Текст книги "Рефлекс змеи"

Никто не знает, что они у меня есть. Никто не придет их искать. Никто не станет грабить или поджигать мой дом или бить меня. Со мной ничего не случится.

Я запер дверь и поехал на скачки, чтобы скакать на Тишу и Шарпенере и ломать голову над мучительной проблемой по имени Виктор Бриггз.

Глава 7

У всех на устах снова был Ивор ден Релган. Более того, он сам был здесь.

Я увидел его сразу, как только приехал. Он стоял прямо у весовой и разговаривал с двумя журналистами. Для него я был просто один из многих, но для меня, как и для всех, кто занимался скачками, он был узнаваем, как мак во ржи.

Он, как это часто бывало, был одет в дорогое мягкое пальто из верблюжьей шерсти, застегнут на все пуговицы и подпоясан. Он стоял с непокрытой головой. Его седеющие волосы были аккуратно причесаны – коренастый мужчина с несколько брезгливым выражением лица, который вел себя так, будто ожидал, что люди заметят его присутствие. Некоторые считали за благо попасть ему в милость, но по некоторым причинам меня его самоуверенность отталкивала, и я инстинктивно сопротивлялся обаянию его мощи.

Я был бы куда более счастлив никогда не попадаться ему на глаза, но, когда я проходил мимо них, один из журналистов схватил меня за руку.

– Филип, – сказал он, – вот ты нам и скажешь. Ты всегда под прицелом камеры.

– Что скажу? – спросил я, застыв на полушаге и намереваясь идти дальше.

– Как ты снимаешь необъезженных лошадей?

– Нацеливаюсь и нажимаю, – приятно улыбаясь, сказал я.

– Да нет, Филип, – раздраженно сказал он. – Ты знаком с мистером ден Релганом?

Я слегка поклонился и сказал:

– Только в лицо.

– Мистер ден Релган, это Филип Нор. Конечно же, жокей. – Журналист был что-то уж слишком подобострастен. Я заметил, что ден Релган оказывал на людей подобное влияние. – Мистер ден Релган хочет иметь фотографии всех своих лошадей, но одна из них пятится каждый раз, как он берет камеру. Как бы ты заставил ее стоять смирно?

– Я знаю одного фотографа, – сказал я, – который заставил необъезженную лошадь стоять, прокрутив на полную громкость запись охоты. Лошадь просто стояла и слушала. Снимки были великолепны.

Ден Релган презрительно улыбнулся, словно ему не нравилось выслушивать хорошие советы, если идея не была его собственной. Я с тем же выражением кивнул ему в ответ и пошел в весовую, думая, что Жокейский клуб наверняка свихнулся. Нынешние члены Жокейского клуба по большей части были людьми предусмотрительными, которые прилагали немало усилий для того, чтобы как следует управлять этой огромной организацией. То, что они практически сами выбирали себя, означало, что почти все члены клуба были аристократами из высшей знати, но выпестованный в них идеал служения весьма успешно работал на пользу конному спорту. Старая автократическая консервативная группировка вымерла, и теперь злых шуток насчет черепушек наверху стало меньше. Тем удивительнее, что они приняли к себе полушарлатана вроде ден Релгана.

Гарольд был в весовой и разговаривал с лордом Уайтом, от вида которого у меня дрожь по спине прошла, как будто бы я увидел дорожного полицейского рядом с машиной, припаркованной не в должном месте. Однако лорд Уайт, влиятельный председатель Жокейского клуба, как оказалось, не расспрашивал ни об исходе скачек в Сандауне, ни о других грехах. Он говорил Гарольду о том, что за скачку Шарпенеру назначен специальный приз, и если он его выиграет, то и Гарольд, и я, кроме владельца, должны будем выйти и получить наши награды.

– Но ведь не объявляли, что это спонсорские скачки, – сказал удивленный Гарольд.

– Нет… но мистер ден Релган сделал этот великодушный жест. Между прочим, вручать награды будет его дочь. – Он посмотрел прямо на меня. – Так ведь, Нор?

– Да, сэр.

– Вы все слышали? Хорошо. Прекрасно. – Он кивнул, повернулся и оставил нас, направившись поговорить с другим тренером, тренировавшим скакуна для тех самых скачек.

– Сколько же призов стоит, – сказал еле слышно Гарольд, – купить место в Жокейском клубе? – Затем добавил уже нормальным голосом: – Виктор здесь.

– Но Шарпенер сделает все для победы, – встревоженно сказал я.

Гарольд с насмешливым изумлением посмотрел меня:

– Да. На сей раз. Выиграй этот горшок, если сможешь. Виктору не терпится взять кубок ден Релгана. Они терпеть друг друга не могут.

– Я не знал, что они знакомы…

– Все друг друга знают, – пожал плечами Гарольд. – Я думаю, они члены одного игорного клуба. – Он потерял интерес к разговору и вышел из весовой. Я постоял несколько мгновений просто так, глядя, как лорд шествует к другому тренеру, чтобы дать ему инструкции.

Лорду Уайту было за пятьдесят. Хорошо сложенный мужчина с седыми волосами, с годами все более подходящими по цвету к его имени, с ошеломляюще яркими голубыми глазами и манерами, обезоруживающими любого, даже того, кто был им недоволен. Именно он, хотя и не будучи председателем, был настоящим главой Жокейского клуба, ставший им не благодаря голосованию, а благодаря от рождения таившейся в нем силе.

Этот честный, всеми уважаемый человек имел прозвище Сугроб (правда, так его называли только за глаза), как я думаю, данное не столько ради восхищения, сколько чтобы поддразнить столь добродетельного джентльмена.

Я пошел в весовую и погрузился в дневную суету, чувствуя себя виноватым оттого, что радуюсь отсутствию Стива Миллеса. Нет умоляющих глаз и полной беспомощности, которые подвигли бы меня на очередное благодеяние – на то, чтобы снова отвезти его или навестить больную. Я переоделся в цвета Тишу и думал только о скачке, в которой он должен был участвовать, – в скачке с препятствиями для новичков.

В общем, больших проблем не было, но радость вчерашнего дня тоже не повторилась. Тишу достаточно легко галопировал и пришел к финишу четвертым, что порадовало его владелицу, и я понес седло к весам, а потом пошел назад в раздевалку, к своей вешалке, чтобы переодеться в цвета Виктора Бриггза для Шарпенера. Обычная каждодневная работа. Каждый день сам по себе уникален, но суть-то одна и та же. Две тысячи дней или около того я входил в раздевалку, одевался в скаковую форму, взвешивался и скакал. Две тысячи дней надежд и усилий, пота и несправедливых наград. Больше, чем работа, – часть меня самого.

Я надел куртку поверх формы цветов Виктора Бриггза, поскольку до Шарпенера должны были пройти еще два заезда, и вышел немного посмотреть, что там в целом происходит. А происходила по большей части леди Уайт с недовольной миной на аристократической физиономии.

Леди Уайт мало знала меня, но я, как и большинство остальных жокеев, пожимал ей руку, когда она стояла рядом с лордом Уайтом на двух приемах, которые они устраивали для людей из мира скачек. Эти приемы были большими мероприятиями, на которые приглашались все. Разделяло их года три-четыре, давали их на Челтенхемском ипподроме во время мартовских встреч. Это была личная идея лорда Уайта, он все это оплатил и устроил, как все понимали, из-за того, что верил: все на скачках сердцем принадлежат к единому братству друзей и должны встречаться и веселиться вместе. Старый Сугроб во всем своем бесценном прекраснодушии. И я, как все остальные, приходил на приемы и веселился.

Леди Уайт куталась в норковое манто, чуть ли не пуская молнии из глаз из-под широкополой коричневой шляпки. Взгляд ее был таким напряженным, что я проследил его и увидел, что она смотрит на своего драгоценного супруга, который разговаривает с девушкой.

Лорд Уайт не просто разговаривал с девушкой, он упивался этой беседой. Он прямо-таки светился весельем и флиртом – весь, от искрящихся глаз до быстрых пальцев. Я отвел насмешливый взгляд от этого старого, как мир, зрелища и увидел, что леди Уайт по-прежнему злобно пялится на них. «О господи», – изумленно подумал я, как и все прочие. Девственно-белый наш лорд нынче вечером получит отнюдь не аристократическую выволочку.

Ивор ден Релган все еще не отпускал от себя свиту из нескольких журналистов, среди которых были двое, писавшие о скачках, и трое, что вели полные слухов колонки в крупных ежедневных газетах. Ивор ден Релган явно был находкой для любителя слухов.

Барт Андерфилд громко рассказывал какой-то пожилой чете о том, что Осборн должен бы лучше соображать и не выпускать Шарпенера на трехмильную скачку, когда каждый дурак знает, что эта лошадь больше двух миль не потянет. Старая чета безразлично кивала.

Я все больше осознавал, что человек, стоявший рядом со мной, напряженно смотрел на лорда Уайта и ту девушку, как и леди Уайт. Был он ничем не примечателен – обычный средний человек, уже не молодой, но и не слишком зрелый, с темными редеющими волосами и в очках в черной оправе. Серые брюки, хорошо скроенный оливково-зеленый замшевый пиджак. Когда он понял, что я смотрю на него, он коротко раздраженно зыркнул на меня и пошел прочь. Больше я о нем не думал.

Виктор Бриггз, когда я подошел к нему на круге перед заездом Шарпенера, был весьма в хорошем расположении духа и ничем не намекнул на то, что было между нами. Гарольд нагрел себя до состояния самоуверенности и стоял, расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок. Бинокль ритмически покачивался в его руке.

– Маленькая формальность, – сказал он. – Шарпенер никогда не был в лучшей форме, да, Филип? Ведь в Даунсе он порадовал тебя, разве не так? Пер прямо как паровоз. – Его грубый голос хорошо был слышен нескольким соседним группкам тренеров, жокеев и владельцев, переживавшим предскаковое напряжение, которого им и без Гарольда хватало.

– Прямо из шкуры выпрыгивал, – гудел Герольд. – Никогда не бывал в лучшей форме. Он их убегает сегодня, да, Виктор?

Единственное, что можно сказать доброго о вспышках Гарольдовой самоуверенности, так это то, что, если события поворачивались не так, он не впадал в желчную мрачность. Он щедро прощал неудачи со словами «ну, его вес подбил, конечно же» и редко сваливал все на жокея, даже если тот и был виноват.

Шарпенер отреагировал на оптимизм Гарольда совершенно положительно. Возможно, его приободрила еще и моя уверенность, сохранившаяся после двух побед предыдущего дня, и он скакал так безошибочно, энергично и отважно, что третий раз во время этой встречи мой конь возвращался под аплодисменты.

Гарольд, если можно так выразиться, прямо-таки парил над землей, да и Виктор позволял себе изобразить небольшую улыбочку.

Ивор ден Релган мужественно воспринял тот факт, что назначенный им приз достался человеку, которого он ненавидит, и лорд Уайт, хлопотавший вокруг девушки, с которой он разговаривал, расчистил ей дорогу сквозь толпу.

Когда я взвесился и отдал седло моему помощнику, причесался и вышел к вручению приза, сцена украсилась квадратным столом, покрытым синей скатертью, на которой стоял большой серебряный предмет и два поменьше. Вокруг стола расположились лорд Уайт, Ивор ден Релган, Виктор и Гарольд.

Лорд Уайт в ручной микрофон сказал небольшой толпе, на все это смотревшей, что мисс Дана ден Релган вручит награды, столь щедро предоставленные ее отцом. У меня по этому поводу в голове не возникло ничего, кроме циничных умозаключений. Интересно, это папочку лорд Уайт так хотел заполучить в Жокейский клуб или дочку? Долой такие мысли. Лорд Уайт – и подружка? Немыслимо.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что он увлечен до того, что совсем забыл о здравом смысле. Он то и дело касался ее под предлогом устроить все надлежащим образом для вручения, и суетился тогда, когда обычно бывал степенным. Все было в приемлемых пределах этакого жуликовато-отеческого поведения, но уж благоразумным это никак нельзя было назвать.

У Даны ден Релган, подумалось мне, было все, чтобы повергнуть в восхищение любого мужчину, которому она соизволила бы ответить, а лорду Уайту она отвечала весьма нежно. Хрупкая, изящная, не слишком высокая, с копной белокурых волос, небрежно рассыпавшихся по плечам. Красиво вырезанный ротик, очень широко расставленные глаза, прекрасная кожа, и, похоже, в этой кукольной головке были не совсем птичьи мозги. Ее поведение было явно более сдержанным, чем у лорда Уайта, словом, если ей и нравились его ухаживания, то она находила их чересчур очевидными, потому она вручила призы Виктору, Гарольду и мне без особых речей.

Мне она сказала только: «Вы молодец» – и вручила маленький серебряный предмет (который оказался пресс-папье в форме седла) с лучезарной, ничего не значащей улыбкой человека, который на самом деле на тебя и не смотрит, собираясь забыть через пять минут. Голос, судя по тому, что я услышал, имел тот же смягченный американский акцент, как и у ее отца, но ей не хватало покровительственного тона, и он, по крайней мере мне, казался приятным. Хорошенькая девочка, но не в моем вкусе. В жизни таких пруд пруди.

Пока Виктор, Гарольд и я сравнивали наши призы, появился тот самый незаметный человек в очках, спокойно подошел к Дане ден Релган и что-то прошептал ей на ухо. Она отвернулась от стола с призами и медленно пошла прочь вместе с ним, кивая и слегка улыбаясь тому, что он говорит.

Это безобидное происшествие произвело чрезвычайное впечатление на ден Релгана, который не стоял уже с глупой самодовольной улыбкой, а за какую-то сотую секунды стал готовым к действию. Он почти бегом бросился за дочкой, сгреб безобидного с виду человека за плечо и отшвырнул его от нее с такой силой, что тот споткнулся и упал на колено.

– Я сказал тебе держаться от нее подальше! – проорал он с таким видом, словно вот-вот начнет бить ногами упавшего, а лорд Уайт пробормотал «говорю вам» и «о господи», и вид у него был очень неловкий.

– Кто это такой? – спросил я, не обращаясь, в общем-то, ни к кому конкретно. К моему удивлению, ответил мне Виктор Бриггз:

– Режиссер. Этого типа зовут Лэнс Киншип.

– А с чего весь этот переполох?

Виктор Бриггз знал ответ, но прежде, чем поделиться со мной, кое-что подсчитал в уме.

– Кокаин, – сказал он наконец. – Белый порошок. Его нюхают. Очень модно. А эти глупые девочки… у них носик впадает, когда кости растворяются, и кому тогда они нужны?

Мы с Гарольдом оба в изумлении уставились на него, поскольку такой длинной речи мы никогда не слышали, и уж точно, что он никогда не высказывал нам своего мнения.

– Его поставляет Лэнс Киншип, – оказал он. – Его приглашают на приемы за то, что он с собой приносит.

Лэнс Киншип встал, стряхнул пыль с брюк и со свирепым видом поправил на носу очки.

– Если я хочу поговорить с Даной, я буду с ней говорить, – сказал он.

– Пока я здесь – не будешь.

Все клубные манеры ден Релгана мигом улетучились, и коренная порода поперла наружу. «Бандюга, – подумал я. – Страшный враг, даже если он на сей раз и прав».

Но Лэнса Киншипа не так-то просто было утихомирить.

– Маленькие девочки не всегда любят, когда папочки присматривают за ними, – злобно проговорил он, и ден Релган ударил его – резко, сильно, с хрустом, прямо в нос.

Крови было изрядно. Лэнс Киншип пытался стирать ее руками, но только все сильнее размазывал по физиономии. Она потекла по рту и подбородку и закапала большими пятнами его замшевый оливковый пиджак.

Лорд Уайт, которому все это страшно не понравилось, протянул Киншипу двумя пальцами гигантский белый платок. Киншип схватил его, не сказав спасибо, и попытался остановить кровь. Платок пропитался красным.

– Может, первую помощь? – сказал лорд Уайт, оглядываясь по сторонам. – Н… Нор, – просиял он, – вы знаете, где тут медпункт? Не отведете этого джентльмена туда? Вы очень любезны… – Он показал мне рукой.

Но когда я протянул руку к оливковому рукаву, чтобы отвести Киншипа туда, где ему поставят холодный компресс и окажут первую помощь, он дернулся в сторону.

– Ну так кровите, – сказал я.

Злые глаза сверкнули на меня из-за очков, но он был слишком занят вытиранием носа, чтобы отвечать мне.

– Я покажу вам, – сказал я. – Идите за мной, если хотите.

Я направился от круга к крашенному в зеленый цвет домику, где по-матерински добрые леди ждут, чтобы залатать раненых. Но пошел за мной не только Киншип, но и ден Релган. Я слышал его голос так же ясно, как и Киншип, и смысл его слов был очевиден.

– Если ты еще раз подойдешь к Дане, я тебе шею сверну!

Киншип снова не ответил.

– Ты слышал, гад, сутенер поганый? – крикнул ден Релган.

Мы достаточно далеко ушли, чтобы люди загородили нас от тех, кто стоял у весовой. Я услышал позади шум потасовки и оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Киншип умелым каратистским ударом бьет ногой ден Релгана в пах. Киншип повернулся ко мне, еще раз зло посмотрел на меня поверх покрасневшего платка, который все время прижимал к носу.

Ден Релган хрюкнул и схватился за больное место. Вряд ли кто-то ожидал, что пышное вручение призов окончится таким скандалом.

– Сюда, – кивнул я Киншипу. Он последний раз ужалил меня своим змеиным взглядом и открыл дверь в комнату первой помощи.

– А-ах-х-х, – сказал ден Релган, кружа на месте, согнувшись в три погибели и зажимая рукой перед своего верблюжьего пальто.

«Жаль, что Джордж Миллес отправился к праотцам, – подумал я. – Он всем с удовольствием раззвонил бы об этом и в отличие от других уже был бы здесь со своим неумолимо нацеленным и сфокусированным аппаратом, снимавшим по три с половиной кадра в секунду. Ден Релган должен был бы быть благодарен тем двум стаканчикам виски и подвернувшемуся не там, где надо, дереву за то, что его схватка с Киншипом не появится в ежедневных газетах, публикующих новости о его избрании в Жокейский клуб».

Гарольд и Виктор Бриггз все еще стояли там же, где я их оставил, но лорд Уайт и Дана ден Релган ушли.

– Его лордство увели девочку, чтобы успокоить ее нервы, – сухо сказал Гарольд. – Старый козел прямо-таки пляшет вокруг нее, дурак чертов.

– Она хорошенькая, – сказал я.

– Из-за хорошеньких девочек иногда войны разгорались, – сказал Виктор Бриггз.

Я посмотрел на него с изумлением. Но вид у него был обычный – замкнутый и непроницаемый, как каменная стена. В душе у Виктора таились неожиданные глубины, но они все так же оставались тайными.

Когда я немного позже вышел из весовой, чтобы отправиться домой, меня с виноватым видом перехватил долговязый Джереми Фолк, который слонялся тут без дела.

– Не верю глазам своим, – сказал я.

– Я… ну… предупреждал вас…

– Предупреждали.

– Не мог бы я… ну… переговорить с вами?

– Чего вам надо?

– Ну… В общем…

– Ответ – нет, – сказал я.

– Но вы же не знаете, что я собирался спросить.

– Я вижу, что это нечто такое, чего я делать не захочу.

– Ну… – сказал он, – ваша бабушка хотела бы, чтобы вы зашли к ней.

– Нет и нет.

Повисло молчание. Вокруг нас собирались домой люди, желали друг другу доброй ночи. Было четыре часа. В скаковом мире рано желают доброй ночи.

– Я ходил к ней, – сказал Джереми. – Я сказал, что вы не хотите искать свою сестру за деньги. Сказал, что пусть она даст вам что-нибудь другое.

– Что? – Я был озадачен.

Джереми с высоты своего роста огляделся вокруг рассеянным взглядом:

– Ведь вы можете найти ее, правда, если по-настоящему попытаетесь?

– Не думаю.

– Но вы могли бы.

Я не ответил, и он снова внимательно посмотрел мне в лицо.

– Ваша бабушка призналась, – сказал он, – что с Каролиной… вашей матерью… она пережила ад… и выгнала ее, когда та была беременна.

– Моей матери, – сказал я, – было семнадцать лет.

– Ну… вы правы. – Он улыбнулся. – Так странно. Чья-то мать – и такая юная. Бедная беззащитная бабочка.

– Да, – сказал я.

– Ваша бабушка сказала… согласилась… если вы найдете Аманду… сказать вам, за что она выгнала Каролину. И скажет вам, кто ваш отец.

– Господи!

Я отшатнулся, сделал было пару шагов, остановился. Обернулся и посмотрел на него.

– Так, значит, вы это ей сказали? – резко спросил я. – Скажите ему, кто его папочка, и он все для вас сделает?

– Но вы же не знаете, кто ваш отец, – рассудительно сказал он. – Ведь вы хотели бы это узнать, правда?

– Нет, – сказал я.

– Я вам не верю.

Мы просто поедали глазами друг друга.

– Но вы же должны хотеть узнать, – сказал он. – Это же в человеческой природе.

Я сглотнул:

– Она сказала вам, кто он?

Он покачал головой:

– Нет. Не сказала. Похоже, она никому не говорила. Совсем никому. Если вы не будете искать, вы так и не узнаете.

– Ну вы и ублюдок, Джереми, – сказал я.

Он смущенно задергался, хотя на самом деле смущения и не чувствовал. Блеск в его глазах, который сделал бы честь шахматисту, только что поставившему мат, был куда более точным индикатором его действий.

– Мне кажется, что адвокат должен сидеть за столом и вещать, а не бегать сломя голову по мановению руки старой леди.

– Эта старая леди… это испытание.

Мне пришло в голову, что он меняет свои намерения прямо на ходу, но я сказал только:

– Почему бы ей не оставить деньги своему сыну?

– Не знаю. Она не рассказывала почему. Она просто сказала моему деду, что хочет изменить завещание, в котором оставляла все сыну, и составить новое, в пользу Аманды. Сын, конечно, будет его оспаривать. Мы говорили ей, но это ни к чему не привело. Она… ну… уперлась.

– Вы видели ее сына?

– Нет, – сказал он. – А вы?

Я покачал головой. Джереми еще раз рассеянно обвел взглядом ипподром и сказал:

– Почему бы нам не продолжить это дело вместе? Мы мгновенно вернем Аманду, разве не так? Тогда вы снова можете забиться в свою раковину и обо всем забыть, если хотите.

– Нельзя забыть о том… кто был твой отец.

Его взгляд тут же стал острым.

– Так вы согласны?

«Соглашусь я или нет, он все равно не отстанет, – подумал я. – Он будет доставать меня, когда ему заблагорассудится, подлавливать на скачках каждый день, как прочтет программу в газетах, и никогда не оставит меня в покое, потому что он хочет, как уже сказал мне с самого начала, доказать своему деду и дяде, что если он чего решил, то сделает обязательно».

Что же до меня… Мое рождение с самого начала было окружено тайной. По крайней мере, этот катаклизм, эхом отдававшийся в моих ранних воспоминаниях, словно гром из-за горизонта, можно было наконец понять и объяснить. Я мог бы понять, о чем тогда был весь этот крик за белой крашеной дверью, пока я сидел и ждал в гостиной в своем новом костюмчике.

Я мог бы, в конце концов, возненавидеть зачавшего меня мужчину. Мог бы ужаснуться. Мог бы захотеть, чтобы никто и никогда не рассказывал мне о нем. Но Джереми был прав. Получить шанс… кто знает…

– Ну? – спросил он.

– Ладно.

– Будем искать ее вместе?

– Да.

Он откровенно обрадовался:

– Здорово!

Я не был так в этом уверен, но сдержался.

– Вы не могли бы приехать сегодня вечером? – спросил он. – Я позвоню и скажу ей, что вы приедете. – Долговязый Джереми нырнул в телефонную кабинку, все время тревожно не сводя с меня глаз, чтобы я вдруг не передумал и не удрал.

Однако звонок не обрадовал его.

– Впустую, – сказал он. – Я говорил с сиделкой. Миссис Нор плохо себя чувствовала сегодня, и они сделали ей укол. Она спит. Посетителей не пускают. Позвоню завтра.

Я испытал облегчение. Он заметил.

– Вам-то хорошо, – сказал я. – Но как бы вам понравилось, если бы вы, того гляди, узнали, что своим существованием обязаны коротенькой встрече вашей матушки в кустах с молочником?

– Вы так думаете?

– Что-нибудь в этом роде. Ведь так должно быть, верно?

– Все равно… – неуверенно сказал он.

– Все равно, – безропотно согласился я, – узнать хочется.

Я отправился к стоянке, думая, что Джереми свое дело закончил, но, как оказалось, я ошибался. Он шел за мной, но медленно, так что я обернулся и подождал его.

– Насчет сына миссис Нор, – сказал он. – Его зовут Джеймс.

– И что?

– Я просто подумал, что вы могли бы поехать к нему. Узнать, почему его лишили наследства.

– Вы просто подумали…

– Мы же вместе работаем, – торопливо добавил он.

– Могли бы и сами поехать, – предложил я.

– Н-нет, – сказал он. – Как адвокат миссис Нор, я начну задавать вопросы, которых задавать не должен.

– А я смогу увидеть, как птичка этого самого Джеймса будет отвечать моей.

Он вытащил визитную карточку из кармана своего черного костюма.

– У меня с собой его адрес, – сказал он, протягивая ее мне. – И вы обещали помогать.

– Договор есть договор, – сказал я и взял визитку. – Но вы все равно ублюдок.