Текст книги "Жена психиатра. Когда любовь становится диагнозом"

Глава 4

Я обожала нашу деревенскую жизнь, но дорога на работу занимала слишком много времени. Если я уходила из больницы вовремя, то приезжала домой около восьми, уставшая и раздраженная. А если приходилось задерживаться, то вообще могла вернуться только ночью. Поэтому, когда мы с Чарльзом заводили разговор на тему покупки собственного дома, я настаивала на том, чтобы переселиться поближе к городу. Он же мечтал остаться «в глуши».

Муж все больше продвигал идею нам обоим набрать себе клиентов и работать дома. Для него частная практика стала бы естественным этапом в карьере, чего я не могла сказать о себе. Рассматривая свое профессиональное развитие с разных сторон, я понимала, что везде больше проиграю, чем выиграю.

Однако у Чарльза имелся просто убийственный аргумент.

– А как же дети, Ди? Разве ты не хотела бы, чтобы они росли на ферме, среди собак и лошадей? Срывали фрукты прямо с деревьев, носились по полям? Разве было бы не здорово наблюдать за играми детей из окна своего домашнего офиса? Или ты предпочитаешь везти их по пробкам в ясли, где они пробудут весь день с чужими людьми, пока вечером ты не заберешь их, уставшая и злая?

Я готовила свои аргументы в пользу городской жизни и считала Чарльза эгоистом. А теперь получалось, что это определение больше подходит мне.

– Это блестящая идея – жить на ферме, дорогой. Ты, конечно же, прав.

И мы начали искать идеальный дом. Мне нравился каждый второй предложенный риелтором вариант, но у Чарльза было слишком много требований. В какой-то момент я перестала вмешиваться, понимая, что у него в голове уже сложилась картинка и муж не согласится на компромисс. Супруг искал жилье, расположенное вдали от всех остальных домов, в котором он мог бы создать свой собственный мир. То есть наш мир.

Однажды вечером я вернулась с работы и услышала, как Чарльз разговаривает по телефону в гостиной.

– Отлично! И когда мы можем его посмотреть?.. А завтра никак не получится?

Я поняла, что муж общался с нашим риелтором Тимом.

– Мне кажется, это тот самый дом, – произнес Чарльз, повернувшись ко мне и широко улыбаясь. – Небольшой коттедж плюс четыре акра земли. Есть возможность докупить землю, если появится желание.

Тим перезвонил через десять минут и сообщил, что дом можно посмотреть завтра утром.

– У меня очень хорошее предчувствие, – сказал Чарльз. – Давай откроем бутылку вина.

В ту ночь мы занимались любовью. Муж вел себя менее пассивно, чем обычно. Он не только инициировал секс, но и был гораздо более внимательным и не отвернулся после полового акта к стенке, как чаще всего случалось с ним в последние месяцы.

Тим заехал за нами утром и повез по знакомым извилистым дорогам в сторону города. Мы проезжали мимо ферм, где разводили лошадей и паслись кобылы с жеребятами. Путь лежал по холмистой сельской местности мимо зеленых пастбищ, на которых блеяли овцы. Свернув с трассы, переехали небольшой мост через бурный ручей, и с полкилометра дорога шла через лес. Чарльз взял меня за руку. В конце концов мы увидели небольшой коттедж желтого цвета. Дом окружали поля кукурузы, за ними росли огромные дубы, а еще дальше виднелись холмы, поросшие раскачивающимися на ветру лютиками. Единственным строением рядом, помимо самого коттеджа, было разваливающееся брошенное жилище на вершине отдаленного пригорка. Возле этого дома стояли два грациозных оленя, но, увидев, как мы выходим из машины, они убежали.

В коттедже были две спальни, довольно современная кухня, гостиная, столовая и большая красивая веранда. Кроме этого, на территории находился просторный огороженный загон для лошадей, с сараем, а также курятник. Продававшая дом семья была готова оставить нам семь кур и любимца их дочери – петуха Мистера Дудл-Ду.

– Было бы здорово каждое утро есть свежие яйца, которые несут куры на свободном выгуле, правда, Ди?

Забегая вперед, скажу, что Чарльз ни разу не собрал свежие яйца сам – куры стали полностью моей обязанностью.

– Ну не знаю, я никогда не думала о курицах, но мне хотелось бы иметь лошадь, – ответила я, мечтательно осматривая загон и представляя себя в седле.

В тот же день мы дали Тиму добро на сделку, и Чарльз сразу приступил к постройке офиса. Он нашел архитектора и строителей-подрядчиков. Через несколько месяцев рядом с нашим новым домом вырос еще один, поменьше, в котором мы с мужем собирались принимать пациентов.

Приобретение недвижимости было очень волнующим событием. Но меня беспокоила финансовая сторона вопроса. Чарльз торопился и с покупкой дома, и с домашним офисом, брал кредиты, не обсуждая это со мной. Не торговался, не экономил, а просто делал так, как хотел. Однажды я попыталась вызвать его на разговор, на что Чарльз категорично заявил, что у него все под контролем. Конечно, я могла быть более настойчивой, но предпочла плыть по течению в полном доверии мужу.

Доверие перетекло и в профессиональную область. Когда я уволилась из больницы и занялась частной практикой на дому, я часто подзывала Чарльза для того, чтобы он высказал свое мнение о диагнозе пациента и прописанных мною лекарствах. Возможно, я действительно считала его во всех отношениях компетентнее себя, а может, мне просто понравилось перекладывать на него ответственность за свои действия.

Как-то ко мне пришла клиентка, которая в буквальном смысле слова рвала на себе волосы. С первого взгляда было понятно, что она очень ранима, всего боится и обладает исключительно низкой самооценкой. Я провела с женщиной продолжительную сессию психоанализа, после которой пришла к выводу о том, что она «транслировала» всем окружающим образ жертвы, и это привлекало к бедняжке людей, которые ее обманывали, плохо с ней обходились и использовали. Я предложила пациентке курс психоанализа, а также прописала успокоительные препараты. Женщина согласилась, и я пригласила Чарльза, чтобы он посмотрел на нее и высказал свое мнение.

Реакция Чарльза на эту даму меня крайне удивила и обеспокоила.

– Я рву на себе волосы и ничего не могу с этим поделать, – со слезами в голосе жаловалась пациентка. – У меня на голове огромные залысины.

– А вы не пробовали сидеть на ладонях, чтобы этого не делать? – спросил Чарльз.

«Он, видимо, хотел пошутить», – подумала я. Но все это не было похоже на юмор, складывалось ощущение, что Чарльз стремился ее унизить.

Когда мы закончили встречу, я спросила, хочет ли она записаться на прием на следующей неделе.

– О да, конечно, – еле слышным голосом ответила пациентка. – В то же время, что и сегодня?

– Да, давайте в то же время. До следующей недели.

Эта женщина не пришла на назначенную встречу, не позвонила и не отменила ее. Я несколько раз безрезультатно пыталась с ней связаться. Потом я подумала, что женщине стало лучше и она решила не приходить (хотя у меня были большие сомнения в таком резком выздоровлении). Как бы там ни было, я не забыла ее и ощущала вину за то, что не смогла помочь. Тогда я подумала о том, что Чарльз очень странно обошелся с пациенткой и вел себя неподобающим образом. В общем, это был неприятный инцидент, за который меня мучила совесть, и я беспокоилась за судьбу пациентки.

Обсуждала ли я с Чарльзом то, что произошло? Нет. Я просто перестала просить его о консультациях, но ни словом не обмолвилась о том, что он вел себя как садист.

К тому же тогда у нас была другая, более приоритетная тема. Мы хотели ребенка, но у меня не получалось забеременеть. Я перестала принимать противозачаточные за полгода до свадьбы. Во время медового месяца в Калифорнии я ходила на прием к репродуктологу. Чарльз к врачу идти не хотел, и я не настаивала. Понимала, что, если у него обнаружат какую-либо проблему, это станет сильнейшим ударом по его самолюбию.

Чарльз уже был женат, и от своей прошлой жены детей у него не было, хотя они долгое время пытались зачать. Я знала, что могу забеременеть очень легко. Во время моего короткого первого брака успела побывать в интересном положении четыре раза. Однако забеременеть – полдела, надо еще выносить ребенка и успешно родить – с этим у меня как раз были проблемы.

Вторая, третья и четвертая беременности закончились выкидышами. Первую я прервала абортом в 1973 году и всегда считала, что именно она могла бы закончиться успешными родами. Я верила в то, или фантазировала (как вам угодно) о том, что если бы я тогда не решилась на прерывание беременности, то приблизительно 4 апреля 1974 года я бы родила девочку и назвала ее Ребеккой.

* * *

Аборт я сделала по глупости, будучи уверенной, что Брэму, моему первому мужу, с которым мы поженились сразу после окончания колледжа, этот ребенок ни к чему. Он всегда открыто заявлял, что не готов стать отцом, и поэтому я даже не стала ему сообщать о беременности.

После аборта вместе мы прожили еще два года. Перед разводом я все-таки сообщила ему новость задним числом и добавила:

– Я прервала беременность из-за тебя, а теперь мы все равно расстаемся… Надо было оставить ребенка.

Он долго молчал, а потом ответил:

– Если бы ты тогда мне сказала, что забеременела, я бы никогда не послал тебя на аборт.

* * *

Спустя три года безуспешных попыток зачать ребенка мой врач порекомендовал сделать диагностическую, или эксплоративную, лапароскопию[8]8
  Диагностическая (эксплоративная) лапароскопия – это малоинвазивная хирургическая операция, позволяющая врачу увидеть своими глазами состояние органов брюшной полости. Применяется, в частности, для определения причин бесплодия – выявления непроходимости маточных труб.


[Закрыть], чтобы понять, есть ли у меня какие-либо физиологические причины бесплодия. На операционный стол я легла с двумя нормальными и здоровыми маточными трубами, а через неделю вышла из больницы только с одной.

Через месяц я должна была снова показаться врачу, чтобы он решил, стоит ли делать хирургическую коррекцию рубцов, которые образовались после первой операции. Обещали отпустить в тот же день. Утром в пятницу Чарльз завез меня в больницу и поехал на работу. Почему он тогда не остался со мной и не подождал, стало понятно только через несколько лет.

Анестезиолог поставил капельницу, и меня отвезли в операционную. Через некоторое время я пришла в сознание. Я все еще лежала в реанимации. В горло был вставлен дыхательный контур, в глаза светили мощные лампы, а в груди чувствовалась сильная боль. Из-за трубок я не могла говорить, но жестами и всем видом показывала врачам, что что-то не так. Кто-то погладил меня по шее, и я услышала слова: «Дайте ей морфий».

Спустя много часов я проснулась в палате, в которой никого не было. Доктора меня не осматривали. Чарльза не было. В одиннадцать вечера медбрат вывез меня в инвалидном кресле к подъезду здания больницы, где ждал в машине мой муж, и мы поехали домой. Любое движение отдавалось болью в груди.

На следующий день позвонила медсестра из послеоперационного отделения, чтобы узнать, как я себя чувствую.

– При каждом движении я испытываю сильнейшую боль в груди, – пожаловалась я.

– Не волнуйтесь, такое бывает после анестезии. Нам пришлось дать вам большую дозу морфия, пока вы лежали в палате для пациентов после операции, чтобы вы не чувствовали боли. Это пройдет, – заверила медсестра.

Однако боль не проходила, и я провела в кровати все выходные. Я не могла пошевелиться, потому что при каждом движении было чувство, будто кто-то вонзает мне в грудь нож.

Мне показалось, что Чарльз переживал по поводу моего самочувствия. Так или иначе, перед тем как уехать утром в понедельник в свой офис в Вашингтоне, он сказал, чтобы я позвонила оперировавшему меня врачу. К моему удивлению, хирург сказал:

– Я подозревал, что вы со мной свяжетесь, – и попросил немедленно вернуться в больницу.

– Не хочу опоздать, – ответил Чарльз на мою просьбу отвезти меня. – Попроси своих родителей.

С этими словами он быстро поцеловал меня в щеку, схватил свои вещи и умчался из дому. Мои родители жили в Нью-Йорке, и мне пришлось ждать их приезда четыре часа.

В больнице выяснилось, что мне случайно проткнули легкое. По-научному, в нем был «плевральный выпот»[9]9
  Скопление жидкости в плевральной полости легких, обусловленное различными причинами.


[Закрыть], и это означало, что там скапливалась жидкость. Я пролежала в клинике десять суток. Каждый день мне откачивали из легкого жидкость такими длинными иголками, какие я до этого никогда не видела. Они выглядели жутко, но сама процедура на самом деле оказалась не такой уж и болезненной.

Также мне назначили ангиограмму[10]10
  Ангиограмма – изображение, полученное методом ангиографии – рентгенологического исследования кровеносных сосудов различных органов с введением в них контрастных веществ.


[Закрыть]. Я почему-то очень испугалась этой процедуры и попросила Чарльза присутствовать, чтобы поддержать меня.

– Не уверен, что смогу вырваться, но я попробую, – сказал он.

И не приехал. Я звонила за полтора часа до исследования. Муж не взял трубку. За час. За пятнадцать минут.

Наконец, Чарльз все-таки ответил. В этот момент я уже тряслась от злости.

– Почему, когда мне нужно, тебя никогда нет рядом?!

– Я был уверен, что с тобой родители, – выкрутился Чарльз.

Наверное, тогда я должна была окончательно убедиться, что на мужа нельзя положиться. Но я всегда находила ему оправдания, а когда не могла найти, снижала значимость своих переживаний.

«В конце концов, эта ангиография оказалась совсем не страшной. Зря я так себя накрутила», – думала я, возвращаясь домой.

Позже я поняла, что Чарльз прямыми и окольными путями пытался переложить на меня ответственность за все то, что шло не так, как надо.

Глава 5

Кругом были дети, и мне казалось, что я – единственная женщина на свете, у которой их нет. Я смотрела на беременных с огромными круглыми животами, на мамочек с колясками, с ребятами постарше и думала: «У этих женщин есть то, о чем я страстно мечтаю. Они хотя бы ценят это? Понимают, как им повезло?!» Я пожирала мамочек глазами, ощущая тоску и ущербность.

Однажды вечером в начале мая мы с Чарльзом сидели на веранде ресторана Germano’s, слушали музыку, которую исполнял джазовый квартет, и ужинали с нашим старым приятелем Джорданом. Когда подали кофе и десерт – тирамису и канноли[11]11
  Канноли (итал. cannoli – «трубочки») – традиционный сицилийский десерт в виде вафельной хрустящей трубочки с начинкой.


[Закрыть], разговор зашел о наших продолжительных и неудачных попытках завести ребенка.

– А вы не рассматривали возможность усыновления? – спросил Джордан.

– Мы об этом говорили, но пока еще ничего конкретного не делали, – ответила я, бросив взгляд на Чарльза.

– Вы же знаете Ани и Элиота Хорн? – продолжал он. – Элиот работает гинекологом.

– Ну да, я много лет с ним знаком. Нас в свое время Ани представила друг другу, – ответил Чарльз.

– А почему ты спрашиваешь? – задала я Джордану вопрос. – Мы их уже давно не видели.

– Значит, вы не в курсе, что два года назад они удочерили девочку? – огорошил он нас.

– Правда? – переспросила я, и мое сердце учащенно забилось.

– При очень интересных обстоятельствах. Это отличная история, – заговорив тише, Джордан начал свой рассказ: – Одна женщина из богатой семьи на большом сроке беременности поехала на поезде Amtrak из Бостона во Флориду, где собиралась жить у своей бабушки вплоть до родов. Она уже решила, что не будет оставлять себе ребенка. Где-то в районе Вильмингтона в штате Делавэр у женщины начались схватки, и в городе Хавр-де-Грейс, что в Мэриленде, поезд пришлось остановить, чтобы отвезти ее на «Скорой» в роддом. В итоге роженицу привезли в медицинский центр Franklin Square, где работает Элиот. Его коллега, принимавший роды, знал, что Элиот и Ани хотели взять ребенка, поэтому сразу позвонил им. Вот так мгновенно все сложилось. В больнице девочку прозвали Эми Amtrak, но, по-моему, ее настоящее имя Белла.

– Вау, – произнес Чарльз, – вот это история!

Я мечтательно молчала, представляя, как сижу дома и жду, когда муж прямо с работы привезет нам малыша.

По дороге домой я сказала:

– Чарльз, мне уже надоели все эти анализы, процедуры, меня тошнит от самого вида гинекологического кресла. Я не против пытаться и дальше, но, пожалуйста, давай начнем процесс усыновления. Ведь нет никаких гарантий, что у нас самих наконец-то получится.

– Ты знаешь, что я не возражаю, – ответил он и сжал мою руку.

На следующее утро, едва проснувшись, я почувствовала запах свежесваренного кофе. Вышла на кухню и увидела, что Чарльз жарит омлет и бекон, а на столе уже стоят бисквиты.

– Вот это да! Пахнет сказочно! Я могу чем-нибудь помочь? – спросила я, наблюдая за тем, как муж суетится у плиты.

– Просто составь мне компанию. У меня уже почти все готово.

Сквозь открытые окна в комнату светило солнце, в доме пахло весенней свежестью, и мир казался ярким и добрым. Чарльз разложил еду по тарелкам, и совершенно неожиданно я ощутила чувство глубокой, первозданной радости. Я подошла к мужу, взяла у него тарелки, обвила руками шею и страстно и крепко поцеловала.

– Пожалуй, позвоню-ка я Элиоту и начну процесс… – заметил Чарльз, когда мы, поев, убирали со стола посуду. Он снял телефонную трубку, а я села на диван и смотрела в окно на зеленые луга. Чарльз поболтал со старым приятелем, которого давно не видел, а потом пригласил его с женой к нам в гости на следующие выходные.

– Мы вчера встречались с Джорданом, и он рассказал, что у вас в семье прибавление. Потрясающая история! Наши поздравления! – они продолжали болтать, и Чарльз сообщил Элиоту, что мы тоже хотим усыновить ребенка. И с улыбкой добавил:

– Пожалуйста, сообщи нам, если в Amtrak снова кто-нибудь родится! Мы возьмем любого малыша, с любой станции.

Потом я увидела, как Чарльз изменился в лице:

– Неужели? Правда? Это же прекрасно!.. А когда она должна рожать?.. Ну мы еще с вами поговорим в эти выходные. Передай Ани наши поздравления, и увидимся в субботу.

Чарльз повесил трубку и широко улыбнулся.

– Представляешь, Ани беременна. Они сделали ЭКО, и все получилось!

Я испытала смешанные чувства. Зависть: у Ани уже был приемный малыш, а теперь будет еще и собственный. Но одновременно с этим надежду. На дворе был 1986 год, и я лично не знала еще ни одной женщины, которая смогла забеременеть при помощи ЭКО. Мысленно я уже решила отказаться от него.

Но теперь… Новость об Ани прозвучала как гром среди ясного неба. К концу дня мы с Чарльзом решили, что будем стараться найти малыша и одновременно с этим попробуем ЭКО.

И я взялась за поиски ребенка со всем своим энтузиазмом.

Во-первых, я прочитала все, что можно было, про усыновление и удочерение и в особенности про случаи, когда частные лица отдают своих детей в другие семьи. Будучи детским психологом, многое я уже знала.

Во-вторых, мне порекомендовали адвоката, который занимался этими вопросами.

В-третьих, в Вашингтоне я нашла группу людей, а именно шесть супружеских пар с такой же проблемой. Они встречались каждое воскресенье и обменивались полезной информацией или просто своим опытом.

В-четвертых, мы провели в доме вторую телефонную линию и купили дополнительный номер, а потом разместили объявления в мелких газетах по всей стране.

В июне с нами связались две молодые женщины из штата Луизиана, и мы решили с ними увидеться. Мы долетели до Шривпорта, арендовали автомобиль и добрались до стоянки трейлеров на окраине города. Там нас встретила Мэдди – милая и немного похожая на меня внешне, миниатюрная двадцатичетырехлетняя женщина с темными, кудрявыми волосами. Мэдди была в разводе и в одиночку воспитывала двоих маленьких сыновей. Она только что рассталась с парнем, от которого была беременна третьим ребенком. Понимая, что троих не потянуть, откликнулась на наше объявление. Ее бывший бойфренд Адам тоже согласился с нами встретиться и ждал в кафе.

– Я должна вам кое-что сказать, – призналась Мэдди по пути в кафе. – Адам с детства страдает тяжелой формой эпилепсии, из-за чего у него были серьезные проблемы с учебой. Я не хотела от вас скрывать его болезнь, потому что это важный вопрос.

– Я пока не знаю, насколько это важно, – с улыбкой ответил ей Чарльз. – Но мы рады, что вы решили быть откровенны с нами.

Адам оказался приятным молодым человеком. Мне показалось, что он все еще неравнодушен к Мэдди, но вслух заявлял, что «не готов к семье».

Мы проговорили с ними целый час, а потом отвезли Мэдди домой. Мы сказали девушке, что она нам нравится, но у нас запланирована еще одна встреча с женщиной, которая готова отдать своего ребенка в другую семью, и что мы свяжемся с Мэдди в течение двадцати четырех часов. На прощание мы обнялись.

В машине я подумала, что личные встречи, с одной стороны, вселяют надежду, что наша мечта может исполниться, а с другой – отрезвляют.

За каждым ребенком тянулась целая семейная история: наследственность, отношения, поведение матери во время беременности. Я понимала, что решение нужно будет принимать головой, а не сердцем, максимально взвешенно.

Приехав в Батон-Руж, мы встретились с Джиной. Этой женщине тоже было двадцать четыре года, но внешне она была полной противоположностью Мэдди: высокая, худая, с яркими рыжими волосами. Говорила она громко и быстро, делала много резких движений, словно не могла усидеть на месте, а взгляд ее блуждал, ни на чем долго не задерживаясь. В разговоре Джина перескакивала с одной темы на другую и сама смеялась над своими шутками. Она не производила впечатления человека, которому можно доверять. В какой-то момент Чарльз решился и прямо спросил женщину, принимает ли она наркотики. Джина сказала, что нет, и, казалось, была крайне возмущена этим предположением.

Нам определенно больше нравилась Мэдди, но история с эпилепсией очень смущала. Вернувшись домой, мы связались с несколькими детскими неврологами, каждый из которых подтвердил, что у этого ребенка могут быть проблемы, поэтому мы должны сами решить, хотим рисковать или нет.

Я не хотела. Позвонила Мэдди, и мы обе расплакались. Чтобы немного утешить девушку (и заглушить свое чувство вины), я пообещала дать ее телефон своему адвокату, ведь у него есть и другие клиенты, мечтающие усыновить ребенка. Возможно, кого-то в меньшей степени смутит риск наследственной эпилепсии.

Что касается нашей второй претендентки, мы общались пару раз по телефону, а потом она просто пропала. Ни мы, ни адвокат не могли дозвониться до Джины. Прошла неделя, вторая, а потом и третья. Неожиданно она позвонила нам сама, была веселой и разговорчивой, словно никакого перерыва в общении не было.

– Привет, Ди. Как там у вас дела?

– Привет, рада, что ты позвонила, а то мы уже начали волноваться, – ответила я. Решила говорить дружелюбным и естественным тоном и не показывать, что мы на нее очень злимся.

– У меня возникли небольшие проблемы, но есть и хорошие новости: вам уже не надо за меня переживать и волноваться.

– То есть? Что ты имеешь в виду?

– Это длинная история, но меня с приятелем взяли за то, что мы «банчили». За распространение.

Я не стала уточнять, чем именно они там «банчили».

– В общем, до родов я буду в тюрьме, а здесь достать что-либо трудно, так что я буду чиста, – сказала Джина и громко захохотала.

Я долго молчала, чувствуя, как сжались все мускулы тела. «Ах ты глупая курица», – подумала я. Мне хотелось просочиться в телефонную трубку, пронестись по проводам, выскочить на другом конце и трясти ее, пока есть силы. Я сделала глубокий вдох и заговорила как психиатр:

– Джина, я рада за тебя и твоего малыша. Хорошо, что ты до родов не будешь ничего принимать, но нас сложившаяся ситуация совсем не устраивает.

– Почему не устраивает? – удивленно спросила она.

– Джина, мы не знали, что ты употребляешь наркотики. Мы спросили, но ты солгала нам. Ни я, ни Чарльз больше не можем тебе доверять. И мы не будем брать у тебя ребенка. Хотя изначально мы этого очень хотели. Надеюсь, что у тебя все в жизни сложится.

– Ах ты гребаная сука, – зарычала она и повесила трубку.

Случай с наркоманкой был не единственным печальным эпизодом на нашем пути. Однажды с нами связалась женщина по имени Кейти и сказала, что родит через месяц. Мы проговорили по телефону почти час, и мне показалось, что это серьезный и рассудительный человек. Во время второго телефонного разговора мы назначили день и место встречи. Что-то подсказывало: в этот раз все сложится!

Накануне назначенной даты нам позвонил муж Кейти.

– Я вам должен кое-что сообщить. Моя жена не беременна. У нас есть дочь, ей сейчас три года, и мы не собираемся с ней расставаться. Кейти… обманула вас. Я не знаю зачем. Извините. Вам не надо завтра приезжать. У нас нет ребенка, которого мы бы планировали отдать в другую семью.

– Спасибо, что позвонили, – механическим тоном ответила я и повесила трубку. – У них нет никакого ребенка. Кейти нас разыгрывала.

Лицо Чарльза покраснело. До этого я никогда не видела его таким злым. Муж снял трубку и перезвонил по номеру, с которого нам только что звонили. Видимо, на звонок ответила Кейти, и Чарльз высказал ей все, что думал.

– Как вы смеете так обходиться с моей женой?! Вы совсем рехнулись, если позволяете себе такие шутки! Да я натравлю на вас своего адвоката!

Несколько раз с нами связывались люди, которые пытались выманить у нас денег. Благодаря группе семейных пар, с которыми мы встречались по воскресеньям, мы узнали, как быстро вычислить мошенников, и сразу же заканчивали с ними разговор.

Однажды в сентябре, когда дни становились короче, а воздух холоднее, я увидела, что на автоответчике мигает лампочка полученного сообщения. Голос женщины был приятным, а тон – нерешительным. Она представилась как Дженис и просила перезвонить.

По телефону женщина сообщила, что ей уже под тридцать, она в разводе и у нее восьмилетний сын. Дженис была на седьмом месяце беременности, и отношения с отцом еще не родившегося малыша у нее не заладились. Пара по финансовым соображениям не могла позволить себе еще одного ребенка, и они решили пристроить его в другую семью.

– Моя мать против того, чтобы я отдавала его, из-за дела Джоэла Стейнберга[12]12
  Джоэл Стейнберг – нью-йоркский адвокат по уголовным делам, позднее потерявший лицензию. В ноябре 1987 г. он до смерти забил шестилетнюю девочку, которую незаконно удочерил вместе со своей сожительницей.


[Закрыть], – говорила Дженис. – Она считает, что все адвокаты – обманщики и помогают людям, которые хотят получить ребенка, чтобы его мучить. Но мне кажется, далеко не все такие. Я бы хотела познакомиться с вами поближе и лучше в ближайшее время, ведь скоро мне рожать.

Мы купили Дженис авиабилет до Вашингтона и встретили в аэропорту. Она оказалась красавицей. Длинные каштановые волосы, веснушки на носу и темно-зеленые глаза. Ее привлекательность была естественной и какой-то приземленной. Эта женщина нам с мужем сразу понравилась.

Чарльз привез нас на обед в ресторан, расположенный поблизости от офиса адвоката. Мы подумали, что если встреча пройдет хорошо, то мы сможем сразу отвести Дженис к нему. Мы задавали друг другу самые разные вопросы, и в какой-то момент женщина сказала:

– Малыш расположен так, что трудно определить, какого он пола. Я спрашивала врача на двух УЗИ, но ответ оба раза был неопределенный. Хотя сама я уверена, что это девочка.

Мы помолчали, и потом Чарльз спросил:

– Для вашего партнера был так важен пол ребенка? Почему?

– Ну понимаете, если бы родился мальчик, было бы финансово проще. Мы бы использовали одежду и игрушки старшего сына, и они могли бы спать в одной комнате. А девочке со временем понадобится отдельная спальня. Мы просто не потянем квартиру больше нашей.

Дженис произвела приятное впечатление на нашего адвоката. Он счел, что это «интересный и вполне рабочий вариант». Но мы с Чарльзом не были так уверены.

Если Дженис родит мальчика, то может передумать. И потом ее мама против, а к тому времени мы уже поняли, что поддержка и одобрение семьи в случаях, когда от детей отказываются, имеют огромное значение.

Мы рассчитывали на «девочку» Дженис, но на всякий случай продолжили поиски.