды все равно не хватало. Остаток своего недельного заработка Мильда потратила на пару туфель.

– Это ничего, что я их купила? – спросила она. – Я их случайно увидела. Миленькие, правда?

Митт остался бы голодным, если бы Сириоль, суроволицый доносчик, не отправил к ним свою дочь, Лидду, с корзинкой рыбы. Лидда была добродушная двенадцатилетняя толстушка. Она показала Мильде, как готовить рыбу, и ей очень понравились красивые новые туфельки. Наверное, она рассказала о них отцу. Но, по крайней мере, Митт и Мильда наелись, и даже на завтрак еще осталось. Женщина выставила рыбу за окно, чтобы не испортилась. Но ночью из стены наползли муравьи и все съели. Утром Митт полез за завтраком и нашел только крошечные косточки. Он печально взирал на них, когда Сириоль протопал по темной лестнице в своих деревянных башмаках и вошел к ним без приглашения.

– Смотрю, вы остались без завтрака, – сказал он. – Идемте-ка ко мне, там и поедим. И я думаю, Мильда, что пора мальца приставлять к делу. Пусть ходит со мной в море. Я как раз подумывал взять ученика.

– Ну… – замялась Мильда.

– «Вольные холандцы» о своих заботятся, – заявил Сириоль.

Тут Митт совершенно потерял дар речи – он-то знал правду про Сириоля.

Мальчик мог только стоять и ждать, что мама откажется за него. К его изумлению, Мильда тепло улыбнулась Сириолю, несколько раз поблагодарила его и согласилась, чтобы сын плавал с ним.

– Я не хочу завтракать, – только и смог выдавить Митт.

– Приходи ко мне через полчаса, – бросил Сириоль и протопал к себе.

Митт набросился на мать.

– Он же доносчик! – горячо крикнул мальчик. – Зачем ты согласилась?

Мильда пожала плечами, и складка у нее на щеке стала очень глубокой и горькой.

– Знаю. Но нам надо как-то жить. А кроме того, может, ты найдешь возможность сквитаться с ним, если будешь рядом.

Это Митта немного утешило. И когда у него появилась работа, они зажили намного лучше. Сириоль оказался очень щепетильным. Митт получал ученическую долю, так что, если улов был хорошим, он зарабатывал почти столько же, сколько Мильда. Это заставило его смириться со своей работой. Ему не нравилось рыбачить. Ему не нравился Сириоль. Он даже не знал, что ему не нравится больше.

Ловля рыбы представляла собой сочетание скуки, трудностей и отчаянных авралов. Сириоль был суровым и резким и требовал, чтобы все делалось как надо. Мальчик очень скоро понял, что ошибаться в море нельзя. В первый день он забыл свернуть канат в бухту, как ему показал Хам. Рыбак взял завязанный в узел конец злополучного каната и вытянул им Митта по спине. Тот гневно повернулся к нему.

– Работай, – бросил ему Сириоль. – Работай как надо. Или пеняй на себя. Когда-нибудь будешь мне благодарен.

Хотя Митт и был мал, он стоял вахты вместе с большим медлительным Хамом, напарником Сириоля. Он узнал, как штопать парус, чинить сети и потрошить рыбу. Сириоль и Хам научили его править шаландой – сначала днем, что было легко, а потом и ночью, когда находить дорогу приходилось по звездам или, если небо затянуто тучами, по натяжению парусов, по силе и направлению ветра и водному течению. Они научили его чуять приближение бури, чтобы не попасть в шторм. А еще Митт узнал, что такое цыпки и каково бывает подолгу мерзнуть в мокрой одежде. Он ненавидел все это, но накрепко заучил все премудрости морского ремесла, так что оно стало его второй натурой. И эти знания он пронес через всю жизнь.

Единственное, что удивило Митта, – это то, что море его совершенно не испугало. Он-то думал, что будет бояться. Когда он впервые неуверенно поднялся на «Цветок Холанда» и шаланда закачалась под ним, мальчик понял, что не тонет в пучине, как Старина Аммет, только благодаря разбухшим от соленой воды доскам. Ему пришлось очень строго напомнить себе, что он – вольная птаха и не знает, что такое страх. Но потом «Цветок Холанда» вышел в море вместе с остальным рыбацким флотом, и Митт обо всем этом забыл. Плавание было просто работой, как шитье Мильды.

Оказалось очень здорово быть при деле и зарабатывать деньги, в то время как множество мальчишек постарше слоняются в гавани без работы.

Иногда, в погожие дни, когда шлюп Сириоля шел из гавани вместе с отливом, прогулочные лодки богачей тоже выходили в море из Западного затона. Западным затоном звали мелководную бухту сразу за Холандом, но плата за стоянку в ней была такая высокая, что причаливать там могли лишь очень состоятельные люди. Митту нравилось смотреть на эти кораблики. Но Сириоль и Хам, завидев их, презрительно сплевывали за борт.

– Игрушки богачей, – говорил Сириоль. – Чуть ли не выскакивают из воды – и это при таком-то слабеньком ветерке! Попади они в шквал, потонут через пять минут!

Уважением Сириоля пользовались только величественные торговые корабли. Стоило «Благородному Аммету» или изящной «Красотке Либби», покачиваясь, выйти из Холанда, как лицо Сириоля светлело – и лицо Хама тоже.

– О! – восклицал тогда Сириоль. – Вот это корабль!

И оглядывал свою пузатую и пропахшую рыбой шаланду так, словно разочаровался в ней.

* * *

После года рыбной ловли Митт уже не боялся городских мальчишек. Он почти не вырос – наверное, потому, что работа была слишком тяжелая, – но стал таким же крепким и сообразительным, как любой из его сверстников на берегу, а на язык – даже острее их. Он знал все ругательства, какие только существовали, и не лез за словом в карман. Теперь и мальчишки, и девчонки относились к нему с уважением. По правде говоря, многие не прочь были подружиться с Миттом. Но тот их сторонился. Эти дети – или такие же, как эти, – портили ему жизнь, когда он только приехал в Холанд, и оказалось, что он все не может забыть. Ему больше нравилось проводить время в компании взрослых. На берегу и в море он отпускал такие шуточки, что медлительный великан Хам покатывался со смеху, и даже Сириоль улыбался. Митту это нравилось. Так он чувствовал себя взрослым и независимым.

И хорошо, что Митт был таким независимым.

Мильда совершенно не понимала, что значит жить по средствам. У нее вошло в привычку «случайно замечать» что-нибудь, когда она возвращалась домой с заработком. В одну неделю это оказывался огромный кекс в глазури, в другую – красивые сережки.

– Надо же как-то поддерживать самоуважение, – говорила она Митту, когда он пенял ей. – О меня тут постоянно ноги вытирают, и если я не смогу хоть чем-то себя подбодрить, то просто пропаду, непременно пропаду.

Может, и так, но если Мильда «случайно замечала» то, что стоило больше ее заработка, она не задумываясь брала и деньги Митта, когда того не оказывалось дома. Ему пришлось прятать свой заработок, иначе они голодали бы. Его ужасно угнетала эта ответственность.

Как-то вечером он вернулся домой совершенно без сил и обнаружил, что Мильда купила целый бочонок устриц. Это стало последней каплей. К тому же мать откупорила бочонок и оставила его на солнце под окном. Устрицы уже пахли как-то странно, и муравьи ползли вверх по стенкам бочонка, намереваясь обследовать его содержимое.

– Зачем тебе понадобилось их покупать! – закричал Митт.

Мильда страшно обиделась.

– Ох, Митт! Я же хотела побаловать тебя лакомством…

– Но их же тут тысячи! – заорал он. – Как нам съесть такую уйму? Если тебе хотелось устриц, то я бы достал их. Даром, у Дидео! Честно, за тобой нужно смотреть, как за ребенком! Ты и дальше будешь такое вытворять?

– Говоришь точь-в-точь как твой отец, – холодно заявила Мильда. – Если хочешь знать, эти устрицы были очень даже выгодной покупкой: всего две серебряные монеты. Так что тебе бы следовало радоваться.

– Две серебряные монеты! – Митт воздел обветренные руки к потолку. – Это не выгодная покупка. Это грабеж среди бела дня, вот что это!

Митт, Мильда и муравьи ели устриц на ужин и на завтрак, а потом матери с сыном стало нехорошо, зато муравьи ничуть не пострадали. Хам помог Митту выбросить остаток устриц в гавань.

– А она взяла и заплатила за это две серебряные монеты! – ворчал мальчик.

– Не ругай ее слишком уж. Она привыкла к лучшему, – сказал Хам. – Твоя мама – милая и добрая женщина.

Митт воззрился на него.

– Если бы меня и без того не мутило, – воскликнул он, – то начало бы от твоих слов!

И он поплелся наверх, с отвращением бормоча себе под нос: «Милая и добрая женщина!»

Конечно, он понимал, что мать по-прежнему молода и хороша собой, даже несмотря на гадкую складку на щеке, где раньше была ямочка. И он знал, что она не такая, как те другие женщины из их дома, которые вечно крутятся на берегу и подлизываются к матросам, когда корабль приходит в гавань. Но чтобы Хам сказал такое! Митт не замечал, что Хам без ума от Мильды. Но он слишком неуклюж и робок и никогда не даст ей это понять. А Митту казалось, что все женщины рождаются дурами, а с возрастом становятся только глупее.

Альда, жена Сириоля, была хуже всех. Митт решил, что ему надо радоваться, что его мать не тратит всех денег на аррис, как Альда. Та обычно была слишком пьяной, чтобы торговать рыбой, которую вылавливали Сириоль, Хам и Митт. Она сидела на бочке в углу палатки, а Лидда, ее дочь, тупо стояла за горами рыбы, отдавая ее покупателям по слишком низкой цене. Это не давало Митту покоя.

Они в поте лица до полуночи вытаскивали сети под холодным дождем, а какая-нибудь домоправительница богатого торговца или щеголь из дворца только тыкали пальцем в гору ароматных снетков – и Лидда покорно снижала цену вдвое! Это было нечестно. Те, кому по карману заплатить полную цену, всегда покупали по дешевке. Но так уж было заведено в Холанде.

Наконец Митту стала невыносима покорная бесхребетность Лидды. Если уж продавать рыбу дешево, то, по крайней мере, достойным людям. Он оттер девушку в сторону и попробовал продавать рыбу сам.

– Харл… харл… хорошая пикша! Годится для графа – а отдается за грош! – Когда люди стали изумленно таращиться на него, Митт схватил пикшу и начал ею размахивать. – Харл… хорошая рыба. Ну же, покупайте! Графская рыба вас не слопает – это вы ее съедите. А вот граф… то есть краф… нет, краб! Кто хочет свежего графа на ужин?

Это было страшно весело – а рыба расходилась отлично.

После этого рыбу всегда продавал Митт. Лидда ее только взвешивала и заворачивала, а ее мать сидела на своем бочонке, смеялась словам Митта и дышала на покупателей перегаром. Мальчик очень уставал. Руки у него были все в цыпках и мелких порезах от рыбьей чешуи, зимой и летом, но дело того стоило – хотя бы потому, что он мог выкрикивать гадости про графа.

– Поосторожнее, Митт, – предупреждал Сириоль, когда слышал, как тот зазывает покупателей.

Однако торговать ему не запрещал.

Ведь вокруг их палатки всегда толпились смеющиеся покупатели. Даже дворцовые лакеи хихикали, когда делали покупки.

А однажды, как только «Цветок Холанда» вышел из гавани и никто не мог их услышать, Сириоль спросил Митта, не хочет ли он вступить в общество «Вольных холандцев». Митт был потрясен.

– Я должен подумать, – ответил он.

И следующим утром не пошел продавать рыбу, чтобы успеть домой и спросить Мильду, пока та не ушла на работу, что ему делать.

– Я ведь не могу вступить, правда? – допытывался он. – После того, что они сделали с папой?

Но Мильда кружилась по комнате, и юбки у нее надувались, серьги раскачивались, а ямочка на щеке так и играла.

– Вот твой шанс! – воскликнула она. – Разве ты не видишь? Вот твой шанс наконец с ними поквитаться.

– О да, – отозвался Митт. – Наверное.

Так он стал «Вольным холандцем», и это оказалось ужасно весело. Поначалу ему просто нравилось быть посвященным в тайну – и иметь свою собственную тайну насчет мести за отца. Митт молча ухмылялся обеим своим тайнам, стоя за рулем «Цветка Холанда», и кружившие у него над головой звезды, казалось, искрились от смеха.

– А, заткнись, он нам пригодится, – отмахнулся Сириоль от Хама, когда Хам попробовал протестовать. – Кто станет присматриваться к парнишке, каких десяток на дюжину? Люди считают, что парнишки не в счет. Посмотри, что ему сходит с рук, когда он продает рыбу. Он меньше рискует, чем мы.

Доставка сообщений для «Вольных холандцев» стала для Митта настоящим блаженством. Он наслаждался, незаметно пробираясь по людным улицам. Как хорошо быть маленьким и неприметным и обманывать солдат и шпионов Харчада! Мальчик тщательно запоминал послание и ускользал, продав всю рыбу. Смешивался с толпой на улице, глазел на драку в переулке, болтался возле казарм, перебрасываясь шутками с солдатами, – и оставался вне подозрений. И больше всего забавлялся, попадая в облаву, когда солдаты перекрывали оба конца улицы и допрашивали всех подряд.

Харчад довольно часто приказывал устраивать такие проверки, не только для того, чтобы ловить заговорщиков, но и чтобы держать народ в страхе. В напряженной тишине, которую нарушал лишь стук солдатских сапог, его люди подходили к прохожим, обыскивали сумки и карманы, спрашивая каждого, что он делает на этой улице. Митт с удовольствием выдумывал себе какое-нибудь дело. И ему очень нравилось называть свое имя. Как великолепно было иметь самое распространенное имя в Холанде! Говоря совершенную правду, Митт мог назваться Алхамом Алхамсоном, Хамом Хамсоном, Хаммитом Хаммитсоном и Миттом Миттсоном или соединить эти имена как угодно. А в долгие скучные часы в море он забавлялся тем, что придумывал новые способы обмануть людей Харчада.

Единственное, что не нравилось Митту в обществе «Вольных холандцев», это собрания. Он никак не мог взять в толк, зачем они нужны. Когда новизна прошла, он начал зевать на собраниях до слез. Обычно «Вольные холандцы» собирались у кого-нибудь на чердаке или в сарае, часто даже без свечи, и Сириоль начинал говорить о тирании и угнетении. Потом Дидео заявлял, что вожди будущего придут снизу. Снизу чего? Митт не мог этого понять. Кто-то заводил длинную историю о несправедливости Хадда, потом другой начинал шептать всякие ужасы о Харчаде. И рано или поздно Хам принимался стучать кулаком по столу и восклицать:

– Мы смотрим на Север, вот что! Пусть Север покажет себя!

Когда Хам сказал это в первый раз, Митта пробрала дрожь возбуждения. Он знал, что Хама за такие слова могут арестовать. Но тот повторял их так часто, что они потеряли всякий смысл. Вскоре парень уже приходил на собрания только затем, чтобы поспать. В последнее время ему все никак не удавалось выспаться.

Митт почувствовал, что так не годится. Если он собирается отомстить «Вольным холандцам», ему нужно знать, что они замышляют.

– Что они все-таки делают? – спросил он как-то у Мильды. – Сплошное смотрение на Север, перешептывание о Харчаде или тирании и все такое. К чему все это?

Мильда нервно осмотрелась.

– Тише! Они собираются устроить мятеж или восстание… Я надеюсь.

– Что-то они с этим не спешат, – недовольно пробурчал Митт. – Да и вообще никаких планов не строят. Вот хорошо бы ты сама побывала на их собрании и попробовала разобраться.

Мильда рассмеялась.

– Я бы пошла – но готова спорить, что меня не примут.

Когда Мильда смеялась, морщинка на ее щеке снова уступала место ямочке. Митт всегда старался делать так, чтобы противная складка исчезла. Поэтому он добавил:

– Спорим, они тебя примут. Ты могла бы их немного расшевелить и заставить хоть что-то придумать. Меня уже тошнит от их вечной тирании и прочего! – И поскольку это заставило Мильду широко улыбнуться, Митт постарался задержать у нее на лице улыбку. – Вот что я тебе скажу, – продолжил он. – Я, конечно, отомщу им за донос, но хорошо бы насолить и старому Хадду тоже. Пусть заплатит за то, что столько лет вытирает о тебя ноги!

– Что за мальчик! Ты совсем не знаешь, что такое страх, правда?

Теперь и Мильда знала, что цель у сына двойная: уничтожить «Вольных холандцев» и избавить мир от графа Хадда. Митт не сомневался, что сможет сделать и то и другое. И Мильда тоже.

И она вступила в общество «Вольных холандцев».

Ее сын был в восторге. Он возлагал на это большие надежды. Мильда приходила на собрания и говорила не менее красноречиво, чем другие. Она обожала выступать. Ей страшно нравилось наклоняться вперед в слабом свете ночника и видеть вокруг себя в полутьме внимательные лица. Но привело все это только к тому, что Мильда стала такой же горячей сторонницей свободы, как и все остальные. Она твердила Митту о революции всякий раз, как он оказывался дома.

– Горелый Аммет! – с отвращением ворчал тот. – Теперь я все время провожу на собраниях!

Тем не менее беседы с матерью помогли ему лучше понять все, что происходит. Вскоре он уже мог рассуждать об угнетении и восстании, тирании и руководстве снизу. Причем со знанием дела. А поразмыслив на досуге – время для размышлений у него выдавалось, пока «Цветок Холанда» медленно, но упрямо трюхал к местам лова, – он пришел к выводу, что Дейлмарк делится на две части: Север, где народ свободен и счастлив, и Юг, где графы и богачи свободны и счастливы, но зорко следят за тем, чтобы простые люди вроде Митта и Мильды были как можно несчастнее.

«Хорошо, – сказал себе Митт. – Положим, так и есть. А теперь возьмемся за дело и как-то это изменим».

Однако было похоже, что «Вольных холандцев» вполне устраивает пустая болтовня, и Митт начал все сильнее на них досадовать. Он очень обрадовался, когда другое тайное общество убило четырех соглядатаев Харчада. А вот Сириоль был недоволен. Рыбак с мрачным удовлетворением сообщил Митту, что теперь дела пойдут гораздо хуже. Так оно и получилось.

Граф ввел комендантский час. Всех, кто оказывался на улице после наступления темноты, куда-то уводили, и больше их никто не видел. Сириоль запретил передавать сообщения, пока действует комендантский час. Митт не мог взять в толк почему.

Однажды вор попытался ограбить человека в гавани. Он сбил его с ног и как раз отбирал у него кошелек, когда обнаружил на внутренней стороне его куртки золотой значок с изображением снопа пшеницы – гербом Холанда. Вор знал, что такой значок Харчад дает всем своим шпионам, и так перепугался, что прыгнул в воду и утонул. Митт в этой истории ничего не понял.

– Ну, если ты сам не догадываешься, я тебе объяснять не стану, – только и сказал Сириоль.

А потом граф Хадд поссорился сразу с четырьмя другими графами. Весь Холанд застонал. Несмотря на всеобщую ненависть к Хадду, его склочность вызывала почти что восхищение.

– Опять поссорился с графом Хендой, а? – говорили женщины в швейной мастерской Мильды. – Право, другого такого злыдня на всей земле не сыщешь!

Однако на этот раз Хадд испортил отношения не только с Хендой, но и с графами Кандерака, Уэйволда и Дермата. А эти графы были настолько влиятельными и владели такими огромными землями, что в Холанде даже засомневались, выстоит ли Хадд против них.

– На этот раз старый греховодник уж точно откусил больше, чем сможет проглотить, – сказал Митту Дидео. – Тут-то и наступит время «Вольных холандцев».

Митт очень на это надеялся. Однако Харл, старший сын Хадда, подсказал отцу, как справиться с четырьмя графами, чем и привел в восторг родителя. Хотя Харл и был жирный и ленивый, иногда его все же видели с братом Нависом, толпой загонщиков, слуг и собак: он выходил на равнины Флейта, чтобы пострелять птиц из длинного ружья с серебряными насечками. Харлу, как сыну графа, разрешалось иметь ружье. Остальным, за исключением лордов и их дружинников, это запрещалось, из-за того что на Юге было так много мятежей. Большие корабли вооружались пушками, чтобы защищаться от флота Севера, но в целом огнестрельное оружие было под запретом. Вот Харл и предложил вооружить ружьями всех солдат. Тогда четыре графа не раз подумают, стоит ли нападать на Холанд.

Хадд согласился, и это положило конец надеждам Митта и всех прочих «Вольных холандцев». Сразу же повысили налоги, пошлины и ренту. Жители Холанда неохотно признали, что Хадд за себя постоять умеет.

– Это неправильно! – заявил Хам. – Если люди Харчада получат ружья, они станут в десять раз хуже, чем сейчас. Но нельзя не восхититься Хаддом.

Но граф предпринял и дополнительные меры предосторожности.

Побережье к северу от Холанда принадлежало к Кандераку, и у тамошнего графа был довольно крупный флот, который он мог в случае необходимости послать против Холанда. У Холанда тоже имелся флот. Но чтобы себя обезопасить, Хадд помолвил свою внучку Хильдриду с владетелем Святых островов к северу от Кандерака. Святые острова славились своими кораблями. Как сказал Хаму Сириоль, флот Святых островов – наверное, главная причина, почему Север все никак не мог покорить Юг и дать всем свободу.

Мильда, которая с тремя другими женщинами вышивала синими и золотыми розами большое покрывало, думала о другом. Одна из вышивальщиц сказала, что Литару, лорду Святых островов, двадцать лет. А вторая добавила, что Хильдриде Нависдоттер не больше одиннадцати.