Текст книги "Отражения нашего дома"

Глава 7

Припарковываюсь под рокот грома. Телефон звонит не переставая. Папин рингтон. Выключаю телефон, бросаю его на заднее сиденье. Слякоть под ногами мешает идти. Неподалеку в тени притаился и поджидает Самнер. Стараясь не думать об этом, смотрю только на ворота.

Прутья обмотаны толстой цепью, содрогающейся под напором ветра.

– Ну конечно, заперто. – Колочу кулаком по замку. Не поддается.

Гром рокочет, словно ждет моего следующего шага. Деревья угрожающе покачиваются. А дом смотрит. По краям здания клубится тьма.

Должен же быть какой-то способ попасть внутрь. Оглядываю ворота с боков. Полностью закрыты и слишком высокие, не перелезть. Бью кулаком по табличке «Осторожно, злая собака», которую Эрик наверняка притащил из предыдущего дома. Когда они успели поставить новые ворота?

Под дождем холод пробирает до костей. Выругавшись, бегу обратно к машине за телефоном. Темнота, ничего не видно. Включаю фонарик на телефоне. Полоска света бежит по траве. Вверх по холму, до боковой стены дома. В окно второго этажа.

Молния.

Силуэт.

Я отшатываюсь, теряю равновесие. Плюхаюсь задом в мягкую грязь, пачкая джинсы.

Хочется кричать. Неужели меня настигла карма за то, что я бросила Сэма одного? Это мое наказание за предательство?

Нет, так мне внутрь не попасть. С горящими от стыда щеками бреду под проливным дождем. Плащ промок насквозь и никуда не годится. Придется съездить за инструментами. Нужны кусачки для болтов или ключ. Лучше, конечно, ключ.

Протираю мокрые очки, и вдруг…

Крррррттттт.

Ворота приоткрываются. Самнер выглядит невинно, слегка светлея на фоне темных дождевых туч, словно приглашает зайти.

От неожиданности я поскальзываюсь и подворачиваю ногу.

Не может быть. Стряхиваю со щек прилипшие мокрые волосы и ковыляю к воротам. Может, мне сначала померещилось. Фонарик телефона светит все тусклее и тусклее. На воротах покачивается цепь, но замка нет.

Дождь хлещет как из ведра. Сердце колотится где-то у горла. «Не входи», – умоляет оно. Но я открываю ворота и иду по растрескавшейся дорожке. И какая-то другая сила тоже шепчет: «Останься».

– Это же всего-навсего дом, – бормочу я, поднимаясь на парадную веранду. Окна и двери занавешены простынями. – Он ничего тебе не сделает. – Вглядываюсь сквозь простыни. – Ты пришла сюда ради биби. Ты справишься.

Кромешная тьма. Лишь мелькают тени дождевых капель. Парадная дверь заперта, поэтому я ищу другой путь внутрь и возвращаюсь на дорожку. Она ведет к гаражу. На боковой стене гаража виднеется крохотное окошко. Стекло покрыто трещинами. Подхожу ближе. Укутываю кулак рукавом и, шепнув: «Была не была», – выбиваю остатки стекла и ногами вперед ныряю в дыру.

Света практически нет, только тоненький лучик от моего телефона. Спотыкаюсь обо что-то, фонарик мигает. Ну а как же.

Решаю не терять времени и пробираюсь к двери гаража. Она ведет в подвал.

– Эй! – с опаской то ли шепчу, то ли кричу я, наконец очутившись в подвале. – Есть тут кто-нибудь? Отзовитесь!

Тишина огорчает. А еще сильнее огорчает то, что телефон разряжается. Впервые осознаю, что я тут одна. В темноте. Страх стискивает лодыжки, поднимается по ногам и сковывает все тело. Бывают такие мгновения, когда от страха вы не можете шевельнуться и перебираете в памяти все просмотренные фильмы ужасов. Припоминаете? Вот именно это и случилось со мной. Я, как моя кошка, настораживаюсь и ловлю малейший звук.

– Биби, будь добра, скажи что-нибудь.

Мой голос дрожит, нога спотыкается о ступеньку. Слава богу, вот и лестница. Держусь за перила, как утопающий за соломинку. Бегу вверх по ступенькам, оставляя грязные следы, – ну и пусть. Мне надо куда-нибудь попасть. Куда угодно. Избавиться от давящей тяжести в груди, пока она не навалилась всерьез. Пока от страха не перехватило дыхание.

По величественному вестибюлю мечутся тени. Люстра покачивается, наполняя зеркала своим паукообразным отражением. Осторожно иду к парадной двери. Под ногами стонут половицы. Вот уж провал так провал. Никого тут нет. К лучшему или к худшему, но, наверное, таким способом Вселенная говорит мне уходить, пока не поздно. Может быть, в этом-то все и дело. Может, меня тут никто и не ждал.

Отпираю парадную дверь, и в вестибюле снова раздается стон. Вглядываюсь в темноту.

– Биби-джан?

Люстра перестает раскачиваться. Тени замирают.

Жду еще секунду и поворачиваю дверную ручку. Вестибюль наполняется вздохами, сверху доносится тихое пение. Оборачиваюсь и всматриваюсь в лестницу, ведущую на второй этаж. Звук тихий, печальный. Негромкий звон, в котором слышится… сожаление.

И плач.

Это не песня. Там по-настоящему плачет человек.

Плач проникает мне в душу, зовет за собой.

Пальцы выпускают ручку двери, и я, как завороженная, поднимаюсь по лестнице. Перила убраны, и только ступеньки соединяют с низом.

– Есть тут кто-нибудь? – окликаю я, добравшись до верхней площадки. – Вам плохо?

Песня становится тише, всхлипы тоже. Они слышатся слева, зовут меня в хозяйскую спальню. Двустворчатые двери закрыты. Делаю еще шаг, и пение смолкает. Тянусь к дверной ручке, и, несмотря на холод, дождь и страх, несмотря на боль в лодыжке, в тот миг, когда пальцы поворачивают ее, меня охватывает совершенно неожиданное чувство.

Тепло.

Открываю дверь. Створка медленно уплывает от меня. В темную комнату льется лунный свет. В углу, спиной ко мне, стоит женщина. Вздрагивает, оборачивается. Лицо залито слезами, черными от туши, и при виде него я замираю как вкопанная.

Она неслышно направляется ко мне. Протянуть руку – и можно коснуться. Женщина щурится, изнуренное лицо морщится, полупрозрачная рука скользит ко мне.

Тихим шепотом она спрашивает:

– Малика?

Потом ее ладонь касается моей щеки. Меня пронзает слепящая боль. Никогда такого не испытывала.

Хуже, чем холод, которым в прошлый раз обожгла Малика.

Мое сознание словно раскалывается надвое, сохнет, тает, и скоро от него ничего не останется.

Может быть, так чувствуешь себя, когда умираешь?

Если это смерть, то вот уж не думала, что она будет такой. Я рассчитывала дотянуть хотя бы до двадцати. Двадцать лет – хороший, полноценный возраст, когда можно уже и уйти. А после него открывается черная бездна взрослой жизни.

– Почему ты кричишь, джанем? – спрашивает знакомый певучий голос на фарси.

Она убирает руку, и боль мгновенно улетучивается. Я тяжело дышу, сознание постепенно возвращается.

– Биби-джан? – шепчу я, сжимая руки в кулаки. Боюсь коснуться ее.

Она стоит, растерянная, в своем тяжелом платье. Шею туго стягивает ожерелье, густо усыпанное драгоценными камнями. На миг мне хочется спросить, не больно ли ей. Чувствует ли она, как металл впивается в кожу.

– Ты не Малика? – Черные следы от слез на молодом лице становятся еще заметнее. Кажется, она вот-вот исчезнет, словно была порождена лишь моим воображением.

– Погоди! – Я протягиваю руки. Ну как схватить… не знаю что. – Я ее видела.

Она настораживается.

– Правда?

– Да, она ищет тебя. – Ее полупрозрачная фигура твердеет. У меня перехватывает горло, я сглатываю подступивший комок. – Когда я в прошлый раз заглядывала, она была в подвале. Ты наверняка ее видела. – Не совсем правда, если учесть, где я только что побывала. Там я ее уж точно не видела.

– Девочка, можешь отвести меня туда? – Ее беспокойные глаза умоляюще вглядываются в меня, и у меня разрывается сердце. Этот взгляд предназначен не мне, она рвется к кому-то другому. А меня как будто не узнаёт. Словно и не догадывается о моем существовании.

– Ты меня не помнишь? – шепчу я ласково. – Совсем?

Она застывает, паря над самой землей. Изящные брови слегка хмурятся.

– Мы где-то встречались?

Хочется смеяться от горькой иронии. В грудь вонзается стальной нож. Смех сквозь слезы.

– Биби-джан, я тебя знаю всю свою жизнь.

– Биби? Ты, наверное, что-то перепутала, – говорит она нежным тоном. Этот голос идет откуда-то из прошлой жизни, о которой я знаю только по зернистым домашним видеороликам да выцветшим фотографиям, что часто показывала мне мадар. И рассказывала, какой была бабушка. – У меня здесь только одно дитя. И она слишком молода, чтобы стать матерью. А ты… Почему ты плачешь? Я тебя расстроила?

– Всего одно? – осторожно спрашиваю я. – Остальных ты не помнишь? – Детей, которых моя биби с религиозным усердием перечисляла каждый день.

– Остальных?

– Тех, что были у тебя еще до переезда в этот дом. Разве ты не помнишь, какой была твоя жизнь раньше?

– Раньше… – Ее лицо становится отстраненным. Она начинает ходить взад-вперед по комнате. На ее губах вертится вопрос. Воздух вокруг нее клубится, становится все холоднее и холоднее.

– Ладно, пока ты размышляешь, давай попробуем… найти Малику. – Я разворачиваюсь и вывожу ее из комнаты. Не могу все это осмыслить. Не укладывается в голове. Похоже, никогда мне от этого не убежать. Даже здесь мне напоминают о семье, которую я медленно теряю.

– О, спасибо. – Она вытирает ладонью следы слез и бодрым шагом идет за мной. – Слов нет, как много это значит для меня. Да вознаградит тебя Бог за твою доброту.

– Да, непременно вознаградит, – выдавливаю я, стоя на верхней площадке лестницы. В последний раз окидываю взглядом биби – какая же она молодая – и маню ее за собой. – Сюда, вниз. – Но забываю, что перил нет, и рука соскальзывает в пустоту. Я теряю равновесие. – Ой!

Когда падаешь вперед, время словно замедляется. По неведомой причине мозг решает ускорить работу, чтобы мы смогли прочувствовать каждую секунду падения и приготовиться к удару.

Биби тянется ко мне. На ее лице написан ужас.

Ее рука крепко хватает меня.

Она меня спасла.

Мы стоим секунду в этом шатком равновесии. Ее грудь тяжело вздымается, я задыхаюсь от радости возвращения к жизни. Темные глаза биби находят мои, и на ее пальцах, крепко сомкнутых на моем запястье, расцветает тепло. Оно медленно, сантиметр за сантиметром, проникает мне в кожу. С удивительной силой она тянет меня вверх и отпускает.

– С-спасибо. – Я падаю на колени и судорожно втягиваю воздух.

Биби-джан присаживается возле меня, в ее глазах светится любопытство. Она рассматривает очертания моих скул. Небольшую горбинку на носу. Форму моих глаз.

– Наргиз, – шепчет она. – У меня… – Она с трудом подыскивает слова.

– Десять дочерей, – заканчиваю я за нее. – И один сын.

– Одиннадцать. – Ее голос крепнет. Она всматривается в меня. В ее глазах расцветает что-то новое. Любовь. Узнавание. – Одиннадцать. И ты…

– Я – не она. – Волны вздымаются, грозя унести меня по течению, но я стряхиваю их. Я не стану плакать. – Я ее дочь. Меня зовут Сара.

При этих словах она вздрагивает.

– Ее дочь? Но ведь она сама еще маленькая девочка. Немного моложе тебя.

– Разве ты не знаешь, какой сейчас год? – спрашиваю я.

– Я… – Она мучительно пытается вспомнить что-то, давно утерянное на долгом пути. В потоке прошедших лет. Но… Может быть, и не утерянное.

Она похожа на воспоминания биби-джан о прошлом. Силуэт, до сих пор обитающий в том времени, когда она на самом деле жила в этих коридорах. Она не помнит меня, не помнит, какой сейчас стала мадар, потому что для нее это еще не произошло.

– Ты хочешь сказать, моя дочь назвала тебя в честь меня? – Я слышу в ее голосе незнакомые нотки. Она изо всех сил пытается понять, кто же я такая.

Еле удерживаюсь от смеха.

– Примерно так. – Я лукаво улыбаюсь. – Она думала…

Снизу доносится грохот.

Топот бегущих ног.

Тяжелое дыхание.

Я настораживаюсь, ищу, чем защититься.

– Биби-джан, отойди назад! – Я встаю перед ней в твердом намерении спасти ее от незваных гостей. Моего плеча касается что-то мягкое, и по телу снова разливается тепло.

– Нет нужды. – Она проходит мимо меня.

В парадную дверь врывается фигурка. Маленькая девочка в платье с рукавами-фонариками и с узором из подсолнухов.

– Это ты! – Глаза биби наполняются слезами. Малика бежит к ней, но останавливается на полпути.

Они кружат на месте, глядя друг на друга, но не решаясь соприкоснуться.

Почему?

Горизонт наливается розовым светом, и я понимаю, что через пару мгновений в окна ворвется яркое сияние зари. Биби-воспоминание – такое прозвище я ей придумала – печально улыбается, сверкнув белоснежными зубами. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но получается скорее грустная усмешка. Она снова начинает напевать все ту же мелодию. «Свет сердца моего, танцуй. В мелодиях без тревог. В надеждах без печали». И только сейчас я понимаю, что песня звучит как колыбельная. «Для света мы поем». Она медленно исчезает из комнаты, кружась, и забирает с собой песню. «И до зари, мой свет, мы будем танцевать».

Малика медлит. Ее глаза, окутанные глубокими тенями, осторожно отдаляются на шаг от солнечного света, просочившегося на пол. Она чего-то ждет.

– Что такое? Чего ты хочешь? – спрашиваю я.

Солнце поднимается все выше и заливает лицо Малики теплыми лучами, подсвечивая ее силуэт. Она шепчет:

– Чтобы меня нашли, пока не поздно.

– Ты потерялась? – уточняю я. – Я должна тебя найти? Но где?

Вопросы остаются без ответа.

По пустому пространству там, где только что стояла Малика, разливается солнечный свет. Я остаюсь одна и внезапно обнаруживаю, что почти ничего не могу вспомнить.

Кроме одного-единственного слова, врезавшегося в мои плоть и кровь.

Потерялась.

Часть 2
Секрет

– Биби-джан, кажется, я поступила плохо.

– Почему ты так говоришь? Девочка моя, высуши слезки. Скажи, что тебя тревожит.

– Я храню секрет. А мадар говорит, от секретов все рушится. Боюсь, что… Я виновата?

– Во всем, что случилось с твоими родителями, твоей вины нет и не будет, джанем. Понимаешь?

– Но мадар сказала…

– Послушай меня, джанем. Да, от секретов бывает больно, но иногда секреты – это именно то, что объединяет нас. За свою жизнь я успела понять, что секреты, пожалуй, единственное, что уберегает от расставаний.

Разговор с биби-джан.

Шесть лет после диагноза

Глава 8

Кажется, я только на миг закрыла глаза – и вдруг снова стою возле дома падара.

В льющихся с неба розово-золотых лучах тихонько проскальзываю внутрь. Запах варящегося кофе встречает меня, как добрый друг. Из комнаты падара доносится тихий плеск воды в душе.

В полном бессилии я каким-то чудом добираюсь до своего стола. Скидываю очки, массирую виски. За мной тянется след из мелких крупинок засохшей грязи. Падар рассердится, но мне не до этого, потому что перед глазами так и маячит недовольный взгляд Малики.

– Чтобы меня нашли, пока не поздно, – бормочу я и роняю голову на стол. Где? Как? Пытаюсь вспомнить, о чем говорила в Самнере биби-воспоминание, – может быть, в ее словах скрыт какой-нибудь намек. Но чем сильнее я стараюсь сосредоточиться на ней, тем больше подергивается дымкой вся эта ночь. Скоро она станет неотличима от сновидения.

Но я знаю, что это был не сон.

Знаю, почему биби явилась передо мной в том доме.

Чтобы выяснить правду.

Чтобы найти свою одиннадцатую дочь.

Падар удивленно ворчит:

– Почему тут везде гря…

Сворачивает в мою комнату, и я выпрямляюсь, как истукан. Перед глазами снова вспыхивают красно-синие огни, слышатся крики Сэма, я улепетываю с парковки. Пристыженно молчу.

Падар раздраженно откидывает со лба влажные волосы.

– Ты хоть понимаешь, что мне довелось пережить из-за тебя?

– Я могу все объяснить…

Падар перебивает коротким смешком:

– Объяснить? Твой дружок уже все отчетливо объяснил, когда мне пришлось подвозить его в квартал к твоей матери.

Зажмуриваюсь, потому что мне и вправду очень стыдно.

– Что сказал Сэм? Он…

– Мне плевать на все, что он говорил. А вот на что мне не плевать – на то, что моя дочь пропадает всю ночь неведомо где, творит неведомо что, угоняет мою машину, хотя у нее и прав-то нет! – Падар расхаживает взад-вперед по комнате, сжимая и разжимая кулаки, словно пытается держать себя в руках.

– Если не хочешь, чтобы я садилась за руль, не надо было меня учить, – вполголоса бормочу я.

– Что ты сказала?

– Я…

Прикусываю язык. Лучше не нагнетать. Я и так скольжу по тонкому льду. Когда падар вот так накручен, лучше дать ему выпустить пар.

У него в кармане звонит телефон. Один взгляд – и, ей-богу, его лицо смягчается.

– Алло, – произносит он так нежно, что у меня глаза лезут на лоб. – Как раз думал о тебе. – Он прислоняется к стене, вся его поза становится другой. Ну как после этого не вспомнить о Джекиле и Хайде.

От его улыбки во мне пробуждается что-то глубоко затаенное. Последние остатки сна, которые я еще надеялась урвать с утра пораньше, рассеиваются без следа.

Падар проводит рукой по лицу.

– Вчера вечером мы как раз это обсуждали. Да, знаю. Ты всегда даешь отличные советы.

Я стискиваю кулаки сильнее, потому что неправильно это. Случайные глюки не должны давать советы, вмешиваться, быть в курсе всех тонкостей наших с падаром отношений. Вчерашняя лапша подступает к горлу, потому что перед глазами я вижу только мадар. Темные круги на ее осунувшемся лице. Чувствую, как ей плохо.

А падар улыбается.

Это уже запредельно.

– Пожалуйста, не говори так, как будто меня здесь нет, – громко заявляю я. – Особенно с посторонними людьми, о которых я абсолютно ничего не знаю.

Падар испепеляет меня взглядом, и я замолкаю.

– Мне пора идти, – торопливо говорит он. – Да, я тебя тоже люблю.

Словно кто-то выдернул чеку из гранаты.

– Сара, я изо всех сил стараюсь не сорваться на тебя. – Падар кладет телефон в карман. – Твои ночные выходки меня встревожили. Где ты пропадала всю ночь? Почему вид у тебя такой, будто ты закапывала мертвое тело?

– Я… – Все заготовленные оправдания развеиваются в прах. Под тяжестью доспехов рот сам собой закрывается на замок.

– Что-то произошло между тобой и тем мальчиком? Потому ты и убежала? – Падар раздраженно складывает руки на груди. Проводит ладонями по лицу. – Сара, мне некогда играть в эти игры.

Вопросы падара с трудом доходят до моего сознания, потому что в голове крутится только одна фраза: «Я тебя тоже люблю».

Потому что я помню те времена, когда эти слова предназначались только для мадар и меня. Потому что до сих пор считаю, что никто не заслуживает их больше, чем мадар. Потому что говорить «я тебя люблю» кому-то другому – неправильно. Потому что я до сих пор могу пересчитать мгновения, когда мы были счастливы.

Один, два, три…

Мы с мадар и падаром в нашем старом доме. Падар держит мадар в объятиях, я лежу между ними, мне хорошо и уютно.

– Думаю, нам надо сходить к судье и пересмотреть условия договора, потому что твоя мать, как видим, не выполняет своих обязательств.

Четыре, пять, шесть…

У меня день рождения. Падар завязывает мне глаза, мадар снимает видео. Я громко смеюсь, мне не терпится увидеть сюрприз.

– Принимая решение о совместной опеке, я должен был предвидеть, что совершаю ошибку.

Семь, восемь, девять…

Я стягиваю одеяло, свое любимое, ищу падара, хочу, чтобы он рассказал мне сказку, а нахожу в постели только мадар, одну, в слезах.

– Кто знает, сколько раз нечто подобное случалось в те дни, когда ты находилась у матери, кто знает…

Мои доспехи не выдерживают и трещат. Меня охватывает нескрываемая ярость. Вскакиваю так поспешно, что кружится голова.

– Прости, что взяла твою машину, но перестань вести себя так, будто ты белый и пушистый. – Впиваюсь в него презрительным взглядом, а в груди оживает вулканический кратер. – Вызвать полицию из-за пропавшей машины? Как драматично. Может, мне захотелось несколько часов побыть одной, потому что здесь мне невыносимо. И нечего обвинять маму, лучше посмотрись в зеркало и задай себе неудобные вопросы.

– Во-первых, я обратился к властям не из-за пропавшей машины, – тихо произносит падар. – А из-за пропавшей дочери, которая оставила входную дверь нараспашку и не отвечала на телефон. Так что прости, если прервал твое шальное приключение.

– А…

– И, во-вторых, ты не имеешь права на такие заявления после твоих прошлогодних выходок.

– Это нечестно. – Я быстро-быстро моргаю, потому что если перестану, то расплачусь. – Тот случай сейчас совершенно ни при чем, сам знаешь.

– Сара-джан, ты сама открыла ящик Пандоры, – продолжает падар. – Если нарушаешь закон, надо быть готовой отвечать за последствия.

В памяти всплывают воспоминания. Обрывистые, пугающие, они преследовали меня, когда мне было тринадцать лет. Когда падар кричал: «Как ты могла!» Когда видела в стенах дыры величиной с кулак.

Усилием воли выбрасываю это из головы.

– Какие такие последствия? Говорить «я тебя люблю» другой женщине, когда вы еще даже не разведены? – бросаю я ему гневные слова. – Ты внезапно забыл, что у тебя уже есть семья?

Рука падара инстинктивно взметается, я зажмуриваюсь.

На его виске набухают жилы. Мы замираем в нашем танце за власть, бросаясь словами, которые должны резать. Падар первым поднимает белый флаг.

– Сара-джан, я не хотел начинать наш разговор подобным образом. – Падар опускает руку, я отступаю. – Ты же знаешь, это не всегда было так. И я не всегда был таким.

– Знаю. – Меня окутывает теплое солнце моего детства, и мне кажется, что мы наконец к чему-то пришли. Что в танце настал момент, когда ему надо повернуть назад.

Падар отступает на шаг, прочь от света. Когда-то, давным-давно, мы, папа, мама и дочка, гуляли по улицам Нью-Йорка, греясь на солнышке. Когда-то, давным-давно, мы были счастливы.

Под пристальным взглядом падара у меня не выходит из головы мысль: когда же все это прекратилось?

– Прости, что так долго откладывал этот разговор с тобой, но сначала мне надо было самому понять, чего я хочу. – Он прикусывает губу. Проводит рукой по морщинам на лице. – Как ты знаешь, мы с твоей мамой живем раздельно. Это длится уже довольно долго, и, видишь ли, когда взрослые расходятся, то рано или поздно может наступить момент, когда вернуться к тому, что было, уже невозможно.

– Но разъехаться – не значит развестись, – говорю я. – В прошлом это вам всегда помогало, так что не понимаю, почему мы вообще завели этот разговор.

– Потому что теперь для меня все изменилось. Сара, забудь все прошлые подобные ситуации. Они уже не имеют значения, – объясняет падар. – Для меня очень важно, чтобы ты это поняла.

– А для меня имеют.

Неужели он не понимает смысла этих слов? И к каким вопросам они приведут. Мне хотелось завопить: «Твоя любовь ко мне тоже иссякла? Меня ты тоже забудешь?» Учитывая, в какую сторону движется наш разговор, предпочитаю оставить эти вопросы при себе, потому что боюсь получить ответ, который мне не понравится.

– Дело в том, что это не обсуждается. Мне очень хочется забыть прошлую ночь, потому что понимаю, как эта ситуация тяжела для тебя. Однако не могу допустить, чтобы ты так вела себя, когда я изо всех сил искренне пытаюсь действовать в интересах всех нас. Сара, такова реальность, и я хочу, чтобы ты повзрослела и приняла ее. – Падар прочищает горло и поправляет воротник рубашки. – Сейчас мне пора на работу, но, когда вернусь, мы продолжим наш разговор, хорошо?

Я ничего не отвечаю, и он неуверенно умолкает. Неуклюже делает шаг, словно сам еще не решил, то ли уйти, то ли обнять меня. В конце концов качает головой и предпочитает уйти.

– Великолепная беседа, – бормочу я вполголоса.

Падар быстро шагает к дверям, надевает ботинки и уходит. Тихо щелкает замок. Мысленно считаю до ста. Уж не знаю, что он имел в виду, когда говорил «действовать в интересах всех нас», но если эта случайная особа хоть чуть-чуть перерастет в нечто более серьезное, я…

Если такова наша новая нормальность, то кто мы теперь? Семья? Если падар прервал танец, что помешает нам разойтись еще дальше?

Что помешает ему полностью вычеркнуть нас из своей жизни?

Я всегда считала эту квартиру падара временным жилищем. Думала, что биби переселилась в бывшую родительскую комнату просто потому, что так удобнее. А если нет? А если это навсегда?

Встаю. Чем дольше сижу здесь, тем сильнее начинаю в это верить. Вбегаю в комнату падара, копаюсь в нижнем ящике его тумбочки, нахожу свой путь к спасению – его запасную кредитную карту.

Вот оно, наконец-то, легкое решение.

– Падар, спасибо, что дал денег на бензин.

Выходя из квартиры, закидываю все эти гнусные идеи о постоянстве и наших общих интересах туда, где им самое место.

Как можно дальше от меня.

* * *

– Просто постучать в дверь, отдать ключи и уйти, – говорю я себе в зеркальце заднего вида. Оттуда на меня смотрят глаза, обведенные темными кругами. – Просто постучать и… – Браслет клацает о руль. Я мешкаю перед домом Сэма.

Телефон отключился окончательно. И, если уж говорить предельно честно, гораздо легче было бы просто оставить машину возле его дома и уйти. Уйти от всего этого. От прошлой ночи. Да, я бы смогла. Просто взять и исчезнуть опять.

– Ага, еще чего. – Я поднимаю зеркальце заднего вида и выхожу из машины. – Я же все-таки не настолько дрянь.

Пока не сдрейфила, стучу в парадную дверь. Поднимается ветер, дрожу в футболке.

Изнутри слышится шорох, тяжелые шаги на лестнице. Дверь распахивается, и поток холодного воздуха из кондиционера откидывает мне волосы назад.

– Нет, спасибо, мы не собираемся покупать ваше барахло. – Сэм вот-вот захлопнет дверь у меня перед носом. – Оставь ключи под ковриком.

Я проворно выставляю ногу, и замок не щелкает. Проталкиваюсь в дверь. А Сэм идет к лестнице.

Сара, пора расхлебывать.

– Признаю, ночью я вела себя не лучшим образом, но, если ты притормозишь хоть на миг, я… Я хочу… В смысле…

Сэм оборачивается, крепко ухватившись за дубовые перила.

– Хочешь – чего?

Вот оно, опять. Слова, которые я хочу сказать, превращаются в камень, и мозг впустую перекатывает их у меня во рту.

– Мне надо…

«Надо извиниться». Но все кругом начинает вертеться, и расплывчатое лицо Сэма вдруг искажается тревогой.

– Знаешь, прекращай уже проводить на ногах все ночи напролет. – Сэм спешит ко мне и помогает сесть на холодный кафельный пол в своей комнате. – Вот так. Хочешь прилечь на кушетку?

Я прислоняюсь к серому дивану. Честно говоря, дом Сэма напоминает мне торговый зал «Икеа» – ультрасовременный и при этом холодноватый. Трудно представить, что кому-то добровольно захочется прилечь на эти диваны. Они похожи на дешевые поддельные кубики лего, с которыми я играла в детстве.

– Лучше… посижу немножко на полу, если ты не против.

Если уж и дальше вести честный разговор, то надо добавить: рядом с диваном а-ля лего стоят десятки рамок с фотографиями Сэма и его родителей. Двоюродных братьев и сестер. Дедушек и бабушек. Полный, ничем не испорченный комплект.

И это выглядит так естественно, что в груди все сжимается, сама не знаю почему.

От затянувшейся тишины сердце ноет еще сильней.

Первым нарушает молчание Сэм.

Он судорожно вздыхает, губы подергиваются.

– Почему ты так поступила? – Чувствую, как он окидывает взглядом мою рваную одежду, грязь на туфлях. – Почему пошла одна?

Я усмехаюсь, потому что в этом весь Сэм. Он никогда не станет опускаться до глупых претензий типа «почему ты подставила меня» или «откуда вмятина на переднем бампере». Сразу переходит к сути дела – потому что уже сам знает почему. Вот что значит вырасти вместе. Просто он хочет услышать ответ от меня.

– Потому что появился мой отец, и я запаниковала. Вот и все. – Перебираю бусины на запястье. – Я не подумала. – Отвожу глаза, потому что не хочу видеть, как у Сэма вытягивается лицо.

– Верно. – Он покачивается на босых, в одних носках, пятках. – Да, если кому-то из нас и суждено говорить правду, это, наверное, буду я. Тебе же хуже. – Сэм протягивает мне руку. – Сара, выглядишь ты ужасно. И если не хочешь попасть на допрос к своей маме, мой тебе совет – умойся здесь.

– Спасибо, Сэм. – Я сцепляю пальцы.

Сэм машет рукой, как будто не случилось ничего особенного, но я вижу, как он направляется прямиком в кухню, подальше от ванной, и все понимаю. Взбегаю по лестнице – и сразу в ванную комнату. Заперев дверь, опускаюсь на пол и плотно обхватываю колени. Пытаюсь угомонить разбегающиеся мысли, но в голову лезет только «искренне пытаюсь действовать» и «последствия».

Даже здесь мне не убежать от слов падара.

Дышать. Не хвататься за все сразу. Включаю душ как можно горячее и скидываю одежду. Обжигающие потоки воды струятся по волосам, плечам, рукам. От горячей воды вроде бы должно быть больно, но я ничего не чувствую. Поднимаю голову, зная, что лицо покраснеет. Выкидываю из головы разговор с падаром, втаскиваю на его место последние слова Малики. Рука невольно тянется к тому месту, где меня тронула за локоть биби-воспоминание. Плотно зажмуриваюсь, сосредотачиваюсь только на событиях той ночи. Вспомнить Малику. Вспомнить, как она кружилась около биби, словно охотник вокруг добычи. Как они танцевали – почти как падар, мадар и я. Танец под нескончаемую песню, которая не идет у меня из головы.

«Свет сердца моего, – тихо слышится мелодия в потоках воды. – Без тревог. Без печали».

В этот непостижимый миг я сворачиваюсь в клубочек и наконец даю волю слезам.

Наваждение проходит, я выключаю воду и вытираю лицо. Протираю запотевшее зеркало и внимательно рассматриваю себя. Всматриваюсь в пространство между мной и отражением. Смотрю, пока взгляд не проясняется. И только когда удается спрятать все эмоции под надежный замок, вспоминаю Малику и начинаю думать о том, как превратить «потерялась» в «нашлась».