Текст книги "Торговец забвением"

Глава 7

На подгибающихся ногах я, пятясь задом, вышел из кабинета, испытывая самое искреннее сочувствие к констеблю и помощнику помощника, и, привалившись спиной к стене, старался побороть дрожь в коленках.

Как можно быть таким варваром, в некотором оцепенении размышлял я. Как человек может совершить такое, кому только в голову могло прийти нечто подобное?..

В коридор вышел сержант Риджер и прямиком направился ко мне, искоса поглядывая на все еще безжизненно распростертое на полу тело помощника управляющего. Во взгляде его читалось скорее раздражение, нежели озабоченность.

– Что это с ним? – осведомился он в своей обычной грубой и напористой манере.

Я не ответил. Он всмотрелся мне в лицо и уже более нормальным тоном спросил:

– Что случилось?

– Покойник, – ответил я. – Там, в комнате.

Он окинул меня взором, в котором читались жалость и чувство превосходства, и решительно шагнул в кабинет. А когда вышел оттуда, лицо его было белым как полотно, однако в целом держался он с достойным восхищения самообладанием и ни на дюйм не отступил от положенного для сержанта-детектива образа действий.

– Вы там к чему-нибудь прикасались? – резко спросил он. – Трогали что-нибудь? Там могли остаться ваши отпечатки?

– Нет, – ответил я.

– Уверены?

– Уверен.

– Хорошо, – он выудил из кармана радиотелефон, выдвинул антенну и сказал, что ему нужно срочно подкрепление в лице специальной техслуж-бы, поскольку речь идет о смерти при очень подозрительных обстоятельствах. Смерти пока не опознанного мужчины.

В ответ глухой потусторонний голос уведомил его, что информация принята к сведению в 10.57 и что соответствующие меры будут приняты. Риджер воткнул антенну в аппарат, затем заглянул в кабинет и самым жестким тоном приказал констеблю встать и немедленно выйти оттуда, не прикасаясь ни к каким предметам, и пойти подышать свежим воздухом.

А затем, словно разговаривая с самим собой, детектив заметил:

– Теперь это уже не мое дело.

– Почему?

– Дела, связанные с убийством, расследуют старшие инспектора или старшие офицеры полиции.

По голосу его было трудно судить, доволен или огорчен он этим обстоятельством. Пожалуй, он просто принимал его как данность, как раз и навсегда установленный иерархический порядок. Я непроизвольно спросил:

– Скажите, а у вас на службе есть человек по фамилии Уильсон?

– У нас целых четыре Уильсона. Какой именно вас интересует?

Я описал сутулого тихого и неторопливого в движениях инспектора, и Риджер тут же кивнул:

– Да. Это детектив, старший офицер полиции Уильсон. Нет, он, разумеется, не из нашего участка. Он руководит районным управлением. Говорят, скоро собирается на пенсию.

Я сказал, что встречался с ним после несчастного случая у Готорнов, и Риджер высказал предположение, что Уильсон присутствовал там лично только потому, что погибла такая важная персона, как шейх.

– Вообще-то это не его работа, разбирательство с дорожно-транспортными происшествиями, – добавил он.

– А сюда он приедет? – спросил я.

– Не думаю. Слишком уж важная шишка.

Я мельком подумал: отчего это тогда столь важная шишка не погнушалась заявиться ко мне в лавку задать несколько вопросов вместо того, чтоб послать какого-нибудь констебля? Однако Риджеру говорить этого не стал, поскольку как раз в этот момент помощник помощника управляющего начал приходить в себя.

После долгого обморока он, по всей видимости, окончательно потерял ориентацию и всякое понимание происходящего и сел, привалившись к стене и тупо переводя взгляд с меня на Риджера.

– Что случилось? – спросил он, а потом вдруг вспомнил сам и тихонько застонал: – О Господи!.. – Мне показалось, что сейчас он опять потеряет сознание, однако этого не произошло. Он крепко прижал ладони к глазам, словно старался стереть страшное видение. – Я видел… видел…

– Мы знаем, что вы видели, сэр, – без всякого сострадания в голосе перебил его Риджер. – Вы можете опознать этого человека? Он управляющий, да?

Помощник помощника отрицательно помотал головой и глухо выдавил:

– Управляющий… толстый…

– Дальше! – подстегнул его Риджер.

– Это Зарак, – сказал помощник помощника. – Его пиджак.

– Кто такой Зарак? – спросил Риджер.

– Официант по винам, – помощник медленно и неуверенно поднялся на ноги. А потом вдруг поднес руки ко рту и бросился к двери с табличкой «Для мужчин».

– Официант по винам, – мрачно протянул Риджер. – Следовало бы догадаться.

Я оторвался от стены.

– Наверное, я больше не нужен вам? Поеду к себе в лавку.

Он призадумался, затем кивнул и сказал, что, если я понадоблюсь, меня можно будет найти без проблем. Я оставил его стоять на страже возле двери в кабинет, а сам вышел на улицу и направился к фургону, миновав по дороге констебля, который только что облегчился, выблевав весь завтрак на дорожку.

– Черт… – пробормотал он слабым голосом с таким родным и милым моему сердцу местным акцентом. – Сроду ничего подобного не видывал.

– Да, зрелище не для слабонервных, – согласился я, скрывая смятение за шутливым тоном. И подумал, что, начиная с воскресенья, навидался достаточно ужасов. На всю оставшуюся жизнь хватит.

Во вторник днем я докупил бокалов и повез их вместе с винами на благотворительную распродажу в фонд Женщины Темзы; а потом целых три дня ничего или почти ничего не происходило.

Средства массовой информации вкратце упомянули о человеке с гипсовой головой, но никакие на свете слова, как мне казалось, не смогли бы передать тот ужас и потрясение, которые испытал я при виде этой белой головы-мяча, притороченной к шее несчастного. Было в этом нечто совершенно нечеловеческое, жуткое.

Патологоанатомы произвели вскрытие гипсовой головы и личность жертвы была установлена: да, то оказался Федор Заракивеса, британский подданный польского происхождения, известный в сокращенном варианте под кличкой Зарак. Полтора года назад его наняли в «Серебряный танец луны» официантом по винам. Сам ресторан существовал тогда вот уже года три В газетах писали, что полиция пока что ведет дознание, вскоре должны состояться первые слушания по делу.

Удачи им, подумал я. Пусть себе возятся на здоровье.

Во вторник, среду и четверг миссис Пейлисси с Брайаном выезжали из лавки в четыре, доставлять заказы. Примерно в 16.30 я вывешивал на дверь табличку с надписью: «Открыто с 18 до 21» – и отправлялся к Флоре, проделывать ежевечерний обход.

Словом, установил себе гибкий график работы. Я всегда считал: неважно, чем человек занимается, главное, чтоб он был на должном месте в указанное время. К тому же большая часть покупателей являлась в более или менее определенное время: наплыв утром, в основном лиц женского пола; затем тоненькая струйка особ того и другого пола днем; и, наконец, широкий поток покупателей, в основном мужчин, по вечерам

При жизни Эммы мы открывали лавку по вечерам лишь в пятницу и субботу, теперь же, оставшись один, я добавил вторник, среду и четверг – не столько в целях получения умопомрачительной выгоды, сколько ради компании. Мне нравилось работать по вечерам. Большинство вечерних покупателей являлись за вином, а я любил продавать именно вина. Бутылочку сухого к обеду, шампанское – отметить продвижение по службе, подарок по пути в гости.

Я бы сказал, то была жизнь в мелком масштабе. Ничего такого, что могло бы изменить ход истории или попасть в книгу рекордов. Мерное течение дней в привычном для простых смертных измерении. И когда Эмма была рядом, это даже доставляло удовольствие.

Я никогда не был слишком амбициозен – источник печали для моей матери, источник активного раздражения школьных учителей в Веллингтоне <Веллингтон-колледж – мужская привилегированная частная школа в графстве Беркшир>, один из которых в отчете по последнему семестру язвительно писал: «Блестящие умственные способности Бича могли бы продвинуть его весьма далеко, если б он удосужился избрать направление». Моя неспособность решить, чего именно я хочу (только не военным!), привела к тому, что я не слишком преуспел в этой жизни. Успешно сдал все экзамены, однако в университет не пошел. Французский, предмет, по которому я наиболее преуспевал, вряд ли мог сам по себе стать основой для карьеры. Мне не хотелось быть ни брокером, ни агентом по недвижимости, ни опрятным клерком в Сити. Я не был артистичным. Ни музыкального слуха, ни таланта живописать жизненные картины, сидя за письменным столом, ни отваги и куража в седле. Мой единственный дар в подростковом возрасте заключался в том, что я мог с закрытыми глазами определять по вкусу любой сорт шоколада – трюк пользовался неизменным успехом на детских праздниках и вечеринках, однако этого было явно недостаточно для многообещающей карьеры.

Через полгода после окончания школы я вдруг решил съездить во Францию. Формальным предлогом являлось лучшее освоение языка, но в глубине души я со стыдом и горечью признавал, что просто не в силах более находиться дома, где на меня смотрят как на неудачника. Неудачи лучше переносить в одиночестве.

По чистой случайности, благодаря знакомым знакомых моей вконец отчаявшейся матери, я за небольшую плату был приглашен пожить в семье в Бордо. И сперва мне ничего не говорил тот факт, что хозяин, глава семьи, оказался поставщиком вин. Именно он, месье Анри Таве, определил, что я вполне успешно могу отличать одно вино от другого, попробовав лишь раз. Это был первый и единственный взрослый, на которого произвел впечатление мой фокус с шоколадом. Он громко и долго смеялся, а потом каждый вечер начал устраивать мне испытания, и по мере того, как успехи мои росли, росла и уверенность в себе.

Однако все это казалось не более чем игрой, и по истечении запланированных трех месяцев я вернулся домой без всякого понятия, чем же заняться дальше. Мать от души восхищалась моим французским, но при этом не уставала твердить, что само по себе знание иностранного языка еще нельзя считать достижением. А потому я предпочитал как можно реже попадаться ей на глаза.

Примерно через месяц после моего возвращения она получила письмо и тут же бросилась меня искать. Она держала бумагу перед глазами, недоуменно щурясь, словно с трудом различала написанное.

– Месье Таве хочет, чтоб ты вернулся, – сказала она. – Предлагает стать твоим учителем. Чему он собирается учить тебя, дорогой?

– Вину, – коротко ответил я, впервые за долгие годы ощутив, как во мне просыпается интерес.

– Тебя? – Она была в полном недоумении.

– Ну, наверное, он хочет обучить меня торговле, – добавил я.

– Господи Боже!

– Можно я поеду? – спросил я.

– А ты хочешь? – удивилась она. – Я желаю знать, ты действительно нашел себе дело по душе?

– Просто я… вроде бы ничего другого не умею.

– Да, – прозаично согласилась она. И снова заплатила за мой билет, содержание и комнату, а также добавила довольно внушительную сумму в качестве оплаты труда месье Таве.

Месье Таве весьма интенсивно занимался со мной в течение года, везде таскал с собой, показывая все стадии и этапы изготовления и транспортировки вина. И в бешеном темпе передавал мне знания, накопленные им за долгую жизнь, считая, что я все ловлю на лету и нет нужды повторять дважды.

И вот постепенно я начал чувствовать себя как дома в Ке де Шатрон, где двери складов были слишком узки для современных грузовиков (наследие старой традиции уклоняться от налогов <Предположительно: большая дверь – большая бочка – соответственно большие налоги.>), где в радиусе ста ярдов от любой улицы никогда не хранили вина, потому что от вибрации, производимой при ударах лошадиных копыт о булыжную мостовую, оно могло испортиться, и где до склада де Луза, расположенного в полумиле, рабочие добирались на велосипедах.

А в самом городке длинные автобусы имели посередине смешное разделение в виде гармоники – чтоб было удобнее сворачивать на узкие улочки, и за городом в марте цвела желтым цветом пушистая мимоза, и каждый день с утра до ночи все говорили только о вине, и пахло вином. Уезжая, я чувствовал, что Бордо стал мне родным домом. Анри Таве обнял меня со слезами на глазах и сказал, что запросто может пристроить к самому де Лузу или любому другому крупному негоцианту, если я соглашусь остаться. Я и сам иногда до сих пор удивляюсь, почему не остался.

Возвратившись в Англию, вооруженный более чем лестными рекомендациями от месье Таве, я тут же получил работу у поставщика вин, но был слишком молод, чтоб мне доверили другую работу, кроме канцелярской, и после веселой и насыщенной событиями жизни в Бордо я очень скоро заскучал. И вот однажды по чистому наитию я как-то зашел в винную лавку, в витрине которой висело объявление: «Требуется помощник», и предложил свои услуги. И вскоре начался мой взлет в карьере, сводившейся к перемещению коробок со спиртным с места на место.

– Тони работает в лавке, – храбро отвечала мама на расспросы знакомых, а храбрости ей было не занимать. Для того чтоб брать высокие препятствия, требовалось мужество. Мало того, в нужный час она выхлопотала для меня беспроцентную ссуду, с тем чтобы я мог закупить все необходимое для собственной лавки, а потом, когда я уже мог позволить себе выплачивать долги, категорически отказалась брать деньги… Вообще моя матушка оказалась не самой плохой из матерей.

Флора по природе своей являлась существом с более ярко выраженным материнским инстинктом. День ото дня она становилась все бодрей и веселей.

Нога у Джека заживала, жизнь Джимми была вне опасности, хотя… как можно быть в чем-либо уверенным с травмированными-то легкими.

Джимми, по словам Флоры, ничего не помнил о воскресном приеме. Не помнил даже, что водил шейха по двору. Помнил лишь одно: как говорил со мной о виски, и был совершенно потрясен, узнав, что Ларри Трент погиб.

– Ну а у Джека как настроение? – спросил я.

– Вы же знаете его, Тони, дорогой! Терпеть не может торчать на одном месте, и, между нами говоря, характер у него портится с каждой минутой, он начинает просто выходить из себя. Ну вы его знаете. Говорит, что его собираются выписать в этот уик-энд и что в инвалидной коляске ездить он ни за что не будет, ему подавай костыли. А вы сами знаете, Тони, вес у него немалый, к тому же он все время забывает, что уже далеко не молод.

Ежедневные отчеты, добросовестно составляемые мной и Флорой, тоже не радовали Джека. Ему почему-то казалось, что мы утаиваем от него разные неприятности. Впрочем, как бы в качестве компенсации за все эти неприятные моменты, он стал менее раздражительным, приступы гнева быстро проходили, не оставляя следа.

К четвергу злосчастный фургон убрали, останки шатра – тоже, и теперь о трагедии напоминала лишь взрытая земля лужайки да пролом в живой изгороди.

– Я уже больше никогда не смогу пройти по этой траве босиком, – заметила Флра. – Никто не сможет. Вообще-то мы и раньше не ходили. Но теперь, куда ни глянь, одни осколки стекла.

Она, разумеется, знала об ограблении и убийстве в ресторане и, расширив глаза, слушала мое повествование – когда я сознался, что побывал там во вторник утром.

– Ужасно… – протянула она, а потом добавила: – Бедный Ларри… – а затем, спохватившись: – О Господи, я же совсем забыла!.. Нет, все это ужасно, просто ужасно!

В среду она сообщила, что Салли и Питер наконец узнали, кто спустил фургон с тормозов, и были снова страшно расстроены. Как выяснилось, теперь уже родители маленького мальчика обвиняют Питера в том, что он оставил дверцы кабины не запертыми, и валят всю вину на него, на Питера. Сперва они категорически отрицали, что их сынишка стал виной трагедии, но, узнав об отпечатках, сразу же скисли. Салли твердила, что они не имели права оставлять этого постреленка без присмотра и что его следует раз и навсегда отучить трогать чужую собственность и особенно – залезать в чужие машины, фургоны и вообще поменьше совать свой нос куда не следует.

– И кто тут прав? – риторически воскликнула Флора, а потом тяжко вздохнула. – Раньше они были друзьями, а теперь все несчастны. Просто ужасно… – она удрученно покачала головой. – О, как же я жалею, что мы устроили этот прием! Никогда больше не будем устраивать.

К четвергу она уже почти полностью оправилась, вновь обрела уютно-умиротворенный вид и со снисходительно-самоуверенной миной выслушивала заискивания Говарда во время вечерних обходов. Что дало мне основания заметить, что, если она не возражает, я в пятницу, пожалуй, не приеду.

– О, Тони, дорогой, вы были таким подспорьем! Просто нет слов выразить вам… – и тут она с жаром поцеловала меня в щеку и сказала, что мы обязательно увидимся, скоро, очень скоро.

Поначалу пятница ничем не отличалась от всех остальных пятниц: утром, не покладая рук, я обслуживал многочисленных покупателей, днем занимался приемом заказов на уик-энд. Брайан, также не покладая рук, таскал бесконечные коробки к припаркованным у лавки машинам и получал свои чаевые, миссис Пейлисси, думая, что я не вижу, сунула ему шесть батончиков «Марса», а потом весело сообщила, что у нас кончается кока-кола.

Заходила миссис Чане за своей неизменной бутылочкой джина. Звонил поставщик и заявил, что зарезервировал для меня на 15 ноября пятьдесят коробок «Божоле» нового урожая. Может, я хочу больше? (15 ноября в торговле вином имело примерно то же значение, что 12 августа для торговцев продуктами: вечная гонка, стремление первым заполучить вино нового урожая, как стремились первыми заполучить шотландских куропаток владельцы мясных лавок. Я никогда не дожидался привоза нового вина, предпочитал 15 ноября встать пораньше и лично отправиться за партией – с тем чтобы с наступлением рассвета бутылки с новым вином уже красовались бы у меня в витрине. Так, во всяком случае, было заведено на протяжении шести лет. Со смертью Эммы азарт исчез. Стоит ли напрягаться и дергаться? Ладно, поживем, а там видно будет.) Нет, пятьдесят – это то, что надо, ответил я. Ведь жизнь нового вина коротка. Его надо распродать и выпить до Рождества.

После трех миссис Пейлисси с Брайаном отправились развозить заказы по какому-то дальнему и сложному маршруту, и тут позвонил один из клиентов и начал возмущаться, что ему доставили только половину требуемого пива.

– Вам оно сегодня необходимо? – извиняющимся тоном осведомился я.

– Нет, в воскресенье. После местного футбольного матча.

– Тогда я сам завезу, – сказал я. – Завтра утром, в девять.

Чтобы не забыть, я тут же вынес упаковку с пивом на задний двор, к «Роверу», а возвратившись, увидел в лавке посетителя – в лице детектива, старшего офицера полиции, тишайшего Уильсона.

– Мистер Бич, – сказал он и протянул руку.

– Мистер Уильсон, – ответил я, стараясь скрыть удивление, и не слишком преуспел в этом.

– Бутылку вина, – сказал он и улыбнулся краешками губ. – К обеду. Что вы можете предложить?

Оказалось, ему нравятся насыщенные красные вина, и я предложил бутылку коллекционного «Риоха».

– Испанское? – подозрительно осведомился он, вглядываясь в этикетку.

– Очень хорошее вино, – сказал я. – Просто отличное.

Он сказал, что верит мне на слово, и заплатил. Я закатал бутылку в тонкую папиросную бумагу и поставил на прилавок, но Уильсон, как выяснилось, не слишком спешил забрать ее и отправиться домой обедать.

– Тот стул… – пробормотал он. – Нельзя ли его принести?

Я принес ему стул из конторы, и он, поблагодарив, уселся.

– Всего пара вопросов, мистер Бич, – какое-то время он сосредоточенно и неспешно изучал мое лицо, затем обвел взглядом помещение. – Я слышал, вы заходили в «Серебряный танец луны», кажется, во вторник утром, так, мистер Бич?

– Да, – кивнул я.

– И составили список украденных товаров?

– Насколько позволяла память.

– А в понедельник побывали там с детективом Риджером и пробовали разные вина и виски?

– Да, – снова сказал я.

– И видели там некоего Пола Янга?

– Да.

Медленный его взгляд закончил блуждание по комнате и снова остановился на моем лице.

– Не могли бы вы описать его, мистер Бич? Так вот почему он здесь, подумал я. Ради этого.

– Сержант Риджер… – начал я.

– Сержант Риджер дал исчерпывающее описание, – кивнул он. – Но две пары глаз, мистер Бич…

Я призадумался, а потом рассказал ему все, что помнил о человеке из несуществующего головного управления.

– По виду типичный бизнесмен, – сказал я. – Возраст – около пятидесячи. Плотный, невысокого роста, темноволосый, кожа бледная. Руки крупные, мясистые. Никаких колец. На нем были очки в черной оправе, но оправа не толстая, совсем узенькая. И еще… еще у него намечается второй подбородок, а за правым ухом он носит слуховой аппарат.

Уильсон выслушал это мое описание снисходительно и терпеливо, ни разу не дав понять, соответствует ли оно описанию Риджера.

– Ну а голос, мистер Бич?

– Никакого акцента, – ответил я. – Нормальный, стандартный английский. Сомневаюсь, что он глух с рождения… определенные интонации в речи прослеживались. Говорил просто, внимательно выслушивал каждого. Никогда не подумал бы, что он глух, если б не увидел за ухом этого устройства.

– Ну а манера поведения, мистер Бич?

– Грубая, напористая, – без колебаний ответил я. – Похоже, привык, что люди пляшут под его дудку – я на секунду задумался. – Хотя с первого взгляда он мне таковым не показался. Я хочу сказать, когда он вошел, он вовсе не выглядел агрессивным… просто очень быстро перешел к агрессии. Ему не понравилось, с каким начальственным видом держится Риджер… он все время хотел его как-то принизить, – я улыбнулся. – Вообще они с сержантом Риджером в этом плане похожи.

Уильсон быстро опустил глаза, словно опасался, что я прочту в них отношение к этому своему комментарию, затем поднял их снова.

– Ну а еще какие впечатления, мистер Бич?

Я снова призадумался.

– Пожалуй, Пол Янг был неприятно поражен случившимся… Ну, тем, что во многих бутылках находились совсем не те напитки.

– Неприятно поражен самим этим фактом или тем, что он обнаружился?

– Ну… тогда я подумал, что первое. Однако теперь… не знаю. Одно очевидно: он был удивлен и очень сердит.

Уильсон рассеянно почесал нос.

– Что-нибудь еще, мистер Бич? Возможно, какие-нибудь мелкие, незначительные детали?

– Не знаю…

В этот момент в лавку зашла покупательница – сразу за несколькими разными напитками – и потребовала выписать на каждый отдельный счет, чем я и занялся. Процесс писания пробудил еще несколько дремавших мозговых клеток.

– У Пола Янга, – сказал я, когда она ушла, – была золотая шариковая авторучка с цветными чернилами и двумя широкими черными полосками возле крышечки. Писал он правой рукой, но почему-то держал ручку между большим и указательным пальцами, а остальные пальцы подгибал под нее, так что ручка все время находилась как бы сверху, над тем, что он писал, а не снизу. Вообще это выглядело довольно странно. Так порой пишут левши… но я абсолютно уверен, что он правша. Потому что писал правой рукой и слуховой аппарат находился у него за правым ухом, и я, помню, еще удивился, отчего это он не заведет себе другой аппарат. Ну, знаете, бывают такие, встроенные в оправу.

Уильсон рассеянно изучал тонкую бумагу, в которую была завернута бутылка.

– А вам, мистер Бич, этот Пол Янг показался настоящим?

– О да, – ответил я. – Держался очень уверенно, точно «Серебряный танец луны» действительно принадлежит его организации, в которой он на первых ролях. И сперва казалось, лишь потому снизошел до этого посещения, что Ларри Трент погиб, управляющего на месте не оказалось, а помощник управляющего заболел гриппом. Ну а третий их сотрудник, помощник помощника, был столь беспомощен… Так что мне показалось вполне естественным, что они прислали человека из управления.

Какое-то время Уильсон рассматривал бутылку с южноафриканским шерри, затем спросил:

– А могли бы вы узнать Пола Янга, мистер Бич? Ну если б увидели его снова, в толпе людей?

– Конечно, – без колебаний ответил я. – Если пройдет не больше года. Ну а после этого… не знаю. Возможно.

– А на фотографии?

– Гм… Это зависит…

Он небрежно кивнул и заерзал на стуле.

– Я прочитал все отчеты сержанта Риджера. Вы очень помогли нам, мистер Бич.

– Сержант Риджер сказал мне, – тихо начал я, – какую должность вы занимаете. Просто я спросил, знакомы ли вы, и он сказал. И я, знаете ли, несколько удивлен, что вы заходили ко мне вот уже два раза.

Он сдержанно улыбнулся.

– Мне нравится держать руку на пульсе, мистер Бич. Так, время от времени. Ну и, потом, почему бы не заглянуть за бутылкой вина, раз уж я проходил мимо?..

Он медленно поднялся, собираясь уходить, и тут я задал ему вопрос, который не давал мне покоя со вторника:

– Скажите, а что, Зарак, ну, официант… был уже мертв, когда?..

Я умолк на полуслове, и он за меня закончил:

– Мертв, когда ему залепили голову гипсом?.. Что ж, раз уж вы спрашиваете, мистер Бич, отвечу. Нет, не был. Зарак умер от удушья.

– О, – тихо произнес я.

– Впрочем, возможно, – ровным бесцветным тоном продолжил Уильсон, – сперва его оглушили, и он потерял сознание. Может, это несколько вас утешит.

– Так и было?

– Не знаю, не могу сказать. Во всяком случае, до официального заключения следователя.

Все же было в его непроницаемом лице нечто траурное. Слишком уж долго блуждал он в этих дебрях, слишком привык верить в возможность самого страшного.

– Должен сказать, мне не слишком нравится ваша работа, – сказал я.

– А вот ваша, мистер Бич, – глаза его обежали ряды бутылок, – ваша мне очень нравится.

Он одарил меня сдержанной улыбкой, вялым рукопожатием и пошел своей дорогой; я же стал думать о людях, которые обвязали голову еще живого человека бинтами, а потом намочили эти бинты водой – чтоб превратить их в камень.