Текст книги "Если б не было тебя"

Глава 7

– Машенька, зайди ко мне, пожалуйста!

Ласковый тон директора эфира не оставлял сомнений: снова кто-то из ведущих пропал. Слег, заболел, охрип. Весна, впрочем, как и осень, настойчиво изымала из студии лучшие голоса. Коллеги начинали покашливать, сипеть и временно теряли трудоспособность. Как бы ни недолюбливала Молчанова новостной эфир, а придется на этот раз, видимо, и ей выйти в смену.

– Это срочно?

Она еще колебалась, соглашаться или нет. Наверняка речь пойдет о позднем вечере. А она так хотела сама заехать за Дашей в школу, доставить ее домой – надежнее, да и ребенку не трястись на автобусах с пересадками, – позаниматься с дочерью английским – до конца учебного года осталась всего неделя, на носу итоговый тест.

– Очень!

– Хорошо, я иду.

Она поднялась на второй этаж, открыла дверь в крошечный кабинет. Сергей, приветливо улыбаясь, поднялся ей навстречу.

– Рад тебя видеть!

– Взаимно! И кого мы на этот раз недосчитались?

– Все-то ты знаешь, – он рассмеялся и, вздохнув, признался: – Сашка заболел.

– Вот так всегда. – Маша, изображая упрек, покачала головой: – Ты меня вызываешь, только когда беда.

– Не вызываю, а приглашаю.

Маша заметила, как кончики ушей у Сергея от смущения покраснели.

– Мог бы и другой повод найти.

– Не даешь, – начальник развел руками, – сам иногда страдаю. Думаю, давно не видел Молчанову, надо бы встретиться, поговорить. А о чем? Эфиры ты не срываешь, ляпов не допускаешь, безобидных оговорок и то не дождешься. Машенька, ты идеал нашего кошмара!

– Сережа, – она рассмеялась, – умеешь ты из людей веревки вить. Давай, говори, что надо делать.

– На сегодня назначено интервью с президентом банка, а Сашка хрипит.

– Ты же знаешь, я не по финансовой части. – Про себя Маша успела порадоваться тому, что никто не собирается давать ей новостной эфир.

– И не надо! Это запись воскресной программы. О жизни, о детях – сама все знаешь.

– Во сколько?

– Через тридцать минут.

Молчанова присвистнула.

– Не успею же подготовиться!

– Сашка материал собрал, вопросы написал, все у тебя в почте! Почитаешь, пока гость едет в студию.

– Ну, вот что с тобой делать!..

– Что хочешь, только соглашайся!

– А у меня есть выбор? – Она притворно тяжело вздохнула.

– Вообще-то нет. – Сергей, осчастливленный, схватил ее за руку. – Спасибо!

Молчанова рассмеялась, осторожно отобрала у начальника свою ладошку и вышла за дверь.

Сашка, энциклопедически начитанный человек (и невозможный болтун), сделал работу на совесть – наверняка и сам был не рад, что свалился с простудой. Краткое досье, подробная биография, двадцать хороших вопросов, выстроенных в единую логическую цепочку, которые обязаны оформить в стройный рассказ даже самую несвязную речь собеседника. Стоило Маше погрузиться в чтение, как сердце ее взволнованно забилось.

«Роман Авдеев, отец 23 детей, в том числе 19 приемных, владелец банка…» Все остальное было уже неважно. 19 приемных детей! Как же так вышло, что раньше она не слышала об этом удивительном человеке? Если бы знала, сама бы побежала к Сергею и умоляла дать ей это интервью. Она жадно, целыми абзацами, глотала текст, выхватывая то, что касалось детей. Нет, не «взял под опеку», не «оформил патронат». Именно «усыновил»: дал собственную фамилию, дом и семью.

Молчанова, давно привыкшая к встречам с людьми разного толка и статуса, неожиданно испугалась. Все в самой себе казалось ей неуместным: удобные старые джинсы, лохматая голова, не покрытые лаком ногти. До слез было обидно, что не знала об интервью заранее и не оделась как подобает. В деловом костюме чувствовала бы себя намного увереннее. А эта легкомысленная блузка, да еще с глубоким вырезом… Выдернув из сумки косметичку, Маша, разволновавшись как школьница, побежала в туалетную комнату. Руки работали над лицом сами собой, на годами отработанном автоматизме, а мысли метались между вопросами. Спасибо Сашке за труд, но список его долой! Шанс получить ответы из первых уст выпадает человеку раз в жизни. И пусть только кто-нибудь упрекнет ее потом в том, что она отступила от темы. Сами же напросились! Заранее надо предупреждать.

Мобильный телефон в сумке надрывался изо всех сил и, видимо, уже давно. Маша взглянула на дисплей – звонила Лидочка, редактор программы. Неужели гость уже прибыл?!

– Роман Иванович приехал, – бодрым голоском доложила Лида, – вы скоро придете?

– Через две минуты. Предложите чай, кофе.

– Уже все сделали. Только вас ждем.

«Десять, девять, восемь», – Маша стояла перед дверью в студию, ощущая себя ракетой перед стартом. Давно позабытое волнение дребезжало внутри как натянутая струна. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание, резко выдохнула и легкой походкой вошла.

– Добрый вечер, Роман Иванович!

Темноволосый мужчина, на вид примерно лет сорока, взглянул на будущую собеседницу из-под густых бровей и галантно поднялся с места.

– Здравствуйте, Маша! Ничего, что без отчества?

Она с улыбкой кивнула.

– И вы обращайтесь ко мне по имени. Так будет проще.

– Спасибо, – поблагодарила Маша.

Во всем его облике – аккуратной фигуре, лунных бровях, умном взгляде – было что-то восточное. Молчанова протянула для пожатия руку. Крепкая, приятная на ощупь ладонь Авдеева ответила на рукопожатие, едва уловимо сжав руку Маши. Маша кивнула на его приглашающий жест, в очередной раз отметив про себя способность больших людей в любых обстоятельствах моментально становиться хозяевами положения, и послушно села. Роман Иванович опустился следом.

– Ну что же, начнем? – весело спросила она.

– Как скажете.

– Вот ваш микрофон. Наушники. Когда будете готовы, нажмите красную кнопку.

Она перемигнулась с ребятами за стеклом. Все было готово. Маша широко улыбнулась, лицо ее за доли секунды преобразилось – волнение и тревога исчезли без следа. Никаких посторонних мыслей, сомнений, только страстный интерес к собеседнику: во всей Вселенной сейчас существовал только один человек, и он сидел перед ней.

– Поехали?

– Да.

Подводка к программе. Короткое представление гостя и, наконец, старт. Маша не думала о записи, не помнила об эфире, она мечтала только об одном: добраться до сути, примеряя факты и ощущения на себя. Она наконец должна была понять, как ей дальше жить.

– Роман, скажите, в каком возрасте вы усыновили первого ребенка?

– Кажется, мне было лет тридцать пять, никогда не считал.

Зато Маша считала быстро: ему тогда было столько, сколько ей сейчас.

– И ничего такого ужасного в моей жизни не произошло, это был путь, который я сознательно выбрал. Не потому, что он хороший или плохой. Знаете, некоторые знакомые, журналисты во время беседы доверительно так сообщают: «Это тебе на том свете зачтется». Или в газетах пишут: «Это для того, чтобы налоги не платить». Ужас!

– Или «грехи замаливать»? – Маша сознательно подлила масла в огонь.

– Да, или так. – Роман даже бровью не повел. – Но мне нравится такая жизнь, и никакого секрета по поводу выбора своего пути я раскрыть не могу. По-моему, человек должен жить не только для себя, но, прежде всего, для других. Это есть во всех религиях, мне эта идея очень близка.

– Но почему именно сироты?

– В детских домах дети страдают, хотя ничего плохого не совершали. – Он говорил, а Молчанова понимала, что слышит собственные мысли. – Желание помочь возникает, по-моему, у всех. А вот вопрос бесполезности этого института приходит в голову не каждому. Я много общался в детских домах и с детьми, и с воспитателями. Никаких крайностей не видел, чтобы кто-то над детьми издевался, наоборот, к детям относятся с сочувствием и вниманием. Но сам институт неправильный – там ничего нельзя сделать. И поэтому в моей жизни помощь детским домам перешла в усыновление.

На мгновение в голове возник список вопросов, которые готовил Сашка, но Маша отмахнулась от него. Неважно, выпустят программу в эфир или нет – она не может упустить свой собственный шанс. Столько лет сомнений… Она должна наконец понять, подходит на роль приемной мамы или нет! Со всеми своими родительскими неудачами и неуверенностью в себе.

– Роман, а какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать усыновитель?

– Нет, я бы в принципе вопрос так не ставил. – Он подозрительно взглянул на Молчанову. – Усыновитель должен обладать только одним качеством: желанием и возможностью принять ребенка. Это ключевое свойство, которое должно быть у людей.

– А достаток, условия жизни? – Она сосредоточила внимание на экране монитора, чтобы не отвечать на его удивленный взгляд.

– Понятно, что элементарные материальные условия необходимы – ребенка нельзя брать на улицу, это безответственно, – Роман заерзал на стуле: ни одного вопроса, которые ему заранее присылали, пока так и не прозвучало, – людям, которые обладают материальным статусом, легче принять ребенка, чем другим. И у меня тоже многие вопросы решаются за счет денег. Мы, например, живем в коттеджном поселке, рядом нет государственной школы, в которую дети могли бы ходить. Поэтому они ходят в частную школу. Деньги упрощают процесс. Но вопрос, повторюсь, в другом – принять. И это только звучит так легко, а на самом деле очень сложно. У многих благородные желания, но, если нет внутренней готовности, ничего не получится.

Молчанова на секунду зажмурилась: он говорил о ней.

– Но как же быть, – голос ее дрогнул, она сделала паузу, чтобы потом можно было вырезать без проблем, и повторила твердо: – Как быть, если человек сам сомневается в этой готовности к усыновлению?

– Психолог может помочь прояснить ситуацию. – Роман смотрел на Машу так, словно все про нее понял. – Но создать готовность не может никто. Либо она есть, либо ее нет.

Она не сразу смогла заговорить. Эта фраза «либо есть, либо нет» бесконечно долго стучала в висках. На помощь пришел Сашка со своими заготовками. Сама она сейчас не смогла бы задать вопрос.

– Почему, на ваш взгляд, в России не принято усыновлять и недостаточно приемных родителей?

– Я бы по-другому поставил вопрос. – Роман Иванович сел удобнее, откинувшись на спинку стула. – Меня больше ужасает, почему в нашей стране так плохо относятся к собственным детям. И детям вообще. А все остальное – это уже следствие.

– И почему же?

– Потеряна основа. Раньше были национальные идеи. Православие, самодержавие, народность – триада царской России. Сейчас это звучит как-то странно, но это то, что держало общество и разделялось большинством. Потом пришла социалистическая идея, она тоже разделялась обществом. А дальше произошел слом, и новой идеи общество самостоятельно выработать не смогло. Царская Россия рухнула, идея социализма и социального равенства тоже перестала работать. Человек потерял духовные ориентиры.

– Может быть, эта нелюбовь к детям – черта русского характера? Помните, сколько детских страданий описано у Чехова, Горького, Достоевского?

– Мне тоже сразу вспоминается много эпизодов из русской классики, она ими полна…

– Помните, в «Братьях Карамазовых»? «Ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть… „Гони его!“ – командует генерал. „Беги, беги“, – кричат ему псари, мальчик бежит… „Ату его!“ – вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил на глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!» Что это, если не звериная ненависть?!

Маша умолкла, сломленная, убитая этим неожиданно вырвавшимся на волю отрывком. В ней клокотала такая немыслимая ярость, что она не могла говорить. Они оба, ошарашенные, долго молчали, не в силах избавиться от нарисованной Достоевским картины. Сколько их было на самом деле в истории государства Российского?

– Маша! – звукорежиссер уже несколько минут слушал звенящую тишину. – Давай что-то делать.

– Простите, – Молчанова с трудом перевела дыхание и виновато взглянула на гостя, – меня занесло. Я попрошу это вырезать. Давайте вернемся к моменту о классике. О том, не значат ли страшные эпизоды, что нелюбовь к детям – в нашей крови?

– Нет, – Роман Иванович сделал над собой усилие и продолжил мысль: – В русской классике нет такой идеи, что человек – это венец природы, творец и должен жить только сам для себя, а ребенок лишает его свободы, – никогда не было. Она появилась только сейчас. Процветает движение чайлд-фри. Я не против, человек выбирает сам, как ему жить, но, если посмотреть на русскую классику, подобный сюжет там полностью отсутствует. Там есть авторитет семьи. Другое дело, что все эти повороты нашего русского бытия, все наше залихвачество, безответственность и эти драмы, когда человек встает перед экзистенциальными проблемами и решает их таким образом, что волосы встают дыбом, есть в той же русской классике. И все равно того, что процветает сейчас, мнения «ребенок – это обуза», не было.

Перекошенное лицо Олега возникло перед внутренним взором. «Больше никаких детей», – снова прошипел он.

– То есть элементарный эгоизм?

– Да. И это началось не в 90-е годы, а в 60-е. Тогда произошла утрата базового общественного института – семьи. Посмотрите сами. У нас очень часто, даже в рекламе, семья – это мама, папа и ребенок. Или даже мама и ребенок. Но это вообще не семья! Нельзя давать таких ориентиров! Но такого, чтобы было два ребенка и родители, я вообще в рекламе не помню. А три – то, что нужно для того, чтобы население воспроизводилось, – этого нет вообще.

– Близкие родственники усыновителей часто задают вопросы: «почему не своих?», «какие там будут гены?», «высока ли опасность наследственных болезней?». Каким образом вы всех переубеждали?

– А я широкую дискуссию на эту тему не проводил. Это мое решение. С родителями советовался, но разрешения не спрашивал. У каждого своя жизнь.

Маша впервые не без удовольствия вспомнила о разговоре с собственной матерью. Та, узнав о планах дочери, не просто расстроилась, разозлилась: «Нечего дурью маяться!». И Молчанова, поняв, что здесь поддержки ей не найти, торопливо ответила: «Это моя жизнь, и я сделаю так, как считаю нужным».

– Мама, конечно, боялась, что это будет тяжело, – Роман объяснял Маше чувства родителей, – справимся ли мы? Но вопроса о том, что это за гены, у нас не было. Я лично считаю, что достаточно многое можно сделать воспитанием. Есть, конечно, гены, ими многое заложено, но если в результате получается «человек асоциальный» – это вопрос воспитания. И когда мне говорят, что в нем заложен преступник, для меня это полная чушь. Может быть заложен темперамент, характер, но не стремление убивать. Я воспринимаю так: мои дети – это те, кто разделяет мои ценности и кто следует за мной.

Глаза Маши заблестели. И сама она то же самое твердила всем: Олегу, маме, друзьям. Но до этого момента не было у нее никаких доказательств, только догадки. А теперь появился опыт человека, который прошел через усыновление почти двадцать раз. Он не мог явиться случайно, кто-то свыше сжалился над ней наконец, показал путь и решение. Молчанова почувствовала, как радость побежала по телу, мешаясь с кровью. Словно солнце потоком обрушилось на нее.

Она вдруг ясно увидела перед собой серьезного малыша, который сидел в высокой траве и робко протягивал к ней крошечные ручки. Он не улыбался, смотрел печально, неуверенно, а в синих раскосых глазах, широко посаженных на худеньком личике, читалась надежда…

– Мария? – Роман окликнул ее.

– Простите. – Молчанова, улыбаясь как сумасшедшая, брякнула первое, что в голову взбрело: – А ваши дети ходят и в школу, и в детский сад?

– Мы стараемся, чтобы у детей была максимальная социализация, чтобы они открыто общались с миром, сталкивались с проблемами, которые в нем существуют. – Бросив на Машу быстрый взгляд и рассудив, что нового вопроса от журналистки не дождаться, Роман Иванович и ее работу взял на себя. – Каждый ребенок индивидуален, у него свои интересы, свои особенности, и он их по-разному проявляет. Мы стараемся детей не баловать. С возрастом круг их обязанностей возрастает. Я вообще слабо представляю себе воспитание, когда пытаешься ребенку исключительно на словах все рассказать. Должны быть еще дела. С маленького возраста это самообслуживание. Стараемся, чтобы они сами как можно раньше начинали есть. Хотя, конечно, поначалу всегда легче и чище самому покормить. Ну и дальше – убирать свою комнату, заправлять постель, накрывать на стол.

Маша завороженно кивала в такт его словам. Так хорошо ей было, наверное, впервые за последние семь лет. За все те годы, что она металась между выбором «да» или «нет», «помочь» или «не навредить».

– Что для вас счастье? – брякнула она.

– Счастье в том, чтобы жить здесь и теперь. Глубокое несчастье думать, что завтра будет хорошо. Или когда-то было хорошо, а теперь это не вернулось. Должны совпадать возможности и потребности.

– А счастье семьи?

– Счастье семьи – это единство противоположностей. Есть определенные природой психологические и физиологические особенности. Если даже женщина зарабатывает, водит машину, это прекрасно, но подобные вещи не освобождают ее от рождения детей. Я поддерживаю любой выбор человека, какой он считает правильным. Но опять же от этого мужчина не становится, например, женщиной, и наоборот.

Маше наконец стало стыдно за то, что она использует гостя в студии в личных целях. Да и перед Сашкой с Сергеем потом будет неудобно. Своей цели она достигла, услышала то, что долгие годы вертелось в ее собственной голове и нигде не находило подтверждений. Смешно сказать: впервые в жизни она видела перед собой живого человека, который усыновил ребенка. Оказалось, только этого ощущения реальности происходящего ей раньше и не хватало.

Пора было переходить к запланированному интервью. Роман Иванович терпеливо отвечал на вопросы, не уходил от неудобных тем, не поддавался на провокации и ни разу не произнес излюбленной фразы многих собеседников: «Я не хочу об этом говорить». Он был мечтой журналиста. Молчанова знала, что как только ей подвернется под руку малейший повод для беседы, она тут же попросит редакторов пригласить Авдеева. Да что там, сама возьмет у них номер его телефона и позвонит, как только найдет предлог.

Полтора часа пролетели как одно мгновение. Маше казалось, она может задавать вопросы бесконечно, но материала для часовой программы, с учетом рекламных и новостных вставок, было уже более чем достаточно. Не стоило заваливать ребят лишней работой. Да и Роман Иванович уже все чаще поглядывал на часы. Пора было ставить точку.

– Вы много говорили о ценностях. А что именно хотели бы передать своим детям?

– Основная ценность в том, что Человек должен стать Человеком. Личностью, которая в состоянии самостоятельно определить, что такое хорошо и что плохо. Совесть, самопонимание, рефлексия – все это здесь. Неважно, будет он разделять мое мировоззрение или создаст собственное. Очень важно уважение к маленькому человеку. Это и есть цель всего воспитания. Если работает, человек себя чувствует личностью, Творцом с большой буквы. И тогда у каждого будет свой уникальный путь.

Маша слушала, улыбаясь. Все встало наконец на свои места. Именно этого она и хотела – помочь ребенку стать человеком.

Глава 8

Андрюшка кричал как резаный. Он так долго лежал один, в темноте, что глубокий животный страх проморозил его, словно ледяная глыба, насквозь. Он пытался позвать на помощь, плакал. Но никто не слышал, не приходил. Одиночеству, которое навалилось и давило, не было ни края, ни конца. Ребенок орал громче и громче, изо всех сил, насколько хватало воздуха в легких. Люди не появлялись. Безысходность обрушилась снежной лавиной. Мокрые пеленки сковали посиневшие от холода ножки. Андрюшка измучился, устал от беспрерывного крика, но все равно не сдавался: боялся снова остаться в глухой тишине.

Сорвав голос, он стал бороться всем телом: двигался, ерзал, пытаясь выкрутиться из противных пеленок. Наконец ему удалось освободить ручки. Тонкие розовые конечности вскидывались, судорожно молотили ни в чем не повинный воздух. Потом стали бить своего неразумного хозяина по лицу, расцарапывать щеки.

– Что ж ты, окаянный, как червь? – Тетя Надя, наморщив лоб и тяжело ступая, открыла дверь в детское отделение, подошла к боксу. – Опять весь расхристанный. И морду себе расцарапал.

Андрюшка при появлении человека настороженно замер. Теперь он лежал, вытянувшись по струнке, и ждал. Сердце его учащенно забилось в предвкушении прикосновений. Появилась надежда.

Нянька недовольно подсунула под крошечное тельце ладони, вытащила Андрюшку, проворчала «опять напрудил» и, не прижимая младенца к себе, на вытянутых руках отнесла на пеленальный стол.

Чувствуя под собой тепло старых шершавых ладоней, мальчик испытывал неземное блаженство. Он готов был лежать так целую вечность – лишь бы его согревал другой человек. Так хорошо и спокойно было только давным-давно, с мамой. Еще до того, как он появился на свет. А сейчас счастье длилось недолго: медсестра плюхнула его на холодную клеенку и снова забормотала – незлобиво, устало:

– Никому ты не нужен, окаянный, ни матери, ни отцу.

Ребенок, успокоившись было, хрипло захныкал, готовясь расплакаться. Словно понял ее слова.

– Давно говорю, нечего таким, как твоя мамка, позволять рожать. Вопрос-то копеечный! Трубы перевязал, и все. Пусть сношаются дальше без последствий и с кем хотят – хоть пьяные, хоть под кайфом. Кому от этого вред? Сами же благодетелям «спасибо» скажут. Но наши разве дадут такому закону ход? Гуманисты треклятые!

Андрюшка тихонько поскрипывал, вслушиваясь в звуки человеческого голоса. Тетя Надя начала его переодевать, жесткие пальцы то и дело касались ручек, ножек, спины. И это было так правильно, так хорошо, что он больше и не думал протестовать. Мог вертеться под женскими руками с одного бока на другой сколько угодно.

– Вот я тебя, – нежно грозила медсестра, плотно прижимая пеленкой к бокам непослушные ручки, – будешь еще вылезать. На месте начальства давно бы тебя в патологию отдала. Чего в родильном-то отделении место занимать? Ты уже сколько дней у нас лежишь. Ешь да гадишь, а нам убирай. Памперсов на тебя не предусмотрено. Другим вон родители приносят. А тебе кто принесет?

Перепеленав ребенка, тетя Надя торопливо положила его обратно, в бокс. Знала, что нельзя отказников к рукам приучать: чуть дольше подержишь, и все, жди проблем.

– Как в воду глядела, – проворчала она, услышав за спиной угрожающий хриплый крик, – лучше бы и не брала.

Она нерешительно остановилась, повернулась к Андрюшке лицом:

– Ты же вроде недавно ел? Или девки забыли тебя покормить?

Андрюшка в ответ завелся еще сильнее.

– Да дам, дам, не ори! Лопнешь, окаянный!

Она ушла за смесью, а Андрюшка кричал, умирая от горя. После мягкого голоса, теплых ладоней оставаться одному было страшнее во сто крат. Он не знал, сколько уже лежит в одиночестве, закованный в тугие пеленки. Казалось – вечно.

Нянька вернулась со стеклянной бутылочкой через десять минут – сто граммов, все как положено – и заткнула наконец узурпатору рот. Голова женщины раскалывалась от сумасшедшего крика. Но она не стала ругать Андрюшку: и жалко ей было маленького, и помочь она ничем не могла. Не сидеть же с ним круглые сутки: не один он тут, вон целое отделение мамочек с детьми. Всем нужен уход.

Малыш, продляя удовольствие, повозил во рту соску и только потом начал неторопливо сосать. Зажмурив от счастья глаза, постанывая от наслаждения. Временами он даже вскрикивал, напоминая тете Наде о знаменитой теннисистке Шараповой.

– Вот ведь, – она усмехнулась, – артист. И жрать-то особо не хочет, а на публику работает!

Единственные мгновения блаженства в жизни Андрюшки были связаны с минутами кормления. Он готов был есть не останавливаясь, по двадцать раз в сутки, лишь бы около него сидел живой человек. Пока молока в бутылке оставалось достаточно, женщина была рядом и не собиралась никуда уходить…

Николай Николаевич полулежал в своем кресле в ординаторской, прихлебывал из керамической кружки обжигающий кофе и нетерпеливо поглядывал на часы. Ночное дежурство даром не прошло – и возраст уже не тот, и покоя ему ни минуты не дали. Пятерых за смену принял. Как сговорились все в ночь с пятницы на субботу рожать! Заведующий отделением с досадой отметил, как сильно болит после трудовой ночи спина. Как угодно, а надо избавляться от этих лишних семи килограммов. Сам не понял, когда успел их набрать: вроде еще весной был в полном порядке. А тут расслабился – дача, шашлыки, дети с вкусностями приезжают. Запретить! Категорически.

Усилием воли отогнал от себя видения аппетитных блюд. Придумал отличный план – прийти домой, никакого завтрака, быстро принять душ, пару часиков поспать, и – на прогулку с Африкой. Засиделась бедная девочка. Жена не любитель за собакой по улицам бегать. Выведет на минутку, и сразу домой. А животина без простора в квартире мучается.

Он снова взглянул на часы. Еще восемь минут. Ничего, потерпит ради благого дела. Николай Николаевич знал, что Алла Дмитриевна порядочный человек. Несколько раз за последние годы встречались: никогда не опаздывала. Казалось бы, выходной день, никто не заставляет идти работать, но она, как и он сам, не может спокойно ждать, зная, что ребенку нужна помощь.

Ровно в девять в ординаторскую постучали. Николай Николаевич не поленился встать – есть надо меньше, а двигаться больше – и гостеприимно распахнул дверь. На пороге, скромно потупив взгляд, стояла симпатичная женщина. Он всегда восхищался изяществу Аллы Дмитриевны, ее продуманному наряду – даже наброшенный на плечи белый халат не портил, а скорее дополнял женственный образ. Умеют же некоторые дамы отлично выглядеть даже при маленьких зарплатах. Что там за деньги у социального работника? А вот кто-то только и делает, что на государство бочки катит. Вон, медсестра их, тетя Надя, как нарочно на работу ходит в одних обносках, чтобы все видели, какие у младшего медперсонала зарплаты. Да еще жалуется всем подряд, ворчит. В пятьдесят с хвостиком уже превратила себя в старуху. А ведь Анна Дмитриевна, кажется, не младше. И ничего, держит марку.

– Рад вас видеть, голубушка! Проходите! – Он галантно посторонился. – Мне Тамара Михайловна из опеки вчера звонила. Вот, жду вас после дежурства.

– Спасибо, Николай Николаевич! Постараюсь не задерживать.

– Ну что вы! Дело-то важное. Кофе не желаете?

– Нет. Благодарю.

– Тогда не будем тянуть?

– Да вы бы медсестру попросили, она бы показала ребенка.

– Позвольте я сам, – он твердо возразил, – мало ли какие возникнут вопросы.

– Хорошо.

Он дождался, пока Алла Дмитриевна достанет фотоаппарат, блокнотик, повесит свою сумочку на спинку стула, вымоет руки. И потом распахнул перед ней дверь.

– Что вас интересует? Спрашивайте.

– Как обычно. – Женщина мягко улыбнулась. – Вы же понимаете, приемные родители хотят знать о ребенке все.

– Ну, положим, всего даже родная мать не знает. – Николай Николаевич тяжело вздохнул.

– Отец неизвестен?

– Так и есть.

– А что же мамочка?

– Матери двадцать пять лет. Девятая беременность, пятые роды. Перинатальный период, с ее слов, спокойный. У врача, конечно, не наблюдалась. Роды прошли удачно – вместе со схватками всего 4 часа.

– Ребенок здоров?

– Здоров как бык, – Николай Николаевич улыбнулся, – все девять баллов! Чудесный пацан. Вес при рождении три килограмма четыреста пятьдесят граммов. Рост пятьдесят два сантиметра.

– А национальность?

– По маме – русский, – заведующий отделением едва заметно нахмурился: никогда не нравился ему этот вопрос, – назвали Андреем. Ну вот, проходите. Сейчас все сами увидите.

Николай Николаевич распахнул дверь в детское отделение. Их встретила непривычная тишина. Заведующий поначалу подумал, что его подопечный спокойно спит. Стараясь не топать, подошел к боксу и, увидев Андрюшку, почувствовал неприятный укол вины. Непонятно, за что. Ребенок выглядел потерянным, даже самому себе казался ненужным. Лежал, спеленатый по рукам и ногам, неподвижно глядя в потолок. Появление людей в помещении никакого эффекта на мальчика не произвело – он едва взглянул на вошедших.

– Сколько ему?

– Десять дней.

– А почему в больницу не переводите? Какие-то проблемы?

– Нет никаких проблем, – заведующий посмотрел на крошечное скорбное личико, – просто жалко…

– Ну, что вы! – Алла Дмитриевна всплеснула руками. – Ваши коллеги и по соседству, и дело свое прекрасно знают. Мы с ними тесно сотрудничаем.

– Теперь-то буду спокоен, – мужчина улыбнулся, – зная, что Андрюшка в ваших надежных руках.

Женщина, не откладывая, принялась за дело. Попросила отыскать распашонку и ползунки, переодела Андрюшу. Тот начал хныкать. Она стала греметь погремушками, развлекать. Большого труда стоило успокоить его и постараться «поймать» нужный кадр – когда у ребенка на мгновение улетучилось мрачное выражение лица и на губах появилось некоторое подобие улыбки. Поразмышляв, Алла Дмитриевна поснимала еще, с соской, а потом попросила бутылочку. Андрюшка не отказался, хотя и не время было его кормить – личико просветлело, постанывая и вскрикивая от удовольствия в обычной манере, он начал есть. Женщина переключила аппарат в режим работы видеокамеры и стала снимать видео.

– На все руки мастер, – одобрил Николай Николаевич серьезный подход.

– А как же. – Алла Дмитриевна улыбнулась. – Наша с Андрюшкой задача с первого взгляда понравиться приемным родителям. Смонтирую, будет как конфетка. Кстати, я не спросила. Мама спиртное употребляла?

– Да. – Мужчина отвел взгляд. – Думаю, беременность не стала исключением.

– Нехорошо…

– Что уж тут хорошего!

Наблюдая за тем, как ловко Алла Дмитриевна управляется с малышом, как ласково с ним воркует и искренне старается сделать так, чтобы младенец предстал перед будущими родителями в выгодном свете, Николай Николаевич успокоился. И правда, чего он так переполошился? Не в первый раз на его руках остался отказник, процедура понятная. В понедельник даст распоряжение, чтобы оформили перевод в детскую больницу, в отделение патологии новорожденных. Туда и приемные родители могут на смотрины ходить. Это в родильном доме доступ посторонним строго-настрого запрещен.

Первый в жизни переезд Андрюшки не заставил себя долго ждать. Еще до обеда в понедельник он, одетый и упакованный в одеяльце, ехал, словно царь, на персональной машине в сопровождении одной из медсестер роддома на новое место жительства. Приняли его в больнице как родного. Молодой хохмач, белесый, с веснушками на носу, восхищался крепеньким, ладно сложенным малышом и пророчил мальчику блестящее будущее.

– Мы тебе таких родителей найдем, – весело шутил врач, осматривая ребенка, – что ты еще в Гарварде учиться будешь. На «Мерседесах» ездить станешь, не меньше. А что мамка твоя пила, это ничего. Молодая она еще, не успела проспиртоваться. Все обойдется!