Текст книги "Дорога ветров"

Хотя и не слишком быстро. Хобин был терпеливый, но порой он сердился на Митта. Мысли мальчика были сосредоточены только на добыче пороха. Он не собирался становиться оружейником, так что прислушивался к Хобину не больше, чем к Сириолю, когда тот учил его рыбачить. Тем временем Мильда родила ребеночка, а спустя год – еще одного. Митт страшно удивился, обнаружив, что обзавелся двумя сестренками задолго до того, как заполучил бомбу. Девочки – помеха серьезная. Они плакали, у них резались зубки – и они отнимали время у Мильды тогда, когда она была нужна Митту.

Однако младенцы не подозревали, что они – помеха. Стоило матери вручить Митту одну из сестренок, как малышка принималась смеяться и гулить у него на руках, словно ее брат вовсе не досадовал на нее.

А потом Митт пошел в рост. Это тоже его изумило. Он привык, что он самый маленький парнишка на улице. А теперь стал одним из самых больших, с длинными-предлинными худыми ногами. Женщине, что украла красную и желтую материю на костюм, в котором Митту предстояло бросить бомбу, пришлось украсть еще – и Мильда отложила шитье до того времени, когда станет ясно, что сын из одежды не вырастет.

– Оно и к лучшему, – заметил Сириоль. – Если ты и дальше станешь так расти, то уже через год после побега так изменишься, что даже шпионы Харчада тебя не узнают.

Беда только в том, что Митту нужно было много есть, а денег у Хобина становилось все меньше. Хадд опять повысил ренту по всему Холанду. Ружья мало ему помогли. Все остальные графы Южного Дейлмарка тоже поспешили обзавестись ружьями. Хадду пришлось просить мира, а это стоило денег. Митт радовался, когда Хобин принялся ворчать не меньше других и первым подписал прошение гильдии оружейников, где испрашивалось позволение повысить цену ружей. Хадд отказал им.

– Ну, теперь ты разве не согласен, что в борьбе за свободу есть прок? – поинтересовался Митт.

– От этого только хуже, – ответил Хобин.

– Нет, послушай, – попытался убедить его Митт. – Можно заставить всех графов воевать друг с другом, а потом устроить восстание. И тогда Север придет нам на помощь. Обязательно придет!

– Если Север это сделает, – возразил Хобин, – то графы перестанут воевать друг с другом и набросятся на Север. И ты окажешься на их стороне, Митт. Ты бы ничего не смог поделать, потому как родился южанином. И Север понимает это лучше, чем ты. Это история. Восстанием делу не поможешь.

– Ты слишком терпеливый, вот в чем твоя беда! – заявил Митт.

Несмотря на свою терпеливость, к весне отчим начал сдавать. Ему нужно было кормить Митта и малышек. А Мильда по-прежнему бегала на улицу и «случайно замечала» дорогие вещи – в последнее время это была в основном мебель. Хобин серьезно заговорил о том, чтобы переехать обратно в Уэйволд.

– Мы же не можем уехать! – в ужасе сказал Мильде Митт.

– Знаю. Ведь я столько лет тебя обучала, – согласилась Мильда. – Но если Хадд исчезнет, Хобину ни к чему будет уезжать. Сбегай и отыщи Сириоля.

И она разбила целую миску яиц только для того, чтобы у Митта появился предлог уйти из дома.

Митту посчастливилось поймать Сириоля, когда тот садился на «Цветок Холанда». Рыбак стоял на причале и думал так долго, что Митт уже решил, что он пропустит отлив.

– А, – наконец буркнул Сириоль. – Да. Значит, тебе надо действовать этой осенью.

– Значит, осенью! – согласился Митт, и от волнения у него задергались мышцы на икрах ног. – И слава богам! После трех горелых лет я уже больше не могу ждать!

Часть вторая
Морской фестиваль

6

Этой весной дули сильные ветры. Море в двух местах прорвало плотины, даже в гавани яхты бросало в разные стороны, и мачты ломались, как щепки. Сириоль две недели не мог выйти в море. Жители Холанда отсиживались по домам, потому что ветер на улице швырял песок и соль в лицо, так что почти ничего не было видно. Митт оказался очень занят. Умер правитель Южного Дейла, и все графы Юга собирались в Холанде, чтобы согласно обычаю облечь властью нового графа. Люди спрашивали друг друга, удастся ли Хадду перессориться со всеми прибывшими или только с половиной из них. Митт решил, что Хадд просто не сможет не поссориться со всеми. Хобин дни и ночи напролет изготавливал новые ружья и приводил в порядок старые. Наверное, дворец был уже битком ими набит. Митту так и не удалось посмотреть на графов. Правда, как-то раз он видел одного продутого ветром щеголя, который, судя по его виду, предпочел бы сидеть дома, но никто не мог сказать мальчику, граф это или нет.

– Все равно – долой его, – пробормотал Митт, поспешно возвращаясь в дом.

А потом за отмелями появился незнакомый корабль, который пробирался в гавань. Все очень заволновались. Говорили, что этот корабль – с Севера. Митт только о нем и мог думать.

– Придется пойти и посмотреть, пока ты не испортил все пули, – пошутил Хобин.

Они с Миттом надели моряцкие куртки, чтобы защититься от ветра, и отправились в гавань – как и большинство жителей Холанда.

Корабль качался на громадных волнах сразу за молом – черный силуэт в желтоватом свете, льющемся с хмурого неба. Его прямые паруса были свернуты, и он двигался только на обрывках штормового. Митт сразу же понял, что это действительно корабль с Севера. Люди вокруг Митта шептались, что глупо было выходить в такой шторм на маленьком корабле с прямыми парусами, но ведь северяне все глупцы. И было ясно, что кораблю приходится туго. Какое-то время мальчик сомневался в том, удастся ли ему вообще войти в гавань. А потом судно обогнуло мол – и все поняли, что корабль уцелеет.

По всей гавани выстроились солдаты, готовые встретить чужаков. За ними стояло много простых людей с ножами и камнями. А Митт наблюдал за происходящим со смешанными чувствами.

Он был рад, что корабль спасся. Но как они посмели! Как они посмели вот так взять и зайти в гавань Холанда! Корабль тяжело привалился к причалу – он явно дал течь. Когда матросы увидели поджидающих их солдат, некоторые из них бросились в воду гавани, чтобы их не схватили.

– Какие трусы! – сказал Митт Хобину.

– Им надеяться не на что, – отозвался Хобин. – Бедняги!

Северян, оставшихся на борту, арестовали, как только солдаты смогли прыгнуть на корабль. Митт почти ничего не видел за толпой. Однако он успел разглядеть, как их повели в гору, ко дворцу – группу промокших, усталых людей со светлыми волосами и смуглыми лицами. Матросы казались более плотными и здоровыми, чем жители Холанда, хотя явно были настолько измучены, что еле соображали, что с ними происходит. Юный оружейник страшно удивился, не обнаружив в их облике ничего особенного. Он почему-то думал, что, если человек свободен, это как-то по нему сразу заметно. Но они понуро брели, шаркая ногами, как все, кого арестовывали люди Харчада.

* * *

Не меньшее волнение появление северян вызвало и во дворце. Там все и так уже бурлило из-за облечения властью нового графа. Пиры, хлопоты и приготовления шли уже неделю. Всех детей услали подальше: им велели, чтобы их было видно, но не слышно. Показываться можно было, только если за ними послали. Было много хихиканья и подглядывания. К вящему презрению Хильди, все ее кузины назвали нового графа Южного Дейла «потрясающе интересным» и шпионили за ним почти все время. Всем хотелось быть помолвленными с ним, а не с тем, с кем они на самом деле были помолвлены. А Хильди Толиан показался каким-то злобным. И она совершила ошибку, поделившись этой мыслью с Хариллой.

– Ну и ладно, Леди Особенная! – обиделась та. – За это я не скажу тебе, откуда подсматриваю, вот! Иди и ищи себе другое место.

Хильди это нисколько не огорчило. Они с Йиненом лучше других умели находить места, откуда можно было видеть, что происходит. Дети долго наблюдали за пиром и музыкантами, пока не стало ясно, что лорд Святых островов не приедет.

– А почему? – недоуменно спросила Хильди.

– Кажется, он не входит ни в один союз, – ответил Йинен. – Его дело – не пускать сюда флот Севера.

А потом стало известно, что по крайней мере один корабль с Севера все-таки проплыл мимо Святых островов. И половина графов уверилась, что это первый корабль вторжения.

Дворец превратился в разворошенный муравейник. А когда туда привели промокших пленников, переполох поднялся пуще прежнего. Чужаков допросили. Оказалось, что двое из них благородного происхождения. Больше того – они были сыновьями самого графа Ханнарта. На Юге граф Ханнарт был объявлен вне закона. Йинен рассказал Хильди, что в молодости Ханнарт приезжал на Юг и участвовал в большом восстании, словно простой бунтовщик.

Судьба северян уже не вызывала сомнений. Их следует казнить.

Все знают, что, если человека с юных лет к чему-то приучать, он к этому привыкает. Хильди и Йинен привыкли к тому, что людей судят и вешают чуть ли не ежедневно. Их не слишком тревожила смерть северян. Большинство жителей дворца говорили, что чужаки сами напросились – зачем они сунулись в Холанд? Но Хильди и Йинену очень хотелось взглянуть на детей графа Ханнарта, пока они еще живы. Это оказалось непросто. Хадд боялся, как бы кто-то из борцов за свободу из Холанда не попытался освободить северян, так что к пленникам никого не подпускали. Однако в последний день суда Хильди и Йинену удалось притаиться в арке неподалеку от того места, где держали в заключении младшего из сыновей Ханнартского графа.

Они увидели, как выходят солдаты. Среди них разглядели своего дядю Харчада, а с ним – графского сына. И когда группа поравнялась с ними, Хильди с изумлением увидела, что сын графа очень молод – не старше сына самого Харчада, совсем еще мальчишка. И когда они проходили мимо арки, Харчад вдруг повернулся и ударил пленника ногой. И вместо того чтобы гневно посмотреть на Харчада или обругать его, как это сделала бы сама Хильди или любой из ее двоюродных братьев и сестер, парнишка только съежился и закрыл голову рукой.

– Не надо! – простонал он. – Перестаньте!

Хильди проводила взглядом солдат, сопровождавших пленника. Ей уже доводилось видеть, как ежатся под ударами бунтовщики. Она думала, что так ведут себя только простолюдины. И ее до глубины души потрясло, когда она увидела, что и графского сына забили до такого жалкого состояния.

– Как ты думаешь: дядя Харчад очень жестокий? – спросила Хильдрида у брата.

– Конечно, – ответил Йинен. – А разве ты не знала?

И он пересказал ей то, что слышал от двоюродных братьев.

Хильди изумленно воззрилась на него. Йинен и сам ужасался не меньше, чем она, а некоторые вещи, рассказанные им, заставили ее похолодеть. Хильди налетела на брата и оттолкнула к стене.

– Хватит! Неужели тебе все равно?

– Вовсе нет, – возразил Йинен. – Но что я могу поделать?

Пленных повесили на следующий день. Хадд разрешил дворцовым детям посмотреть на казнь, если они захотят. Йинен сказал, что не хочет. Хильди пыталась решить, хочется ли ей идти на казнь после того, что она уже видела, – и тут им принесли известие от Нависа. Он запретил Хильди и Йинену смотреть. Девочка обнаружила, что чувствует облегчение.

Но вот странность: если что-то ужасное происходит далеко и ты этого не видишь, становится только страшнее. Хильди старалась не смотреть на часы, но совершенно точно знала, когда именно началась казнь. Едва со двора донесся приветственный крик, похожий на стон, Йинен заткнул уши. Еще ужаснее было то, что их кузину Ирану унесли со двора в истерике, кузина Харилла по-настоящему упала в обморок, а всех остальных, и мальчиков и девочек, вырвало.

– Как же это было страшно, наверное! – предположила Хильди, обмирая.

После этого они с Йиненом старались по возможности держаться от дяди Харчада подальше.

Шторм стих, и все графы разъехались по домам. Кузина Ирана Харчадсдоттер лихорадочно перебегала от окна к окну, стараясь в последний раз взглянуть на графа Южного Дейла.

Хильди презирала сентиментальные глупости. Она не сдержалась и бросила:

– Не понимаю, почему ты так волнуешься. Он ведь даже на тебя не взглянул. И я готова держать пари, что он вдвое более жестокий, чем твой отец. Взгляд у него еще подлее.

Ирана разрыдалась. Хильди со смехом отправилась в первое в этом году плавание на «Дороге ветров». А Ирана в слезах пошла к кузине Харилле и пожаловалась ей, какой гадкой была Хильди.

– Она так сказала? – отозвалась Харилла. – Ладно же. Пора дать Леди Гордячке урок. Идем со мной к дедушке. Готова спорить, что он не знает о ее плаваниях.

Хадд не знал. Он и так был в отвратительном настроении, потому что сильно поругался с графом Хендой. А появление корабля с Севера напомнило ему, насколько важен его союз с лордом Святых островов. Мысль о том, что в эту минуту драгоценный союз может утонуть из-за внезапно налетевшего шквала, совершенно вывела его из себя. Он так разозлился, что Харилла почти пожалела о том, что пошла к нему. Она получила оплеуху, словно сама провинилась. Потом к графу вызвали Нависа. Хадд добрых полчаса отчитывал его. А когда вернулась Хильди, ей устроили самую страшную выволочку в жизни. Ей категорически запретили впредь выходить в море, на любой яхте или лодке.

В течение следующих трех дней Йинен даже подходить к Хильди боялся. Она стащила у своей тетки меховой ковер, завернулась в него и сидела на крыше дворца, глядя на прекрасное манящее море с полосами серого, сине-зеленого и желтого – там, где пролегали песчаные отмели. Она была так зла, что даже плакать не могла. «Это просто союз. Я ему совершенно безразлична», – думала она. А потом, спустя два дня, девочка вспомнила, что сможет плавать по морю, как только окажется на Святых островах. Ей захотелось уехать туда прямо сейчас. Подальше от этого ужасного, жестокого места. Остаток дня она провела, делая чудесный рисунок с изображением «Дороги ветров». Когда он был закончен, она аккуратно разрезала его пополам и надписала на одной половине «Йинен», а на другой – «Хильдрида». А потом зачеркнула «Хильдрида» и на этой половине тоже написала «Йинен». После этого она спустилась с крыши и вручила обе половинки Йинену.

– Держи. Теперь она вся твоя.

Йинен сидел и держал обе половинки рисунка. Он был рад – но все-таки это было несправедливо. Хильди пришлось дорого заплатить за то, что она – важная персона. Мальчуган подумал, что этой осенью он хотя бы станет достаточно взрослым, чтобы участвовать в Морском фестивале. И пообещал себе, что умрет, но даст деду по носу трещоткой. Хадд, как никто, заслужил такое. А потом он вспомнил о сыновьях графа Ханнарта и подумал: «Хорошо бы, чтоб дядя Харчад тоже принял участие в шествии. Ему достанется хорошая плюха!»

* * *

А в Холанде все по-прежнему сплетничали о северянах. Мильда сказала, что нельзя было их вешать, они ведь просто хотели укрыться от шторма. Хобин ответил, что иного и ждать было нечего. Митт постепенно забыл о своих смешанных чувствах. Со временем он все более отчетливо вспоминал, как северяне шаркали ногами, – как все арестованные. Он решил, что это что-то значит, если тирания Холанда может заставить свободных людей Севера выглядеть такими жалкими. По правде говоря, он немного презирал северян за это.

Большинство горожан жалели казненных. В то лето графа стали ненавидеть еще больше, чем прежде. А потом прошел слух о том, что северяне одержали победу над Югом в серьезном сражении и закрыли последний перевал через разделявшие Северный и Южный Дейлмарк горы. После этого даже те, кто был на стороне Хадда, стали винить его во всем. Он привел их к позорному поражению, ни за что ни про что повесив двадцать человек.

– Отлично, – сказал Сириоль. – Дела складываются в нашу пользу.

Все лето «Вольные холандцы» вновь разрабатывали планы. Помимо прочего, Митт и Мильда вдруг сообразили, что никто не должен увидеть связь между Хобином и Миттом, когда мальчик бросит свою бомбу. Если только дать шпионам Харчада хоть крошечный повод – Хобина повесят. Но мальчик был уверен, что сможет лгать достаточно убедительно, чтобы на отчиме это не отразилось.

– Я много лет тренировался врать, – сказал он. – Удивительно даже, что я еще до сих пор не забыл, как говорить правду. Но сам-то Хобин не будет лезть на рожон?

В этом и была вся загвоздка. Хобин редко ходил смотреть на фестиваль. Однако если ему вдруг взбредет на ум пойти и он увидит, как Митта хватают солдаты, он вполне способен сдаться вместе с пасынком и все испортить.

– Очень уж он честный, вот в чем беда, – посетовал Митт.

Он пришел посоветоваться к «Вольным холандцам». Они начали думать вместе. И сообразили. Хам, которому всегда нравился Хобин, завязал с ним дружбу. Они все лето вдвоем гуляли по Флейту. Причем Хам действовал неожиданно хитроумно. Он постепенно приучал Хобина ко все более долгим прогулкам. К концу лета приятели проводили на пустошах весь день, ужинали на каком-нибудь постоялом дворе и возвращались в Холанд уже затемно.

– Вот видишь? – объяснил Хам Митту, медленно и широко ухмыляясь. – А в день фестиваля мы пойдем до Высокой мельницы, это в двадцати с лишним милях, и нас там будут видеть. Я позабочусь о том, чтобы владелец постоялого двора мог поклясться, что мы там были.

А потом, к великой досаде Митта, в дело вмешалось другое общество борцов за свободу – «Руки, протянутые на Север». Оно прикрепило объявления к воротам дворца и к баракам, где корявым почерком и еще более корявым языком обещалось убить Хадда во время Морского фестиваля. «И исчо стоко ваших, скоко получица».

– Ну, все! – отчаялся Митт, как только услышал об этом.

Мильда снова разбила все яйца – и в придачу еще кувшин с молоком, и они с Миттом схватили по малышке и побежали к Сириолю.

– Что нам делать? – спросил Митт. – Теперь весь город будет кишеть шпионами и солдатами. И вообще, кто они, эти «Руки, протянутые на Север»?

– Я их не знаю, – ответил Сириоль. – Это плохо. Граф может отменить празднование.

– Пусть даже и не думает! – воскликнула Мильда. – Я столько лет готовила Митта к этому! И если нам придется ждать еще год, то костюм на него не налезет.

Сириоль думал – как всегда неспешно.

– Если дворец решит не выходить на процессию, то слухи об этом до нас дойдут быстро. А тем временем надо постараться посеять немного паники. Ходите и говорите, что отмена фестиваля будет для Холанда очень дурным предзнаменованием и все такое прочее.

И «Вольные холандцы» роняли словечко тут, словечко там. Большинство из них ограничивались только намеками на дурные приметы. Но Митт чувствовал, что не может оставить все на волю случая. Всякий раз, когда Хобина поблизости не было, Митт страстно шептал всем, кто оказывался в мастерской, о наводнениях, пожарах, голоде и чуме.

– И это еще самое меньшее, что будет, если старый Хадд побоится устроить фестиваль, – заключал он и строил страшные рожи, намекая на множество других не поддающихся описанию несчастий.

Когда Мильда ходила за покупками, то говорила о том же.

Спустя четыре дня этот слух вернули Митту инспекторы, пришедшие со своим еженедельным визитом.

– Слышали, что болтают? – начал один из них. – Будто если Хадд отменит фестиваль, то море поднимется и выплюнет на Холанд чудовищ! И еще кучу всяких небылиц…

– Да, – поддержал его второй. – Чудовищ с лошадиными головами и рогами, как у быков. Я хочу сказать – конечно, это смешно. Ну ничего, люди узнают, что фестиваль в этом году все-таки состоится, и в городе станет намного спокойнее.

Когда они ушли, Хобин еще долго смеялся.

– Чудовища! Митт, не вздумай слушать такие глупости.

– Не беспокойся! – откликнулся тот.

В душе он был удивлен тем, как разрослись эти слухи.

На следующий день Хадд объявил, что фестиваль будет проходить как обычно. Граф не был трусом. И дураком тоже не был. Известия, которые приносили соглядатаи Харчада, ясно показывали, насколько сильно его ненавидят в Холанде. Он понимал, что отказ от праздника может вызвать волнения. Вот и не стал его отменять. Однако запретил всем своим внукам принимать участие в шествии. В этот год процессия должна была состоять из слуг, торговцев и их сыновей – из тех, за кого можно не волноваться.

Эта новость стала для Йинена большим ударом. Он уже много месяцев предвкушал фестиваль. И так надеялся ударить Хадда трещоткой. Он представлял себе, как будет вращать трещотку прямо под длинным крючковатым носом деда, все ближе и ближе, и наконец бам! А теперь… Йинена ничуть не утешило позволение пойти на пир после шествия. А последней каплей стало известие, что его отец участвовать в шествии будет. Старший сын Хадда, Харл, был рад остаться во дворце, где ему ничего не грозило. Тем не менее кому-то из родственников графа надо нести Либби Бражку, и Хадд выбрал Нависа. Навис был его самым ненужным сыном. И потом, Хадду Навис не слишком нравился.

– Это нечестно! – сказал разочарованный Йинен Хильди. – Почему отцу можно, а мне – нет?

– Теперь ты меня понимаешь, – без всякого сочувствия ответила сестра.

Девочкам вообще никогда не разрешали участвовать в шествии.

Когда эти известия окольными путями дошли до «Вольных холандцев», Сириоль обрадовался.

– Меньше шансов на то, что нашего Митта узнают, – пояснил он.

Другие меры безопасности вызвали у заговорщиков больше беспокойства. За неделю до фестиваля всем шаландам было приказано перейти в дальнюю часть гавани. Сириолю пришлось ставить «Цветок Холанда» к самому крайнему причалу бок о бок с шестью другими суденышками, которые бились и терлись друг о друга. Он раздраженно ворчал. И заворчал еще сильнее, когда в последние два дня перед праздником лодкам вообще запретили выходить из гавани и входить в нее, а каждые несколько часов солдаты их обыскивали. В это же время Харчад распорядился снести все жилые дома вдоль берега, где расчистили большое пространство, засыпав его каменной крошкой. Это было уже серьезнее. Улица, на которой Митту предстояло присоединиться к процессии, исчезла. Им поспешно пришлось выбрать другую улицу, дальше от берега. Мать и сын пришли в бешенство. Ведь когда-то они жили в одном из этих домов!

– Столько домов разрушили – и лишь для того, чтобы его мерзкий старый папаша остался цел! – воскликнул Митт.

– Их следовало бы снести уже давно, – отозвался Хобин. – Там были сплошные клопы и крысы.

– Но бедняг, что там жили, выгнали на улицу! – запротестовала Мильда.

– Так на улице и то чище, – заявил Хобин. Он причесывался, готовясь уйти на собрание гильдии оружейников. – И вообще я точно знаю, что три товарищества предложили им поселиться в помещении своих гильдий, включая и оружейников. Но для них строятся новые дома, дальше от берега, на Флейте.

– Граф строит им дома? – недоверчиво переспросил Митт.

– Нет, – ответил Хобин. – Неужели граф стал бы делать такое? Нет. Это один из его сыновей. Кажется, Навис.

Он надел свою нарядную куртку и начал спускаться вниз. Митту показалось, что отчим немного раздосадован тем, что Навис отнял у оружейников всю славу.

– Когда он вернется, то снова начнет говорить об Уэйволде, – предположил Митт, едва внизу хлопнула дверь и Хобин ушел. – Вот увидишь. Ну, после завтрашнего уже не страшно, если вы туда и уедете.

– Митт, я волнуюсь! – воскликнула Мильда. – Все наши планы!..

А тот испытывал только приятное возбуждение.

– Ты что, мне не доверяешь, что ли? Перестань. Давай посмотрим костюм.

Мильда взволнованно рассмеялась и принесла красно-желтый костюм, который прятала под недавно купленным ковром.

– Право, ты не знаешь, что такое страх, Митт! Точно, не знаешь! Ну вот. Проверь, впору ли он тебе.

Костюм был странный и довольно нелепый. Штаны доходили Митту до тощих икр. Одна брючина красная, другая – желтая. Верх тоже был сшит из разноцветных кусков – так, чтобы над красной штаниной была желтая пола, а над желтой – красная. Куртка немного болталась на Митте. Но он застегнул ее и завершил наряд озорной шапкой с двойным хохолком на макушке, похожим на петушиный гребень.

– Ну, как я выгляжу?

Мильда была в восторге.

– Ох, какой ты красавчик! Ты вылитый купеческий сынок!

Митт глянул в зеркало, готовясь с ней согласиться. Он чувствовал себя настоящим щеголем. И испытал легкое потрясение. Он хорошо смотрелся в ярком наряде, это правда. Но на его лице было то, чего никогда не встречалось на гладких лицах богатых мальчиков: морщинки. Они делали его хитрым и старым. Это было смышленое лицо бедного городского паренька, который бегает по улицам, предоставленный сам себе. И в то же время – и это поразило Митта сильнее всего – на него смотрело младенческое лицо. Он никогда еще не видел, чтобы у мальчишки были такие чистые, лишенные выражения черты. А глаза – такие же широко открытые и невинные, как у его маленьких сестер. Митт поспешно изменил выражение лица, изобразив свою самую задиристую улыбку. Щеки наморщились, глаза хитро заблестели. Митт тряхнул верхом шапки.

– Кукареку! Приходи, фестиваль!

А потом он отвернулся от зеркала и больше в него не глядел.