Текст книги "Дорога ветров"

Диана Уинн Джонс
Дорога ветров
Квартет Дейлмарка. Книга 2

Text copyright © Diana Wynne Jones 1977

© Т. Черезова, перевод, 2015

© А. Ломаев, иллюстрация, 2015

© А. Ларионова, иллюстрации, 2015

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

Часть первая
«Вольные холандцы»

1

Ну как так вышло, что Митт принес на Морской фестиваль бомбу? Потом он и сам не мог это толком объяснить. И о чем он думал?

А ведь это к тому же был его день рождения. Митт родился как раз в день Морского фестиваля, и его назвали Алхаммиттом не только в честь отца, но и в честь Старины Аммета, которому и посвящено любимое празднество холандцев.

Наверное, первым, что Митт услышал, с воплем появившись на свет, был смех родителей – их страшно развеселило такое совпадение.

– А он не торопился, – сказал отец Митта, – и день выбрал подходящий. И кто он получается? Соломенный человек, рожденный, чтобы его утопили?

Мильда, мать Митта, задорно расхохоталась. Морской фестиваль вообще очень веселое празднество. Каждую осень в этот день Хадд, граф Холанда, наряжается в нелепый костюм, берет сплетенное из пшеничных снопов чучело в рост человека и во главе процессии шествует в гавань. Соломенную куклу зовут Стариной Амметом или Беднягой Амметом. Следом за Хаддом идет один из его сыновей, он несет Либби Бражку, жену Бедняги Аммета, сделанную из одних только плодов. А за графом и его сыном течет пестрая, развеселая, шумная толпа. Когда шествие добирается до гавани, на берегу произносят несколько ритуальных фраз и бросают чучела в море.

Никто не знает, почему так повелось. Для большинства холандцев эта церемония – лишь предлог, чтобы после всю ночь веселиться, есть до отвала и пить до упаду. С другой стороны, если бы Морской фестиваль по каким-то причинам вдруг не состоялся, все сочли бы это дурной приметой.

Поэтому Мильда, хоть и хохотала так сильно, что даже ямочки у нее на щеках спрятались в складочки, наклонилась над новорожденным и сказала:

– А я думаю, что это к счастью – родиться в такой день. Наш сын вырастет настоящей вольной птахой, точно как ты, вот увидишь! И поэтому я называю его в твою честь.

– Значит, быть ему песчинкой на берегу, – отозвался отец Митта. – Как мне. Выйди в город и крикни на улице: «Алхаммитт!», так откликнется половина Холанда.

И оба рассмеялись тому, какое распространенное имя дают младенцу.

* * *

В детстве Митт часто слышал родительский смех. Это было счастливое время. Им удалось взять в аренду ферму в графских владениях, носивших название Новый Флейт, всего в десяти милях от Холанда. Эту землю отвоевал у приморских топей дед графа Хадда, и на ней росла сочная изумрудная трава, овощи на грядках вызревали огромными, а злаки так и колосились на узких полосках земли меж дренажных канав.

Земля на ферме «Дальняя плотина» была такая плодородная, а холандский рынок так близко, что семья Митта жила безбедно. Хотя графа Хадда называли самым жестоким человеком Дейлмарка и фермеров Флейта частенько выселяли за неуплату ренты, у родителей Митта денег на жизнь хватало. Они смеялись. Митт рос, беззаботно бегая по дорожкам между посадками и канавами. Никому и в голову не приходило, что малыш может утонуть. Когда ему было два года, он как-то раз упал в канаву и… научился плавать. Родители заняты, помочь некому, пришлось справляться самому. Митт добрался до берега и выкарабкался на тропинку, а пока бежал дальше, свежий ветер высушил его одежду.

Шум этого ветра был такой же неотъемлемой частью его воспоминаний, как родительский смех. Если не считать холма, на котором стоял город Холанд, Флейт был весь плоский, как стол. Ветер с моря продувал его насквозь. Иногда налетал ураганом, прижимая траву к земле, рассекая отраженное в канавах небо на серые клинья и сгибая деревья так, что их листья показывали серебристую изнанку. Но обычно он просто дул, непрерывно и упорно, отчего вода в канавах все время морщилась, а листья тополей и ольхи тихо звенели. Когда пшеница поспевала, она сухо шуршала на ветру, словно солома в тюфяке.

Непрестанный ветер вздыхал в траве, гудел в печной трубе и без остановки вращал полотняные крылья больших ветряных мельниц. Те поскрипывали и потрескивали, выкачивая воду из канав и перемалывая зерно. Митта эти мельницы ужасно смешили: их руки так забавно пытались ухватить небо!

А однажды, вскоре после того, как Митт научился плавать, ветер внезапно стих. Такое порой случалось в самом начале лета, но мальчик тогда впервые в жизни увидел безветренный Флейт.

Крылья ветряных мельниц взвизгнули и остановились. Все замерло. В канавах отразились синее небо и перевернутые деревья. Вокруг стало тихо и неожиданно тепло. И откуда-то потянуло необычным запахом. Митт не мог понять, что происходит. Стоя на берегу канавы у самого дома, он настороженно прислушивался к тишине и принюхивался. Пахло коровьим навозом, торфом и мятой травой, а еще – дымом из трубы. А если постараться, можно было разобрать запах растущей зелени: борщевика, лютиков, чуть-чуть ромашки… И самый сильный – сладкий аромат набухающих почек ивы. А за всем этим то появлялся, то исчезал едва заметный, будоражащий душу привкус далекого моря.

Митт был слишком мал тогда, чтобы понять, что это просто исчез ветер и в воздухе разлились непривычные запахи. Ему показалось, что он на миг увидел какой-то невыразимо прекрасный край, теплый и безмятежный, – и он захотел туда попасть. Да, это такая страна. Причем совсем недалеко, рукой подать, и принадлежит одному только Митту. Он немедленно отправился ее искать, скорее, пока не забыл дорогу.

Мальчик рысцой добежал до канавы, перешел ее по мостику и потрусил на север. Знакомые места, конечно, не могли быть его страной, и он нетерпеливо миновал их. Так он несся, пока у него не заболели ноги. Но и тогда он все еще находился в Новом Флейте, плодородном и зеленом, с его канавами, тополями и ветряными мельницами. Митт знал, что его страна не похожа на Флейт, пришлось брести дальше. И еще через милю-другую он попал в Старый Флейт. Здесь действительно все было иначе. Никаких деревьев вокруг, одна лишь ширь до самого горизонта. Земля поросла розоватыми болотными растениями. Кое-где виднелись длинные полосы камыша и зеленой ряски – там прежде были канавы и фермы, но теперь все заросло и одичало. Митт не заметил никакой живности, кроме комарья и болотных птиц с жалобными голосами. Дороги-насыпи, пересекавшие розовые заросли, напоминали вздувшиеся вены на старческой руке. А больше не было ничего, и только на самом горизонте виднелись холмы, которые Митт принял за гряду облаков: там Холанд соединялся с Уэйволдом.

Он упал духом – чуть-чуть, самую малость. Перед ним раскинулась совсем не та страна, которая ему привиделась. Картинка в его голове немного поблекла, и он уже не был уверен, что идет правильной дорогой. Тем не менее мальчик отважно двинулся в сторону безрадостного ландшафта. Он решил, что зашел слишком далеко, чтобы возвращаться. Спустя какое-то время Митт заметил на болоте движение. Он запомнил место и побрел туда. Это было крайне опасно. В Старом Флейте водились змеи. А если бы малыш попал в один из скрытых ряской бочагов, его могло затянуть в трясину. К счастью, он об этом не знал. И к счастью же, движущиеся фигуры, которые он заметил, оказались отрядом графских солдат, прочесывавшим Флейт в поисках беглого мятежника.

Митт еще издали понял, что это солдаты. Он встал на поросшую упругой травой кочку посреди чмокающей и чавкающей трясины и принялся думать, стоит ли к ним подходить. Когда жители Нового Флейта говорили о солдатах, то получалось, будто солдаты – это те, кого следует опасаться.

Рядом Митт увидел насыпь. Он подумал, не залезть ли на нее, чтобы убраться с дороги солдат. Но пока размышлял, с другой стороны на насыпь с трудом взобралась покрытая грязью лошадь. Ее наездник, молодой офицер, натянул поводья и изумленно уставился на очень маленького мальчика, в одиночестве стоящего на кочке посреди болот.

– Что ты тут делаешь? – окликнул его всадник.

Митт обрадовался компании.

– Ищу дом, – охотно ответил он офицеру. – И я пришел издалека, вот!

– Ясно, – отозвался тот. – И где твой дом?

– Там. – Митт неопределенно махнул рукой на север.

Он был занят разглядыванием своего нового знакомца. Золото на офицерском мундире потрясло его воображение. И лицо офицера тоже: нос у него выдавался вперед гораздо более резко, чем все знакомые Митту носы, а линия рта показалась какой-то очень правильной. В общем, мальчик почувствовал, что этот человек достоин узнать о прекрасной стране.

– Там все тихо, и вода, – объяснил он. – И это мое место, куда я иду. Только я еще не смог его найти.

Офицер нахмурился. Его собственную маленькую дочь накануне поймали по дороге во Флейт. Она заявила, что там, на горе, у нее есть свой дом и ей нужно его найти. Похоже, и здесь та же история.

– Да, но где ты живешь? – спросил он.

– На «Дальней плотине», – нетерпеливо ответил Митт, недовольный, что офицер расспрашивает его не о том. – Конечно. Оттуда я и иду. К себе домой.

– Понимаю, – сказал офицер и помахал стоявшим в отдалении солдатам. – Эй! Сюда! Кто-нибудь один!

На его крик кинулись сразу несколько солдат, которые с изумлением обнаружили не взрослого мятежника, а очень маленького мальчика.

– Он съежился от сырости, – предположил один из них.

– Мальчик живет на «Дальней плотине», – сказал офицер. – Пусть кто-то из вас отведет его домой и велит родителям впредь лучше за ним смотреть.

– «Дальняя плотина» мне не дом! Я там просто живу! – запротестовал Митт.

Тем не менее его доставили обратно на «Дальнюю плотину»: он почти висел на руке огромного солдата в зеленом мундире графского войска. Поначалу Митт держался угрюмо: он был огорчен и немного обижен. И еще офицер его глубоко разочаровал. Мальчик поделился с ним тайной, а тот даже толком не выслушал. Однако солдат оказался человеком добродушным. У него самого были дети, к тому же поиски мятежника на безветренном Флейте, по жаре и сырости – удовольствие сомнительное. Вояка обрадовался возможности ненадолго улизнуть от этой работы. Он держался с мальчуганом по-дружески, и вскоре Митт повеселел и стал радостно болтать о том, как далеко прошел и что ему, наверное, тоже захочется стать солдатом, когда он вырастет, а еще морским капитаном и водить графские корабли.

Люди в Новом Флейте выходили на порог и смотрели, как Митт рысит мимо, цепляясь за большую теплую руку провожатого. Взгляды на них бросали неласковые. Граф Хадд был человеком жестким и мстительным. И именно военные выполняли его суровые приказы. А в последнее время командование взял на себя второй сын графа, Харчад. Он оказался еще более безжалостным, чем его отец. И поскольку по всему Дейлмарку граф в своих землях имел больше власти, чем король в те времена, когда еще были короли, то Харчад и его воины делали все, что им заблагорассудится. Вот почему солдат ненавидели.

Митт ничего в этом не понимал, но замечал недобрые взгляды.

– Нечего так смотреть! – то и дело кричал он. – Это мой друг, вот!

Солдат чувствовал себя все более неловко.

– Полегче, сынок, – повторял он каждый раз, когда мальчишка начинал вопить.

А спустя какое-то время солдат, похоже, почувствовал, что должен оправдаться.

– Человеку надо как-то жить. Мне эта работа не нравится, но что еще остается парню с дальнего берега бухты? Вот накоплю деньжат и стану фермером, как твой папка.

– Так ты живешь на берегу? – спросил Митт, который больше ничего из его слов не понял.

Они дошли до «Дальней плотины». Родители Митта хватились его примерно полчаса назад и переполошились. Отец для начала отвесил ему крепкий подзатыльник, а мать крепко-крепко обняла. Митт не понял, чего это они так его встретили. К тому времени картина прекрасной страны уже стерлась из его памяти. Он и сам толком не знал, зачем ушел.

Солдат стоял рядом, напряженный и очень официальный.

– Мальчика нашли в Старом Флейте, – сообщил он. – Сказал, что ищет свой дом, или что-то в этом духе…

– Ох, Митт! – радостно воскликнула Мильда. – Какая же ты вольная птаха! – И снова обняла сына.

– И еще, – добавил служивый, – Навис Хаддсон шлет вам поклон и просит, чтобы в будущем вы лучше присматривали за постреленком.

– Навис Хаддсон! – воскликнули хором родители Митта: Мильда – потрясенно, а отец – с удивлением и возмущением.

Навис был младшим из трех сыновей графа Хадда.

– Очень мило со стороны Нависа Хаддсона, – саркастически бросил отец Митта. – Надо полагать, он прекрасно знает, как растить мальчиков?

– Право, не могу сказать, – ответил солдат и ушел, не желая вступать в спор с таким крепким и напористым мужчиной, как старший Алхаммитт.

– Ну а по-моему, очень мило, что Навис вот так отправил домой нашего Митта! – сказала Мильда, когда воин ушел.

Отец сплюнул в канаву.

Тем не менее Мильде запала в душу доброта Нависа. Она рассказывала о ней всегда, когда рядом не оказывалось мужа, которого это раздражало. И большинство ее слушателей тоже были глубоко поражены. Обычно-то граф Хадд и его родственники к людям доброты не проявляли. После того случая Мильда расспрашивала о Нависе и разузнала о нем все, что могла. Впрочем, узнать удалось не так уж много. Любимцами графа были его старший сын Харл и второй сын Харчад, о них гуляло много пересудов. Но примерно в то время, когда Навис отправил Митта домой, он пользовался несколько большим расположением отца, чем обычно. Дело в том, что года три тому назад граф присмотрел Навису жену, как выбрал их и двум другим своим сыновьям. Мильда слышала, что Навис и его жена души друг в дружке не чают и повсюду ходят вместе. И жена Нависа родила девочку. Вот почему граф был доволен сыном.

Граф ценил внучек. Ему не особенно нравились девочки, но внучки были ему нужны, потому что он был человеком крайне вздорным. Внучек можно выдавать замуж за графов и лордов, и тогда в спорах те будут поддерживать графа Холанда. А до этого девочку родила только жена Харла. Так что когда у Нависа появилась дочка, Хадд пришел в восторг. Кроме того, Мильда слышала, что супруга Нависа ждет второго ребенка и Хадд радостно предвкушает появление еще одной внучки.

Ребенок родился через месяц. Это оказался мальчик, а его мать умерла родами. Говорили, что Навис, убитый горем, даже не потрудился дать сыну имя. Пришлось нянькам просить, чтобы имя ему придумал граф Хадд, а Хадд разозлился, что не получил внучки, и назвал мальчика Йиненом – в честь лорда, который ему особенно не нравился. Впрочем, еще до конца года Хадд утешился: жены Харла и Харчада родили девочек. Что до Нависа, то он отказался от поста в армии графа и куда-то скрылся. Больше ни о нем, ни о его детях, Хильдриде и Йинене, люди не слышали.

* * *

И все-таки Митт так до конца и не забыл свою прекрасную страну. Всякий раз, когда выдавался редкий безветренный день, он вспоминал о ней, хотя видение бывало довольно смутным. Но мальчик уже не кидался на поиски чудесного края. Он понимал, что тогда его снова приведут домой солдаты. Обидно! Порой из далекого далека доносился зов его ненайденной земли. Митт мог услышать ее голос в тишине, в запахах или в шторме, который с ревом налетал с моря, и тогда думал о том удивительном месте, и ему казалось, что сердце вот-вот разорвется. Но это продолжалось лишь миг, потом он отбрасывал тоску прочь и смеялся вместе с отцом и матерью.

Втроем они могли смеяться над чем угодно. Однажды вечером лил дождь, а они с Мильдой веселились вовсю. Митт тогда как раз учил буквы. Они давались ему с таким трудом, что он не мог не смеяться. Тут под порывом мокрого ветра распахнулась дверь, сдув что полегче в дальний конец комнаты, а на пороге возник отец Митта. Хохоча и перекрикивая ветер, он сообщил, что корова отелилась. Едва он договорил, как дверь сорвалась с петель и упала на него. Они втроем хохотали так, что чуть животики не надорвали.

А самое смешное случилось тогда, когда тот теленок вырос в молодого и задиристого бычка. Митт и его родители были на пастбище – пытались укрепить стенку канавы, которая норовила обвалиться. Бык стоял и с любопытством наблюдал за ними. На пастбище ведь довольно скучно… И тут явился сборщик арендной платы Хадда. Он перелез через ограду и, раздраженно ворча, подошел к канаве.

– Мне пришлось тащиться сюда от самого дома! – надменно начал он. – Почему вы не могли…

Бык озорно сверкнул красным глазом, опустил рога и бросился вперед. Никого из хозяев он бы в жизни не обидел, но чужак – это же совсем другое дело! Должно быть, в его бычьей голове родилась смутная догадка, что семья не очень рада видеть этого человека.

Как бы там ни было, а сборщик вместе со своим кошелем и прочим имуществом описал в воздухе красивую дугу и приземлился прямо в канаву, подняв тучу брызг. Он встал на ноги. Страшно выругался. Подковылял к берегу и попытался выкарабкаться. Но бык его уже ждал и просто столкнул обратно в канаву. Ничего смешнее Митт в жизни не видел. Сборщик никак не мог додуматься вылезти на другую сторону канавы, где быку было бы его не достать. Он упорно карабкался на пастбище, сжимая свой кошель. А бык всякий раз тыкал в него рогами – и мытарь летел в воду. Снова и снова сборщик поднимался на ноги, брел к берегу, плюхался обратно в канаву и, сидя в воде, кудахтал: «Неужели вы не можете справиться со своей скотиной?» А родители ничего не могли сделать – они висели друг на дружке, обессилев от хохота. Наконец Митт, который покатывался со смеху не меньше их, зацепил пальцем кольцо в ноздрях у быка и дал несчастному мытарю выбраться на сушу. Но сборщик вовсе не кинулся его благодарить.

– Я тебе покажу, как смеяться, мальчишка! – прорычал он.

И показал. Когда он в следующий раз явился за платой, то потребовал двойную. А в ответ на протест отца Митта бросил:

– Я тут ни при чем. Графу Хадду нужны деньги.

Возможно, Хадд и правда поиздержался. Плату повысили по всему Флейту. По слухам, в городе были бунты и графу требовались деньги на солдат. Ведь чтобы справиться с бунтовщиками, нужна армия. Но только «Дальней плотине» пришлось платить аж вдвое больше прежнего. И с этим ничего было нельзя поделать. Теоретически можно обратиться в суд и обвинить мытаря в вымогательстве. Но тот – человек графа, а судьи всегда поддерживали слуг графа, а не простых людей. Если, конечно, те не давали судье достаточно большую взятку. У родителей Митта денег на взятку не нашлось. Даже на то, чтобы заплатить аренду, не хватило. Им пришлось продать быка.

В следующий сезон они продали мула. Потом – часть мебели. И оказались в порочном круге: чем больше всего с фермы они продавали, тем меньше у них оставалось, чтобы заработать денег на следующую арендную плату, и тем больше им приходилось продавать. Родители Митта перестали смеяться. В ту зиму отец неделями пропадал в Холанде на заработках, а мать тем временем пыталась управляться на ферме одна. Митт как мог помогал ей. Им приходилось отчаянно трудно. Заботы оставили свой след на хорошеньком личике Мильды – на одной щеке, на том месте, где раньше была ямочка, появилась морщинка. Митт ненавидел эту морщинку. Лицо отца, каким оно было в ту зиму, он не запомнил. В памяти остались только злой голос и квадратная спина мужчины, бредущего по насыпи к Холанду.

Похоже, работы для него в городе почти не находилось. Денег он приносил очень мало, хотя то, что приносил, позволило им продержаться на «Дальней плотине» все следующее лето. Но Мильда в одиночку не справлялась с хозяйством и то и дело о чем-нибудь забывала. Они несли убытки.

И все же несколько раз Митту удавалось отдохнуть, полежать на берегу канавы, любуясь трепещущими на ветру листьями. В такие минуты он с тоской вспоминал о своей прекрасной стране. Чем труднее становились времена, тем больше ему хотелось оказаться там, в чудесном краю. Мальчик мечтал отправиться на его поиски, но он был уже не маленький и понимал, что должен остаться и помогать маме.

Снова наступил день уплаты аренды, а денег не оказалось совсем. Напрасно Мильда умоляла сборщика подождать хоть пару дней. На завтра он явился с приставом и тремя солдатами графа, и Митта с Мильдой выгнали из «Дальней плотины». Накануне своего восьмого дня рождения Митт помог матери сложить их скудные пожитки в тачку и отвезти их в Холанд, где их ждал отец.

2

Митт всегда страшно не любил вспоминать ту первую зиму в Холанде. Отец снимал комнату в большом доме на берегу. Митт и Мильда стали жить там же. Дом, наверное, построил какой-то богач. На облупившемся зеленоватом фасаде сохранились остатки красивой росписи: гирлянды цветов, герои легенд, снопы пшеницы и груды фруктов. Но от старости краски так поблекли, что ничего толком не разберешь. Да и вообще, Митт редко видел дом снаружи. Большие комнаты поделили на множество тесных каморок. Здесь царили бедность, шум и жуткая грязь. От ведер, которые выставляли на черную лестницу, воняло. В щелях кишели клопы. По ночам они вылезали и больно кусались. Из-за всего этого Митт почти не мог спать. Он лежал без сна и слушал, как бранились родители. Раньше между ними такого не случалось.

Он не мог понять, из-за чего эти ссоры. Казалось, отец совсем не рад, что они поселились с ним в Холанде. «Повисли на моей шее!» – вот как он об этом сказал.

Он хотел, чтобы жена с сыном вернулись обратно на «Дальнюю плотину». Когда Мильда закричала в ответ, что платить за землю нечем, он обозвал ее лентяйкой.

– Почему я должна стирать руки до костей, чтобы ты мог тут бездельничать? – завопила в ответ Мильда.

Но после недели семейных свар она нашла работу в мастерской, где шили красивые узорчатые занавески. С тех пор мать проводила там дни напролет.

А Митту стало еще труднее взять в толк, почему родители ссорятся. Мама все время твердила отцу: «Ты со своими „Вольными холандцами“! „Вольные холандцы“, как же! Здесь вообще никакой воли нет!» Митт понятия не имел, что это значит.

Город мальчику не понравился. Его раздражали шум и толпы. Как и ежедневная обязанность – отнести ведро к берегу и вылить содержимое в воду гавани. Как сказала Мильда, единственное преимущество их жилья – не надо далеко ходить, чтобы избавиться от помоев. Митту отвратителен был запах загаженного берега, где рыбья чешуя сияла на камнях, словно блестки на грязном платье. Тесная гавань его пугала. Там стояли высокие корабли с множеством мачт и развевающимися вымпелами, торговые корабли, корабли графского флота. Погрузка и выгрузка почти никогда не прекращались. В гавани сновали небольшие переполненные баркасы, гребные шлюпки, катера, прогулочные лодки и не меньше сотни рыбацких шаланд. Митт радовался, когда рыбацкий флот уходил на ловлю, потому что тогда переполненная гавань казалась чуть более просторной.

Когда Митт с ведром возвращался домой, то оставался один – Мильда уходила на работу. Заняться ему было нечем, разве что держаться подальше от других детей. Сверстников он не выносил. Ведь это были городские дети – хитрые, шустрые и умелые. Они смеялись над ним за то, что он не разбирается в местных обычаях. Выставляли его дураком, а потом убегали, хохоча.

Обычно Митт прятался от них в темных закоулках и уголках дома или на берегу. Но однажды он почувствовал, что с него хватит, и убежал вверх по склону, прочь от гавани, в зажиточную часть города. Там, к его удивлению, улицы оказались чище, и чем выше он поднимался, тем шире и красивее они становились. Воздух на холме был по-настоящему свежим, в нем ощущались запахи моря и осенние ароматы Флейта. Еще больше Митту понравилось то, что почти все дома были расписаны, и притом яркими, сочными красками, не то что их бедняцкое жилище. Наконец-то он смог рассмотреть картинки на стенах. Мальчик медленно брел, глазея на деревья и плоды, красные спирали и синие цветы, пока не оказался перед особенно красивым высоким домом. Его стены радовали глаз не только самыми разными красками, но и золотом. На одной башенке какая-то чопорная дама в зеленом платье протягивала кисть ярко-фиолетового винограда чопорному кавалеру на второй башенке, а его волосы, похоже, были из чистого золота. Митта очаровали эти двое. Чем-то они напомнили ему резные фигуры на носу больших кораблей. И – может быть, из-за того, что воздух пах свежестью – он снова размечтался о своем чудесном крае.

Митт стоял, восхищенно рассматривая дом и грезя, пока слуга торговца, которому принадлежал особняк, не вышел на улицу с палкой и не приказал ему убираться. Слуга обозвал его побродяжкой и закричал, что ему нечего здесь делать. Митт испугался и кинулся наутек. На бегу он оглянулся назад, на вершину холма, и увидел графский дворец. Ни один другой дом в городе не мог сравниться с особняком Хадда, таким он был великолепным, белоснежным, огромным, и так много сверкало в картинах на его стенах золотой краски. Митту показалось, что дворец вот-вот раздавит его. Так, наверное, чувствует себя яблочное семечко под прессом, когда готовят сидр.

Это был последний раз, когда Митт думал о волшебной стране. Холанд полностью выдавил из него эти воспоминания, оставив совершенно опустошенным и сбитым с толку.

Через неделю наступил день рождения Митта, а с ним в город пришел Морской фестиваль. Никто не работал, так что повсюду народу толпилось еще больше, чем обычно. Мальчик смотрел на праздничную процессию, сидя на плечах добродушного мужчины по имени Канден – кажется, отцовского друга. По улице двигалась толпа: бурлящая, шумная, пестрая. Все оглушительно кричали и вопили. Горожане украсили себя лентами, плодами и цветами. Некоторые напялили нелепые шляпы. Многие несли на шестах изображения: головы коров и лошадей, на которых тоже красовались шляпы и ленты. Парни сновали по процессии, крича и раскручивая деревянные трещотки. И вокруг было шумно, слишком шумно…

Время от времени мимо проходили группы людей, исполняя традиционную мелодию на традиционных же инструментах. Это были трубы-скринели, звучавшие так же пронзительно, как их название. А еще Митт заметил треугольные штуки, на которых играли смычком с конским волосом. Они звались крадлы – и их звучание тоже было под стать имени. Группы музыкантов шли так далеко друг от друга, что только по чистой случайности могли играть ту же часть мелодии, что и остальные. А потом – бум! бум! бум! – пошли люди с барабанами, и грохот заглушил даже скринели. И в центре всего этого Митт увидел соломенное чучело на шесте, все сплошь увитое лентами вишневого цвета.

– Смотри, – сказал добродушный Канден, – вон Старина Аммет. Его несет граф Хадд.

– А что он с ним будет делать? – встревоженно уточнил Митт, ведь он никогда не слышал, чтобы граф Хадд сделал с кем-нибудь что-то хорошее.

– Бросит в гавань, конечно. На счастье, – пояснил Канден.

Митт пришел в ужас. Похоже, граф Хадд совершенно бессердечный. Он представил себе, как Старину Аммета сбрасывают в воду гавани, словно ведро с помоями, которое каждый день выливал он сам. Аммет начнет намокать, набухать водой, тонуть – и его ленты испортятся.

– А разве он не выплывет? – напряженно спросил Митт.

– Такое бывает не слишком часто, – ответил Канден, не догадываясь о переживаниях мальчика. – Обычно он разваливается на кусочки и тонет в гавани или сразу за ней.

– Нет, неправда! – отчаянно вскрикнул Митт.

Рядом с Канденом стоял еще один отцовский друг. Его звали Дидео, и все его лицо было испещрено сеткой тоненьких морщин.

Дидео заметил:

– Он не всегда разваливается на кусочки, наш Старина Аммет. Если идет отлив, то его выносит в море целым. Так говорят. И тогда он уплывает на много миль от берега. И бывает, что его вылавливают моряки. Люди верят, что тому кораблю или лодке, которая спасла Старину Аммета, будет сопутствовать удача.

Митт представил себе, как Старина Аммет плывет и плывет по морю, один-одинешенек, и ему стало совсем грустно. Он попытался перевести разговор на другое:

– А кто эти ребята с трещотками?

Канден посмотрел на процессию, где парни в красных и желтых штанах развлекались, раскручивая трещотки под носом у музыкантов.

– Парнишки из дворца. Вся процессия – это люди из дворца, – сказал он Митту и снова повернулся к Дидео. – Я ни разу не видел, чтобы Старина Аммет поплыл. Он тонет почти так же быстро, как Либби Бражка.

– А мне можно будет бегать с трещоткой? – в отчаянии прервал его Митт.

– Нет. Ты родился никем, – бросил Дидео. – Нет, он плавает, – возразил он Кандену. – Ты недавно в Холанде и не знаешь, но один раз его подобрали в добрых десяти милях от гавани. Это был старый «Семикратный», и я слышал, что все, кто был на том корабле, потом разбогатели. Но это единственный раз, когда такое случилось, – с сожалением добавил Дидео. – Тогда мне было примерно столько, сколько сейчас Митту.

Он посмотрел на мальчика и, с удивлением заметив, что тот побледнел и плачет, ткнул Кандена в бок.

Канден снял Митта со своих плеч и заглянул ему в лицо.

– Эй, в чем дело? Может, хочешь собственного Аммета?

– Нет! – воскликнул Митт.

Тем не менее он оказался перед лотком с дюжиной крошечных соломенных Амметов. С ними пошел третий друг отца Митта, мужчина с суровым и непроницаемым лицом. Звали его Сириоль. Он молча стоял рядом, пока Канден и Дидео нависали над мальчиком, изо всех сил стараясь его утешить. Может, Митт хочет вон того Аммета? Или как насчет вот этого, с синими лентами? А когда Митт наотрез отказался иметь дело со Стариной Амметом в лентах любого цвета, Канден и Дидео попытались купить ему восковую фигурку Либби Бражки. Но хотя восковые фрукты казались настоящими и очень аппетитными, Митт не захотел и Либби. Ее ведь бросали в море точно так же, как Беднягу Аммета. Он расплакался и оттолкнул фигурку.

– Но они же приносят удачу! – сказал Канден, не в силах взять в толк, в чем дело.

Суроволицый Сириоль взял с другого конца лотка яблоко в карамели и сунул его во влажный кулачок Митта.

– Держи. Это тебе понравится, вот увидишь.

И оказался совершенно прав. Малыш начисто забыл о своем огорчении, сражаясь с густой тягучей карамелью в попытках прогрызть ее до яблока.

С этими отцовскими друзьями была связана какая-то тайна. Митт знал, что маме они не нравятся. Он слышал, как еженощно она ругала их. Наступила зима, и с каждым днем мама все больше поносила отцовских приятелей, пока однажды – дело было накануне Нового года – Митт не услышал, как она говорит:

– Все, я сдаюсь. Если за тобой явятся солдаты, я не виновата!

После этих слов Мильды прошла примерно неделя, и зима была как раз на середине, когда глубокой ночью Митта что-то разбудило. На потолке мерцал красный свет. Он услышал треск и далекие крики и почувствовал запах дыма. Похоже, горел один из больших складов на берегу. Мальчик приподнялся на кровати, опираясь на локоть, и увидел пожар: огонь рвался в небо и отражался в темной воде гавани. Но проснулся он не поэтому. Его разбудило медленное шарканье за дверью. От этого звука у Митта мурашки по спине побежали. Он услышал, как мама пытается зажечь лампу и постанывает от спешки и досады, потому что фитиль никак не загорался. Вот лампа наконец зажглась, и Митт увидел, что отца с ними нет. Тени заметались по стенам – Мильда схватила лампу, бросилась к двери и распахнула ее.