Текст книги "Женщина, которой я хотела стать"

* * *

Жизнь в Нью-Йорке в начале семидесятых была настоящим праздником. Недвижимость была недорогой, поэтому возможность жить там была у огромного количества совершенно разных людей, в том числе творческих. В художественных галереях выставлялся поп-арт, на Бродвее выступали обнаженные актеры – все это было для нас в новинку, вместе с ощущением вседозволенности и свободы, которую, казалось, только-только изобрели. Принц и принцесса фон Фюрстенберг (мы избавились от «унд цу») были одной из самых ярких пар города. Молодость, красота и богатство внесли наши имена в списки приглашенных на каждое мероприятие и во все журнальные колонки о светской жизни. Каждый вечер мы бывали как минимум на одной коктейльной вечеринке, на ужине и иногда на балу, а под конец еще всегда заходили в какой-нибудь гей-клуб. Мы жили на Парк-авеню, при этом ощущали себя как в Европе, где продолжали проводить много времени.

Мы часто устраивали вечеринки для гостей из Европы. Я помню пышный прием, который мы устроили Ив Сен-Лорану, и как мы в последнюю минуту организовали ужин для Бернардо Бертолуччи, приехавшего представить свою картину «Последнее танго в Париже». Фильм был пикантный, даже шокирующий, так что его талантливый красавец режиссер был в Нью-Йорке нарасхват. На наших вечеринках были все – Энди Уорхолл со своим окружением, актеры, дизайнеры, журналисты и, конечно, множество европейцев. Жизнь била ключом, мягко говоря, и даже для меня это наконец стало слишком.

В браке были свои сложности. Эгон был моим мужем и моей первой настоящей любовью, но в наших отношениях появились проблемы. Ему нравилось развлекаться, испытывать новые ощущения, и он был неразборчив в своих связях. Я пыталась принять его поведение и поддержать идею свободных отношений – я ни в коем случае не хотела его осуждать. Я вела себя как ни в чем не бывало и скрывала свои страдания, не желая выставлять себя жертвой. Но у меня было двое маленьких детей, о которых надо было заботиться, и бизнес, требующий не менее пристального внимания. Настал момент, когда мне стало слишком тяжело со всем этим справляться.

Как бы странно это ни прозвучало, но именно решение развестись, которое мы приняли в 1973 году, позволило нам сохранить нашу любовь и отношения. Последней каплей стал февральский номер журнала New York, в котором вышла статья о нас. На обложке красовалась прелестная фотография, на которой мы с Эгоном позируем на фоне шатра в своей гостиной, а заголовок гласил: «Пара, у которой есть все, – достаточно ли им этого?»

Идея написания этой статьи принадлежала главному редактору журнала Клэю Фелкеру. Возвращаясь домой из Европы, в отделе светской хроники журнала Newsweek он увидел нашу маленькую фотографию, сделанную на благотворительном вечере в Техасе. За декор отвечал Сесил Битон, а среди гостей были высокопоставленные лица со всего света. Мы с Эгоном выглядели особенно роскошно. На молодой принцессе было изумительное вечернее платье от Roberto Capucci, практически полностью обнажающее грудь, а молодой принц был бесподобно хорош в безупречно сидящем смокинге.

Клэй, отвечающий за создание еженедельника, решил сделать фоторепортаж об этой молодой, возбуждающей любопытство паре и вынести историю на обложку. Написание статьи поручили Линде Бёрд Фрэнк, журналистке с феминистскими взглядами, а за снимки отвечал топовый фотограф Джилл Кременц. Фотографии получились превосходные: Эгон в метро, я в салоне красоты, дети в своей комнате, мы вдвоем идем по улице, мы с родителями Эгона в арт-галерее. Снимки сопровождались необычайно пикантными и откровенными выдержками из интервью: Эгон намекал на то, что мы состоим в свободных бисексуальных отношениях, а я сказала, что заниматься сексом в браке – это все равно что трогать правую руку левой. Мы звучали как пресыщенные циники, но мы были очень молоды, вели себя невозмутимо, чего бы нам это ни стоило, и, само собой, были слишком наивны в вопросах общения с прессой.

Результат поверг нас в шок и разрушил наш брак. Читая материал, в котором наша жизнь была показана будто под лупой и выставлена на всеобщее обозрение, я поняла, что не имею к этим двоим никакого отношения. Я не хотела быть европейской принцессой с Парк-авеню, ведущей наигранный декадентский образ жизни. Та женщина определенно была не той, кем я хотела быть. Нам нужно было расстаться, чтобы я могла остаться собой. Эгон съехал вскоре после публикации той статьи в журнале New York, но мы навсегда сохранили нашу дружбу и общую семью.

После расставания наши с Эгоном отношения стали более естественными, глубокими, искренними и уважительными. Разумеется, вначале ему было грустно и обидно, но расставание абсолютно точно было единственно верным решением, и в конце концов он принял ситуацию. Расстаться – не значит полностью вычеркнуть кого-то из своей жизни: отношения могут поддерживаться и развиваться в другом ключе. Это непростая задача, но, как и все значимое в жизни, это стоит того.

Мне не надо было заставлять себя продолжать хорошо относиться к Эгону. Он был моей первой настоящей любовью, мужчиной, за которого я вышла замуж, он подарил мне моих детей. Я никогда не осуждала его и не переставала любить, я просто больше не воспринимала нас как пару. Мы остались необыкновенно близки до самого конца его жизни. Он был мне родным. Когда в моей жизни появился Барри, мы часто путешествовали вместе с Эгоном и с детьми и всегда отмечали вместе Рождество.

Я была рядом с Эгоном, когда он умер от цирроза печени в июне 2004 года в Риме, за две недели до своего пятидесятивосьмилетия. У него уже довольно давно был гепатит С. Его образ жизни и постоянные злоупотребления привели к тому, что его здоровье наконец не выдержало. За полгода до этого, в декабре, он был слишком слаб, чтобы ехать в поместье Cloudwalk в холодный Коннектикут, поэтому мы поехали к нему во Флориду и отметили Рождество с детьми и внуками в отельном люксе в Майами. Как обычно, с нами был Барри, как и вторая жена Эгона Линн Маршал. Моей мамы тогда уже не стало, и на фоне ее утраты и болезни Эгона наша встреча в тот год была окрашена грустью. Тем не менее мы все еще были вместе, большая дружная семья.

Впервые Эгон попал в больницу, когда был в Риме. Он совсем не из тех, кто постоянно жалуется, но тут он начал звонить все чаще и чаще, чтобы поделиться своим беспокойством. Стоит ли ему делать пересадку печени? Возможно ли это? Дети навещали его по очереди. Они с Алексом ездили на термальный спа-курорт в Альбано, где тогда отдыхала его мать Клара со своим мужем. Потом в Рим полетела Татьяна и жила у него несколько недель. Вместе со своим братом Себастьяном Эгон посетил похороны их дяди Умберто. Это был его последний выход в люди – после этого его тут же снова увезли в больницу.

Татьяна приехала в Рим первой. Мы с Алексом приехали утром 10 июня 2004 года. Было очень жарко. Мы купили на улице фрукты и взяли их с собой к нему. Эгон отвел меня в сторону и попросил поговорить с врачами: он беспокоился, что они не говорят ему всей правды. Я пообещала это сделать. Мы засиделись в его палате допоздна, болтали и много смеялись. У него упало зрение и были пятна перед глазами, но в свойственной ему уникальной манере видеть красоту во всем он называл их замысловатым узором на стене. Он непременно хотел посоветовать, куда нам сходить поужинать вечером, но мы не хотели идти в шумный ресторан. Вместо этого мы поспешно вернулись в наши крохотные соседние комнатки в отеле Hassler и заказали еду в номер. Нам троим хотелось быть как можно ближе друг к другу. Мы очень переживали.

По просьбе Эгона я переговорила с доктором, и новости были неутешительные. У него отказывали почки, в легких скопилась жидкость и было слабое сердце. Я не обсуждала это с детьми. Тут не о чем было говорить. Всем все было ясно.

На следующее утро, пока мы завтракали, позвонил Эгон. У него был слабый голос, и он слегка задыхался. «Приезжайте скорее, – сказал он, а потом добавил: – Надеюсь, вы сможете побыть тут несколько дней. Вам многое надо будет уладить».

Когда мы примчались в больницу, у него в палате была толпа врачей скорой помощи и куча аппаратов. Эгона всего трясло, было видно, что ему очень больно, и нас попросили выйти. Я ходила по коридорам, мучаясь от бессилия, поднимала глаза к небу и молилась, чтобы его страдания прекратились. Вскоре после этого нас снова пустили к нему. Он тяжело дышал, лежа в кислородной маске. Алекс сидел в кресле и плакал, Татьяна гладила Эгона по голове, а я держала его за руку, когда его дыхание остановилось. Он затих, уснул вечным сном и отошел в мир иной. Я осторожно прикрыла ему веки. Это вышло очень естественно, как некий акт любви, доверия и дань уважения всему, что мы друг для друга значили. Для меня было честью быть рядом.

Моим первым инстинктом было защитить детей. Подобно львице, я скомандовала, чтобы они вышли из палаты. Появились медсестры и, констатировав смерть, собрали его вещи, накрыли тело и погрузили его на каталку, чтобы вывезти из палаты. Я шла вслед за ней по длинным коридорам, и не успела я моргнуть, как мы оказались в комнате, где кто-то протянул мне что-то похожее на меню. Там были фотографии с ценами. Сообразив, что мы в морге, я обратилась к детям: «Мне нужна ваша помощь. Нам нужно выбрать гроб».

Первым делом надо было уладить организационные вопросы. Вместе с крестной и тетей Эгона Марией Сол мы решили, что устроим прощание на следующий день в любимой церкви Эгона Санта-Мария-ин-Монтесанто на Пьяцца-дель-Пополо. Провести службу я попросила друга семьи отца Пьера Рише. Дочь Марии Сол Тициана опубликовала новость в газетах. Эгон хотел быть похороненным в австрийском городе Штробль-ам-Вольфгангзе рядом со своим отцом и предками, поэтому нам надо было получить документы в посольстве. Сюзанна Аньелли, другая тетя Эгона, была министром иностранных дел Италии, и, как только она решила этот вопрос, похороны в Австрии были назначены на понедельник и их подготовку взял на себя брат Эгона Себастьян. Была уже пятница. Все происходило очень быстро. Эгон был прав. Было много дел, которые нужно было уладить.

Вся семья Эгона и сотни его друзей устремились в Рим на прощальную церемонию. Мы с Татьяной заказали цветы, его любимые белые лилии, и церковная служба прошла великолепно, если бы только не отсутствие музыки – я просто-напросто забыла распорядиться насчет нее. После службы я организовала поминки для друзей в квартире Эгона, но, похоже, совершила большую ошибку, отдав распоряжение, чтобы его тело доставили из церкви обратно домой. На закате кортеж из трех машин, за рулем которых были красивые элегантные водители, выехал в Австрию.

Похороны Эгона были назначены на понедельник. До Зальцбурга мы летели на самолете Барри, с нами были сестра Эгона Ира и ее сын Губерт. Когда мы приехали в Штробль-ам-Вольфгангзе, гроб с телом Эгона уже стоял в библиотеке в доме в их родовом поместье Hubertushof на озере Вольфгангзе недалеко от Зальцбурга. Это огромный старинный охотничий дом, который передается из поколения в поколение по мужской линии семейства Фюрстенберг и теперь принадлежит Александру. Повсюду были цветы. Там у меня наконец появилось время сесть рядом с Эгоном и попрощаться с ним по-человечески.

Мы знали друг друга с восемнадцати лет. Мы вместе выросли, вместе развлекались, вместе играли во взрослую жизнь, вместе стали родителями. С момента нашей первой встречи наши отношения претерпели множество изменений, но мы никогда не переставали любить друг друга. И вот его не стало.

Я вышла прогуляться в сад, вернулась, села за стол в библиотеке и написала ему письмо. Я специально выбрала очень тонкую бумагу, чтобы ее можно было сложить в маленький квадратик, и положила на сердце, запихнув себе в белье. Приехали его друзья и члены семьи, подали напитки и легкие закуски. В двенадцать часов гроб с телом Эгона поместили на повозку, запряженную лошадьми. Мы вышли из дома и медленно направились к маленькой церквушке в центре деревни в сопровождении группы музыкантов. Озеро блестело в лучах солнца.

На этот раз у нас была органная музыка, и служба получилась очень проникновенной. Татьяна прочитала речь, которую написала сама, – она была настолько прекрасной, что я потом напечатала ее, чтобы сохранить на память. Затем все двинулись за гробом к небольшому церковному кладбищу, где Эгона похоронили в семейной усыпальнице рядом с его предками. Его похороны ознаменовали конец давней традиции. Он стал последним Фюрстенбергом, похороненным там, потому что в склепе больше не осталось места. Когда настала моя очередь сыпать землю в могилу, я достала письмо, которое держала на груди, и бросила на гроб. Эгон всегда любил и хранил мои письма, это останется с ним навечно.

* * *

Несмотря на то что идея расстаться с Эгоном принадлежала мне, я не находила себе места – это свойственно большинству женщин, когда заканчиваются отношения, которые много значили. Мне было всего 26 лет. Ясю Гавронскому, красивому итальянскому журналисту польского происхождения, было за тридцать. Он был нью-йоркским репортером итальянского телеканала и лучшим другом дяди Эгона Джанни Аньелли. Дружба и романтическая связь с Ясем помогли мне самоутвердиться, что для меня было очень важно после разрыва с Эгоном. Поначалу мы держали наши любовные отношения в тайне. Как-то летом, когда дети были с бабушками, он пригласил меня поехать с ним на остров Понца, где у него был дом. Каждый день на закате мы поднимались на вершину горы и шли вдоль всего острова к маяку. Там я впервые для себя открыла прелесть пеших прогулок, и до сих пор, когда мы бываем на Понца, мы с Барри и всей семьей всегда ходим на прогулку по тому изумительному маршруту.

С Ясем я провела свою самую первую ночь в поместье Cloudwalk. Это был канун Нового, 1973 года, мы готовили бараньи ребрышки и пили шампанское, поднимая тосты за Новый год, мой новый дом и новую жизнь. Ясь был тем человеком, кто начал подстригать растущие возле дома сосны, с ним же я отправилась на свою первую долгую прогулку по тем краям. Очень образованный и добрый, Ясь был в браке, но они с женой не жили вместе. Он не хотел серьезных отношений, да и я, в общем-то, тоже. Тот период был для меня временем исцеления, приятным и легким. У меня почти не было свободного времени: дома меня ждали дети, на работе – мои платья. Ясь был моим личным островком спокойствия, хотя и дети с ним хорошо ладили.

На работе чувствовалось, что настоящий успех уже не за горами. Платье с запа́хом уже появилось, и продажи шли очень хорошо. Я путешествовала по всей Америке, и мое имя знали в каждом доме. В моем нью-йоркском доме я жила с мамой и детьми. Мы вместе ужинали, а когда они шли спать, я выходила в свет. Я чувствовала себя свободной и уверенной в собственных силах. Было непросто все это совмещать, но это был мой выбор, и он того стоил. Надев высокие каблуки, я с удовольствием разъезжала по стране с небольшой сумкой, набитой платьями из джерси. Настала моя очередь почувствовать свободу и экспериментировать. Во время командировки в Лос-Анджелес за одни выходные я успела пофлиртовать и с Уорреном Битти, и с Райаном О’Нилом. Мои мечты о мужской жизни в женском теле становились реальностью. Для молодых, красивых и успешных жизнь в 70-х была прекрасна.

А потом я встретила Барри Диллера.

Мне было 28, когда Барри ворвался в мою жизнь и нашу семью. Я не могла и подумать, что этот загадочный успешный тридцатитрехлетний руководитель киностудии станет таким важным человеком для меня и моих детей. Мы оба были молодыми магнатами: он – новый руководитель Paramount Pictures, я – молодая владелица успешного модного бренда. Я читала о нем, но даже не догадывалась, что после нашего знакомства на вечеринке, которую я устроила в своей нью-йоркской квартире для влиятельного голливудского агента Сью Менджерс, нас обоих захлестнет страсть. Я помню, как он зашел в квартиру, в которой уже было полно народа, помню, как Сью представила нас друг другу, помню его низкий властный голос и помню, как подумала, что было бы интересно иметь такого друга, как он. Он пробыл недолго, но позвонил мне на следующее утро и пригласил на ужин в тот же вечер. Когда он приехал за мной, его ждал сюрприз – я приготовила ужин дома. Мы поели, немного посидели. Обоим было неловко, и он вскоре уехал.

На следующий день я улетела в Париж. Он звонил мне каждый день, его голос был полон соблазна, и через несколько дней он внезапно спросил: «Не хочешь приехать в Лос-Анджелес на выходные?» Почему бы и нет, подумала я – его повелительный тон пробудил во мне любопытство. Вперед, навстречу приключениям. Рейс из Парижа в Лос-Анджелес был с посадкой в Монреале. Помню, как искала телефонную будку, чтобы позвонить Ясе. Я рассказала ему, что кое-кого встретила и лечу к нему в ЛА. Оглядываясь назад, я понимаю, как это было жестоко с моей стороны, но мое стремление к честности в отношениях не оставляло выбора. Мне сразу стало легче.

Я так стремилась попасть в Лос-Анджелес, что, казалось, мне даже не нужен был самолет, чтобы взлететь. Когда мы пролетали над Аризоной, я ушла в туалет и пробыла там все время, пока мы не начали снижаться. Я уложила волосы, сделала макияж, переоделась и вышла из самолета в полной боевой готовности: на мне был облегающий брючный костюм в тонкую полоску и ботинки на высокой платформе. Барри ждал меня у выхода. Он распорядился, чтобы мой багаж доставили отдельной машиной, а я поехала с ним в его желтом «Ягуаре» Е-класса. Он устроил мне роскошный прием, я была в Голливуде, и мне казалось, будто я попала в кино. По дороге он спросил, хочу ли я заехать в гости и выпить у его друга, легендарного продюсера Рея Старка, или поехать домой. Мы поехали домой.

Его дом оказался красивым уединенным особняком в калифорнийско-средиземноморском стиле и располагался в конце длинной аллеи в районе Колдвотер-каньон. Дворецкий-англичанин провел меня в гостевую комнату, где меня ждал яркий букет цветов. Мне не надо было приводить себя в порядок, я и так была во всеоружии. Наверное, мы поужинали. Я не помню. Зато я помню, как мы сидели, прижавшись друг к другу, на диване в гостиной. Таким же резким тоном, как когда он скомандовал мне прилететь в ЛА, он сказал: «Пойдем в постель». Мы оба неподвижно лежали в его кровати, накрывшись покрывалом, и ужасно нервничали. Нас буквально трясло. Мы выпили по таблетке валиума и заснули.

На следующий день он пошел на работу, а я отправилась исследовать дом. Каким же он был загадочным мужчиной! Я ничего не знала о его жизни, и мне было очень любопытно. В ящиках было пусто, по книгам, расставленным на полках, тоже ничего особо не скажешь. Позже выяснилось, что он только-только въехал в этот дом и вся мебель была предоставлена отделом реквизита студии Paramount. Он вернулся домой в середине дня, мы пообедали и пошли в бассейн. Сексуальное напряжение нарастало. Когда мы наконец поддались ему, страсть накрыла нас с головой, и с самого первого прикосновения он отдался мне полностью и безоглядно, как никто раньше. Позже он признался мне, что тоже не испытывал ничего подобного и уж точно никому не открывался так, как мне. Между нами произошло нечто особенное и судьбоносное, и с того самого момента мы любим друг друга без памяти.

Его друзья не могли поверить в происходящее. Никто раньше не видел его с женщиной. Я чувствовала себя самой особенной женщиной в мире.

С тех пор Барри навсегда стал частью моей жизни. Он полюбил меня безусловной любовью, угадывал мои желания и потребности и никогда не переставал поражать меня своим безоговорочным доверием. После этих невероятных выходных я вернулась в Нью-Йорк, и наши жизни больше не были прежними. Барри разделил рабочее время между ЛА и Нью-Йорком, где он поселился в здании Hampshire House в районе южной части Центрального парка. Иногда я оставалась у него, иногда он у меня на Парк-авеню. Я помню, как он впервые побывал в нашем поместье Cloudwalk. Дети отправились туда днем ранее вместе с няней, а мы с Барри должны были подъехать в субботу. Он страшно волновался перед знакомством с детьми. Он как мог оттягивал отъезд, настаивая на том, что ему сначала надо заехать к своему портному, у которого он заказал несколько костюмов. Он без конца твердил, что не знает, как обращаться с детьми. Наконец к середине дня мы добрались.

Как только мы зашли в дом, он тут же расслабился и уселся в уютном кресле у телефона в гостиной, в котором он сидит до сих пор. Татьяна и Александр вели себя так же невозмутимо, как и всегда при знакомстве с моими друзьями, и его нервозность сразу же улетучилась. Я помню, как он рассказывал мне, что, когда он остался с ними в комнате один, четырехлетняя Татьяна, решившая разузнать, что он за человек, спросила его: «С кем ты дружишь?» Никто из нас не помнит, что он ответил, но мы навсегда запомнили ее вопрос.

С тех пор прошли десятилетия, но мы по-прежнему с удовольствием проводим выходные в Коннектикуте все вместе. Как-то вечером по пути обратно в Нью-Йорк мы проезжали мимо пожилой пары, которая переходила Лексингтон-авеню. Барри сбавил скорость, чтобы пропустить их, и, пока они переходили дорогу, держась друг за друга, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль: однажды и мы будем такой пожилой парой, помогающей друг другу перейти улицу. Мы оба отлично помним эту сцену, только он считает, что это случилось на Мэдисон-авеню, а я уверена в том, что на Лексингтон-авеню.

Барри вошел в нашу семью с чудесным принципом «нет ничего невозможного».

В 1976 году на День матери Барри подарил мне маленькую моторную лодочку, чтобы дети могли научиться кататься на водных лыжах на озере Кэндлвуд возле поместья Cloudwalk. В тот год мы устроили шумное празднество по случаю Дня независимости. Майк Николс приехал с Кэндис Берген, Луи Маль один (они с Кэндис поженятся спустя пару лет), режиссер Милош Форман и писатель Ежи Косинский тоже были нашими гостями, а моя ближайшая соседка, светская львица Слим Кит, пришла с актрисой старых фильмов 30-х и 40-х годов Клодетт Кольбер, которая у нее гостила. «О, я так хочу прокатиться на вашей яхте!» – сказала Клодетт Барри, когда в разговоре мы упомянули, что до этого провели день на своей лодке. Мы от души посмеялись над тем, что она вообразила, будто наша маленькая моторная лодочка была яхтой. Но Клодетт как в воду глядела, потому что Барри так и не избавился от своего пристрастия к лодкам. Они просто становились все больше и больше.

Барри всех нас баловал. Он приносил детям реквизит из сериала «Счастливые дни», возил нас в Доминиканскую Республику и в Диснейленд. Но больше всего они любили бывать в его доме в Лос-Анджелесе – там были бассейн и его колли, Стрелка и Рейнджер. Он водил детей в павильон Paramount, где шли съемки фильма «Несносные медведи». В канун Нового года, когда мы отмечали мое двадцатидевятилетие на вечеринке у Вуди Аллена, он подарил мне двадцать девять бриллиантов в коробке из-под пластырей.

В марте 1976 года я попала на обложку журнала Newsweek. Все та же Линда Бёрд Фрэнк, которая была автором материала в журнале New York, положившего конец нашему браку с Эгоном, написала великолепную статью на семь полос об успехе моего бренда. Барри очень мной гордился. В тот понедельник он нанял фотографа, чтобы он сделал фотографии журнала на витрине новостных киосков во всех районах Нью-Йорка, и приготовил для меня альбом. Я подколола его на тему того, что он забыл включить туда фотографии иностранных киосков – журнал со мной на обложке продавался на каждом континенте. Вот так мы, два молодых босса – одной 29, другому 34, – жили на полную катушку и чувствовали себя на вершине мира.

По пути в Cloudwalk мы часто заезжали в кинотеатры, где шли предпоказы его картин, чтобы посмотреть на реакцию публики. На первом из тех, что мы посетили, показывали фильм «Вон Тон Тон: собака, которая спасла Голливуд» – ему не удалось стать лидером проката. К счастью, после этого у Барри вышло много блокбастеров – «Марафонец», «Лихорадка субботнего вечера», «Бриолин» и «Городской ковбой». А еще я помню, какие переживания у него вызывали созвоны с вице-президентами по продажам каждое воскресное утро. Они отчитывались по кассовым сборам, и пепельница на прикроватном столике Барри быстро наполнялась окурками.

Летом 77-го мы решили отправиться с детьми в автопутешествие через всю страну. Прилетев в Денвер, мы арендовали дом на колесах, Барри сел за руль. Не успели мы отъехать от аэропорта, как у нас спустило колесо и пришлось остановиться на обочине трассы, чтобы менять его. В этом передвижном доме мы провели около четырех дней и прозвали его «Фантазия-1». Мы проехали от горы Пайкс-пик до города Дуранго в штате Колорадо, заехав в Долину Монументов по дороге к водохранилищу Пауэлл в штате Юта. Там мы взяли в аренду плавучий дом и назвали его «Фантазия-2». Я готовила еду, Барри с Александром были штурманами, а Татьяна была ответственной за наши спальные места, но после двух ночей, проведенных в доме на колесах, мы решили, что на ночь будем останавливаться в мотелях.

У плавучего дома были свои сложности. Барри боялся, что судно сорвется с якоря, отдрейфует к плотине и свалится в водопад, поэтому по ночам он не смыкал глаз. Услышав слово «плотина», я тоже начала психовать, потому что думала, что это как-то связано с атомной энергией. Пока я доставала Барри своими переживаниями насчет ядерной энергии, Татьяна с Александром нашли себе развлечение ловить мух, которые сотнями роились в плавучем доме. Тем не менее водохранилище Пауэлл – очень красивое место, и нам удалось отлично провести там время.

Последним отрезком пути должен был стать сплав по реке Колорадо, но Барри сказал, что с него хватит – он был выжат как лимон после управления сначала домом на колесах, а потом плавучим домом, – так что он уехал и решил отсидеться в отеле в Лас-Вегасе. Мы же с Александром и Татьяной все-таки спустились по реке в компании двух лодочников-братьев, останавливаясь по пути в палатках на берегу. Мы чудесно провели время: днем на реке, ночью – в спальных мешках под открытым небом. Думаю, нашим сопровождающим путешествие тоже понравилось, учитывая количество алкоголя, которое они взяли с собой. По окончании нашего рафтинг-тура Барри прилетел за нами на вертолете к Гранд-Каньону, и мы вместе полетели домой – уставшие, грязные и счастливые.

В конце 1977 года, к своему тридцатилетию, я купила себе большую красивую квартиру на двенадцатом этаже дома по адресу 5-я авеню, 1060. Раньше она принадлежала Родману Рокфеллеру. Оттуда открывался потрясающий вид на пруд в Центральном парке, и каждый вечер мы могли любоваться фантастически красивыми закатами. Моя близкая подруга Франсуаза, первая жена Оскара де ла Рента, помогла мне обставить квартиру – интерьер получился роскошным и немного богемным. Огромные мягкие диваны с бархатной обивкой, стены, обитые пурпурным шелком, в главной спальне были обои с розами, а на полу лежал леопардовый ковер. Барри переехал к нам, и я сделала ему личную ванную и гардеробную комнату рядом с нашей спальней. Половину времени он проводил в ЛА, но, когда приезжал в Нью-Йорк, мы прекрасно проводили время все вместе. Мы устраивали шумные вечеринки с кучей гостей в честь выхода его фильмов. Дети полюбили Барри, как и он их, но, как и любой разумный человек, он ругал их, когда они плохо себя вели. Эгон ценил участие Барри в жизни детей и шутил на тему того, что у них «два отца».

Мы с Барри часто ходили по барам и ресторанам, когда он бывал в Нью-Йорке, а когда его не было, я ходила одна. Иногда я флиртовала с другими мужчинами и молодыми парнями. Такие уж были времена в Нью-Йорке – мы были очень свободных взглядов. Барри не задавал лишних вопросов, да и я тоже, если уж на то пошло. Наши отношения были выше этого. Нам нравилось проводить время вместе, и нам нравилось быть поодиночке.

У меня случился мимолетный роман с Ричардом Гиром, который тогда только что закончил сниматься в фильме «Американский жиголо». Было сложно устоять. Его агенту Эду Лимато это не понравилось, и он сказал ему, что встречи со мной могут навредить его карьере, так как компанией-дистрибьютером картины была студия Paramount. Барри мне не сказал ни слова, но я знаю, что его это расстроило. Он всегда оставался невозмутимым – никто и ничто не могло его задеть. Он знал, что это ненадолго.

В Нью-Йорке открылся клуб Studio 54, и ни одна вечеринка не заканчивалась без его посещения. Периодически поздно вечером, пока Барри был в ЛА, я надевала ковбойские сапоги, садилась в машину, парковалась в гараже и шла в «54» встретиться с друзьями, выпить и потанцевать. Я обожала приезжать туда в одиночестве и идти по длинному проходу внутрь под музыку в стиле диско. Я чувствовала себя словно ковбой, заходящий в салун на Диком Западе. Сам факт того, что я могла пойти в «54» одна, приводил меня в абсолютный восторг – снова это ощущение, будто я живу жизнью мужчины в теле женщины! Это было весело. Мы все вели себя очень раскованно – тогда мы еще не знали о существовании СПИДа. Но я никогда не оставалась там допоздна. Дома меня ждали мама и дети, и мне надо было рано вставать, чтобы идти на работу.

Мне часто приходилось мотаться на фабрики в Италию, и иногда по пути я заезжала в Париж – шла за покупками и вела себя как подобает богатому туристу из Америки. Помню, как мы встретились на чашку чая в лобби отеля Plaza Athénée с моим другом Андре Леоном Тэлли, который тогда был парижским корреспондентом журнала Women’s Wear Daily. Он высокий и колоритный, и я заставляла его притворяться, будто он африканский король.

Я стала женщиной, которой хотела стать, и обожала свою жизнь. У меня было двое прекрасных здоровых детей, невероятно успешный модный бизнес, постоянные развлечения и замечательный мужчина, с которым у нас было столько общего. В 1988 году Барри взял напрокат яхту под названием «Мать Джули», и мы отправились в плавание по Карибскому морю. Я читала интереснейшую книгу «Третья волна» писателя-футуриста Элвина Тоффлера. Он предсказывал, что скоро мир будет общаться посредством компьютеров, что у нас будут средства доступа к информации и возможность пересылать ее по миру. Это звучало немыслимо, как научная фантастика. Изумленная, я выделяла абзацы и делала много пометок. Помню, в моей перьевой ручке были бирюзовые чернила, точно такого же цвета, как море, по которому мы плыли… У меня было предчувствие, что мир изменится. Так и случилось.