Текст книги "D. V."

Глава пятая

Мы перебрались из Олбани в Лондон как раз накануне биржевого краха 1929 года. И въехали в чудесный дом на Ганновер-Террас. Когда живешь по соседству с Европой, как случилось с нами, вечно находишься в разъездах, ведь все прелести континента у тебя под рукой.

Приходилось ли вам пользоваться в Музее одним из моих небольших аудиогидов? Никто из моих друзей этого не делал. Друзья никогда не смотрят мои выставки. «О, Диана, это просто великолепно… волшебно». Конец разговора. По мне, аудиогиды – важная штука: какой смысл смотреть выставку, если не узнаёшь ничего нового? А так вы платите и слушаете мой рассказ. Мои гиды весьма неплохи. Правда, на днях я надела наушники и включила запись, в которой говорила о Тунисе. Тунис – это звучало так нелепо! Почему я болтала все это? Почему не могла заткнуться? Полагаю, потому, что, приехав с Ридом жить в Европу, мы часто ездили во французскую колонию.

Мы мало бывали на юге Франции. Никогда не посещали шикарные villes d’eau[35]35
  Курорты (фр.).


[Закрыть]. Если бы вы разговаривали с другими людьми моего возраста, они рассказали бы вам о Довиле, о Монте-Карло, об… ужине с королем Испании! Мы не делали ничего подобного. Мы путешествовали в Северную Африку. Либо в Баварию и Венгрию. Мы ездили только туда, где воздух благоухал, а жизнь была проще. Мы с наслаждением катались в нашем великолепном «бугатти» с нашим замечательным шофером и моей лондонской горничной – и никогда не испытывали никаких затруднений.

Конечно, что-то мы упускали. Мы так и не побывали в Испании, пока ею правил король Альфонсо XIII. Видит бог, нас приглашали. Годами позже испанские друзья говорили:

– Диана, ты вечно упускаешь случай. Тебе стоило приехать сюда, пока Альфонсо был королем. Вот тогда ты увидела бы Испанию.

Альфонсо – этот ослепительный, выдающийся, непостижимый Бурбон! Я встречалась с ним – однажды – в Лондоне, прежде чем он эмигрировал. Он показался мне самым впечатляющим мужчиной из всех, кого я знала. Не существовало никого, подобного королю Испании. Он единственный, кто родился, уже будучи испанским королем, поскольку появился на свет после смерти своего отца. Король Испании был… королем Испании… Яркий, полный величия. С носом испанских Бурбонов и этим ртом – таким выдающимся и выпяченным. Усы великолепные, волосы – густые и черные, кожа слегка смуглая; он любил собак, лошадей, мужчин, женщин… Невозможно было представить, что в его жизни что-то пойдет не так. Но подумайте, какими стали последние его годы. Вообразите, в Риме никто не желал идти с ним по одной стороне улицы! Это походило на проклятье, на сглаз.

Альфонсо женился на Виктории Евгении Баттенбергской – Эне, – этой изумительной, совершенно роскошной внучке королевы Виктории и крестной дочери императрицы Евгении. Она являлась носительницей генов гемофилии, и все их сыновья – кроме одного – родились с пренеприятнейшими физическими недостатками. Они были глухие, немые, с деформированными ступнями[36]36
  Из пятерых законнорожденных сыновей короля Испании Альфонсо XIII двое страдали от гемофилии и довольно рано ушли из жизни, один родился глухонемым, и еще один – мертвым. Незадолго до смерти в 1941 году Альфонсо формально отрекся от испанского престола в пользу единственного здорового сына – Хуана, графа Барселонского.


[Закрыть] – бог знает какие еще.

Альфонсо оказался в изгнании, когда пала монархия и началась гражданская война. Его вышвырнули из страны, словно старый башмак. Он отчалил на крейсере – так же в свое время покинул Англию Эдуард VIII, отрекшись от престола.

Однажды, направляясь в Марсель, мы с Ридом проехали через юг Франции. Мы прибыли в Hôtel de Noailles и собирались там заночевать. А наутро планировали сесть на корабль, отправляющийся в Тунис, в Сиди-Бу-Саид. Но прежде, на тот же вечер, наметили прогулку по марсельскому району красных фонарей в сопровождении префекта полиции. Вечер обещал быть интересным.

После того как мы расположились в своем номере, Рид спустился в холл, чтобы уладить все насчет нашей авантюры, а я тем временем задремала. Я чувствовала, что весь отель чем-то взбудоражен, но слишком устала, чтобы думать об этом. Рид позвонил снизу.

– Пожалуйста, – сказал он, – ни при каких обстоятельствах не выходи из номера, пока я не вернусь. – Поскольку мы собирались идти вместе, он добавил: – Ты должна знать: этим утром король Испании прибыл сюда на крейсере, и сейчас он здесь с…

Не успел он договорить, как я все увидела сама. Там присутствовал весь испанский королевский двор. Целый дворец вышвырнули из Испании, и его обитатели оказались в Hôtel de Noailles. В холле мы встретили маленьких инфантов и инфант на носилках, в ортопедических корсетах, на инвалидных колясках, большинство – с какими-то увечьями. Были и дети постарше, и старые служанки с корзинами в руках, бесцельно бродившие по вестибюлю, – словом, все, кто обычно имеет отношение к королевской семье. Это напоминало уборку на чердаке. Все получили комнаты, все уладилось. Они совсем не походили на беженцев, хотя и прожили в этом качестве остаток своей жизни.

Однако мы покинули королевскую семью, пройдя сквозь эти необыкновенные декорации, и вышли наружу, навстречу приключению – в мир, столь разительно отличающийся от привычного нам.

Нас было пятеро: мы с Ридом, Китти и Перри Браунлоу, которые собирались в Тунис вместе с нами, и префект полиции.

– Хочу, чтобы вы знали, – начал префект. – Британский дипломат исчез пять недель назад, делая то же, чем планируете заняться вы, – слоняясь в нашем городе по району красных фонарей. С тех пор о нем ничего не слышали. Вы все еще готовы пойти туда?

Он еще спрашивал! Да что могло нас остановить?

– Да, – ответила я.

И мы отправились к первому пункту. Прошли чрезвычайно темную аллею и у стены увидели этих Pepe le Mokos[37]37
  Пепе ле Моко («Моко» на жаргоне – житель Марселя) – не лишенный обаяния уголовный преступник, персонаж одноименного фильма 1937 года французского режиссера Жюльена Дювивье.


[Закрыть]. Единственное, что удалось разглядеть, – это зажженные кончики их сигарет, тела же находились в тени. С аллеи мы свернули во внутренние, секретные кварталы, расположенные внутри кварталов, – они отличались такой красотой, такими масштабами, такими пропорциями и, должно быть, относились к раннему Ренессансу, – но были погружены во тьму.

В наиболее потаенном квартале мы увидели освещенный прожектором фасад дворца с каменным основанием, балюстрадами, состоящими из столбиков в виде пирамид, и самой красивой и высокой дверью из всех, какие нам встречались. Зашли ли мы туда? Забудьте – это же рассказ о порочном приключении! Мы открыли маленькую и низенькую дверь сбоку, где нас встретила мадам весьма внушительных размеров и с усами, достойными Адольфа Менжу[38]38
  Адольф Менжу (1890–1963) – американский актер, пик славы которого пришелся на 1920–1930-е годы. Его особенностью были черные густые прямые усы.


[Закрыть].

– Bonsoir, bonsoir! – произнесла она с тем умопомрачительным марсельским акцентом, который трудно разобрать, даже когда вам говорят нечто простое – например, «добрый вечер». Она продолжила: – Вы желаете посмотреть кино, увидеть действо, познакомиться с девочками – что именно?

– Все! – ответил префект.

Бордель был назван в честь Эдуарда VII. Всякий хороший бордель в Европе носил его имя. Он очень любил эти заведения и, можно сказать, стал их крестным. И конечно, этот – его самый любимый, или нам просто так сказали – как знать, чему можно верить? Я могу поделиться лишь тем, что мы видели. Мы видели серебряные комнаты, мы видели золотые комнаты, мы видели зеркальные комнаты… А затем оказались в огромном красно-золотом бальном зале Эдуарда VII, с аккуратными золочеными стульями повсюду и с оркестром, который настраивал инструменты под руководством маленького горбуна.

Вскоре вошли девочки и заняли свои места. Это мало напоминало вечер в их честь – приехали трое парней и две девушки, так куда же планировалось вписать их? Однако префект был душкой, договариваясь с этой непристойной женщиной с усами Адольфа Менжу, с этой пышной дамой, напоминавшей командира армии.

И вот… оркестр заиграл. Дирижер – этот маленький горбун за фортепьяно, – как нам сообщили, руководил оркестром в Марсельской опере. Он считался наиболее выдающимся музыкантом Марселя и при этом каждый вечер играл для девушек.

Это было чересчур необычно. Можно ли сказать, что именно такое и привлекает в борделях? Встреча земли с небесами.

– Боже мой, – сказала я Риду, когда мы наконец вернулись в отель, – какой вечер! Гном, девочки, мадам, старые служанки с корзинами, маленькие инфанты… король Испании!

Мы так и не узнали, что сталось с британским дипломатом.

Все это произошло в один день. Можно решить, что впечатлений оказалось с избытком, но не забывайте: мы проживали каждый час того дня. В то время всего было с избытком. Мир был гораздо больше – и гораздо меньше. Не просите объяснить, что это значит.

Но не думайте, будто вы родились слишком поздно. Каждому свойственно подобное заблуждение. Однако это не так. Единственная проблема – если вы мыслите с опозданием.

Такая проблема была у моей матери. И в этом – ее трагедия. Во время нашего с Ридом медового месяца в Париже она писала нам: «Дорогие, любимые мои дети, идет дождь, и я плачу по вам, когда думаю, что вы не узнали Париж в его славные времена до начала войны, когда думаю, что так и не увидели Булонский лес таким, каким он был, когда думаю…»

– И слава богу! – сказала я.

Я ответила ей ужасным письмом: «Дорогая мама, была ли ты когда-либо в Зеркальной галерее? Знавала ли ты, каково это – быть представленной самому Людовику XIV? Охотилась ли на оленей с охотничьим рогом и гончими Генриха V в лесу Фонтенбло? Оставь это! Чего бы я ни упускала сегодня, не хочу знать этому имен!»

Разумеется, никогда в своей жизни она не касалась содержания того моего письма.

Все бывает в новинку. По крайней мере, в самый первый раз.

Так что мы с Ридом поставили себе цель: посещать наиболее выдающиеся новые места. В некоторые из них нас, конечно, приглашали. Барон Родольф д’Эрлангер пригласил нас в Сиди-Бу-Саид после нашей авантюры в Марселе. Его нельзя назвать паршивой овцой среди д’Эрлангеров – он был исключительно очаровательным мужчиной и одновременно белой вороной. Он никогда не появлялся в банке д’Эрлангеров, и это столь же странно, как ходить на руках, когда можно ходить ногами. Его жена Беттина была римской красавицей с бирюзовыми глазами. Они вдвоем уехали в Сиди-Бу-Саид, будучи женихом и невестой. И жизнь там понравилась им настолько, что они остались и построили невероятно красивый дом – миниатюрный дворец. Их друзья, самые интересные люди Европы, приезжали к ним в гости. Элси Мендл[39]39
  Элси Мендл (1859–1950), в девичестве Элси де Вульф, – американская театральная актриса и первая профессиональная женщина-дизайнер интерьеров в США.


[Закрыть], например, находилась там, когда мы с Ридом нанесли свой первый визит. Мы никогда не бывали в Африке раньше, и я оказалась под большим впечатлением. Мы подплыли к Сиди-Бу-Саид на рассвете. С палубы я увидела дом д’Эрлангеров – маленький белый дворец на вершине белого утеса, растущего прямо из вод Средиземного моря. Снизу доверху утес покрывали апельсиновые и лимонные деревья и олеандры.

Мы причалили. Затем добрались до дворца и во внутреннем дворе встретили мужчин-слуг. За все время, проведенное там, среди слуг мы видели только мужчин, одетых… А под вечер они переодевались, и это напоминало «Книгу тысячи и одной ночи»: огромные шаровары из золотой и серебряной парчи, парчовые короткие жилеты поверх чистейших белых рубашек.

Мимо слуг мы прошли в холл с оранжевыми мраморными стенами и лиловым мраморным потолком, который поддерживали ажурные колонны шестнадцатого века, сделанные из камня, изрезанного подобно кружеву и называвшегося кружевным. Между колоннами сновали маленькие птички – туда и обратно, туда и обратно… А через весь холл бежал ручей, по которому плыли гардении.

Затем мы отправились на обед – европейский, сервированный на розовом мраморном столе с золотыми кубками. Я сидела справа от барона Родольфа, который не выпускал из рук красивый батистовый платок, похожий на совершенно прозрачную паутину, и то и дело подносил его к носу… Он был эфироманом.

– Диана (шмыг), – произнес он, – как приятно, видеть вас такой цветущей. Вы утро, наступающее после ночи (шмыг)… Вы солнце, вы луна и звезды (шмыг, шмыг)… – Словом, все то, что мужчины обычно говорят женщинам на море.

– Рид, – как-то сказала я, – что будет, если эфир плохо на меня повлияет?

– Этого не случится, – ответил он. – Просто помни: когда он вдыхает, ты выдыхаешь.

Родольф был очень привлекателен. Не подумайте, будто этот его ритуал выглядел отталкивающе – просто требовалось привыкнуть. Слабость к эфиру являлась для него столь же нормальной, как для вас нормально… Да о чем это я, барон Родольф считался некоронованным королем Туниса!

Его лучшим другом был Фуад, король Египта, отец короля Фарука. Вдвоем они занимались тем, что записывали на бумаге музыку арабов Северной Африки. Свою музыкальную работу мужчины вели в красивой библиотеке барона Родольфа, а еще они обменивались оркестрами. Порою, когда мы приходили на ужин, в зале играл оркестр – и он продолжал играть весь ужин и далее до самой ночи.

По утрам все спускались к морю поплавать – через сады, мимо стаи павлинов. Все шли вместе, и, полагаю, павлины считали разумным дать людям дорогу. Но со мной было иначе. Утром я вставала последней – я всегда последняя, – так что к берегу отправлялась одна; я пересекала бесконечные лимонные и апельсиновые сады, и на моем пути непременно возникал павлин с расправленным хвостом.

– Пожалуйста, дай мне пройти, – говорила я. – Они меня ждут. Иначе я не успею поплавать перед обедом. Пожалуйста.

Он ждал столько, сколько считал нужным, затем опускал хвост и утаскивал его в глубь сада.

Павлины – и я всегда признавала это – невероятно красивы, но красота их кричащая. Однако те павлины были серебристо-белыми, и я расскажу почему. Много лет назад к королю Фуаду, точно к человеку из шестнадцатого века, отправили гонца с миниатюрной корзинкой из пряденого золота, в которой находилась пара голубых птенцов павлина. Естественно, позже у них появились свои птенцы. Затем – еще поколение, и еще, и вот однажды вылупился белый павлин. По мере того как стая росла, белых птиц прибавлялось.

К моменту нашего визита их должно было быть семьдесят пять. Д’Эрлангеры раздали всех голубых павлинов, а поскольку у белых появлялись только белые птенцы, то в дальнейшем так и рождались белые, белые, белые. Они очень красиво смотрелись в сумерках. Жаркими вечерами после ужина мы поднимались на плоскую крышу дворца, чтобы подышать и полюбоваться павлинами: их силуэты с распущенными хвостами и крошечными головками выделялись на фоне моря, в котором отражалась сияющая луна. Все это выглядело ненастоящим. А когда я говорю, что нечто выглядит ненастоящим, – значит, так оно и есть. Пейзаж напоминал иллюстрации Обри Бёрдсли[40]40
  Обри Бёрдсли (1872–1898) – английский график, декоратор, писатель, одаренный музыкант, создал цикл иллюстраций к трагедии «Саломея» О. Уайльда (1894).


[Закрыть] к «Саломее».

Однажды поздним вечером мы услышали барабаны. Они возвещали о том, что погиб Денис Финч Хаттон. Один из первых великих охотников-аристократов. Большой друг моей матери и всех, кто принадлежал к ее поколению. И, что еще важнее, любовник писательницы Айзек Динесен[41]41
  Айзек Динесен – один из псевдонимов датской писательницы Карен Бликсен (1885–1962).


[Закрыть], которая была моим большим другом. Всякий раз, приезжая в Америку, она навещала меня. Каждое воскресенье днем заходила на чай. Чай, как правило, переходил в ранний ужин, и она неизменно предпочитала одно и то же меню. Бутылку шампанского. Гроздь винограда. И двенадцать устриц в половинках раковин. Она страдала от болезни и перенесенных операций, но всегда отправлялась туда, где хотела оказаться. В течение двадцати лет ее убивал сифилис.

В одно из снежных воскресений прозвенел звонок. Я открыла дверь, а там стояла она, словно дровосек, с охапкой ярких багровых гладиолусов, перекинутых через плечо, – посреди зимы, когда снегу по колено. Хохоча, она сказала:

– Я принесла тебе красных цветов для твоей красной комнаты. – И бросила их мне, как бы говоря: «Боже правый, я счастлива от них избавиться!»

Глава шестая

Меня всегда завораживали абсурдность, роскошь и снобизм мира, который демонстрировали модные журналы. Конечно, этот мир не для всех. Немногим доводилось окунуться в особую атмосферу дома, хозяйка которого носила платья, появлявшиеся на страницах Vogue во времена моей молодости. Но я жила в этом мире, и не только когда работала в журнальном бизнесе, но и до того, потому что всегда принадлежала ему – по меньшей мере, в своем воображении.

Конде Наст[42]42
  Конде Монтроз Наст (1873–1942) – основатель американского издательского дома Condé Nast Publications, прославившегося журналами Vanity Fair, Vogue, The New Yorker и др.


[Закрыть] был весьма незаурядным мужчиной высочайшего уровня. Он обладал особым видением. Он решил поднять коммерческий стандарт американских женщин. Почему бы, подумал он, им не носить самую привлекательную одежду? И дал им Vogue. Сделать дома более комфортными? Пожалуйста, House & Garden. И не забывайте о Vanity Fair! Почему бы, рассудил Конде, американским женщинам не прочесть о писателях, шоуменах, художниках – о том, что Пикассо создавал удивительные картины, а человек по фамилии Пруст писал удивительные книги? Почему бы им не узнать о… Жозефине Бейкер[43]43
  Жозефина Бейкер (1906–1975) – легенда французской сцены, американо-французская танцовщица, певица и актриса, ставшая звездой варьете.


[Закрыть]?

Я знала о Жозефине Бейкер. Я видела ее в Гарлеме. В начале двадцатых я была завсегдатаем Гарлема. С его прекрасной музыкой и Жозефиной – единственной девушкой, которую видели в кордебалете. Ее глаза – мягчайший коричневый бархат – любящие, нежные, ласкающие, от них исходило нечто исключительно приятное. И вместе с тем они всегда смеялись. В ней было… нечто – и точка.

Однажды меня пригласили к Конде Насту на вечеринку. Все приглашенные отличались чем-то особенным. Конде сумел создать своеобразный светский мир, который называли тогда Café Society: тщательно продуманная смесь – не имеющая ничего общего с битком набитой комнатой – из разношерстных личностей, которых до тех пор никто не встречал на одних и тех же мероприятиях. Конде выбирал своих гостей за их таланты, в чем бы они ни проявлялись – в литературе, в театре, в крупном бизнесе. Эффектное, шикарное общество. Почему позвали меня? Я светилась молодостью, хорошо одевалась и умела танцевать.

То была ночь трех Бейкер. Сначала на вечеринке Конде появилась миссис Джордж Бейкер, жена величайшего банкира, любительница изысканных нарядов, самая привлекательная женщина Нью-Йорка и гостеприимная хозяйка. Затем… Эдит Бейкер – прелестнейшая крошка. Она приехала из Миссури и обладала миниатюрностью и потрясающим музыкальным даром. На эстрадном представлении Кокрана в Лондоне она играла на гигантском пианино – длиной во всю сцену. Эта куколка сидела за клавишами. Пальцы ее порхали, и она пела The Birth of the Blues. Такова Эдит.

Дальше среди нас появилась… Жозефина Бейкер. Этот момент можно назвать историческим: в дом вошла чернокожая. Антуан – известнейший парикмахер Парижа – сделал ей прическу под греческого юношу: короткие плоские локоны. На ней было белое платье Vionnet[44]44
  Мадлен Вионне (1876–1975) – французский модельер, одна из ведущих дизайнеров Парижа в период 1919–1939 годов, прославившаяся платьями в греческом стиле и популяризацией косого кроя.


[Закрыть], скроенное по косой, с прямоугольной вставкой из ткани, ниспадавшей наподобие хвоста. Платье не имело никаких застежек. Вы просто надеваете его через голову, а оно облегает вас, легко повторяя движения вашего тела. А как двигалась Жозефина! Эти длинные черные ноги, длинные черные руки, длинная черная шея… В плоских черных локонах – белые шелковые бабочки. Она воплощала в себе весь шик сияющего Парижа.

Меня необычайно взволновало это приглашение. Несколько дней со мной не было никакого сладу. Ночь трех Бейкер!

Однажды вечером в Париже, после моей свадьбы, мы с другом пошли в маленький театр, расположенный наверху Монмартра, на немецкий фильм L’Atlantide с замечательной актрисой Бригиттой Хельм, которая играла владычицу затерянного континента. Дело происходило в середине июля. Стояла жара. Единственные свободные места остались на балконе третьего яруса, под балками, где было еще жарче. Мы заняли два из четырех мест в ряду.

Сели, фильм начался… и совершенно меня опьянил. Загипнотизировал! Представления не имею, действительно ли я видела тот фильм, который, как мне казалось, я смотрела. Но меня поглотило наблюдение за этими тремя заблудившимися солдатами иностранного легиона, с их верблюдами, их передрягами. Они были невероятно изможденными, обезумевшими от жажды. И вдруг перед глазами возник мираж. Это значит, если ты желаешь женщину, то видишь женщину, если жаждешь воды, видишь воду – то есть видишь то, о чем мечтаешь. Но не можешь коснуться этого. Потому что все – иллюзия.

Дальше… намек на оазис! Пальма… и еще пальмы. Мужчины оказываются внутри оазиса, где видят Бригитту Хельм, эту божественного вида женщину, сидящую на троне в окружении гепардов! Гепарды нежатся на солнце. Она останавливает взгляд на солдатах. Один из них приближается к ней. Она протягивает ему бокал шампанского, он выпивает. Она забирает бокал, разбивает и осколком перерезает солдату горло…

И так далее.

История продолжалась и продолжалась. Я не шевелилась. В какой-то момент я сместила руку, и она оставалась там до конца фильма. Я была заворожена, потому что настроение картины не отпускало. Меня буквально затянула, обольстила эта атмосфера пустыни, покорила владычица затерянного континента – самая опасная женщина всех времен – с ее гепардами! В этом и заключается суть кинематографа.

Дальше… включили свет, и я почувствовала легкое движение у себя под рукой. Я посмотрела вниз – там был гепард! А рядом с ним – Жозефина Бейкер!

– О, – сказала я, – ты привела гепарда посмотреть на гепардов!

– Да, – ответила она, – именно это я и сделала.

Она была одна с гепардом на поводке. Очень красиво одетая. В чудесную короткую черную юбку и маленький топ Vionnet – без рукавов, без спинки, без передних полочек, просто скрещенные полосы ткани, скроенные по косой. Не забывайте – было жарко, и, конечно, идея выбраться из этого театра показалась нам замечательной. Гепард, разумеется, поднялся первым и три лестничных марша тянул за собой Жозефину, которая передвигала свои длинные черные ноги так быстро, как могла, – то есть быстро.

На улице ее ждал огромный бело-серебряный «роллс-ройс». Водитель отворил дверь. Она отпустила поводок. Гепард издал рык и в один прыжок очутился на заднем сиденье машины, рядом с Жозефиной. Дверь закрылась, и они уехали.

Ах, какая пластика! Я никогда не видела ничего подобного. Скорость во всей своей красоте и стиль. Стиль был великой вещью в то время.