Текст книги "Женщина, которой я хотела стать"

Антония продолжила семейную традицию и пошла учиться в школу-пансион в Англии. С ней очень интересно – мы провели с ней наедине чудесные дни в Нью-Йорке, Лондоне, Париже и Шанхае, где выкроили денек для поездки в пригород, чтобы посмотреть маленькие городки, известные своими потрясающими садами.

Мы с Барри проводим с внуками каждые рождественские и новогодние каникулы – иногда отдыхаем на нашей яхте, а иной раз отправляемся исследовать новые маршруты на суше. Так как мой день рождения приходится на канун Нового года, они всегда готовят мне какой-то сюрприз: делают коллаж, сочиняют песню или приносят праздничный торт прямо в постель, как во время изумительных новогодних каникул, которые мы провели в Чилийской Патагонии. А еще они пишут письма. Мы всегда обмениваемся новогодними посланиями, полными любви и самых лучших пожеланий.

Все бабушки и дедушки считают своих внуков удивительными, и я, конечно, не исключение. Пока я писала эту книгу, меня осчастливили четвертым внуком – его назвали Леон, в честь моего отца. Это третий ребенок Александра и их первенец с Эй Кэй – так мы зовем его очаровательную спутницу Элисон Кэй. Я уже предвкушаю, какими будут наши отношения с Леоном, – надеюсь, между нами возникнет своя, особая связь, как и с другими внуками.

Я много любила и часто влюблялась – возможно, потому, что мне не надо было ничего взамен, а может, я просто была влюблена в само ощущение влюбленности. Влюбленность для меня была приключением, а не потребностью. Отец подарил мне так много любви, что я не нуждалась и не стремилась заполучить ее от кого-то другого. Эта моя эмоциональная независимость у одних мужчин вызывала неуверенность в себе и отчаяние, для других это было облегчением. Не то чтобы я никогда не вела себя как все остальные девушки, которые иногда испытывают ощущение зависимости и ревность, ждут того самого телефонного звонка и совершают дурацкие поступки. Конечно, все это у меня тоже было, и не раз.

Впервые я влюбилась в Брюсселе: в мальчика по имени Чарли Бушонвий, которому до меня не было никакого дела. Я наблюдала за ним, когда он возвращался домой из школы в трамвае, который следовал по маршруту номер 4. У него были зеленые глаза и родинка в уголке левого глаза. Он носил замшевую куртку и был очень стильным. Я тогда была еще совсем девочкой – ни намека на грудь и все прочее. Думаю, он даже не подозревал о моем существовании, а вот я грезила о нем довольно долго и во время учебы в школе-пансионе рассказывала всем, что он был моим парнем, хотя, конечно, это было не так.

Мой первый поцелуй был с итальянцем. Его звали Ванни, сокращенно от Джованни, и мы поцеловались в кафе отеля Rouge на курорте Милано-Мариттима Адриатического побережья Италии, куда мы с родителями и братом приехали на отдых. Мне было четырнадцать. Ванни был безумно сексуальным парнем, и ему, должно быть, было больше восемнадцати, потому что он гордо разъезжал на маленьком желтом «Альфа Ромео». После обеда мы встречались в отельном кафе и целовались. Моя мама отправляла Филиппа шпионить за нами, и он просто сидел в сторонке. Мы с Филиппом жили вместе, и однажды ночью, пока мой брат спал, Ванни пробрался к нам в комнату. Все происходило крадучись, шепотом, и я чувствовала себя очень взрослой, но не смогла оправдать его надежд. Ванни хотел от меня большего, чем то, что я готова была ему дать, так что наш милый флирт так и остался на стадии поцелуев. Потом мы еще переписывались в течение какого-то времени, что было как нельзя кстати с точки зрения изучения языка – я выучила итальянский благодаря любовным письмам.

Мои первые серьезные отношения были с парнем по имени Сохраб. Он родился в Иране и изучал архитектуру в Оксфорде. У него была красивая улыбка, он ездил на бирюзовом «Фольксвагене» и был очень обходителен со мной. Я тогда только приехала в Stroud Court, школу-пансион для девочек рядом с Оксфордом. Учеба еще не началась, но я приехала пораньше, как и Даная, гречанка из Афин, и мы с ней в тот год стали лучшими подругами. Мы с Данаей сходили на выставку скульптур Генри Мура в музей Эшмола, а потом пошли пить чай в отель Randolph, который был напротив. Там мы познакомились с двумя симпатичными персами – Сохрабом и Шиданом – и тут же подружились.

Согласно школьным правилам, нам разрешалось покидать территорию пансиона по вечерам в среду и воскресенье и на целый день по субботам. В следующую среду Сохраб пригласил меня в кино на «Доктора Ноу», первый фильм о Джеймсе Бонде. Мой английский был так себе, поэтому я не поняла почти ничего из того, о чем говорили персонажи, но чудесно провела вечер. Сохраб был добр и учтив. Мои родители как раз находились в процессе развода, в котором было мало приятного, и после чтения писем из дома на меня накатывали грусть и ощущение бессилия. Сохраб утешал меня и угощал индийской кухней. До этого я никогда не была в ресторане с парнем, и это казалось чем-то особенным.

Потом мы шли в его комнату на улице Банбери-роуд, где из мебели стояли только большой стол у окна и широкая кровать. Там было очень влажно и холодно, и каждый час ему надо было опускать монету в шесть пенсов в обогреватель, чтобы тот продолжал работать. Его кровать дарила ощущение уюта, как и он сам. Мы подолгу целовались. Я была девственницей и все еще носила девчачье хлопчатобумажное нижнее белье, за которое мне было стыдно. Мне хотелось казаться старше и искушеннее, но я не хотела заниматься сексом. На какое-то время мы расстались, а потом снова начали встречаться, и к тому времени я уже купила шелковое белье. Мне было 16. Он стал моим первым любовником – нежным и внимательным. Мне было хорошо с ним. Много-много лет спустя я узнала, что я тоже была у него первой. Ему был 21 год.

На следующее лето мы с папой и братом поехали на отдых в итальянский Риччоне. Сохраб и Шидан приехали на машине из Англии, чтобы увидеться со мной по пути в Иран, где они собирались продать маленький бирюзовый «Фольксваген» и подзаработать, перед тем как вернуться в Оксфорд. Они недолго пробыли с нами, от силы один вечер. Что случилось потом, помнит по сей день даже мой брат, который тогда был еще ребенком, и до сих пор не понимает, почему это произошло. Вот она я, влюбленная в Сохраба, в отельном номере на моей прикроватной тумбочке его фотография в рамке, а уже на следующий день я иду на пляж и встречаю Лучо. Он стал моим следующим парнем.

Лучо было 22, он был очень красив и похож на итальянского актера Марчелло Мастроянни. Мы влюбились друг в друга. Он был опытный и страстный. Он отводил меня в сосновый лес за пляжем, крепко держа за руку. Мы часами занимались любовью, и с ним я почувствовала себя настоящей женщиной. Днем я была обычной семнадцатилетней девушкой, которая приехала на отдых с отцом и братом, а под покровом ночи вела тайную жизнь, превращаясь во взрослую женщину, у которой страстный роман. Лучо был по уши влюблен, как и я.

Наша страстная переписка продолжалась долгое время, и периодически нам удавалось встречаться. Однажды в Милане, куда отец взял меня с собой в командировку, мы на весь день заперлись в номере отеля возле железнодорожной станции. Как-то раз я поехала к нему в гости, в город Кревалькоре неподалеку от Болоньи. Воспользовшись маминым отсутствием – они с Хансом были в какой-то поездке, – я выехала из школы-пансиона пораньше и, вместо того чтобы ехать напрямую домой в Женеву, заехала по пути в Италию. Там я познакомилась с семьей Лучо, у них была небольшая фабрика по производству сумок. Они устроили мне ужин в местном ресторане, и я спала в крошечном отеле недалеко от его дома. Потом он дважды приезжал ко мне, когда я училась в Испании. Наши страстные свидания остались у меня в памяти ярким воспоминанием.

Два года назад я получила от жены Лучо печальное известие о его смерти. Она также сообщала, что нашла у него мои письма и фотографии, и спрашивала, не хочу ли я их забрать. «Конечно», – сказала я, и какова же была моя радость, когда я получила огромную коробку с сотнями отправленных мной любовных писем, фотографиями, меню из ресторанов и билетами на поезд – он хранил их все.

Вернувшись после каникул в Англию, я увлеклась француженкой, с которой мы учились в одной школе. Ее звали Диэнна. Застенчивая и похожая на мальчика, она возбуждала во мне любопытство. Мы стали очень близки и потом вместе поступили в Мадридский университет. В Мадриде тогда были постоянные протесты против режима Франко и столько забастовок, что мы едва ли ходили на занятия, потому что университет был почти все время закрыт. Мы с ней делили мрачную комнатку в женском пансионе в районе улицы Свободы в центре Мадрида. Чтобы попасть в пансион ночью, нам надо было похлопать в ладоши, и тогда Серрано, у которого были ключи от нашего здания, открывал нам дверь и впускал внутрь. Мы подружились с ребятами с гуманитарно-философского факультета, на котором посещали занятия по испанистике. По вечерам мы ходили на фламенко, по воскресеньям – на корриду. В Мадриде в то время мало что происходило и все еще ощущались последствия гражданской войны. Атмосфера была гнетущей, и мне было скучно.

В тот год во время рождественских каникул моя жизнь круто изменилась. Мы с мамой, Хансом, его сыном Мартином и моим братом поехали на праздники в Швейцарские Альпы, в город Гштад. Мы остановились в Hôtel du Parc и проводили время довольно однообразно, как вдруг однажды в деревне я случайно встретила Изабель, с которой мы были лучшими подругами, когда я училась в Pensionnat Cuche, школе-пансионе в Лозанне. Родом из Венесуэлы, красивая и изысканная, она была немного старше меня, и именно с ней, тренируясь на зеркалах, я научилась целоваться по-французски. Она жила в Париже со своей мамой и сестрой, а ее отец, Хуан Лискано, был известным писателем и представителем интеллигенции Каракаса.

Встреча с Изабель изменила мою жизнь, потому что той ночью она пригласила меня на вечеринку, где я познакомилась с миром международной элиты – той, что проводит жизнь, летая с одного роскошного курорта на другой. Вечеринка проходила в шале, принадлежавшем семейству Схорто, которое состояло из женщины английско-бразильского происхождения и ее пятерых потрясающе красивых детей. Гремела музыка, все танцевали самбу, курили, пили, смеялись и разговаривали сразу на нескольких языках. Казалось, все друг друга знают. Никогда раньше я не бывала в подобной атмосфере. Они тут же приняли меня в свой круг. Став частью компании, я не поехала со своей семьей обратно в Женеву и осталась с Изабель.

В Гштаде я познакомилась с «мужчиной постарше» – ему было за тридцать, и я ему так понравилась, что он не отходил от меня всю неделю. Его звали Влади Блатник. Он жил в Венесуэле, где у него был успешный обувной бизнес. Влади приглашал меня на званые ужины, и мы вместе каждый день катались на лыжах. В канун Нового года, на мой день рождения, он подарил мне шелковый топ с принтом, черные шелковые брюки и черные шелковые ботинки от Pucci. Это был мой первый дизайнерский наряд. В ту ночь мне исполнилось 19, и, хоть я и не ощущала себя такой же красивой и шикарной, как другие женщины вокруг, я чувствовала, что жизнь наконец началась!

Мне было неохота возвращаться в Мадрид, но надо было завершить учебный год, к тому же на весенних каникулах мы с Диэнной собирались в путешествие по Андалусии. Мы побывали в Гренаде, где любовались красотами Альгамбры, и в магической Севилье. Та поездка ознаменовала конец моей жизни в Испании. Я решила продолжить учебу в Женеве, где жили мама с Хансом, а Диэнна переехала в Андалусию. Мы дружили еще какое-то время, а потом перестали общаться.

Пару лет назад я позвонила Диэнне, чтобы пригласить ее на открытие бутика в Гонолулу, где она теперь живет. Как это часто бывает со школьными друзьями, услышав голоса друг друга, мы стали общаться, как будто бы и не расставались. «Ты можешь поверить в то, что нам за шестьдесят?» – спросила я. Мы посмеялись над абсурдностью этого факта. По ощущениям, мой возраст был таким же, как когда я видела ее в последний раз.

Я всегда старалась не терять контакта с теми, кто оказал важное влияние на мою жизнь, и с теми, кого я когда-то любила. Если я испытываю любовь, то это навсегда, и я не знаю, что может быть душевнее и глубже, чем связь со старыми друзьями и возлюбленными. Мне так повезло, что у меня было и есть столько любви в жизни. Не будь ее, я бы стала совершенно другим человеком.

Отношения со старыми друзьями приносят мне огромное счастье – они как живые зеркала, на обеих сторонах которых отражаются истории наших жизней, состоящие из смеха и печали, взлетов и падений, рождения и смерти.

Мой самый близкий и самый старинный друг – Оливье Гелбсманн – знает меня с восемнадцати лет. Он прошел со мной все этапы моей жизни, и, когда мы вместе, нам не нужно разговаривать, чтобы знать, о чем думает другой. Когда-то давно мы вместе работали, потом Оливье работал с Эгоном, а затем стал дизайнером интерьеров. Сейчас он помогает мне в разработке коллекций декора и товаров для дома DVF. Оливье был рядом, когда родились мои дети и во время всех важных событий в моей жизни. Он утешал каждого из моих парней, когда я их бросала. Оливье дружил с моей мамой, мой дочерью, а теперь – с внучками. Еще один человек, ставший другом для всех четырех поколений женщин нашей семьи, – это греческий художник Константин Каканиас, с которым мы вместе работали над вдохновляющей книгой комиксов «Ты можешь быть чудо-женщиной, так стань ею!», а также над другими проектами.

Я очень ценю воспоминания, связывающие меня с такими друзьями, как Оливье и Константин. Меняется обстановка, люди приходят и уходят, но все эти места, все переживания и все люди вплетаются в ткань твоей жизни. Ведь любовь – это не только про тех, с кем у тебя были романы, она также состоит из моментов близости, проявления внимания по отношению к другим людям, родства душ. Стоит только понять, что любовь повсюду, и ты станешь видеть ее повсюду.

Я коллекционирую не только книги и ткани, но еще и воспоминания, и друзей. Я люблю помнить. Это совсем не значит, что я цепляюсь за прошлое, скорее мне нравится ощущение близости. Это противоположность пустой болтовне и то, что приближает нас к правде. «В прекрасном – правда, в правде – красота» – как писал английский поэт Джон Китс, которого я изучала в Оксфорде.

Всю свою жизнь я старалась избегать вранья. Ложь токсична. Она приводит к недопониманию, все усложняет и разрушает счастье. Не так-то просто всегда оставаться честным, но, как и все остальное, это дело привычки. Правда очищает – она как обрезка деревьев. Чем честнее ты можешь быть, тем лучше – это упрощает и жизнь, и любовь.

* * *

Конечно, любовь бывает разной силы. Сейчас я понимаю, что среди тех многих, в кого я была влюблена, только двоих мужчин я любила по-настоящему. Я вышла замуж за них обоих: за одного – в начале своей жизни, за другого – намного позже.

Эгон. Я даже не могу передать, скольким я обязана своему первому мужу принцу Эдуарду Эгону фон унд цу Фюрстенберг. Я буду ему вечно благодарна, ведь он так много для меня сделал. Он подарил мне детей, дал свое имя, он дал мне свою веру и поддержку, он разделил со мной все, что у него было, – все свои знания и связи, и подарил свое сердце.

Мы с Эгоном познакомились на вечеринке по случаю дня рождения в Лозанне. Я помню его широкую улыбку, по-детски невинное лицо и щель между передними зубами. Он только что поступил в Женевский университет, куда я ходила на курсы. А еще он только что вернулся из Бурунди, где провел несколько месяцев с католической миссией – обучал детей и выхаживал больных проказой. Это произвело на меня впечатление. Я помню, во что была одета в тот вечер, когда мы познакомились, потому что он сделал мне комплимент, – широкие розовые брюки-палаццо и туника с вышивкой, которую я стащила из маминого шкафа. Нам обоим было по 19 лет.

Эгон идеально подходил под определение завидного жениха – австрийско-немецкий принц по отцовской линии и богатый наследник по материнской. Его мать, Клара Аньелли, – старший ребенок семейства, владеющего автомобильным концерном «Фиат». Эгон проявлял ко мне интерес, возможно, потому, что я уже обзавелась большим количеством друзей в Женеве, а он тогда только приехал. Мы много тусовались, а однажды в воскресенье поехали в соседний Межев, чтобы провести день в горах. Машина сломалась, и Эгон отправился искать помощь. Я помню, как открыла бардачок, чтобы проверить его паспорт. Я никогда раньше не встречала принцев и хотела посмотреть, был ли там указан его титул (оказалось, что нет). Когда Эгон вернулся к машине вместе с механиком, двигатель тут же завелся. С машиной все было в порядке. Я до сих пор помню, как он смутился, и его пристыженное выражение лица. Его беспомощность – вот что меня покорило.

Эгон жил в небольшой, но шикарной съемной квартире у Женевского озера, а я дома с мамой и Хансом, но мы все время проводили вместе. Мама, которая до этого не признавала ни одного из моих парней, тут же приняла его как собственного сына. Впоследствии они стали очень близки. Эгон был полон энергии и обожал приключения: он постоянно планировал путешествия и искал новые места для поездок. Как-то он предложил нам с ребятами купить групповую туристическую путевку на Дальний Восток. У меня получилось уговорить маму отпустить меня поехать с ними, но, когда она привезла меня в аэропорт, выяснилось, что все нас бросили и едем только мы с Эгоном. Я распереживалась, думая, что она не отпустит меня с ним вдвоем, но она не стала возражать.

Где мы только не были: в Индии – в Нью-Дели, Агре и великолепном Тадж-Махале, в Таиланде с его плавучими рынками, в Бирме (сейчас Мьянма) с ее сотнями пагод, в Камбодже и на руинах Ангкор-Ват, а также в Гонконге, где одежда шьется со скоростью света. Как заядлые туристы, мы целыми днями мотались по достопримечательностям, а по вечерам ужинали у местных жителей – нас приглашали благодаря связям Эгона в «Фиат». Эгон был самым обаятельным парнем на свете. Его харизма и энтузиазм были заразительны, и путешествия с ним всегда были полны сюрпризов и случайных приятных открытий.

В Бангкоке мы ужинали с Джимом Томпсоном, знаменитым американцем, который осел в Таиланде после войны и построил огромный бизнес – фирму Thai Silk Company, объединив под ее началом индивидуальных предпринимателей-ткачей, которые занимались производством изделий из шелка. Мистер Томпсон носил шелковые рубашки и брюки и бархатные тапочки с вышивкой. Он жил в великолепном старинном тайском доме, полном антиквариата, откуда можно было наблюдать за ткачами, работающими по ночам при свете фонарей на территории всего плавучего рынка. Я помню, он сказал нам, что на следующий день уезжает на отдых в малайзийские джунгли. С тех пор его никто не видел. По слухам, он был двойным или тройным агентом и его убили.

Когда мы были в Таиланде, однажды вечером, зайдя в наш отельный номер, я застала Эгона с красивой тайкой, которая делала ему массаж. Я так сильно разозлилась, что решила спуститься вниз в бар. Там американец довольно мрачного вида угостил меня крепким тайским пивом и заявил, что работает на фирму, выполняющую заказы военного ведомства, а потом сказал: «Что ж, Вьетнамская война скоро закончится, но это не имеет значения, потому что скоро на Среднем Востоке появится новый рынок для сбыта оружия». (Два месяца спустя в Израиле, Иордании и Сирии разразилась Шестидневная война 1967 года.) Меня это повергло в шок. Раньше я и не подозревала о том, что для некоторых людей война – это бизнес. Они проводят исследования, занимаются маркетингом, продажами – все как у обычной фирмы, только зарабатывают они на оружии и военных действиях. Я с содроганием узнала о том, что, как только военные подрядчики узнают, что где-то произошел военный конфликт, они тут же отправляют туда специалистов по продажам и открывают новый рынок сбыта.

Мы с Эгоном повсюду ездили вместе и вместе открывали для себя новые места. Я помню первый раз, когда он взял меня с собой на виллу «Белла» – шале его матери на курорте Кортина д’Ампеццо в итальянских Альпах. Это был самый стильный, уютный и оригинальный дом из всех, где я бывала раньше. Он был похож на пряничный домик из знаменитой сказки: полностью из дерева, с кучей антиквариата, а в интерьере неожиданным образом сочетались разноцветные ткани и тонны серебра и муранского стекла. По дому ходили горничные, одетые в тирольском стиле, и слуги при полном параде, при этом в доме не ощущалось чопорности. Молодежь целыми днями каталась на лыжах, а к вечеру все собирались вместе на ужин. Еды было в изобилии, и, конечно же, она была изумительно вкусной, а разговоры, полные шуток и юмора, не отличались особой глубиной.

Маму Эгона Клару сопровождал граф Джованни Нуволетти, через несколько лет ставший ее вторым мужем. Джованни был писателем и завсегдатаем салонов. Он был очень красноречив и устраивал приемы, а Клара была веселой и остроумной. Мы приехали на виллу «Белла» провести рождественские каникулы с компанией университетских друзей, и я жила в одной комнате с красивой рыжеволосой девушкой по имени Сэнди. Я отпраздновала там свое двадцатилетие, по-прежнему ощущая себя немного не в своей тарелке. На следующий год, когда мне исполнялся двадцать один год и я снова отмечала там свой день рождения, я уже чувствовала себя намного комфортнее и свободнее в кругу их семьи и свыклась со всем этим антуражем и образом жизни в целом.

Эгон возил меня на юг Франции, где я познакомилась с его роскошным дядей Джанни Аньелли у него на яхте и побывала на знаменитой автогонке Гран-при Монако. Мы ездили на Венецианский кинофестиваль на острове Лидо и были на балу Volpi на Гран-канале. Я познакомилась со всеми, кто где-то имел какой-то вес, – с аристократами, куртизанками, бизнесменами, актерами, художниками, завсегдатаями модных кафе и ночных клубов. У меня кружилась голова от количества имен, мест, всей этой информации – и как только я должна была это запомнить? Я как будто попала в «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя.

Но не вся наша жизнь вертелась вокруг роскоши и богатства. Эгон был настоящим путешественником: пытливый, полный энергии и любознательности, он горел желанием знакомиться с совершенно разными людьми, в какой бы стране мы ни находились, и практически вгрызался в приключения – иногда в буквальном смысле слова. Помню, как он подружился с мужчиной на старом базаре Джербы в Тунисе и тот пригласил нас к себе домой на обед. Мы шли за ним по узким петляющим переулкам, сворачивая то влево, то вправо, то снова влево, не имея ни малейшего представления о том, куда мы направляемся. Наконец мы вышли к зданию, которое выглядело как заброшенный многоквартирный дом, поднялись по лестнице и попали к нему домой, где было полно детей, некоторые из которых были, судя по всему, больны. Подали еду, но я к ней не притронулась – мне кусок в горло не лез, а Эгон разделался с ней с таким изяществом, будто мы были в самом роскошном доме Парижа. Я навсегда запомнила тот день и то, чему он меня научил. Абсолютная непринужденность, свойственная Эгону, вселяла во всех, кто находился с ним рядом, уверенность. Он был истинным принцем.

В детстве мы с семьей много путешествовали, но с Эгоном путешествия превратились в нечто большее. Он пробудил во мне любознательность и дух авантюризма, которые я пронесла с собой через всю жизнь. Я всегда готова отправиться в путь. Я путешествую налегке и сами поездки тоже не перегружаю планами, всегда оставляя время для спонтанных открытий. Даже когда я была маленькой, я любила путешествия, читая о них в книгах про Тинтина. Именно с ним я выучила географию и впервые открыла мир – Америку, Египет, Перу, Китай, Конго. Каждый раз, когда я куда-то приезжаю впервые, я всегда думаю о Тинтине.

Но самый важный подарок Эгона – это наши дети, особенно учитывая тот факт, что я была не уверена, что хочу их, – в частности, это касалось Александра. Он был непредвиденным последствием выходных, которые мы с Эгоном провели в Риме в мае 1969 года. Я тогда жила в Италии и проходила практику на текстильной фабрике Анджело Ферретти. Эгон только что завершил курс профессионального обучения в банке Chase Manhattan в Нью-Йорке и перед тем, как выйти на работу в нью-йоркский инвестиционный банк Lazard Frères, устроил себе летние каникулы и направлялся в Индию и на Дальний Восток со своим школьным приятелем Марком Ландо. Я была безумно рада его видеть, и очевидно, что он меня тоже. Он организовал шикарный ужин с друзьями в модном ресторане Tula неподалеку от Виа Кондотти. На мне был вечерний комбинезон с глубоким вырезом, который мы купили днем на распродаже на Виа Грегориана.

Я помню, как у ресторана толпились папарацци, но то, что произошло внутри, затмило даже яркие вспышки их фотоаппаратов. Эгон вручил мне изумительное кольцо собственного дизайна с нежно-голубым сапфиром в золотом обрамлении. Ужин оказался вечеринкой по случаю помолвки, и для меня это было полнейшей неожиданностью. Я была без ума от счастья, хоть и не верила до конца в происходящее. В ту ночь, когда мы остались наедине в нашей спальне, я помню, как прошептала Эгону: «Я подарю тебе сына». Неужели я сказала это всерьез? Или просто пыталась быть соблазнительной? Так или иначе, выходные подошли к концу, и Эгон отправился в Индию, а я вернулась на фабрику Ферретти.

Несколько недель спустя мы с друзьями снова поехали в Монако на Гран-при. Ферретти тоже был в Монако и предложил подвезти меня обратно в Милан в конце уик-энда. Его «Мазерати» неслась с огромной скоростью, и когда я почувствовала тошноту, то подумала, что меня укачало из-за всех этих зигзагов и поворотов. На следующий день, когда мне стало еще хуже, я решила сходить в сауну, но от этого мне не полегчало. Более того, я упала в обморок прямо посреди пьяцца Сан-Бабила – помню, как, услышав крики «Она мертва, она мертва!», я попыталась пошевелить пальцем, чтобы подать признаки жизни. Разумеется, оказалось, что я беременна. Когда доктор сообщил мне эту новость, я не могла поверить в происходящее.

Мне был всего 21 год, и больше всего на свете я хотела независимости. Кроме того, Эгон был одним из самых завидных женихов Европы. Кто поверит в то, что я забеременела не специально? Я вернулась домой, в Женеву, и пошла к еще одному врачу, который сказал, что может помочь мне прервать беременность. Я не знала, что делать.

Я обратилась за советом к маме. Она восприняла подаренное Эгоном кольцо с большей серьезностью, чем я, и была в ужасе от того, что я собиралась принять такое решение в одиночку. «Ты помолвлена, – сказала она, – как минимум ты должна обсудить этот вопрос со своим женихом». Я нехотя села писать текст телеграммы Эгону, который тогда был в Гонконге, и предоставила ему право выбора. В моем альбоме для вырезок хранится его чудесная ответная телеграмма. Предельно ясно и без тени сомнения он написал: «Выбор не стоит. Начинай подготовку к свадьбе в Париже пятнадцатого июля. Мое сердце ликует. Думаю о тебе. Люблю и целую, Эдуард Эгон».

В одночасье моя жизнь закрутилась словно вихрь, но это было приятное головокружение. Нельзя было терять ни минуты: столько всего надо было устроить – напечатать пригласительные, сшить свадебное платье, организовать церемонию и вечеринку, купить приданое. Как и всегда, мама очень мне помогла. Мы поехали в Венецию к Кларе, маме Эгона, и спланировали все сообща.

Клара была настроена очень благосклонно, а вот глава семьи Фюрстенберг со стороны отца Эгона был явно не в восторге. У них в роду не было еврейской крови, и наш союз не вызвал одобрения. Пока мы были у Аньелли, я краем уха услышала пренебрежительный выпад в свою сторону, смысл которого я поняла как «хитрая и амбициозная мещаночка из Бельгии получила то, что хотела». Меня это сильно задело, и я почувствовала себя униженной. Помню, как я уверенной походкой вышагивала по Клариному саду, поглаживая живот. В тот момент состоялся мой первый разговор с Александром. «Мы им покажем, – сказала я вслух своему нерожденному сыну, – мы покажем им, кто мы такие!»

Свадьба состоялась в Монфор-л’Амори, в предместье Парижа, 16 июля 1969 года – в день, когда первые американские астронавты отправились на Луну. Я была в свадебном платье Christian Dior, которое для меня сшил Марк Боан, главный дизайнер Дома, и оно прекрасно скрывало мою трехмесячную беременность. Церемония бракосочетания состоялась в здании администрации города, где нас расписал сам мэр, а само торжество проходило в Auberge de la Moutière – очаровательной гостинице и ресторане, которым управляли те же владельцы, что и рестораном Maxim’s.

У нас были молодые, красивые и шикарно одетые гости, восхитительная еда и замечательная развлекательная программа. Мой отец пригласил всю группу из пятидесяти музыкантов и певцов из модного русского ночного клуба «Распутин». Мне было очень неловко, когда он взял микрофон, начал петь по-русски с музыкантами и бить бокалы, но все остальные были в восторге, и свадьба удалась на славу. Единственным, кто не пришел на свадьбу, был отец Эгона Тассило – из-за давления со стороны главы их семьи, который не одобрял наш союз, он был вынужден бойкотировать вечеринку и присутствовал только на церемонии бракосочетания, но это едва ли могло омрачить праздник и нашу радость. Мы с Эгоном оставили гостей петь и танцевать дальше, а сами вернулись в Париж, переоделись и пошли гулять по магазинам на улице Фобур-Сент-Оноре.

На свадьбу мама Эгона подарила нам пляжный домик на сказочно красивом побережье Коста-Смеральда на острове Сардиния. Мы взяли с собой друзей и провели там весь август, разместив компанию из шестнадцати человек в трех малюсеньких спальнях. Мы все были так молоды, и нам было так весело.

Наш прекрасный сын Александр Эгон родился через шесть месяцев, 25 января 1970 года, в Нью-Йорке. Наша не менее прекрасная дочь, Татьяна Дезире, появилась на свет всего 13 месяцев спустя. Точно так же, как в свое время Эгон настоял на нашей свадьбе и рождении Александра, он был настойчив в своем решении сохранить Татьяну. Я снова забеременела всего лишь через три месяца после рождения Александра, при всем том, что роды были очень тяжелыми, длились 16 часов и закончились экстренным кесаревым сечением. Мне требовалась моральная поддержка, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что придется пройти через все это снова. Прелестная Татьяна появилась на свет 16 января 1971 года, на этот раз с помощью запланированного кесарева сечения. Невозможно выразить словами, насколько я благодарна Эгону за его энтузиазм и поддержку. Тот факт, что мои дети появились на свет, был в основном его заслугой, хотя впоследствии я сыграла более значимую роль.